по  доброй
воле; что бы ни случилось, я от него не откажусь. Никогда я не скажу: "Я  не
знаю этого человека". Он собирался отдать  мне  половину  своих  богатств  и
блеска, значит, я возьму на себя,  хочет  он  того  или  нет,  половину  его
позора и несчастья. Вдвоем  легче  нести  такое  бремя.  Наносите  удары:  я
прижмусь к нему так крепко, что любой из ваших ударов не минует и  меня.  Вы
советовали мне забвение - так научите, где его найти! Мне - забыть  его?  Да
разве бы я смогла, даже если бы хотела? Но я и не хочу этого. Я  люблю  его,
и разлюбить в моей власти не более, чем приказать своему сердцу  не  биться.
Он в тюрьме, его обвиняют в убийстве, все равно я люблю его.  Даже  если  он
виновен, что с того? Я люблю его.  Вы  его  осудите,  заклеймите  -  я  буду
любить его осужденным и заклейменным. Пошлете его на каторгу, я последую  за
ним, и на каторге, в одежде  каторжника  он  будет  мне  так  же  дорог.  Да
скатись он на дно пропасти, я и там буду с ним. Жизнь моя принадлежит ему  -
он может ею располагать. Ничто не разлучит меня с ним, ничто, кроме  смерти,
и, если ему придется взойти на эшафот, я знаю, что умру  от  удара,  который
убьет его.
     Г-н Дабюрон закрыл лицо руками, он не хотел, чтобы Клер  видела,  какие
чувства нахлынули на него.
     "Как она его любит! - твердил он про себя. - Как она его любит!"
     Мыслями он унесся далеко. На душе у него было  мрачно.  Его  невыносимо
терзала ревность.
     Как  счастлив  был  бы  он,  окажись  он  предметом  столь  непобедимой
страсти! Чем бы он не пожертвовал  ради  этого!  В  его  груди  тоже  билось
молодое пылкое сердце, ему тоже была ведома  исступленная  жажда  любви.  Но
кого это волновало? Его  уважали,  почитали,  быть  может,  боялись,  но  не
любили и не полюбят никогда. А разве он этого  не  достоин?  Почему  столько
людей проживают свой век, так и  не  удостоившись  любви,  в  то  время  как
другие, подчас  куда  менее  достойные,  словно  наделены  магической  силой
привлекать, обольщать, очаровывать, возбуждать слепое и  неистовое  чувство,
которое готово на жертвы, чтобы добиться признания и взаимности?  Неужели  у
женщин нет ни разума, ни здравого смысла?
     Молчание мадемуазель д'Арланж вернуло его к действительности.
     Он поднял на  нее  взгляд.  После  недавнего  бурного  возбуждения  она
обессилела и, упав в кресло, еле дышала, так что г-н  Дабюрон  встревожился,
не стало ли ей дурно. Он поспешно  протянул  руку  к  звонку  на  письменном
столе, желая позвать на помощь. Но Клер заметила и предупредила его жест.
     - Что вы хотите делать? - спросила она.
     - Мне показалось, вам дурно, - пробормотал он, - и я хотел...
     - Нет, пустяки, сударь, - отвечала она. - На вид я слабая, но на  самом
деле это неправда: я сильная, так и знайте, я очень сильная. Да, я  страдаю,
я и не подозревала,  что  на  свете  бывает  такое  страдание.  Для  девушки
слишком мучительно переступить через свою стыдливость. Радуйтесь, сударь,  я
разодрала все покровы, и вы могли читать в самой глубине моего сердца. Но  я
об этом не жалею, я пошла на это ради него. Раскаиваюсь я лишь  в  том,  что
унизилась до того, чтобы его защищать. Меня толкнули на это ваши  заверения.
Альбер простит мне эту оскорбительную для него защиту.  Такие,  как  он,  не
нуждаются  в  оправданиях,  они  нуждаются  лишь  в  доказательствах   своей
невиновности. И с божьей помощью я сумею ее доказать.
     Мадемуазель д'Арланж приподнялась, словно  собираясь  уходить,  но  г-н
Дабюрон жестом остановил ее.
     Упорствуя в своем заблуждении, он полагал, что с его  стороны  нехорошо
было  бы  оставить  несчастной  девушке  хоть  тень  иллюзии.   Начав   свои
разоблачения, он воображал, что долг велит  ему  довести  их  до  конца.  Он
совершенно искренне был убежден, что тем самым спасет Клер от  нее  самой  и
избавит  от  грядущих  жгучих  сожалений.  Хирург,   который   приступил   к
мучительной  операции,  не  бросает  ее  незавершенной  потому  только,  что
больной отбивается и кричит от боли.
