оего благодетеля-банкира  так  же,  как
человек, не имеющий зонтика, мирится с ливнем.
     - К чему же вы клоните? - поинтересовался он.
     - Да к тому, что я не намерен переписывать ваши векселя.  Вам  понятно?
Сейчас, как  следует  постаравшись,  вы  еще  можете  раздобыть  необходимые
двадцать две тысячи. Не хмурьтесь, не хмурьтесь, вы их найдете, хотя бы  для
того, чтобы не сесть в тюрьму. Найдете, разумеется, не здесь -  предполагать
подобное было бы глупо, - а у вашей красотки. Само собой, она не  обрадуется
и не станет от вас этого скрывать.
     - Но ее деньги - это ее деньги, и вы не имеете права...
     - И что же? Понимаю,  она  взовьется  и  станет  настаивать,  чтобы  вы
поискали денег в другом месте. Послушайтесь меня и  не  поддавайтесь  ей.  Я
желаю, чтобы мне немедленно  было  заплачено.  Я  не  собираюсь  давать  вам
отсрочку, потому что три месяца назад вы израсходовали последнее, что у  вас
было. Ну, не спорьте, не спорьте! Вы сейчас в таком положении,  когда  всеми
силами стараешься оттянуть развязку. Вы  же  с  радостью  подожжете  кровать
вашей умирающей матушки, чтобы эта особа могла согреть ноги. Где вы  достали
десять тысяч, которые  вчера  дали  ей?  И  кто  знает,  на  что  вы  вскоре
решитесь, чтобы раздобыть денег? Желание удержать ее  еще  две  недели,  еще
три дня, еще денек может завести вас очень далеко. Откройте же глаза! Я  все
эти штуки знаю. Если  вы  не  бросите  Жюльетту,  вы  погибнете.  Послушайте
добрый совет, причем бесплатный. Рано или поздно вам все  равно  придется  с
нею расстаться. Так сделайте это сегодня.
     Вот таков он, достойнейший Клержо, -  никогда  не  скрывает  правды  от
клиентов, ежели у него накипит. Ну, а если они недовольны,  тем  хуже,  зато
его совесть чиста. Он не из тех, кто попустительствует безрассудству.
     Ноэль не выдержал и дал выход раздражению.
     - Ну, хватит! - решительно заявил  он.  -  Можете  поступать,  как  вам
угодно, только избавьте меня от своих советов. Я предпочитаю  иметь  дело  с
судебным исполнителем. Если я иду на  такой  рискованный  шаг,  то,  значит,
могу исправить все его последствия, да так, что вы только рот разинете.  Да,
господин Клержо, я могу завтра утром получить двадцать две  тысячи  франков,
а могу и сто тысяч, стоит мне только попросить. Но делать  этого  не  стану.
Не прогневайтесь, но мои траты останутся тайной, как это было и до сих  пор.
Я  не  хочу,  чтобы  люди  заподозрили,  будто  я  нахожусь   в   стесненных
обстоятельствах. Даже из уважения к вам я не откажусь  от  достижения  своей
цели, тем паче в тот день, когда я уже близок к ней.
     "Артачится, - думал ростовщик. - Значит, у него  не  такое  безнадежное
положение, как я думал".
     - Итак, можете тащить векселя  к  судебному  исполнителю,  -  продолжал
адвокат. - Пусть он приходит. Об этом будет  знать  только  наш  привратник.
Через неделю меня вызовут  в  торговую  палату,  и  я  попрошу  отсрочки  на
двадцать  пять  дней,  которую  суд   предоставляет   всем   несостоятельным
должникам. Семь и двадцать пять во всем мире равняется  тридцати  двум.  Как
раз столько мне и нужно для устройства своих дел. Короче, вывод таков:  либо
вы принимаете вексель на двадцать четыре тысячи франков  сроком  на  полтора
месяца, либо  -  слуга  покорный,  мне  недосуг,  и  можете  отправляться  к
судебному исполнителю.
     - Ну, через полтора месяца с деньгами у вас будет так же, как  сегодня.
А сорок пять дней с Жюльеттой, во сколько же это встанет луидоров?
     - Господин Клержо, - отвечал  Ноэль,  -  задолго  до  этого  срока  мое
положение совершенно переменится. Но я вам уже  все  сказал,  -  поднимаясь,
заявил он, - у меня совершенно нет времени...
     - Минутку, минутку! Экий вы порох! - всполошился добряк банкир. -  Так,
говорите, двадцать четыре тысячи франков на полтора месяца?
     - Да. То есть приблизительно семьдесят пять  процентов.  По-моему,  это
неплохо.
