нетерпением,  которое,  полагаю,  тебе  понятно,  если  ты
догадалась, какие планы я строю относительно нашего ребенка".

     - Не знаю, - сказал  Ноэль,  -  поняла  ли  госпожа  Жерди.  Во  всяком
случае, ответила она без промедления:  вот  что  писал  отец  четырнадцатого
числа:

     "Твой ответ, моя дорогая, таков, что о лучшем и мечтать нельзя.  Теперь
я вижу, что задуманный мною план  вполне  осуществим.  Я  понемногу  начинаю
обретать спокойствие и уверенность. Наш сын будет носить мое имя, и  мне  не
придется с ним разлучаться. Он будет воспитываться подле меня, в моем  доме,
у меня на глазах, я буду сажать его на колени, брать на руки. Достанет ли  у
меня сил вынести столь безграничное  счастье?  Душа  моя  приучена  к  горю,
привыкнет ли она к радости? О моя обожаемая,  о  мое  драгоценное  дитя,  не
бойтесь ничего, в сердце у  меня  хватит  места  для  вас  обоих!  Завтра  я
отправляюсь в  Неаполь,  откуда  напишу  тебе  более  подробно.  Что  бы  ни
случилось, даже если  мне  придется  пожертвовать  доверенными  мне  важными
делами, к торжественному часу я поспею в Париж. Присутствие мое удвоит  твое
мужество, сила моей любви уменьшит твои страдания..."

     - Прошу  извинить,  что  прерываю  вас,  Ноэль,  -   заговорил   папаша
Табаре, - но скажите, какие серьезные  причины  удерживали  вашего  отца  за
границей?
     - Мой отец, - ответил адвокат, - несмотря на свой возраст,  был  другом
и доверенным лицом Карла Десятого, который поручил ему  секретную  миссию  в
Италии. Мой отец - граф Рето де Коммарен.
     - Черт возьми! - воскликнул старик и,  словно  для  того,  чтобы  лучше
запомнить, несколько раз повторил: - Рето де Коммарен.
     Ноэль замолчал. Он, казалось, обуздал свою  ярость  и  впал  в  уныние,
словно человек, который принял решение примириться с судьбой и  не  отражать
нанесенный ею удар.
     - В середине мая, - продолжал он,  -  мой  отец  находился  в  Неаполе.
Именно там этот осмотрительный, благоразумный человек,  достойный  дипломат,
дворянин осмеливается,  поддавшись  безрассудной  страсти,  доверить  бумаге
свой чудовищный план. Слушайте хорошенько.

     "Моя любимая!
     Это письмо передаст тебе Жермен, мой старый камердинер. Я  посылаю  его
в Нормандию с весьма щекотливым поручением. Он из тех  слуг,  которым  можно
безоглядно доверять.
     Пришло время открыть тебе планы, касающиеся моего сына.  Самое  позднее
через  три  недели  я  буду  в  Париже.  Если  я  не  обманываюсь  в   своих
предположениях, вы с графиней разрешитесь от бремени в одно и то  же  время.
Несколько дней разницы никоим образом не повлияют на мои замыслы.
     Вот что я  решил.  Оба  моих  ребенка  будут  предоставлены  попечениям
кормилиц из N., где находятся почти все мои имения. Одна из этих женщин,  за
которую Жермен ручается и к которой я его посылаю, будет  посвящена  в  наши
планы. Ей мы и поручим заботы о нашем сыне.  Обе  женщины  покинут  Париж  в
один день, при этом Жермен поедет с той, что будет опекать сына графини.
     Заранее подстроенное происшествие заставит обеих  женщин  заночевать  в
пути. Жермен устроит так, что спать им придется на одном постоялом  дворе  и
даже в одной комнате.
     Ночью наша кормилица подменит детей в колыбели.
     Я  предусмотрел  все  меры  предосторожности,  чтобы  наша   тайна   не
обнаружилась.  Проезжая  через  Париж,  Жермен  должен  заказать  совершенно
одинаковые пеленки для обоих новорожденных. Помоги ему советом.
     Твое материнское сердце, милая Валери, быть  может,  обливается  кровью
при мысли о том, что ты будешь лишена невинных ласк своего  ребенка.  Пускай
же тебя утешит  мысль  о  судьбе,  которая  ему  уготована  благодаря  твоей
жертве. Никакая, даже самая  пылкая  материнская  нежность  не  заменит  ему
грядущих благ. Что же до другого  ребенка,  я  знаю  твою  добрую  душу,  ты
полюбишь его. Разве не будет это еще одним доказательством  твоей  любви  ко
мне? К тому же участь его вовсе не так  плачевна.  Он  ни  о  чем  не  будет
знать, и поэтому ему не о чем будет жалеть; он получит все, что сможет  дать
ему его состояние.
     Не говори, что замысел мой преступен. Нет, любимая моя, нет.  Ведь  для
того,  чтобы   наш   план   удался,   нужно   столь   невероятное   стечение
обстоятельств, столько  совпадений,  независимых  от  нашей  воли,  что  без
явного покровительства  провидения  нас  постигнет  неудача.  Если  же  наше
предприятие увенчается успехом, значит, само небо на нашей  стороне.  Уповаю
на это".