     - Как это ни тягостно, мадемуазель... - начал он.
     Но Клер не дала ему продолжить.
     - Довольно, сударь, - произнесла она, - все,  что  бы  вы  ни  сказали,
бесполезно. Я  уважаю  ваше  злополучное  убеждение,  но  взамен  прошу  вас
считаться и с моим. Если вы в самом деле  мне  друг,  я  скажу  вам  только:
помогите мне спасти его. Но вы, конечно, не захотите...
     Надо  признать,  Клер  сделала  все,  чтобы   разозлить   незадачливого
следователя. Доказательства, порожденные ее любовью,  были  сходны  с  теми,
что были порождены  логикой  папаши  Табаре.  Женщины  не  рассуждают  и  не
анализируют,  они  чувствуют  и  верят.  Вместо  того  чтобы  спорить,   они
утверждают. В этом и кроется, быть может, их превосходство. С  точки  зрения
Клер, г-н Дабюрон, думающий иначе, чем она,  становился  ее  врагом,  и  она
обращалась с ним, как с врагом.
     Следователь  почувствовал  себя  оскорбленным.   Терзаемый,   с   одной
стороны, угрызениями не вполне спокойной  совести,  с  другой,  убеждениями,
колеблясь между страстью и долгом, опутанный правилами  своего  ремесла,  он
был не способен рассуждать здраво. Уже три дня он вел себя,  словно  упрямый
ребенок. Зачем он с таким упорством не желал признавать,  что  Альбер  может
оказаться невиновным? Ведь на  расследование  это  не  повлияло  бы.  А  он,
всегда такой благосклонный к обвиняемым, на сей  раз  не  допускал  мысли  о
возможной ошибке.
     - Если бы вам, мадемуазель, были известны  доказательства,  которыми  я
располагаю, - произнес он холодным тоном, в котором  чувствовалось  старание
не поддаваться гневу, - если бы я познакомил вас с ними, у вас  не  осталось
бы надежды.
     - Изложите их, - повелительно сказала Клер.
     - Вы этого желаете, мадемуазель? Извольте. Я  представлю  вам,  раз  вы
настаиваете, все доказательства, собранные правосудием, я  всецело  в  вашем
распоряжении, можете не сомневаться. Но стоит ли  перечислять  улики?  Среди
них есть одна, решающая, которой вполне достаточно.  Убийство  произошло  во
вторник вечером, накануне поста, а обвиняемый  не  в  состоянии  рассказать,
где он был в этот вечер. Между тем он уходил из дому  и  вернулся  только  в
два часа ночи, в грязной разорванной одежде, в изодранных перчатках.
     - Довольно,  сударь,  довольно!  -  перебила  Клер,  глаза  у   которой
радостно заблестели. - Вы сказали, это было вечером в канун поста?
     - Да, мадемуазель.
     - Я ни минуты не сомневалась! - торжествующе воскликнула она.  -  Я  же
вам говорила: он не может оказаться преступником.
     Она сложила руки, и по губам ее было видно, что она молится.
     И  пока  она  в  порыве  благодарности  возносила  богу   молитву,   ее
просветленное лицо выражало истовую веру - такие лица мы видим  на  картинах
итальянских мастеров.
     Следователь так растерялся, что не в силах был  даже  восхититься  этим
зрелищем. Он ждал объяснений и, не выдержав, спросил:
     - Так в чем же дело?
     - Сударь, - отвечала Клер, - вашей  главной  улики,  если  она  состоит
именно в этом, больше не существует. Весь тот вечер, о котором вы  говорили,
Альбер провел со мной.
     - С вами? - ахнул следователь.
     - Да, у меня дома.
     Г-н Дабюрон был оглушен. Уж не грезит ли он? У него опустились руки.
     - Как! - переспросил он.  -  Виконт  был  у  вас,  ваша  бабушка,  ваша
гувернантка, ваши слуги его видели, с ним говорили?
     - Нет,  сударь.  Он  пришел  и   ушел   втайне.   Он   хотел   остаться
незамеченным, ему надо было повидаться со мной наедине.
     - А-а! - протянул следователь со вздохом облегчения.
     Этот вздох означал: "Все объяснилось. Но это  уж  чересчур.  Она  хочет
его спасти, рискуя запятнать свое доброе имя. Бедная девушка!  Она  выдумала
это свидание только что".
     Однако мадемуазель  д'Арланж  истолковала  его  восклицание  совершенно
иначе. Она вообразила, что г-н Дабюрон удивляется,  почему  она  согласилась
принять Альбера.
