львер и да простит вас бог!
     И старый аристократ направился к двери, но Ноэль жестом  остановил  его
и вытащил из кармана четырехзарядный револьвер.
     - Ваше оружие не потребуется, сударь, - отчеканил он. - Как  видите,  я
принял меры. Живым я не дамся. Но...
     - Что вы хотите сказать? - сурово спросил граф.
     - Должен вам сообщить, сударь, - хладнокровно продолжал адвокат, -  что
я не желаю кончать самоубийством. По крайней мере сейчас.
     - Вот как! - с отвращением воскликнул г-н  де  Коммарен.  -  Он  еще  и
трус!
     - Нет, сударь, нет. Но я покончу с собой не раньше, чем уверюсь в  том,
что иного выхода у меня нет, что спастись не удастся.
     - Негодяй! - вскричал  граф  с  угрозой.  -  Неужели  мне  собственными
руками...
     Он бросился к столу, но Ноэль ударом ноги задвинул ящик.
     - Послушайте, сударь, - отрывисто прохрипел он, - не будем  тратить  на
пустую болтовню то немногое время, которое  мне  еще  осталось.  Я  совершил
преступление - это так - и не пытаюсь оправдываться. Но кто толкнул меня  на
него, как не вы?  Теперь  вы  оказываете  мне  честь,  предлагая  револьвер.
Благодарю, я отказываюсь от него. Увольте меня от  вашего  великодушия.  Вам
главное - избежать скандального процесса, который  навлечет  позор  на  ваше
имя.
     Граф хотел возразить.
     - Не прерывайте меня! - властным тоном продолжал Ноэль.  -  Я  не  хочу
кончать с собой. Я хочу спастись,  если  удастся.  Помогите  мне  бежать,  и
обещаю вам, что живым я не дамся. Я прошу: помогите мне, потому что  у  меня
нет при себе и двадцати франков. Последний мой тысячный билет истаял  в  тот
день, когда... Словом,  вы  понимаете.  Дома  нет  денег  даже  на  похороны
матери. Итак, денег!
     - Ни за что.
     - Тогда я сдамся властям, и вы увидите,  что  это  будет  означать  для
имени, которым вы так дорожите.
     Граф, не помня себя от ярости, рванулся к столу за  револьвером.  Ноэль
заступил ему дорогу.
     - Не доводите до рукопашной, - холодно произнес он, - я сильнее.
     Г-н де Коммарен отступил.
     Упомянув о суде, о скандале, о позоре, адвокат задел больное место.
     С минуту старый аристократ колебался  между  стремлением  уберечь  свое
имя от бесчестья и жгучим желанием  покарать  убийцу.  Но  родовая  гордость
Коммаренов пересилила.
     - Хорошо, - произнес он дрогнувшим голосом, в котором слышалось  жгучее
презрение, - покончим с недостойным спором... Чего вы хотите?
     - Я уже сказал - денег. Давайте все, что у вас тут есть. Решайтесь,  да
поскорей.
     Не далее как в субботу граф получил у банкира сумму,  предназначавшуюся
на обстановку дома для человека, которого он считал своим законным сыном.
     - У меня здесь восемьдесят тысяч франков, - сказал он.
     - Мало, - отвечал адвокат, - но что  поделать,  давайте.  Признаюсь,  я
рассчитывал тысяч на пятьсот.  Если  мне  удастся  уйти,  вы  должны  будете
передать мне еще четыреста двадцать тысяч франков. Ручаетесь, что дадите  их
мне по первому требованию?  Я  найду  способ  их  получить,  не  подвергаясь
опасности. За это обещаю, что вы никогда больше обо мне не услышите.
     Вместо ответа граф отпер маленький сейф в стене, извлек из  него  пачку
банковских билетов и бросил их к ногам Ноэля.
     В глазах адвоката сверкнула ярость, он шагнул к отцу.
     - Не доводите меня до крайности, - угрожающе  проговорил  он.  -  Люди,
которым, подобно мне, нечего терять, становятся опасны. Я еще  могу  сдаться
властям.
     Тем не менее он нагнулся и поднял деньги.
     - Даете ли вы слово, что выдадите мне остальные? - осведомился он.
     - Да.
     - В таком случае я ухожу. Не бойтесь, я не отступлю от нашего  уговора.
Живой  я  не  дамся.  Прощайте,  отец!  Вы  истинный  виновник  всего,   что
случилось, но вам наказание не  грозит.  Небо  не  знает  справедливости.  Я
проклинаю вас!
