робираясь  сквозь  его  хитросплетения,  подобно
индейцам Купера, идущим по следу врага  в  дебрях  американских  лесов.  Мне
захотелось   стать   винтиком   этой    великолепной    машины,    сделаться
ангелом-хранителем, который  помогает  посрамлению  злодейства  и  торжеству
добродетели. Я попробовал и, кажется, не ошибся в выборе профессии.
     - И она вам нравится?
     - Я  обязан  ей,  господин  следователь,  самыми  радостными  минутами.
Сменив охоту за книгами на преследование себе подобных,  я  распростился  со
скукой. Ах, как это прекрасно! Я  лишь  пожимаю  плечами,  когда  вижу,  как
какой-нибудь простофиля платит двадцать пять франков  за  право  подстрелить
зайца. Разве это добыча? Вот охота на человека  -  другое  дело!  Тут  нужно
проявить все свои способности, и это  не  бесславная  победа.  Какова  дичь,
таков и охотник: оба умны, сильны и хитры, оружие у них  почти  равное.  Ох,
если бы люди знали,  как  волнует  эта  игра  в  прятки,  в  которую  играют
преступник и полицейский, то все бы  ринулись  наниматься  на  Иерусалимскую
улицу.  Жаль  одного:  это  искусство   мельчает   и   исчезает.   Настоящие
преступления стали редки. Могучая  порода  дерзких  злодеев  уступила  место
заурядным жалким мошенникам. Несколько жуликов,  которые  время  от  времени
заставляют  говорить  о  себе,  столь  же  глупы,  сколь  и  трусливы.   Они
подписываются под совершенным преступлением и только что не  оставляют  свою
визитную карточку. В том, чтобы их поймать, никакой заслуги нет.  Убедись  в
самом факте преступления, а потом иди и арестовывай, кого следует.
     - Мне кажется, однако, - прервал, улыбнувшись, г-н Дабюрон, -  что  наш
убийца не так уж неловок.
     - Он - исключение, господин следователь, и тем приятнее мне  будет  его
разоблачить. Я приложу к этому все усилия, а если придется, рискну  и  своим
добрым  именем.  Должен  признаться,   -   прибавил   старик   с   некоторым
смущением, - что перед друзьями я не хвалюсь своими подвигами.  Напротив,  я
их старательнейшим образом скрываю. Узнай мои знакомые, что Загоню-в-угол  и
Табаре одно и то же лицо, может случиться,  что  их  рукопожатия  станут  не
такими дружелюбными.
     Незаметно разговор вернулся  к  преступлению.  Собеседники  условились,
что назавтра папаша Табаре  обоснуется  в  Буживале.  Он  взялся  в  течение
недели опросить всех местных жителей. Следователь со  своей  стороны  обещал
сообщать ему все, что узнает нового.  И  как  только  добьется,  чтобы  дело
вдовы Леруж было передано ему, призовет его под свое начало.
     - Для вас, господин Табаре, - сказал он напоследок,  -  доступ  ко  мне
всегда открыт. Когда у вас появится нужда поговорить со мной, приходите  без
стеснения хоть днем, хоть ночью. Я  почти  нигде  не  бываю.  Вы  непременно
найдете меня или дома, на улице Жакоб, или в кабинете во Дворце  правосудия.
Я распоряжусь, чтобы вас пропускали ко мне беспрепятственно.
     Поезд подъехал к перрону. Г-н Дабюрон нанял фиакр  и  предложил  в  нем
место папаше Табаре, но тот отказался.
     - Не стоит, - ответил он. - Как я уже  имел  удовольствие  сообщить,  я
живу неподалеку отсюда на улице Сен-Лазар.
     - В таком случае до завтра! - попрощался г-н Дабюрон.
     - До завтра! - ответил папаша Табаре и добавил: - Мы его отыщем.


III

     Дом папаши Табаре и в самом деле располагается не далее чем  в  четырех
минутах ходьбы от  вокзала  Сен-Лазар.  Это  красивое  здание  содержится  в
превосходном порядке и приносит, по-видимому, недурной доход, хотя  плату  с
жильцов берут вполне умеренную.