     - Ваше удивление оскорбительно для меня, сударь, - сказала она.
     - Мадемуазель!
     - Девушка, принадлежащая к такому роду,  как  мой,  может  безбоязненно
принимать своего жениха, зная, что ей не придется краснеть.
     При этом она залилась  румянцем  стыда,  горя  и  ярости.  Г-н  Дабюрон
становился ей ненавистен.
     - Я не имел в  виду  ничего  оскорбительного,  мадемуазель,  -  отвечал
следователь. - Не понимаю только, с какой стати было господину де  Коммарену
приходить к вам украдкой, если вам вскоре предстоит вступить в брак,  и  это
дает ему право открыто посещать вас в любое время. Не понимаю  также,  каким
образом, будучи у вас, он мог привести свою одежду в тот вид, в каком мы  ее
обнаружили.
     - Значит, сударь, - с горечью заметила Клер, - вы сомневаетесь  в  моих
словах?
     - Мадемуазель, бывают такие обстоятельства...
     - Вы подозреваете  меня  во  лжи,  сударь.  Знайте  же,  что,  будь  мы
виновны, мы не опустились бы  до  оправданий.  От  нас  не  услышали  бы  ни
просьб, ни мольбы о пощаде.
     Ее высокомерный, враждебный тон не мог не  возмутить  следователя.  Что
она себе позволяет! А все лишь потому, что он не дал себя провести.
     - Прежде  всего,  мадемуазель,  -  сурово  отвечал  он,  -  я  судебный
следователь и  обязан  исполнять  свой  долг.  Совершено  преступление,  все
указывает на то, что виновен в этом господин Альбер де  Коммарен,  и  я  его
арестовываю. Допрашиваю, обнаруживаю тяжкие  улики.  Вы  уверяете,  что  они
ложны, этого недостаточно. Пока вы обращались ко мне, как к другу, я  слушал
вас с добротой и мягкостью. Но теперь вы говорите со следователем, и  я  как
следователь отвечаю вам: докажите!
     - Даю слово, сударь!
     - Докажите!
     Мадемуазель д'Арланж медленно поднялась, не сводя с  него  изумленного,
недоверчивого взгляда.
     - Неужели вы были бы рады, сударь, - спросила она,  -  если  бы  Альбер
оказался преступником? Вам было бы  приятно,  если  бы  его  осудили?  Может
быть, господин следователь, вы ненавидите обвиняемого, чья  жизнь  находится
в ваших руках? Можно подумать, что так оно и есть. Готовы ли  вы  поручиться
за свою беспристрастность? Не  перевешивают  ли  одну  из  чаш  ваших  весов
кое-какие воспоминания? Не пытаетесь ли вы во всеоружии закона  преследовать
соперника?
     - Это уже слишком! - возмутился следователь. - Да, слишком!
     - Сознаете ли вы, - холодно продолжала  Клер,  -  что  мы  оказались  в
необычном и  смертельно  опасном  положении?  В  свое  время,  помнится,  вы
признались мне в любви. Ваше чувство показалось мне  искренним  и  глубоким,
оно меня тронуло. Мне пришлось его отвергнуть, потому что я любила  другого,
но я вас пожалела. И вот теперь этот другой  обвиняется  в  убийстве,  а  вы
расследуете преступление. Я очутилась между  вами  двумя,  я  прошу  вас  за
него. Если вы согласились быть следователем, значит, вы готовы  сделать  для
него все, что в ваших силах, а вы все делаете против!
     Каждое слово Клер действовало на г-на Дабюрона, как пощечина.
     Она ли это говорит? Откуда эта внезапная отвага, подсказавшая ей  речь,
которая проникала ему в самое сердце?
     - Мадемуазель, - сказал он, -  горе  ввело  вас  в  заблуждение.  Я  не
простил   бы   того,   что   вы   говорите,   никому,   кроме   вас   одной.
Неосведомленность  делает  вас  несправедливой.  Вам  кажется,  что   судьба
Альбера зависит от меня, но вы ошибаетесь. Уговорить меня -  пустяки,  важно
убедить других. Я вас знаю, и я вам верю, это  естественно.  Но  поверят  ли
вам другие,  когда  вы  придете  к  ним  с  правдивым,  для  меня  бесспорно
правдивым свидетельством, которое им покажется неправдоподобным?
     На глазах у Клер выступили слезы.
     - Если  я  несправедливо  оскорбила  вас,  сударь,  -  сказала  она,  -
простите меня: горе ожесточает.