     Через час, войдя в кабинет г-на де Коммарена,  слуги  обнаружили  графа
на полу: он лежал, уткнувшись лицом в ковер, и почти  не  подавал  признаков
жизни.
     Тем временем Ноэль вышел  из  особняка  Коммаренов  и,  пошатываясь  от
головокружения, миновал Университетскую улицу.
     Ему казалось, что мостовая ходит ходуном у него под  ногами,  что  дома
кружатся. Во рту у него было сухо, глаза щипало, желудок то и  дело  сжимали
спазмы.
     Но странное дело, в то  же  время  он  испытывал  какое-то  облегчение,
пожалуй, даже подъем.
     Теория почтенного г-на Балана подтверждалась.
     Все было кончено, все пропало, все  рухнуло.  Отныне  больше  не  будет
тревог,  бессмысленных  страхов,   невыносимых   кошмаров,   не   будет   ни
притворства, ни борьбы. Теперь  ему  нечего,  решительно  нечего  опасаться.
Доиграв свою чудовищную роль, он может сбросить маску и свободно вздохнуть.
     На смену неистовому возбуждению, которое помогло ему с  таким  цинизмом
угрожать графу, пришла непреодолимая  усталость.  Чудовищное  напряжение,  в
котором он находился всю  последнюю  неделю,  внезапно  исчезло.  Лихорадка,
обуревавшая его все эти дни, прошла, на  смену  ей  явилась  вялость,  и  он
чувствовал настоятельную потребность в отдыхе. Он  был  безмерно  опустошен,
все на свете стало ему безразлично.
     Это ощущение апатии сродни морской болезни, при которой человека  ничто
не трогает, у него не хватает ни сил, ни смелости  о  чем-либо  подумать,  и
даже неминуемая опасность не способна вывести его из этого состояния  вялого
безразличия.
     Если бы в это время полиция пришла его задержать, он и  не  подумал  бы
сопротивляться  или  защищаться.  Он  пальцем   бы   не   шевельнул,   чтобы
спрятаться, бежать, спасти свою жизнь.
     Более того, на  мгновение  он  задумался,  не  сдаться  ли  ему,  чтобы
обрести покой, чтобы покончить с тревогами, которые несло с собой спасение.
     Но его энергическая натура восстала против такого оцепенения.  Душевная
и  телесная  слабость  сменилась  новым  приливом  сил.  К  Ноэлю  вернулось
сознание опасности: объятый ужасом, он увидел  впереди  эшафот,  как  путник
при свете молнии видит бездонную пропасть.
     "Нужно спасаться, - думал он. - Но как?"
     Он дрожал от  смертельного  страха,  который  отнимает  у  преступников
остатки здравого смысла.
     Ноэль огляделся, и ему показалось, что  несколько  прохожих  пристально
смотрят на него. Ему стало еще страшнее.
     Он бросился бежать к Латинскому кварталу, без плана, без  цели,  просто
чтобы не стоять на  месте,  -  он  был  похож  на  запечатленное  живописцем
Преступление, которое преследуют фурии с бичами.
     Но вскоре он остановился: ему пришло  в  голову,  что,  если  он  будет
бежать очертя голову, это привлечет к нему внимание.
     Ему казалось, что все в нем  выдает  преступника;  он  словно  читал  в
лицах  прохожих  презрение  и  ужас,  и  в  каждом  взгляде   ему   чудилось
подозрение.
     Он шел, машинально твердя: "Нужно на что-то решиться".
     Но его так лихорадило, что он не способен  был  смотреть  по  сторонам,
размышлять, замечать окружающее, принимать решения.
     Еще  раньше,  вынашивая  свои  замыслы,  он  говорил  себе:   "Я   могу
попасться". В предвидении этого он выстроил  целый  план,  как  спастись  от
преследования.  Делать  то-то  и  то-то,  пускаться  на  такие-то  хитрости,
принимать   такие-то   меры   предосторожности.   Но    теперь    вся    его
предусмотрительность казалась тщетной! Все, что он замышлял,  представлялось
ему невыполнимым. Его разыскивают, и в целом мире нет такого уголка, где  он
мог бы почувствовать себя в безопасности.
     Он был неподалеку от  Одеона,  когда  мысль,  мгновенная,  как  вспышка
молнии, пронзила его погруженный в сумерки ум.
     Он сообразил, что его, вне всякого сомнения,  уже  ищут,  что  описание
его наружности разослано повсюду, и теперь его  белый  галстук  и  ухоженные
бакенбарды изобличают его, подобно клейму.
     Завидев парикмахерскую, он устремился туда, но, уже взявшись  за  ручку
двери, внезапно испугался.
