одна,  гуляю
одна...
     - Старая  песня,  -  прервал  Ноэль,  которым  опять  начал  овладевать
гнев, - без конца одни  и  те  же  беспричинные  оскорбления.  Будто  вы  не
знаете, почему все так.
     - Мне прекрасно известно, -  гнула  свое  молодая  женщина,  -  что  вы
стыдитесь меня. Однако я знаю людей и познатнее вас, которые  не  стесняются
своих любовниц. Вы изволите бояться, что я запятнаю прекрасное имя Жерди,  а
между тем отпрыски самых знатных фамилий  не  боятся  показаться  в  ложе  в
обществе кокоток.
     На этот раз к большому удовольствию г-жи Шаффур Ноэль взбесился.
     - Хватит упреков! - воскликнул он,  вскочив.  -  Если  я  скрываю  наши
отношения, то лишь потому, что  это  необходимо.  На  что  вы  жалуетесь?  Я
предоставил вам свободу, и вы пользуетесь ею столь широко, что я понятия  не
имею о вашем времяпрепровождении. Вы  мне  пеняете  на  пустоту,  которую  я
создал вокруг вас? А  кто  виноват?  Разве  это  мне  наскучила  покойная  и
скромная  жизнь?  Мои  друзья  могли  бы  прийти  в  пристойную   зажиточную
квартиру, но как я приглашу их сюда? Увидев  вашу  роскошь,  это  бесстыдное
свидетельство моего безрассудства, они тут же зададут себе вопрос, откуда  у
меня столько денег?
     Я могу содержать любовницу, но  у  меня  нет  права  швырять  на  ветер
состояние, которое мне не принадлежит. Если завтра станет известно, что  вас
содержу я, мне конец. Какой клиент доверит свои дела  дураку,  разорившемуся
ради женщины, о которой говорит весь Париж? Я - не аристократ, я  не  рискую
ни прославленным в веках именем, ни громадным  состоянием.  Я  Ноэль  Жерди,
адвокат, все, что у меня есть, это моя репутация. Она ложна - пусть так.  Но
какова бы она ни была, я должен ее беречь, и я ее сберегу.
     Жюльетта, знавшая Ноэля как облупленного,  решила,  что  зашла  слишком
далеко, и принялась его успокаивать.
     - Хорошо, хорошо, мой друг. Я не хотела причинить вам боль,  -  сказала
она  ласково.  -  Имейте  снисхождение,  просто  сегодня  я   что-то   очень
раздражительна.
     Такая перемена пришлась адвокату по душе, и он почти успокоился.
     - Своею несправедливостью вы меня просто  с  ума  сводите,  -  вздохнул
он. - Я  из  сил  выбиваюсь,  чтобы  хоть  чем-то  порадовать  вас!  Вы  все
упрекаете меня за серьезность, а ведь и двух дней не прошло, как мы  с  вами
так повеселились на карнавале. В тот вторник я резвился, точно  студент.  Мы
ходили в театр, на бал в Оперу, я нарядился в домино, пригласил двух  друзей
отужинать с нами.
     - Да уж, то-то было весело! - произнесла молодая женщина, надув губы.
     - По-моему, было.
     - Вы так считаете? Не слишком-то вы разборчивы! Мы  были  на  водевиле,
верно, но только, как всегда, по  отдельности:  я  одна  на  галерке,  вы  в
партере. На балу у вас был такой вид, словно  вы  на  похоронах.  За  ужином
ваши друзья сидели с кислыми физиономиями. Вы велели, чтобы я  притворилась,
будто едва с вами знакома. Сами же пили  как  лошадь,  а  я  даже  не  могла
понять, под хмельком вы или нет.
     - Это  доказывает,  -  прервал  Ноэль,  -  что  никогда   нельзя   себя
принуждать. Поговорим о чем-нибудь  другом.  -  Он  прошелся  по  комнате  и
вытащил часы. - Через час, друг мой, я вас покину.