     - Вы не можете меня оскорбить, мадемуазель, - возразил  следователь.  -
Я вам уже сказал, что всецело вам предан.
     - Тогда, сударь, помогите мне доказать, что мое  утверждение  правдиво.
Я вам все расскажу.
     Г-н  Дабюрон  был  твердо  убежден,  что  Клер  хочет  сыграть  на  его
доверчивости. Однако ее уверенность его удивляла.  Он  терялся  в  догадках,
какую басню она изобретет.
     - Сударь, - начала Клер,  -  вам  известно,  какие  препятствия  встали
перед нами с Альбером, когда мы захотели пожениться.  Господин  де  Коммарен
не желал признать меня дочерью, потому что  я  бедна,  у  меня  ничего  нет.
Альберу пришлось бороться несколько лет, чтобы сломить  сопротивление  отца.
Граф дважды уступал и дважды брал слово назад, говоря, что оно было  вырвано
у него  силой.  Наконец  месяц  назад  он  внезапно  дал  согласие.  Но  его
колебания,  отсрочки,  оскорбительные  отказы  успели  глубоко  обидеть  мою
бабушку. Вы знаете, как она обидчива, но  я  должна  признать,  что  в  этом
случае она права. И хотя день свадьбы был уже  назначен,  маркиза  объявила,
что не желает меня компрометировать и  выставлять  нас  обеих  в  невыгодном
свете и не допустит, чтобы о нас говорили, будто мы  торопим  этот  брак,  в
общественном мнении столь блестящий, что  может  навлечь  на  нас  упреки  в
суетности или корыстолюбии. Вот она и решила,  что  до  оглашения  мы  будем
видеться с Альбером не чаще чем через день, два  часа  после  обеда,  причем
только в ее присутствии. Переубедить ее нам не удалось.
     И вот в воскресенье утром мне принесли записку от Альбера. Он  сообщал,
что важные дела помешают ему прийти, хотя в этот  день  мы  его  ждали.  Что
могло его задержать? Я предчувствовала беду. На другой день я  ждала  его  с
нетерпением и тревогой, но явился  его  лакей  и  принес  мадемуазель  Шмидт
письмо для меня. В этом письме Альбер умолял меня о свидании. Он писал,  что
ему безотлагательно нужно поговорить со мной  спокойно,  наедине.  От  этого
свидания, добавил он, зависит наше будущее. День и час он  оставлял  на  мое
усмотрение и особенно настаивал на том, чтобы я никому не говорила  о  нашей
встрече. Я не колебалась. Ответила, чтобы вечером во  вторник  он  пришел  к
садовой калитке, выходящей на  безлюдную  улицу.  Когда  на  Доме  Инвалидов
пробьет десять, я просила  его  постучаться,  чтобы  сообщить,  что  он  уже
здесь.  Я  знала,  что  бабушка  пригласила   на   этот   вечер   нескольких
приятельниц, и решила притвориться больной, надеясь, что она меня  отпустит.
Я рассчитывала, что госпожа д'Арланж велит мадемуазель Шмидт остаться...
     - Простите, мадемуазель, - перебил г-н Дабюрон,  -  когда  вы  написали
господину Альберу?
     - Во вторник днем.
     - Вы можете уточнить время?
     - Кажется, я отправила письмо между двумя и тремя часами.
     - Благодарю, мадемуазель, прошу вас, продолжайте.
     - Все произошло, как я предполагала, - продолжила  Клер.  -  Вечером  я
спустилась в сад незадолго до назначенного часа. Мне удалось раздобыть  ключ
от садовой калитки, и я поспешила его опробовать. Увы, замок  так  заржавел,
что ключ не поворачивался, все мои старания  оставались  безуспешны.  Я  уже
отчаялась, и тут пробило десять часов. На третьем ударе  постучался  Альбер.
Я рассказала ему о  злополучной  неожиданности  и  перекинула  через  ограду
ключ, чтобы он  попробовал  открыть  с  другой  стороны.  Ему  это  тоже  не
удалось. Мне оставалось только предложить  ему  перенести  нашу  встречу  на
завтра. Он возразил, что это невозможно, разговор не  терпит  отлагательств.