     А  вдруг  парикмахеру  покажется  странным,   что   он   хочет   сбрить
бакенбарды? Что, если он станет его расспрашивать?
     Ноэль прошел дальше.
     Ему попалась еще одна парикмахерская, но те же сомнения вновь  удержали
его.
     Настал  вечер,  и  с  сумерками  к  Ноэлю   возвращались   мужество   и
самообладание.
     После  кораблекрушения  в  самом  порту  надежда  вновь  вынырнула   на
поверхность. Быть может, он еще спасется?
     Мало ли есть способов! Можно уехать за границу, сменить фамилию,  вновь
добиться положения в обществе, выдать себя за другого. Деньги у  него  есть,
а это главное.
     В Париже, да еще с восемьюдесятью тысячами  франков  в  кармане,  нужно
быть последним дураком, чтобы дать себя сцапать.
     А когда эти  восемьдесят  тысяч  подойдут  к  концу,  он  наверняка  по
первому же требованию получит впятеро больше. Ноэль  уже  раздумывал,  какое
обличье принять и к какой из  границ  пробираться,  как  вдруг  его  сердце,
подобно раскаленному железу, пронзило воспоминание о Жюльетте.
     Бежать без нее? Зная, что они никогда больше не увидятся?
     Неужели   он   ударится   в   бега,   преследуемый   всеми    полициями
цивилизованного мира, затравленный, точно дикий зверь,  а  она  останется  и
будет мирно жить в Париже? Нет! Ради кого  он  совершил  преступление?  Ради
нее! Кто воспользовался бы его плодами? Она! Так справедливо ли будет,  если
она не понесет свою часть наказания?
     "Она меня не любит, - с горечью думал адвокат. - Она  никогда  меня  не
любила и будет только рада, что наконец-то от меня избавилась. Она  обо  мне
ни разу не пожалеет, я ей не  нужен;  пустой  сейф  -  вещь  бесполезная.  А
Жюльетта  благоразумна,  она  составила  себе  на  черный   день   кое-какое
состояние. Ни в чем не нуждаясь, она заведет другого любовника, забудет  обо
мне и заживет, не зная горя, а я... Бежать без нее?"
     Голос рассудка твердил ему: "Глупец! Тащить за собой  женщину,  да  еще
такую красавицу, - значит привлекать к себе все взгляды, обречь  бегство  на
неудачу, по собственной воле угодить в руки погони".
     "Какая разница! - отвечала страсть. - Мы спасемся или погибнем  вместе.
Пускай она меня не любит, зато я ее люблю. Она мне нужна! И  она  поедет  со
мной, а если нет..."
     Но как повидаться с Жюльеттой, как поговорить с ней, как ее убедить?
     Идти к ней - чудовищный риск. Быть может, у нее уже засела полиция.
     "Нет, - рассуждал Ноэль, - никто же не знает, что  она  моя  любовница.
Об этом станет известно дня через два-три, не раньше. К тому же  писать  еще
опаснее".
     Он подошел к фиакру, стоявшему недалеко  от  Обсерватории,  и  негромко
назвал кучеру номер дома на Провансальской улице, значившего  для  него  так
много.
     Откинувшись на подушках фиакра, укачиваемый мерной  тряской,  Ноэль  не
ломал себе голову над тем, что ждет его в будущем,  и  даже  не  раздумывал,
что именно скажет Жюльетте. Нет, он бессознательно перебирал в уме  события,
которые привели его к  катастрофе:  так  умирающий  окидывает  взглядом  всю
драму или комедию своей жизни.
     Все началось ровно месяц назад.
     Разоренный, очутившись в безвыходном положении, без средств,  он  готов
был на все, чтобы добыть денег, чтобы удержать  мадам  Жюльетту,  как  вдруг
случай подсунул ему переписку графа де Коммарена  -  не  только  те  письма,
которые читал папаша Табаре и  которые  были  показаны  Альберу,  но  и  те,
которые были написаны графом, когда он  думал,  что  подмена  свершилась,  и
удостоверяли факт этой подмены со всей очевидностью.
     Прочтя их, он возликовал.
     Он поверил, что  он  законный  сын  графа.  Вскоре  мать  развеяла  его
надежды, открыв ему правду. Ее правоту подтвердили два десятка писем  мамаши
Леруж, то же удостоверила сама Клодина, о том  же  свидетельствовал  знак  у
него на теле.
     Но утопающий хватается за соломинку, и Ноэль решился,  несмотря  ни  на
что, пустить письма в ход.