     Сам папаша Табаре  живет  в  свое  удовольствие.  Он  занимает  большую
квартиру во втором этаже с окнами на улицу; расположение комнат  прекрасное,
они хорошо обставлены, а главное их украшение - собрание книг.  Хозяйство  в
доме ведет старая служанка,  которой,  когда  в  том  есть  нужда,  помогает
привратник.
     О причастности хозяина к полиции никто в доме и понятия не  имеет,  тем
паче, что, судя по внешности, он начисто  лишен  той  пусть  небольшой  доли
сметливости, какой должен обладать любой, даже самый последний  полицейский.
Папаша Табаре настолько рассеян, что все принимают это  за  первые  признаки
старческого слабоумия.
     Однако странности  его  поведения  не  остались  незамеченными.  Вечные
отлучки из дому  окружили  его  ореолом  таинственности  и  эксцентричности.
Никакой молодой гуляка не вел  столь  безалаберную  и  беспорядочную  жизнь.
Папаша Табаре часто не возвращался домой к обеду или ужину, ел когда  попало
и что попало. Он уходил из дому в любое время  дня  и  ночи,  часто  ночевал
неизвестно где, а то и пропадал по целым неделям. Вдобавок к нему  приходили
странные  личности:  в  его  дверь  звонили  то  какой-то  шут  гороховый  с
манерами, не внушающими доверия, то сущий разбойник.
     Столь сомнительный образ жизни до некоторой степени поколебал  уважение
к папаше Табаре. В нем подозревали ужасного распутника, который  проматывает
состояние, таскаясь по непотребным местам. "Для человека  его  возраста  это
просто срам", - говорили о нем. Он знал о сплетнях, но  только  посмеивался.
Правда, все это не мешало многим  жильцам  искать  общества  и  расположения
папаши  Табаре.  Его  приглашали   отобедать,   однако   он   почти   всегда
отказывался.
     Он навещал в доме лишь одну особу, и с нею его связывала  такая  тесная
дружба, что он чаще бывал у нее, чем у себя. То была вдова г-жа  Жерди,  уже
более пятнадцати лет занимавшая квартиру на пятом этаже. Жила она  вместе  с
сыном по имени Ноэль, в котором души не чаяла.
     Ноэлю было тридцать три года, но выглядел он старше своих лет.  Он  был
высок и хорошо сложен, черноглаз, с черными кудрявыми  волосами;  черты  его
лица были проникнуты умом и благородством. Он  слыл  одаренным  адвокатом  и
уже  приобрел  некоторую  известность.  Работал  он  упорно,   хладнокровно,
вдумчиво и, будучи страстно  предан  своей  профессии,  придерживался,  быть
может, несколько нарочито, весьма строгих правил.
     У г-жи  Жерди  папаша  Табаре  чувствовал  себя  как  дома.  К  ней  он
относился как к родственнице, а к Ноэлю как к сыну. Не раз у него  возникала
мысль попросить руки  очаровательной  вдовы,  невзирая  на  то  что  ей  уже
стукнуло  пятьдесят;  удерживал  его  не  столько  вполне  возможный  отказ,
сколько страх перед последствиями. Сделав предложение и  получив  отказ,  он
испортил бы добрые отношения, которыми так дорожил. Между тем  в  завещании,
составленном  по  всем  правилам  и  хранившемся  у  нотариуса,  он  объявил
молодого адвоката единственным своим наследником  с  одною  лишь  оговоркой:
ежегодно выдавать премию в две тысячи  франков  тому  полицейскому,  который
сумеет "загнать в угол" самого хитроумного преступника.
     Дорога до дома заняла у папаши Табаре добрых четверть  часа,  хотя  жил
он рядом с вокзалом. Расставшись со  следователем,  он  вновь  погрузился  в
размышления; спешившие по своим делам прохожие со всех сторон  толкали  его,
так что, продвигаясь к дому на один шаг, он  удалялся  от  него  на  два.  В
который раз он повторял про себя переданные молочницей  слова  вдовы  Леруж:
"Если понадобится, будет и больше".