     - Да я-то не больно  гоняюсь  за  барышом,  -  сообщил  г-н  Клержо,  -
только... - Он впился в Ноэля взглядом и ожесточенно скреб подбородок;  этот
его жест свидетельствовал о напряженной работе мысли. - Только  я  хотел  бы
знать, на что вы рассчитываете.
     - Все, что я мог вам сообщить, я сообщил. Скоро вы все узнаете,  как  и
остальные.
     - Ясно! - воскликнул г-н Клержо. -  Дошло  наконец!  Вы  женитесь,  да?
Черт возьми, вы нашли богатую невесту? Ваша  крошка  Жюльетта  что-то  такое
говорила мне сегодня утром. Так значит, вы женитесь! А она хороша собой?  Да
какое это имеет значение. У нее есть денежки, так ведь? Разумеется, без  них
вы не стали бы жениться. А с родителями вы уже познакомились?
     - Я этого не говорил.
     - Ладно, ладно, скрытничайте - все и так понятно.  Один  совет:  будьте
осторожней, ваша красавица  что-то  подозревает.  Да,  вы  правы,  не  стоит
добывать деньги. Любой ваш шаг может привести  к  тому,  что  будущий  тесть
узнает про ваше финансовое положение и тогда уж не отдаст за  вас  доченьку.
Словом, женитесь и будьте благоразумны. Главное, бросьте Жюльетту,  иначе  я
гроша не дам за  приданое.  Хорошо,  договорились:  приготовьте  вексель  на
двадцать четыре тысячи, а я в понедельник принесу ваши старые векселя.
     - А они у вас не с собой?
     - Нет. Откровенно признаться, я знал, что иду  к  вам  впустую,  и  еще
вчера передал их вместе  с  другими  судебному  исполнителю.  Тем  не  менее
можете спать спокойно: я дал вам слово.
     Г-н Клержо сделал вид, будто уходит, но тут же  повернулся  к  Ноэлю  и
сказал:
     - Да, совсем забыл!  Уж  коль  будете  писать  вексель,  поставьте  там
двадцать шесть тысяч. Ваша красавица просила у меня кое-какие  тряпки,  и  я
обещал завтра их ей доставить. Таким образом вы оплатите их.
     Адвокат  попытался  протестовать.  Разумеется,   он   не   отказывается
платить, но считает, что насчет покупок с ним  необходимо  советоваться.  Он
не может допустить, чтобы так распоряжались его деньгами.
     - Шутник вы! - пожимая  плечами,  бросил  ростовщик.  -  Неужели  из-за
такого пустяка вы будете спорить с нею? Ой, задаст она  вам!  Считайте,  что
она схватила отступного. И запомните, если вам  нужны  деньги  для  свадьбы,
дайте мне какое-никакое обеспечение -  на  эту  тему  можно  побеседовать  у
нотариуса, - и я к вашим услугам. Ну все, убегаю. До  понедельника,  не  так
ли?
     Ноэль  приник  ухом   к   двери,   желая   увериться,   что   ростовщик
действительно ушел.  Услышав  его  шаги  вниз  по  лестнице,  он  разразился
проклятьями:
     - Скотина! Негодяй! Грабитель! Старый живоглот! Он  еще  заставил  себя
упрашивать! Ишь  ты,  собрался  преследовать  меня  по  суду!  Хорошо  бы  я
выглядел в глазах графа, если бы до  него  дошло.  Гнусный  лихоимец!  Я  уж
думал,  придется  ему  все  рассказать.  -  Продолжая  клясть   и   поносить
ростовщика, Ноэль вытащил часы. - Уже половина шестого... - пробормотал он.
     Адвокат был в нерешительности. Пойти  на  обед  к  отцу?  Но  можно  ли
оставить г-жу Жерди? Обед в особняке Коммаренов  был  куда  соблазнительней,
но, с другой стороны, покинуть умирающую...
     "Нет, уходить нельзя!" - решил он.
     Ноэль сел за бюро и быстро написал  отцу  письмо  с  извинениями.  Г-жа
Жерди, сообщал он, может скончаться с минуты на минуту, и  он  считает  себя
обязанным быть дома, чтобы принять ее последний вздох.
     Давая служанке поручение отнести письмо посыльному, чтобы тот  доставил
его графу, Ноэль вдруг спохватился:
     - А брату госпожи Жерди известно, что она опасно больна?
     - Не знаю, сударь, - ответила служанка. - Во всяком случае,  я  ему  не
сообщала.
     - Да как же так! Меня не было, и никому не пришло в  голову  оповестить
его!  Немедленно  бегите  к  нему  и,  если  его  нет,  скажите,  чтобы  его
разыскали. Пусть он придет.