     - Этого я и ожидал, - пробормотал папаша Табаре.
     - И этот негодяй еще взывает к провидению!  -  вскричал  Ноэль.  -  Ему
нужно заполучить в соучастники самого господа бога!
     - А как ваша матушка, то есть, извините,  госпожа  Жерди,  отнеслась  к
этому предложению? - спросил старик.
     - Кажется, сначала отказалась: вот здесь  граф  на  двадцати  страницах
убеждает ее, уговаривает решиться. О, эта женщина!
     - Послушайте, дитя мое, - мягко проговорил папаша Табаре,  -  не  будем
чрезмерно пристрастны к ней. По-моему, вы обвиняете ее одну,  гневаетесь  на
нее одну. А ведь, по совести, граф заслуживает вашего гнева гораздо больше.
     - Да, - безжалостно прервал  его  Ноэль,  -  да,  граф  виноват,  очень
виноват. Он выдумал всю эту позорную интригу, и все же я  не  питаю  к  нему
ненависти. Он совершил преступление,  но  его  можно  извинить:  им  двигала
страсть. К тому же мой отец не лгал мне, как эта женщина, каждую  минуту  на
протяжении тридцати лет. И наконец, господин де Коммарен был  столь  жестоко
наказан, что сейчас я могу лишь простить его и пожалеть.
     - Так, значит, он был наказан? - заинтересовался старик.
     - Да, ужасно, вы об этом еще узнаете; однако позвольте мне  продолжать.
К концу мая, даже скорее к началу июня, граф, судя по  тому,  что  переписка
прекратилась, прибыл в Париж. Он повидался с госпожой Жерди, и они  уточнили
последние подробности заговора. Вот  записка,  которая  устраняет  всяческие
сомнения по этому поводу. В тот  день  граф  дежурил  в  Тюильри  и  не  мог
оставить свой пост. Он писал в кабинете короля, на его бумаге. Взгляните  на
герб.
     Все готово: женщина, согласившаяся привести  в  исполнение  план  отца,
уже в Париже. Отец уведомляет свою любовницу:

     "Дорогая Валери!
     Жермен сообщил, что кормилица твоего сына, нашего сына, приехала.  Днем
она придет к  тебе.  На  нее  можно  положиться;  прекрасное  вознаграждение
порукой ее молчанию. Тем не менее не говори ей ни о  чем.  Ей  дали  понять,
что ты ничего не знаешь. Я хочу, чтобы вся ответственность лежала на  мне  -
так будет благоразумнее. Женщина эта из N. Она родилась в нашем  поместье  и
даже, можно сказать, у нас в доме. Муж  ее  -  храбрый,  честный  моряк;  ее
зовут Клодина Леруж. Смелее, любовь  моя!  Я  прошу  у  тебя  самой  большой
жертвы, какую только возлюбленный может просить у матери своего ребенка.  Не
сомневайся, небо покровительствует нам. С этой минуты все зависит  от  нашей
ловкости и осмотрительности, а значит, мы добьемся успеха".