     - В том-то все дело, - бормотал он. - Вдова Леруж знала тайну,  которую
какие-то богатые и высокопоставленные  люди  очень  хотели  бы  скрыть.  Она
держала их в руках - вот источник ее доходов. Шантажировала их, но,  видать,
перегнула палку, и они ее убрали. Но что  это  за  тайна  и  откуда  она  ее
знала? Возможно, в молодости она служила в  богатом  доме.  И  там  увидела,
услышала или подметила что-то. Что? Очевидно, в этом замешана женщина.  Быть
может, вдова была соучастницей любовных приключений  своей  хозяйки?  Почему
бы и нет? В таком случае дело усложняется.  Нужно  отыскать  не  только  эту
женщину, но и ее любовника - ведь он-то и нанес смертельный удар. Если я  не
ошибаюсь, этот человек из дворян. Буржуа - тот просто нанял бы  убийц.  Этот
же  не  отступил,  совершил  убийство  сам,  обойдясь,  таким  образом,  без
болтливых или глупых сообщников. Человек этот - крепкий орешек. Он дерзок  и
хладнокровен: убийство  исполнено  превосходно.  Малый  не  оставил  никаких
более или менее серьезных следов. Без меня Жевроль уверовал бы в  ограбление
и все завел бы в тупик. На счастье, неподалеку оказался  я...  Нет,  нет,  -
продолжал размышлять сыщик. - Все не так. Тут не  просто  любовная  интрига,
тут хуже. Супружеская неверность! Да нет, слишком много времени прошло...
     Папаша Табаре вошел в парадную дома. Привратник, сидевший у окна  своей
каморки, увидел его в свете газового рожка.
     - Смотри-ка, - сказал он, - хозяин вернулся.
     - Сдается мне, - отозвалась его жена, - нынче вечером  его  прелестница
не пустила его на порог: вид у него удрученный, как никогда.
     - Стыд и срам! - высказал суждение привратник. - Экий  он  растерзанный
да помятый. Вот до чего довели его красотки! В один прекрасный день  наденут
на него смирительную рубашку и упрячут в сумасшедший дом.
     - Гляди, гляди! Торчит столбом! - воскликнула жена.
     Почтенный господин Табаре стоял без шляпы и, жестикулируя, бормотал:
     - Нет, нить я еще пока не поймал... Уже тепло, но это не то.
     Он поднялся по лестнице и позвонил, забыв, что в кармане у  него  ключ,
подходящий ко всем дверям в доме. Отворила экономка Манетта.
     - Это вы? Так поздно!
     - А? Что? - встрепенулся папаша Табаре.
     - Я говорю, уже половина девятого, - отвечала экономка. - Я уж  думала,
вы сегодня не вернетесь. Вы хоть обедали?
     - Еще нет.
     - Хорошо, что я держала обед на плите, можете садиться за стол.
     Папаша Табаре сел и налил себе супу, однако тут же задумался и замер  с
ложкой в руке, пораженный только что пришедшей мыслью.
     "Ей-ей, у него  не  все  дома,  -  подумала  экономка.  -  Сидит  дурак
дураком. И то сказать, разве человек в своем уме станет вести такую жизнь?"
     Она коснулась его плеча и крикнула, точно глухому:
     - Что же вы не едите? Вы не голодны?
     - Голоден, голоден, - забормотал  папаша  Табаре,  машинально  стремясь
избавиться от голоса, гудевшего у него над ухом, - я хочу есть,  потому  что
с утра мне пришлось...
     Он вдруг замолк, да так и остался сидеть  с  открытым  ртом;  взор  его
блуждал в пространстве.
     - Что пришлось?.. - переспросила Манетта.
     - Разрази  меня  гром!  -  завопил  старик,  воздев  сжатые  кулаки   к
потолку. - Нашел, разрази меня гром!
     Его жест был столь внезапным и стремительным,  что  экономка  несколько
струсила и попятилась к двери.
     - Ну разумеется, - продолжал папаша Табаре. -  Какие  тут  сомнения?  У
них был ребенок!
     Манетта поспешно приблизилась и спросила:
     - Ребенок?
     Тут старик вдруг заметил, что служанка все слышит.