     Немножко успокоившись, Ноэль  уселся  в  комнате  больной.  Там  горела
лампа, и монахиня, совершенно уже освоившись,  хлопотливо  вытирала  пыль  и
наводила порядок. Лицо у нее было довольное, и это не ускользнуло от Ноэля.
     - Сестра, есть хоть какая-нибудь надежда? - спросил он.
     - Хочу в это верить, - отвечала та. - У нее был господин кюре, но  ваша
матушка так и не очнулась. Он еще раз придет. Но  это  не  все.  Как  только
господин кюре явился, подействовали горчичники: вся  кожа  покраснела,  и  я
уверена, что она их чувствует.
     - Да услышит вас бог, сестра!
     - О, я так молюсь за нее! Главное, ни на минуту не оставлять  ее  одну.
Я договорилась со служанкой. Когда придет доктор,  я  пойду  посплю,  а  она
подежурит до часу. Потом я ее сменю.
     - Можете отдыхать, сестра, - со скорбным видом произнес Ноэль. -  Ночью
подежурю я, мне все равно не удастся сомкнуть глаз.


XII

     Получив отпор  у  судебного  следователя,  смертельно  уставшего  после
целого дня допросов, папаша Табаре вовсе  не  чувствовал  себя  побежденным.
Недостаток или, если угодно, достоинство старого сыщика состояли в том,  что
он был упрям как мул.
     От взрыва отчаяния, нахлынувшего на него в галерее, он  вскоре  перешел
к той непреодолимой решимости,  которую  можно  бы  назвать  воодушевлением,
возникающим в момент опасности. Чувство долга  вновь  одержало  верх.  Разве
можно   предаваться    постыдному    разочарованию    теперь,    когда    от
одной-единственной  минуты  зависит,   быть   может,   жизнь   человеческая?
Бездействие непростительно! Он толкнул невинного в пропасть,  он  и  вытащит
его оттуда, и, если никто не захочет ему помочь, он справится сам.
     Как и следователь, папаша Табаре падал с ног  от  усталости.  Выйдя  на
воздух, он почувствовал к тому же, что умирает от голода и  жажды.  Волнения
минувшего дня заставили его забыть о  самом  необходимом,  и  со  вчерашнего
вечера во рту в него не было даже  глотка  воды.  На  бульваре  он  зашел  в
ресторан и заказал обед.
     Пока он  подкреплялся,  к  нему  потихоньку  возвращалось  мужество,  а
вместе с ним и надежда. Теперь ему самое время было  бы  воскликнуть:  "Слаб
человек!" Кто не знает по себе, как может перемениться настроение  за  время
самой  скромной  трапезы!  Какой-то  философ  даже  утверждал,  что  героизм
зависит от наполненности желудка.
     Теперь нашему сыщику дело представлялось уже не в таком мрачном  свете.
Разве у него нет в запасе времени? Месяц  -  большой  срок  для  энергичного
человека. Неужели его обычная проницательность  изменит  ему  на  этот  раз?
Разумеется, нет. Он только сожалел, что  не  может  предупредить  Альбера  о
своих трудах ради его освобождения.
     Из-за  стола  он  встал  другим  человеком  и  бодрым  шагом  преодолел
расстояние, отделявшее его от улицы Сен-Лазар. Когда привратник отворил  ему
дверь, часы пробили девять.
     Начал он с того, что взобрался на пятый этаж, чтобы справиться о  своей
старинной  приятельнице,  которую  еще  не  так  давно   называл   милейшей,
достойнейшей госпожой Жерди.
     Дверь  ему  отворил  Ноэль,  которого,  судя   по   всему,   растрогали
воспоминания о минувшем: он был погружен в такую печаль, словно умирающая  и
впрямь доводилась ему матерью.
     Из-за этого неожиданного обстоятельства папаше  Табаре  пришлось  войти
хотя бы на несколько минут, несмотря на то, что чувствовал он себя при  этом
крайне неловко.
     Он предвидел,  что,  оказавшись  с  глазу  на  глаз  с  адвокатом,  ему
придется разговаривать о деле вдовы Леруж. Легко ли, зная то, чего не  знает
и его  молодой  друг,  рассуждать  на  эту  тему  и  не  выдать  себя?  Одно
неосторожное слово  может  пролить  свет  на  роль,  которую  играл  в  этих
трагических обстоятельствах папаша Табаре. А ему хотелось остаться чистым  и
незапятнанным отношениями с полицией, особенно в глазах его дорогого  Ноэля,
ныне виконта де Коммарена.