     По крайней мере один вопрос для папаши  Табаре  прояснился.  Заполучить
сведения о прошлом вдовы Леруж не представляло теперь никакого труда. Он  не
смог сдержать возгласа  удовлетворения,  который,  однако,  Ноэль  пропустил
мимо ушей.
     - Эта записка, - сообщил адвокат, - последнее письмо графа.
     - Как! - удивился старик. - У вас ничего больше нет?
     - Есть еще десяток строк, написанных много лет  спустя.  Они,  конечно,
тоже имеют некоторое значение, но, это, пожалуй, чисто косвенная улика.
     - Какая жалость! - пробормотал папаша Табаре.
     Ноэль положил на стол письма, которые держал в руках,  и,  повернувшись
к своему старому другу, пристально взглянул на него.
     - Предположим, - медленно проговорил адвокат, делая ударение на  каждом
слоге, - предположим, это все, что мне  известно.  Представьте  на  секунду,
что я знаю столько же, сколько и вы. Что вы можете сказать обо всем этом?
     Папаша Табаре несколько минут молчал, прикидывая в  уме,  какие  выводы
можно сделать из писем г-на Ком-марена.
     - По-моему - так подсказывают  мне  сердце  и  совесть,  -  вы  не  сын
госпожи Жерди, - ответил он наконец.
     - И  вы  правы,  -  с  нажимом  произнес  адвокат.  -  Вы,  разумеется,
полагаете, что я отыскал  Клодину.  Эта  бедная  женщина,  вскормившая  меня
своим молоком, любила меня и мучилась от ужасной  несправедливости,  жертвой
которой я стал. Нужно ли говорить о том, как  она  страдала  от  мысли,  что
участвовала в этом преступлении;  к  старости  угрызения  совести  сделались
особенно тяжелы. Я повидался с нею и расспросил ее, она во всем  призналась.
Простой и безупречный план графа легко осуществился. Все  совершилось  через
три дня после моего рождения: меня, несчастного,  бедного  ребенка,  предал,
ограбил, лишил всего тот, кто должен был быть моим защитником, -  мой  отец.
Несчастная Клодина! Она обещала, что будет свидетельствовать в  мою  пользу,
когда я решу восстановить себя в правах.
     - Но она умерла и унесла тайну с собой, - с сожалением  в  голосе  тихо
проговорил старик.
     - И все же у меня есть еще надежда, - ответил Ноэль. - У  Клодины  было
несколько  писем,  которые  писали  ей  и  граф,  и  госпожа  Жерди,   писем
неосторожных и недвусмысленных. Они будут найдены и, без  сомнения,  сыграют
решающую роль. Эти письма я держал в руках, я их читал;  Клодина  непременно
хотела, чтобы я их забрал, но я, увы, ее не послушал.
     Нет, и тут надеяться было не на что: папаша Табаре знал это лучше,  чем
кто бы то ни было.
     Именно за этими письмами убийца и явился в Ла-Жоншер.  Он  нашел  их  и
сжег вместе с другими бумагами  в  маленькой  печке.  Старый  сыщик-любитель
начинал понемногу все понимать.
     - Зная  о  состоянии  ваших  дел,  которые   мне   знакомы,   как   мои
собственные, я полагаю, что граф не  вполне  сдержал  свои  щедрые  обещания
обеспечить ваше будущее, о которых упоминал в письме к госпоже Жерди.
     - Совсем не сдержал, мой друг.
     - Но это же еще бесчестнее всего остального, - с негодованием  вскричал
старик.
     - Не обвиняйте моего отца, - мрачно промолвил  Ноэль.  -  Его  связь  с
госпожой Жерди длилась еще  долго.  Я  помню,  что  в  коллеже  меня  иногда
навещал надменный господин - это явно был граф. Но потом наступил разрыв.
     - Естественно, - с насмешкой сказал папаша Табаре, - аристократ...
     - Не спешите с выводами, - прервал адвокат, - у господина де  Коммарена
были свои причины. Он узнал, что любовница ему изменяет,  и  в  справедливом
негодовании порвал с нею. В десяти строках, о которых я  упоминал,  как  раз
об этом и говорится.
     Ноэль довольно долго рылся в разбросанных по столу  бумагах  и  наконец
нашел листок, более  других  выцветший  и  измятый.  По  тому,  как  он  был
обтрепан на сгибах, можно было догадаться,  что  его  перечитывали  не  один
раз. Некоторые буквы стерлись.
     - Взгляните, - сказал  адвокат  с  горечью.  -  Госпожа  Жерди  уже  не
обожаемая Валери.

     "Друг, жестокий, как все истинные  друзья,  раскрыл  мне  глаза.  Я  не
поверил. За Вами стали следить, и теперь у  меня,  увы,  нет  сомнений.  Вы,
которой я отдал больше, чем жизнь, изменили мне,  причем  уже  не  в  первый
раз. Увы! Теперь у меня даже нет  уверенности  в  том,  что  я  отец  Вашего
ребенка!"