     Он попытался, используя свое влияние на мать, заставить ее  подтвердить
графу, что подмена имела место, намереваясь добиться  от  него  внушительной
компенсации. Г-жа Жерди с негодованием отказалась.
     Тогда адвокат признался ей во всех своих безрассудствах, открыл  матери
глаза на их финансовое положение, не  утаил,  что  он  запутался  в  долгах,
словом, обо всем рассказал и стал умолять г-жу Жерди,  чтобы  она  попросила
г-на де Коммарена о помощи.
     В этом она тоже отказала. О ее решимость разбивались все его  мольбы  и
угрозы. Две недели длилась тягостная борьба между сыном  и  матерью,  и  сын
вышел из нее побежденным.
     Тогда и пришла ему мысль убить Клодину.
     Эта дрянь была с г-жой Жерди не откровеннее, чем с  другими,  но  Ноэль
ей верил и думал, что  она  вдова.  Если  она  не  сможет  свидетельствовать
против него, какие препятствия останутся на его пути?
     Г-жа Жерди, а возможно, и граф.
     Их он не слишком опасался.
     Что касается г-жи Жерди, ей он всегда может возразить: "Вы  отдали  мое
имя вашему сыну, а теперь готовы  на  все,  чтобы  он  остался  виконтом  де
Коммареном". Но как без лишнего риска избавиться от Клодины?
     После долгих размышлений адвокат придумал дьявольскую хитрость.
     Он сжег письма графа, удостоверявшие  подмену,  а  оставил  только  те,
которые позволяли ее заподозрить.
     Эти-то письма он показал Альберу,  рассудив,  что,  если  правосудию  и
удастся выяснить что-либо о причинах  убийства  Клодины,  оно,  естественно,
заподозрит того, кто получал от этого убийства бесспорную выгоду.
     Нет, нельзя сказать, что он собирался свалить преступление на  Альбера.
С  его  стороны  это  была  простая  мера  предосторожности.   Он   надеялся
подстроить все таким образом, чтобы полиция  понапрасну  растратила  силы  в
поисках предполагаемого убийцы.
     Занять место виконта де Коммарена он тоже не собирался.
     План его был прост: он убьет  мамашу  Леруж  и  станет  выжидать;  дело
будет тянуться, он  вступит  в  переговоры  и  заключит  полюбовную  сделку,
выговорив себе состояние.
     Ноэль надеялся, что, если мать и узнает об убийстве, ее молчание  будет
ему обеспечено.
     Приняв эти меры предосторожности, он решил нанести удар во  вторник,  в
канун поста.
     Для пущей уверенности в тот вечер он повез Жюльетту  в  Оперу  и  таким
образом запасся на всякий случай неопровержимым алиби.
     Потеря пальто встревожила его лишь в  первую  минуту.  Поразмыслив,  он
успокоился, убежденный, что никто ничего не узнает.
     Ему удалось совершить все, как он задумал, и теперь  оставалось  только
ждать.
     Когда сообщение об убийстве попалось на глаза  г-же  Жерди,  несчастная
женщина догадалась, что это дело  рук  ее  сына,  и  в  первом  порыве  горя
объявила, что пойдет и донесет на него.
     Ноэль испугался. Мать была в  страшном  возбуждении,  а  ведь  одно  ее
слово могло погубить его. Он решился  дерзко  опередить  события  и  сыграть
ва-банк.
     Пустить   полицию   по   следам   Альбера   значило   обеспечить   себе
безнаказанность, а в  случае  вполне  вероятного  успеха  стать  наследником
имени и состояния графа де Коммарена.
     Стечение  обстоятельств  и  страх  подстегивали  Ноэля,  удваивали  его
хитрость и отвагу.
     Папаша Табаре  пришел  как  нельзя  более  кстати.  Ноэль  знал  о  его
отношениях с полицией и понял, что лучшего наперсника ему не сыскать.
     Пока была жива г-жа Жерди,  Ноэль  трепетал.  Горячка  не  способствует
сохранению тайн и развязывает язык. Как только больная испустила дух,  Ноэль
решил, что теперь он спасен. Не видя более препятствий, он торжествовал.
     И вот когда он почти добился цели, все раскрылось. Как? Кто виноват?  С
какой стати воскресла тайна, которую он считал погребенной  вместе  с  г-жой
Жерди?
     Но не все ли равно человеку, упавшему в пропасть,  о  какой  камень  он
споткнулся, по какому склону скатился?
     Фиакр остановился на Провансальской улице.
     Ноэль приоткрыл дверцу, выглянул, проверяя,  все  ли  спокойно  вокруг,
нет ли кого в парадном.