     С другой стороны, он жаждал разузнать, что произошло между адвокатом  и
графом. Неизвестность возбуждала его любопытство. Короче  говоря,  отступать
было некуда, и он дал себе слово держать язык за зубами и быть начеку.
     Адвокат проводил сыщика в спальню  госпожи  Жерди.  Самочувствие  ее  к
вечеру несколько изменилось, хотя еще нельзя было понять, к  лучшему  или  к
худшему. Очевидно было одно: забытье ее стало уже не  столь  глубоко.  Глаза
ее по-прежнему были закрыты, но  можно  было  заметить  легкое  подергивание
век; она металась на подушках и тихонько стонала.
     - Что сказал врач? - спросил папаша Табаре, понижая  голос  до  шепота,
как невольно делают все в комнате больного.
     - Он только что ушел, - отвечал Ноэль. - Скоро все будет кончено.
     Папаша Табаре на цыпочках подошел  ближе  и  с  нескрываемым  волнением
взглянул на умирающую.
     - Бедная женщина! - прошептал он. - Смерть для  нее  милость  господня.
Наверно, она жестоко страдает, но что такое эта боль  по  сравнению  с  той,
какую довелось бы ей пережить, знай она, что ее сын, родной ее сын, сидит  в
тюрьме по обвинению в убийстве!
     - Вот и я пытаюсь этим утешиться, видя ее в постели,  без  сознания,  -
подхватил Ноэль. - Ведь я все еще люблю ее, старый мой друг,  для  меня  она
не перестала быть матерью. Вы слышали, как я проклинал ее? Я обошелся с  нею
жестоко, думал, что ненавижу ее, но сейчас, теряя ее, я все  забыл  и  помню
только, как она ласкала меня. Да, лучше бы ей умереть. И все-таки,  нет,  не
верю, не могу поверить, что ее сын убийца.
     - Правда? Вы тоже не верите?
     Папаша  Табаре  вложил  в  это  восклицание   столько   пыла,   столько
горячности, что Ноэль  взглянул  на  него  с  некоторым  изумлением.  Старик
почувствовал, что краснеет, и поспешил объясниться:
     - Я произнес "вы тоже", потому  что  сам,  быть  может,  по  недостатку
опыта убежден в невиновности этого молодого человека. Не  представляю  себе,
чтобы человек в его положении задумал и осуществил  подобное  злодейство.  Я
со многими говорил об этом деле, оно произвело невообразимый шум,  так  вот,
все разделяют мое мнение. Всеобщие симпатии на его стороне,  а  это  кое-что
значит.
     Монахиня сидела у постели, она выбрала место подальше от  лампы,  чтобы
оставаться в тени, и яростно  вязала  чулок,  предназначенный  какому-нибудь
бедняку. Это была чисто механическая работа, во  время  которой  она  обычно
молилась. Но как только вошел папаша Табаре, она, судя по всему, позабыла  о
своих нескончаемых молитвах и навострила уши.  Она  слушала,  но  ничего  не
понимала. Умишко ее выбивался из сил. Что означает этот  разговор?  Кто  эта
женщина, кто этот молодой  человек,  который  ей  не  сын,  но  называет  ее
матерью  и  упоминает  настоящего  сына,  обвиненного  в  убийстве?  Уже   в
разговоре Ноэля  с  доктором  кое-что  показалось  ей  загадочным.  В  какой
странный дом она угодила! Ей было немного страшно, и на душе неспокойно.  Не
совершает ли она грех? Она пообещала себе, что обо всем расскажет  господину
кюре, как только увидит его.
     - Нет, - говорил тем временем Ноэль, -  нет,  господин  Табаре,  нельзя
сказать,  что  всеобщие  симпатии  на  стороне  Альбера.  Сами  знаете,  мы,
французы, любим крайности. Когда арестовывают  какого-нибудь  беднягу,  быть
может, вовсе и не совершившего преступления, которое ему ставят в  вину,  мы
готовы побить его камнями. Всю нашу жалость мы  приберегаем  для  того,  кто
уже предстал перед судом,  пускай  вина  его  и  очевидна.  Пока  правосудие
колеблется, мы вместе с ним настроены  против  обвиняемого,  но  как  только
доказано, что человек совершил злодеяние, наши симпатии ему обеспечены.  Вот
вам наше общественное  мнение.  Сами  понимаете,  оно  меня  не  волнует.  Я
настолько его презираю, что, если Альбера не отпустят, на что я до  сих  пор
надеюсь, я сам, слышите, сам буду его защитником. Я только что  говорил  это
моему отцу, графу де Коммарену. Я стану адвокатом Альбера и спасу его.