     - Но ведь эта записка - доказательство! - воскликнул папаша  Табаре.  -
Неопровержимое доказательство! Для графа не так уж важно было  бы,  отец  он
или нет, если бы он не принес в жертву  внебрачному  сыну  своего  законного
наследника. Да, вы правы, его постигла суровая кара.
     - Госпожа Жерди, - продолжил рассказ Ноэль,  -  пробовала  оправдаться.
Она писала графу, но  он  возвращал  ей  письма  нераспечатанными.  Пыталась
увидеться с ним, но ей  это  не  удалось.  В  конце  концов  она  прекратила
бесплодные попытки. Поняла она, что все  кончено,  когда  управляющий  графа
принес ей бумаги на ренту в пятнадцать тысяч франков  на  мое  имя.  Ее  сын
занял мое место, а его мать меня разорила...
     Негромкий стук прервал рассказ Ноэля.
     - Кто там? - не вставая, спросил он.
     - Сударь, - послышался  за  дверью  голос  служанки,  -  хозяйка  хочет
поговорить с вами.
     Адвокат, казалось, замялся.
     - Ступайте,  дитя  мое,  -  посоветовал  папаша  Табаре,  -  не  будьте
безжалостны, не уподобляйтесь святошам.
     С видимой неохотой Ноэль встал и направился к г-же Жерди.
     "Бедный мальчик, - подумал  папаша  Табаре,  оставшись  один.  -  Какое
ужасное открытие! Как он, должно быть, страдает! При его-то  благородстве  и
чистом сердце  узнать  такое!  Он  так  честен  и  порядочен,  что  даже  не
заподозрил, откуда пришла постигшая его беда. По счастью,  мне  не  занимать
прозорливости,  и  в  тот  самый  миг,  когда  он  отчаялся,  я  прихожу   к
уверенности, что сумею  восстановить  справедливость.  Благодаря  ему  я  на
верном пути. Теперь и ребенку стало бы ясно, чья рука нанесла удар.  Но  как
это произошло? Ноэль и сам не заметит, как все мне расскажет.  Ах,  если  бы
мне удалось  получить  эти  письма  хотя  бы  на  день!  Но  тогда  придется
объяснить ему - зачем. Короче, попросив его об этом, я выдам, что  связан  с
полицией. Лучше просто взять украдкой какое-нибудь  письмо,  чтобы  сравнить
почерк".
     Едва письмо исчезло в кармане папаши Табаре, вошел адвокат.
     Сильный характер помогал молодому человеку  мужественно  сносить  удары
судьбы. Постоянная скрытность, эта  броня  всех  честолюбцев,  закалила  его
дух.
     Вот и сейчас невозможно было догадаться,  что  произошло  между  ним  и
г-жой Жерди. Ноэль был невозмутим и совершенно спокоен, словно  находился  у
себя в приемной, где выслушивал бесконечные излияния клиентов.
     - Ну, как она? - поинтересовался папаша Табаре.
     - Ей хуже, - отвечал Ноэль.  -  Бредит  и  несет  бог  знает  что.  Она
осыпала меня градом всевозможных оскорблений,  обращалась  со  мной,  как  с
последним негодяем. Порой кажется, что она сошла с ума.
     - Это случается  и  по  менее  серьезным  причинам,  -  заметил  папаша
Табаре. - Думаю, следует вызвать врача.
     - Я уже послал за ним.
     Адвокат сидел за столом и собирал разбросанные письма, складывая их  по
датам. Казалось, он и думать забыл о том, что обратился к старому  другу  за
советом,  и  не  выказывал  ни  малейшего  расположения  продолжить  начатый
разговор. Видимо, он полагал, что папаши Табаре это не касается.
     - Чем больше я размышляю над  вашей  историей,  дорогой  мой  Ноэль,  -
начал старик, - тем больше она меня поражает. Сказать по правде, я не  знаю,
какое бы принял решение и как бы поступил на вашем месте.
     - Да, друг мой, - печально промолвил адвокат, - тут станет  в  тупик  и
более опытный человек, чем вы.
     Старый сыщик с трудом сдержал лукавую улыбку.
     - Смиренно признаю вашу правоту, -  ответил  он,  не  без  удовольствия
прикидываясь простачком.  -  А  вы-то  как  поступили?  Первым  делом,  надо
полагать, попросили объяснений у госпожи Жерди?
     Ноэль  вздрогнул,  но  папаша  Табаре,  занятый  тем,  чтобы  направить
разговор в нужное русло, не заметил этого.
     - Да, я с этого и начал, - ответил адвокат.
     - И что она вам сказала?
     - Что она могла сказать? Ее же уличали факты.
     - Как? Она не пыталась оправдаться?
     - Почему? Пыталась, но безуспешно. Пробовала  объяснить  эту  переписку
тем, что... Да мало ли  что  она  говорила?  Все  это  было  лживо,  нелепо,
гнусно.
     Адвокат закончил собирать письма, так и не заметив  пропажи.  Аккуратно