     - Разве вы не останетесь?
     - Нет. К величайшему сожалению, моя мать серьезно заболела.
     Ноэль выложил на стол и пересчитал деньги, взятые у папаши Табаре.
     - Маленькая моя Жюльетта, - произнес он, - здесь  не  восемь  тысяч,  а
десять. Вы не увидите меня несколько дней.
     - Вы уезжаете из Парижа?
     - Нет, но я буду занят делом, которое  имеет  для  меня  первостепенную
важность.  Первостепенную!  Если  оно  удастся,  моя  милая,  наше   будущее
обеспечено, и ты узнаешь, как я тебя люблю.
     - Ох, Ноэль, дорогой, расскажи!
     - Не могу.
     - Ну, прошу тебя! - воскликнула молодая женщина и, обняв  любовника  за
шею, приподнялась на цыпочки так, что губы их сблизились.
     Адвокат поцеловал ее, решимость его пошатнулась.
     - Нет! - выговорил он наконец. -  В  самом  деле,  не  могу.  Не  стану
радовать тебя раньше времени. А теперь, дорогая,  слушай  меня  внимательно.
Что бы ни произошло - понимаешь? - ни в коем случае не приходи ко  мне,  как
ты имела неосторожность это делать, даже  не  пиши.  Если  не  послушаешься,
сильно навредишь мне. Если вдруг с тобой что-нибудь  случится,  отправь  мне
записку с этим старым чудаком Клержо. Я увижусь с ним  послезавтра,  у  него
мои векселя.
     Жюльетта отступила и шаловливо погрозила Ноэлю пальчиком.
     - Значит, ты так-таки ничего мне не скажешь?
     - Сегодня нет.  Скоро,  -  отвечал  адвокат,  смешавшись  под  взглядом
любовницы.
     - Вечно какие-то тайны! - воскликнула  Жюльетта,  раздосадованная,  что
ее нежность оказалась бессильна.
     - Клянусь, это в последний раз.
     - Ноэль, голубчик, - снова, уже серьезно,  принялась  убеждать  молодая
женщина, - ты что-то от меня скрываешь. Ты же знаешь, я тебя насквозь  вижу,
последнее время ты сам не свой. Ты очень переменился.
     - Клянусь тебе...
     - Не нужно клясться, все равно не поверю. Только предупреждаю:  никаких
фокусов, я сумею за себя постоять.
     Адвокат явно чувствовал себя не в своей тарелке.
     - Да ведь дело может и не выгореть, - пробормотал он.
     - Хватит! - прервала его Жюльетта. - Все  будет  по-твоему,  обещаю.  А
теперь, сударь, поцелуйте меня, я собираюсь лечь.
     Не успел Ноэль уйти, как Шарлотта уже сидела на диване  подле  хозяйки.
Останься адвокат за дверью, он услышал бы, как Жюльетта говорит:
     - Нет, я решительно не намерена больше его терпеть. До  чего  несносен!
Ах, если бы он не нагонял на меня такого страху, я бросила  бы  его.  Но  он
способен меня убить!
     Горничная пыталась защищать Ноэля, но тщетно: молодая  женщина,  ничего
не слушая, продолжала:
     - Почему я так редко его вижу, что он затевает? С какой стати он  исчез
на целую неделю? Это подозрительно. Уж не собрался ли он  случаем  жениться?
Ах, если бы знать! Ты опостылел мне, мой милый, и в одно прекрасное  утро  я
тебя брошу, но не  потерплю,  чтобы  ты  оставил  меня  первый.  Неужели  он
женится? Этого я не вынесу. Нужно бы разведать...
     Однако Ноэль не подслушивал за дверью. Он  выскочил  на  Провансальскую
улицу, добрался до дому и вошел тем же путем, что и выходил, - через  бывший
каретный сарай. Не пробыл он у себя в кабинете и пяти  минут,  как  в  дверь
постучали.