     Старик готов был  броситься  Ноэлю  на  шею.  Ему  до  смерти  хотелось
сказать: "Мы вдвоем спасем его", но он сдержался.  Что,  если  после  такого
признания адвокат станет его презирать? Однако он дал  себе  слово  сбросить
маску, если это будет необходимо и дела Альбера примут совсем уж  угрожающий
оборот. А покуда он ограничился  тем,  что  пылко  одобрил  своего  молодого
друга.
     - Браво, дитя мое! - воскликнул он.  -  У  вас  благородное  сердце.  Я
опасался, что богатство и титул испортят вас, что  вы  возжаждете  мести  за
все пережитое. Но вижу, вы останетесь таким же, каким я знал вас в  прежние,
более скудные времена. Однако скажите, виделись ли вы с  господином  графом,
вашим отцом?
     Только теперь Ноэль, казалось,  заметил  устремленные  на  него  из-под
накидки глаза монахини, горевшие от  любопытства,  как  два  карбункула.  Он
взглядом указал на нее сыщику и ответил:
     - Я его видел, и все устроилось так, как я желал.  Потом,  при  случае,
расскажу вам о нашей встрече подробнее.  Здесь,  у  этой  постели,  я  почти
краснею за свое счастье...
     Папаше Табаре пришлось удовольствоваться этим ответом и обещанием.
     Понимая, что нынче вечером он ничего не узнает, старик  признался,  что
выбился из сил, бегая  по  делам,  и  что  ему  пора  спать.  Ноэль  его  не
удерживал. Он сказал, что ждет брата г-жи Жерди, за  которым  уже  несколько
раз посылали, но безуспешно. И еще добавил, что встреча с  ним  изрядно  его
смущает, поскольку  он  не  знает,  как  себя  вести.  Следует  ли  все  ему
рассказать? Но это лишь усугубит его горе. С другой стороны,  не  сказать  -
значит принудить себя к тягостному притворству. Сыщик нашел, что лучше  пока
ничего не говорить, а позже объясниться.
     - Какой  прекрасный  молодой  человек  мой  Ноэль!  -  бормотал  папаша
Табаре, как можно тише пробираясь к себе в квартиру.
     Вот уже сутки он не был  дома  и  теперь  ждал  жестокого  выговора  от
домоправительницы.
     Манетта и впрямь рвала и метала и тут же объявила хозяину,  что  твердо
решила подыскать себе другое место, если он не образумится.
     Всю ночь она не сомкнула глаз, в  чудовищной  тревоге  прислушиваясь  к
малейшему шороху на лестнице, с минуты на минуту  ожидая,  что  на  носилках
внесут зарезанного хозяина. И в доме, как назло, не спали. Она видела,  как,
вскоре после хозяина, вышел г-н Жерди  и  через  два  часа  вернулся.  Потом
приходили какие-то люди, посылали за врачом. Такие переживания  убивают  ее,
не говоря уж о том, что для нее непереносимо ожидание - такая у нее  натура.
При этом Манетта забывала, что ожидала она не хозяина и не Ноэля, а  видного
муниципального гвардейца, своего земляка, который обещал жениться на ней,  а
вчера, этакий изменник, взял и не пришел.
     Готовя папаше Табаре постель, она  сыпала  упреками  и  причитала,  что
она, мол, женщина откровенная - что у нее на уме, то и на языке,  и  она  не
станет молчать, когда речь идет об  интересах  хозяина,  о  его  здоровье  и
добром имени. Хозяин помалкивал, не пытаясь  возражать;  он  склонил  голову
перед бурей, согнулся под градом. Но стоило Манетте управиться  с  постелью,
он без лишних слов выставил ее и запер дверь на два оборота.
     Прежде всего, Табаре хотел составить новый  план  кампании  и  наметить
быстрые и решительные меры. Он наскоро проанализировал положение. Ошибся  ли
он в ходе расследования? Нет. Допустил ли погрешности, выстраивая  гипотезу?
Тоже  нет.  Он  исходил  из  установленного  факта  убийства,  учитывал  все
обстоятельства и неизбежно должен был выйти на того  самого  убийцу,  какого
предсказал. Но подследственный г-на Дабюрона ни в коем случае не может  быть
убийцей. Вера в непреложность собственных  выводов  подвела  папашу  Табаре,
когда он указал на Альбера.
     "Вот куда  заводят  предвзятые  мнения  и  бессмысленные  общие  слова,
которые для  глупцов  -  словно  путевые  столбы.  Будь  я  послушен  своему
вдохновению, я исследовал бы это  дело  глубже,  не  положился  бы  на  волю
случая. Формула "Ищи,