перевязав, он спрятал их в потайной ящик.
     - Да, она пыталась меня одурачить. - Ноэль  вскочил  и  быстро  заходил
взад и вперед по кабинету, словно движение могло умерить  его  гнев.  -  Как
будто это возможно при тех доказательствах, которыми я  располагаю!  Но  она
обожает своего сына. При мысли, что его заставят вернуть то, что он  у  меня
похитил, у нее сердце разрывается. А я-то - глупец, болван, трус  -  вначале
даже не хотел ни о чем ей говорить. Еще убеждал себя:  "Нужно  ее  простить,
она же меня любит, в конце концов". Любит - как же!  Она  бы  не  пролила  и
слезинки, глядя, как меня пытают, - лишь бы ни один волос не упал  с  головы
ее сыночка.
     - Возможно, она  сообщила  графу,  -  перебил  папаша  Табаре,  который
продолжал гнуть свою линию.
     - Не исключено. Но если даже и так, пользы от  этого  не  будет:  графа
нет в Париже уже больше месяца, и приедет он не раньше чем к концу недели.
     - Откуда вы знаете?
     - Я хотел встретиться со своим отцом, объясниться...
     - Вы?
     - Да, я. Вы что же, считаете, что я не  буду  протестовать?  Полагаете,
что я, которого обокрали до нитки, ограбили, предали, буду помалкивать?  Что
может меня удержать, кого мне щадить? Своих прав я добьюсь. Что вы  находите
в этом странного?
     - Решительно ничего, друг мой. Так, значит,  вы  были  у  господина  де
Коммарена?
     - О, я не сразу решился на это, - продолжал  Ноэль.  -  Поначалу  из-за
этого открытия я чуть было не потерял голову. Мне нужно было  все  обдумать.
Меня раздирали тысячи противоположных чувств. Я и хотел  и  не  хотел,  гнев
ослеплял меня, мне не хватало смелости, я колебался, я не  мог  решиться,  я
был во власти сомнений. Меня ужасала огласка, которую неизбежно вызовет  это
дело. Я страстно желал, да и сейчас желаю вернуть свое имя,  тут  все  ясно.
Но я не хотел чернить его, еще не успев даже  получить.  Размышлял,  как  бы
уладить все тихо, без скандала.
     - И наконец решились?
     - Да. После двух недель борьбы и терзаний, после двух  ужасных  недель.
О, как я страдал эти дни! Я  забросил  все  дела,  перестал  работать.  Днем
стремился утомить себя ходьбой,  надеясь,  что  ночью  засну  от  усталости.
Напрасные усилия! С тех пор как я обнаружил  эти  письма,  мне  ни  разу  не
удалось заснуть дольше чем на час.
     Адвокат  рассказывал,  а  папаша  Табаре  время  от  времени  незаметно
поглядывал на часы. "Господин следователь скоро ляжет спать", - думал он.
     - Наконец однажды  утром,  -  рассказывал  Ноэль,  -  после  нестерпимо
мучительной ночи, я сказал себе: пора с этим покончить. Я  был  в  отчаянии,
подобно игроку, который после непрерывных проигрышей ставит все, что у  него
осталось, на одну карту. Я взял себя в руки, послал за фиакром и  отправился
в особняк Коммаренов.
     Старый сыщик испустил вздох облегчения.
     - Это один из самых великолепных особняков Сен-Жерменского  предместья,
роскошная обитель,  подобающая  высокородному  вельможе-миллионеру.  Сначала
входишь на широкий двор.  Направо  и  налево  размещаются  конюшни  с  двумя
десятками лошадей,  каретные  сараи  и  службы.  В  глубине  высится  дом  с
величественным и строгим фасадом, огромными окнами и мраморным крыльцом.  За
домом простирается большой сад, я бы даже сказал - парк, где  растут  самые,
быть может, старые в Париже деревья.
     Это вдохновенное описание невероятно раздражало папашу Табаре.  Но  что
делать, как поторопить Ноэля?  Неосторожное  слово  могло  пробудить  в  нем
подозрения, открыть, что говорит он не с другом, а с сыщиком, работающим  на
Иерусалимскую улицу.
     - Стало быть, вас пригласили в дом? - спросил старик.
     - Нет, я сам посетил его. Узнав, что я единственный наследник  Рето  де
Коммаренов, я навел справки о своей новой семье. Я ознакомился в  библиотеке
с ее родословной - о, это блистательная родословная! В тот вечер я бродил  в
лихорадочном возбуждении вокруг жилища моих предков. Ах, мои чувства вам  не
понять! "Здесь, - говорил я себе, - я родился,  должен  был  расти,  мужать,
здесь я должен был бы сегодня быть хозяином!"  Я  упивался  той  несказанной
горечью, что сжигает изгнанников.
     Я  сравнивал  свою  печальную  жизнь  бедняка  со   счастлив