     - Сударь, - послышался голос прислуги, -  сударь,  отзовитесь,  во  имя
неба!
     Ноэль открыл дверь и раздраженно воскликнул:
     - Ну что там еще?
     - Сударь, - проговорила служанка, заливаясь слезами, - я стучалась  уже
три раза, а вы все  не  отвечаете.  Пойдемте,  умоляю  вас.  Боюсь,  госпожа
умирает.
     Адвокат поспешил вслед за служанкой в комнату г-жи Жерди.  Больная  так
страшно переменилась, что он содрогнулся.
     Накрытая одеялами, она тряслась в лихорадке, лицо  ее  сделалось  таким
бледным, словно в жилах у нее не осталось ни капли  крови;  глаза,  горевшие
мрачным огнем, казалось,  подернулись  тонкою  пленкой.  Распущенные  волосы
обрамляли лицо и спускались  на  плечи,  отчего  г-жа  Жерди  выглядела  еще
ужасней. Из груди у нее порой  вырывался  слабый  стон,  иногда  она  что-то
неразборчиво  бормотала.  Временами   при   сильных   приступах   боли   она
вскрикивала: "Больно! Больно!" Ноэля она не узнала.
     - Видите, сударь, - сказала служанка.
     - Кто  же  мог  предположить,  что  болезнь  будет  развиваться   столь
стремительно? Быстрее бегите к доктору Эрве: пусть встает и немедленно  идет
сюда. Скажите, я просил.
     Распорядившись, Ноэль сел в кресло лицом к больной.
     Доктор Эрве был старым другом Ноэля,  его  соучеником  и  товарищем  по
Латинскому кварталу. История доктора  Эрве  -  это  история  одного  из  тех
молодых людей, которые без денег, без  связей,  без  протекции  осмеливаются
посвятить  себя  самой  трудной,   самой   сомнительной   профессии,   какая
существует в Париже. Увы, нередко случается, что молодые  талантливые  врачи
ради пропитания вступают в сговор с самыми бесчестными аптекарями.
     Человек поистине замечательный и  знавший  себе  цену,  Эрве,  закончив
учение, сказал себе: "Нет, я не  стану  прозябать  в  деревенской  глуши,  я
останусь в Париже,  стану  знаменит,  сделаюсь  главным  врачом  больницы  и
кавалером ордена Почетного легиона".
     Чтобы вступить на этот путь, в  конце  которого  маячила  ослепительная
триумфальная  арка,  будущий  академик  залез  в  долги  на  двадцать  тысяч
франков. Нужно было снять и обставить помещение, а это стоит недешево.
     Затем,  вооружившись  долготерпением  и  неукротимой  волей,  он   стал
бороться и ждать. Но кто может себе представить, что значит  ждать  в  таких
условиях? Чтобы понять, нужно пройти через все это. Умирать от голода  -  во
фраке,  свежевыбритым  и  с  улыбкой  на   губах!   Современная   утонченная
цивилизация придумала эту муку, и перед ней бледнеют  самые  жестокие  пытки
дикарей.  Начинающий  врач  пользует  бедняков,  которым  нечем  платить.  А
больные - народ неблагодарный. Выздоравливая, они прижимают врача к груди  и
называют  своим  спасителем.  Выздоровев,  они  смеются  над  медиками  и  с
легкостью забывают о гонораре.
     После  семи  лет  героических  усилий  у  Эрве  образовалась,  наконец,
приличная практика. Все это время он платил чудовищные  проценты  по  долгу,
но тем не  менее  ему  удалось  приобрести  известность.  Несколько  брошюр,
премия, полученная без особых интриг, привлекли к нему внимание.