Вот уже три дня, как он терзается сомнениями, посвящать ли меня в это  дело;
новой отсрочки ему не вынести. Мы переговаривались, как вы понимаете,  через
калитку. Наконец он сказал, что попробует перелезть через стену.  Я  умоляла
его не делать этого, боясь, как бы он не сорвался.  Стена  довольно  высока,
вы ведь помните, и поверху утыкана  битым  стеклом,  вдобавок  ветки  акации
образуют нечто вроде колючей живой  изгороди.  Но  он  посмеялся  над  моими
страхами и объявил, что попытается взять стену приступом, если,  конечно,  я
не запрещаю ему этого самым решительным образом. Я не смела возражать, и  он
рискнул. Мне было очень страшно, я дрожала как  осиновый  лист.  К  счастью,
Альбер очень  ловок  и  благополучно  перелез  через  ограду.  Он  собирался
поведать мне о катастрофе,  которая  нас  постигла.  Мы  присели  сперва  на
небольшую скамью - знаете, ту, что около деревьев, а потом  пошел  дождь,  и
мы  перебрались  в  беседку.  Около  полуночи  Альбер  расстался  со   мной,
успокоенный и почти веселый. Ушел он тем  же  путем,  разве  что  с  меньшей
опасностью: я заставила его  воспользоваться  садовой  лестницей,  а  потом,
когда он уже был на улице, положила ее у стены.
     Этот  рассказ,  звучавший  очень  просто  и  естественно,  привел  г-на
Дабюрона в замешательство. Чему верить?
     - Мадемуазель, - спросил он, - когда господин  Альбер  перелезал  через
стену, дождь уже начался?
     - Еще нет, сударь. Первые капли упали, когда мы  сидели  на  скамье,  я
это прекрасно помню, потому что Альбер раскрыл зонт и я подумала про Поля  и
Виргинию*.
     ______________
     * Герои  одноименного  сентиментального  романа  французского  писателя
Жака Бернардена де Сен-Пьера (1737 - 1814), впервые опубликованного  в  1787
г. и пользовавшегося большим успехом.

     - Будьте добры подождать минуту, - попросил следователь.
     Он присел к столу и торопливо написал два письма. В  первом  содержался
приказ немедленно доставить Альбера во Дворец правосудия, к нему в  кабинет.
Во втором г-н Дабюрон распорядился, чтобы один из агентов уголовной  полиции
немедля  отправился  в  Сен-Жерменское  предместье,  в  особняк  д'Арланжей,
произвел осмотр стены со стороны сада и обнаружил следы перелезавшего  через
нее  человека,  если  таковые  существуют.  Он  пояснял,  что  через   стену
перелезали дважды - до и во  время  дождя.  Соответственно,  следы  в  обоих
случаях должны отличаться.
     Он  предписывал  полицейскому  действовать  крайне  осторожно  и  найти
какое-либо правдоподобное объяснение осмотру.
     Дописав письма, он позвонил, вошел слуга.
     - Эти  два  послания,  -  сказал  г-н  Дабюрон,   -   доставьте   моему
протоколисту Констану. Попросите, чтобы он сразу  же  их  прочел  и  передал
распоряжения,  которые  в  них  содержатся,  сразу,   слышите,   сразу   же.
Поторопитесь, возьмите фиакр, дело весьма срочное. Да,  вот  еще  что,  если
Констана нет в кабинете, велите служителю его отыскать: он меня  ждет  и  не
мог отлучиться далеко.
     Потом г-н Дабюрон обратился к девушке:
     - Сохранилось ли у вас, мадемуазель, письмо, в котором господин  Альбер
просит вас о свидании?
     - Да, сударь, по-моему, оно у меня с собой.
     Она встала, порылась в кармане и извлекла измятый листок.
     - Вот оно!
     Судебный следователь взял листок. В нем проснулось подозрение.  Слишком
уж кстати очутилось это компрометирующее письмо в  кармане  у  Клер.  Обычно
девушки не носят с собой записок, в которых  им  назначают  свидания.  Одним
взглядом он пробежал эти несколько строчек.
     - Даты нет, - прошептал он, - почтового штемпеля нет... М-да!
     Клер не слышала его, она лихорадочно искала доказательств свидания.
     - Сударь, -  сказала  она  внезапно,  -  часто  бывает  так:  мы  хотим
остаться одни и думаем, что мы одни, а  кто-то  в  это  время  наблюдает  за
нами. Прошу вас, допросите всю бабушкину прислугу, быть может, кто-нибудь  и
видел Альбера.
     - Допрашивать ваших слуг? Да что вы, мадемуазель!
     - Ах, сударь, вы полагаете, это  меня  скомпрометирует?  Да  какое  мне
дело? Лишь бы его освободили!
     Г-н Дабюрон не мог скрыть восхищения. Сколько великодушной  преданности
в этой девушке, и неважно, правду она говорит или нет! Он-то хорошо ее  знал
и мог оценить, какое усилие над собой она совершила.
     - Это не все, - добавила она, - есть еще ключ  от  ка