     Не заметив ничего подозрительного,  он,  не  выходя  из  кареты,  сунул
кучеру деньги в переднее окошечко, а  затем,  одним  прыжком  преодолев  всю
ширину тротуара, устремился вверх по лестнице.
     Завидя его, Шарлотта радостно воскликнула:
     - Это вы, сударь! Мадам с таким нетерпением ждет вас!  Она  места  себе
не находит от беспокойства!
     Жюльетта ждет? Беспокоится?
     Однако  адвокат  и  не  подумал  расспрашивать   горничную.   Едва   он
переступил порог дома, к нему, казалось, вернулось обычное хладнокровие.  Он
понимал, какую неосторожность совершил,  приехав  сюда,  и  чувствовал,  что
дорога каждая минута.
     - Если позвонят, - сказал он  Шарлотте,  -  не  отворяйте.  Что  бы  ни
говорили, что бы ни делали, не отворяйте.
     На голос Ноэля выбежала мадам  Жюльетта.  Он  поспешно  втолкнул  ее  в
гостиную, вошел следом и запер дверь.
     Только теперь молодая женщина как следует рассмотрела любовника.
     Он так переменился, лицо у него  было  такое  искаженное,  что  она  не
удержалась от вопроса:
     - Что случилось?
     Ноэль не отвечал, он подошел к ней и взял за руку.
     - Жюльетта, - спросил он  хриплым  голосом,  не  сводя  с  нее  горящих
глаз, - Жюльетта, скажи мне как на духу: ты меня любишь?
     Она догадывалась, чувствовала: происходит нечто необычное; она  ощущала
атмосферу несчастья, но не могла отказать себе в удовольствии пожеманиться.
     - Противный, - надув соблазнительные  губки,  отвечала  она,  -  вы  не
заслуживаете...
     - Перестань! - прервал ее Ноэль, с  бешеной  яростью  топнув  ногой.  -
Отвечай, - продолжал он, сжимая что есть силы ее красивые  руки,  -  да  или
нет, любишь ты меня или нет?
     Сотни раз она дразнила любовника, забавляясь его  яростью,  смеха  ради
доводя до исступления, чтобы потом усмирить одним словом, но никогда еще  не
видела его таким. Ей было больно, очень больно,  но  впервые  она  не  смела
пожаловаться на его грубость.
     - Да, люблю, - пролепетала  она.  -  Разве  ты  не  знаешь?  Почему  ты
спрашиваешь?
     - Почему? - отвечал адвокат, отпуская ее руки. -  Почему?  Потому  что,
если ты меня любишь, тебе придется это доказать. Если  ты  меня  любишь,  ты
уедешь вместе со мной, все бросишь и  бежишь  со  мной,  причем  немедленно:
время не терпит.
     Молодой женщине стало страшно.
     - Боже правый, да что случилось?
     - Ничего. Видишь ли, Жюльетта, я слишком тебя любил.  И  когда  у  меня
кончились деньги, которые были нужны для тебя же, на твои прихоти,  на  твои
капризы,  я  потерял  голову.  Чтобы   добыть   денег,   я...   Я   совершил
преступление, понимаешь? Меня преследуют, я должен бежать. Хочешь уехать  со
мной вместе?
     Глаза Жюльетты расширились от изумления, она еще сомневалась.
     - Ты совершил преступление?.. - начала она.
     - Да! Хочешь знать, что именно я сделал? Я совершил убийство,  я  убил!
И все это ради тебя.
     Адвокат был убежден, что, услышав это, Жюльетта с ужасом отшатнется  от
него. Он заранее смирился с тем, что вызовет  у  нее  страх,  какой  внушают
убийцы. Он полагал, что она отпрянет от него,  как  от  зачумленного.  Может
быть, закатит истерику. Да  мало  ли  что?  Пойдут  слезы,  крики,  вопли  о
помощи, о спасении. Но он заблуждался.
     Жюльетта бросилась ему на шею, повисла на нем, целуя с такой  страстью,
с какой не целовала никогда раньше.
     - Да, я люблю тебя, - приговаривала она. - Люблю! Ты  пошел  ради  меня
на преступление. Значит, ты  меня  любишь,  у  тебя  есть  сердце.  А  я  не
распознала тебя.
     Да, дорогую цену пришлось  заплатить  Ноэлю,  чтобы  возбудить  страсть
мадам Жюльетты, но он и не думал об этом.
     На миг его охватила безмерная  радость,  почудилось,  что  еще  не  все
потеряно.
     И все же он нашел в себе силы разорвать объятия любов