     Увы, это был уже не тот  жизнерадостный  молодой  человек,  которого  в
день первого визита переполняли надежды и  уверенность  в  будущем.  Он  еще
хотел, и сильнее, чем когда бы  то  ни  было,  добиться  своего,  преуспеть,
однако радости от преуспеяния уже  не  ждал.  Слишком  много  он  мечтал  об
успехе вечерами, когда ему  не  на  что  было  пообедать.  За  свое  будущее
богатство, сколь бы оно ни оказалось велико, он уплатил с лихвой.  Преуспеть
для него теперь означало лишь взять реванш. В  свои  тридцать  пять  лет  он
познал столько разочарований и обманутых надежд, что ни  во  что  не  верил.
Под  его  напускной   доброжелательностью   таилось   безмерное   презрение.
Проницательность, обострившаяся за годы нужды, мешала ему,  поскольку  людей
прозорливых обычно  опасаются,  и  он  старательно  скрывал  ее  под  маской
добродушия и беспечности.
     Вместе с тем он был добр и преданно любил друзей.
     Одетый кое-как, он вошел в спальню г-жи Жерди и спросил:
     - Что случилось?
     Ноэль молча пожал ему руку и вместо ответа указал  на  постель.  Доктор
взял лампу, осмотрел больную и подошел к другу.
     - Что с ней было? - отрывисто спросил он. - Мне необходимо знать.
     Услышав вопрос, адвокат вздрогнул.
     - Что знать? - пробормотал он.
     - Все! - отвечал Эрве. - У нее  воспаление  головного  мозга,  сомнений
тут нет. Болезнь эта встречается не так часто,  хотя  мозг  есть  у  каждого
человека и работает в течение всей его жизни. Ее  причины?  Нет,  отнюдь  не
повреждение мозга,  не  травма  черепа,  но  жестокие  душевные  потрясения,
сильное огорчение, какая-нибудь внезапная катастрофа...
     Ноэль жестом прервал приятеля и отвел к окну.
     - Да, мой друг, - тихо заговорил он, - госпожа Жерди  испытала  недавно
сильное потрясение, она в страшном отчаянии. Послушай, Эрве, я полагаюсь  на
твою честь и дружбу и хочу доверить тебе нашу тайну: госпожа  Жерди  мне  не
мать, ради своего сына она лишила меня состояния и имени. Три  недели  назад
я открыл этот недостойный обман; она знает об этом, последствия  привели  ее
в ужас, и с тех пор она медленно умирает.
     Адвокат ожидал, что его друг вскрикнет от  удивления,  станет  задавать
вопросы. Однако врач принял это известие,  не  моргнув  глазом,  просто  как
сведения, необходимые ему для лечения.
     - Три недели, - пробормотал он, - все ясно.  У  нее  были  какие-нибудь
недомогания в это время?
     - Она   жаловалась   на   жестокие   головные   боли,   головокружения,
нестерпимую боль в ухе, но все это относила на счет мигрени. Не  скрывай  от
меня ничего, Эрве, прошу тебя, скажи: это серьезно?
     - Настолько  серьезно,  друг  мой,  настолько  опасно,   что   медицине
известны лишь единичные случаи выздоровления.
     - Боже мой!
     - Тебе ведь хотелось знать правду - ты ее услышал. Я  решился  сообщить
ее только потому, что бедная женщина тебе не мать.  Да,  она  погибла,  если
только не случится чуда. Но мы должны надеяться на чудо. И можем помочь  ему
совершиться. А теперь за работу!


x x x

     Часы на вокзале Сен-Лазар пробили  одиннадцать,  когда  папаша  Табаре,
распростившись  с  Ноэлем,  вышел  из  дома,  потрясенный  всем  услышанным.
Вынужденный  сдерживаться  во  время  разговора,   он   наслаждался   теперь
свободой, с какой мог обдумать свои впечатления. Первые  шаги  по  улице  он
проделал, шатаясь, точно пьяный, который вышел на свежий  воздух  из  душной
харчевни. Он сиял от радости, но вместе с тем был  ошеломлен  непредвиденной
стремительностью  событий,  которые,  как  он  надеялся,  приближали  его  к
установлению истины.
     И хоть папаша Табаре спешил поскорее  добраться  до  дома  следователя,
фиакр он брать не стал. Он чувствовал, что ему нужно пройтись, так  как  был
из тех, кому движение проясняет ум. При ходьбе мысли у него укладывались  на
свои  места,  одна  к  другой,  словно  зерна  пшеницы  в  кувшине,  который
хорошенько встряхнули.
     Не торопясь, он  добрался  до  улицы  Шоссе-д'Антен,  пересек  бульвар,
сияющий огнями кафе, и вышел на улицу Ришелье.
     Он  шагал,  отрешившись  от  внешнего  мира,  спотыкался  на   выбоинах
тротуара, подскальзывался на грязной мостовой. Правильную дорогу он  выбирал
только  благодаря  инстинкту,  какой  руководит   животными.   Мысленно   он
рассматривал возможные повороты дела, следуя  сквозь  мрак  за  таинственной
нитью, незримый конец которой он ухватил в Ла-Жоншер.
     Как все, кто испытывает сильное волнение,  папаша  Табаре  не  замечал,
что говорит вслух, совершенно не заботясь  о  том,  что  его  восклицания  и
обрывки фраз можно подслушать. В Париже на каждом шагу  попадаются  подобные
люди, которых отделяет от толпы какое-либо сильное чувство, они  выбалтывают
во всеуслышание самые свои сокровенные тайны, подобно треснувшим  вазам,  из
которых вытекает содержимое. Этих бормочущих себе под нос  чудаков  прохожие
часто принимают за безумцев. Иногда за ними  следуют  зеваки,  забавляющиеся
их  странными  излияниями.  Именно  из-за  болтливости  такого  рода   стало
известно о разорении богатейшего  банкира  Роскары.  Так  же  выдал  себя  и
Ламбрет, убийца с Венецианской улицы.
     - Какое везение! - бормотал папаша Табаре. - Какая  невероятная  удача!
Что бы там ни говорил Жевроль, случай - вот величайший  сыщик.  Кто  бы  мог
выдумать подобную историю? А все же я был недалек от истины. Я чуял, что  за
всем этим кроется ребенок. Но разве возможно было  предполагать,  что  детей
подменили? Прием столь избитый, что им уже  не  пользуются  даже  бульварные
писаки. Это доказывает, что полиции  опасно  иметь  предвзятые  мнения.  Она
страшится невероятного, а оно-то и оказывается правдой. Она отступает  перед
нелепостью, а ее-то и надо развивать. Все возможно.
     Ей-богу, этот вечер мне дороже,  чем  тысяча  экю.  Одним  выстрелом  я
убиваю двух зайцев: нахожу  виновного  и  помогаю  Ноэлю  восстановить  свои
права. Вот уж кто поистине достоин выпавшего ему счастья! На сей  раз  я  не
сожалею: повезло молодому человеку, прошедшему школу несчастий.  А  впрочем,
он будет не лучше  других.  Богатство  вскружит  ему  голову.  Разве  он  не
заговаривал уже о своих предках? Слаб человек - я едва удержался,  чтобы  не
расхохотаться... Но больше всего меня поражает эта Жерди.  Женщина,  которой
я дал бы причастие без всякой исповеди! Когда подумаю, что я  чуть  было  не
попросил ее руки... Бр-р!
     При  этой  мысли  старик  содрогнулся.  Он  представил  себе,  что  уже
женился, и вдруг открывается прошлое г-жи Табаре, и он  оказывается  замешан
в скандальный процесс, скомпрометирован, выставлен на посмешище.
     - Подумать только, - продолжал он, - Жевроль рыщет в  поисках  человека
с серьгами! Бегай, мой мальчик,  бегай,  движение  на  пользу  молодым.  Вот
раздосадуется-то он, когда  узнает!  Разозлится  на  меня  до  смерти.  А  я
немного посмеюсь над ним. Если же он начнет строить мне козни, меня  защитит
господин Дабюрон. Я как-нибудь выведу  его  из  такого  лабиринта!  У  него,
небось,  глаза  сделаются  словно  блюдца,  когда  я  скажу  ему:  "Я   знаю
преступника!" А уж как он мне будет  обязан!  Этот  процесс  прославит  его,
если только на  свете  существует  справедливость.  Его  должны  сделать  по
меньшей мере кавалером Почетного легиона. Тем лучше! Он мне  нравится,  этот
следователь. Если  он  спит,  я  сделаю  его  пробуждение  приятным.  Да  он
засыплет меня вопросами! Захочет знать все до тонкости,  станет  вникать  во
всякую мелочь.
     Тут папаша Табаре, который как раз  переходил  через  мост  Св.  Отцов,
резко остановился.
     - А ведь деталей-то я и  не  знаю,  мне  известна  лишь  суть  дела!  -
воскликнул он, но  снова  двинулся  вперед,  продолжая:  -  Вообще-то,  они,
конечно, правы: слишком увлекаюсь,  меня  "заносит",  как  говорит  Жевроль.
Когда я беседовал с Ноэлем, мне нужно было вытянуть из него все  необходимые
сведения, а я и не подумал  даже.  Мне  не  терпелось,  я  хотел,  чтобы  он
побыстрей все рассказал. Да оно и естественно: когда  преследуют  оленя,  не
останавливаются, чтобы подстрелить дрозда. Тем паче, я не  знал,  как  вести
допрос. А будь я настойчивее, я мог  бы  пробудить  подозрительность  Ноэля,
быть может, он даже догадался  бы,  что  я  служу  на  Иерусалимской  улице.
Разумеется, краснеть мне не приходится, я  даже  горжусь  своей  работой,  а
все-таки лучше, чтобы никто  о  ней  не  подозревал.  Люди  так  глупы,  что
терпеть не могут  полицию,  которая  их  бережет  и  охраняет.  А  теперь  -
спокойствие и выдержка: мы уже пришли.
     Г-н  Дабюрон  уже  отошел  ко  сну,  однако   оставил   соответствующие
распоряжения прислуге. Едва папаша  Табаре  назвал  себя,  как  его  тут  же
провели в спальню следователя. Завидев своего добровольного сотрудника,  тот
сразу же стал одеваться.
     - Что-нибудь случилось? -  спросил  он.  -  Вы  что-нибудь  обнаружили,
какие-то следы?
     - Берите выше, - ответил сыщик, улыбаясь во весь рот.
     - Ну, ну!
     - Я знаю, кто преступник!
     Папаша Табаре остался доволен произведенным эффектом:  следователь  так
и подскочил на постели.
     - Как! Уже? Не может быть! - воскликнул он.
     - Имею честь повторить  господину  судебному  следователю,  -  произнес
старик, - мне известно, кто совершил преступление в Ла-Жоншер.
     - В  таком  случае,  -  заявил  следователь,  -   вы   самый   искусный
полицейский всех времен! Отныне все расследования я провожу только с вами!
     - Вы слишком добры, господин следователь. Моя заслуга невелика,  просто
случай...
     - Не скромничайте, господин Табаре: случай любит людей сильных.  Это-то
и возмущает глупцов. Но садитесь же, прошу вас, и рассказывайте.
     Старый  сыщик  очень  точно  и  кратко,  на  что  он,   казалось,   был
неспособен, пересказал следователю все, что узнал от Ноэля.  Он  даже  почти
дословно приводил на память отрывки из писем.
     - Письма эти я видел, - добавил он. - Мне удалось  даже  стащить  одно,
чтобы проверить почерк. Вот оно.
     - Да,  господин  Табаре,  -  произнес  следователь,  -   вам   известен
преступник.  Тут  все  ясно  и  слепому.  Так  уж  установлено  Богом:  одно
преступление порождает другое. Вина отца сделала сына