     - Ах, это вы? - сердито проговорил он. - Что вам здесь  нужно?  Как  вы
осмелились торчать здесь и подслушивать, что я говорю?  Сделайте  одолжение,
отправляйтесь на кухню и не появляйтесь, пока не позову.
     "Осерчал", - подумала Манетта и мгновенно исчезла.
     Папаша Табаре снова сел к столу  и  принялся  поспешно  глотать  вконец
остывший суп.
     - Как же я об этом не подумал? - говорил он вслух. - До  чего  же  слаб
человек! Мой ум состарился и притупился.  Между  тем  дело  ясно  как  день.
Обстоятельства совершенно очевидны.
     Он позвонил в стоявший перед ним колокольчик; вошла служанка.
     - Жаркое, - потребовал он, - и оставьте меня одного.  Да,  -  продолжал
он, яростно разрезая баранью ногу. - Наверняка у них был  ребенок.  Дело  же
было так. Вдова Леруж служит у богатой высокопоставленной  дамы.  Муж  дамы,
возможно, моряк, отправляется в дальнее  плавание.  У  дамы  есть  любовник,
она, забеременев от него, доверяется  вдове  Леруж  и  с  ее  помощью  тайно
разрешается от бремени.
     Тут папаша Табаре снова позвонил:
     - Манетта! Десерт, и - вон отсюда.
     Нужно признаться, что такой хозяин, как папаша  Табаре,  не  заслуживал
столь искусной кухарки. Он затруднился бы сказать, что ему подавали на  обед
или хотя бы что он ест сию минуту, а между тем это был грушевый компот.
     - Но ребенок! - продолжал он вполголоса. - Что стало с  ребенком?  Быть
может,  его  убили?  Нет,  если  бы  вдова   Леруж   принимала   участие   в
детоубийстве, она не представляла  бы  опасности.  Любовник  пожелал,  чтобы
ребенок жил, и его поручили заботам вдовы, которая его воспитала.  Возможно,
потом ребенка у нее отобрали, однако остались доказательства его рождения  и
существования. Тут я попал в цель. Отец - это мужчина в карете, а мать -  та
женщина, что приезжала к вдове с красивым молодым человеком. Не  сомневаюсь,
что ловкая вдовушка ни в чем не испытывала недостатка. Есть  тайны,  которые
стоят фермы в Бри. Она шантажировала двух человек.  Понятно,  что  если  она
позволяла себе такую роскошь, как любовник, то расходы  ее  с  каждым  годом
росли. Слаб человек! Сердцу не прикажешь! Но  шантажистка  перестаралась,  и
все пошло прахом. Она стала угрожать, родители ребенка испугались и  решили,
что с нею пора покончить.  Но  кто  взялся  исполнить  это?  Отец?  Нет,  он
слишком стар. Черт побери, конечно, сын! Хотел спасти мать,  милый  мальчик.
И вот вдова - хладный труп, а доказательства преданы огню.
     Манетта  же  приникла  ухом  к  замочной  скважине  и  слушала,  затаив
дыхание. Время от времени до нее доносились  отдельные  слова,  восклицания,
удары кулака по столу - и все.
     "Понятное дело, -  думала  она,  -  ему  все  женщины  покоя  не  дают.
Пытаются убедить его, что он стал отцом".
     Снедаемая любопытством, она не выдержала и рискнула приотворить дверь.
     - Вы просили кофе, сударь, - робко произнесла она.
     - Не просил, но принесите, - ответил папаша Табаре.
     Он попытался выпить кофе одним глотком, но обжегся,  и  боль  мгновенно
вернула его к действительности.
     - Горячо, черт возьми!  -  проворчал  он.  -  Проклятое  дельце  совсем
вывело меня из равновесия. Верно, я принимаю все слишком  близко  к  сердцу.
Но кто, кроме меня, может, пользуясь только логикой, восстановить  все,  что
произошло? Уж, конечно, не бедняга Жевроль! То-то он будет посрамлен,  то-то
будет злиться! А не навестить ли мне  господина  Дабюрона?  Нет,  рано  еще.
Нынче ночью я должен обдумать некоторые  обстоятельства,  привести  мысли  в
порядок. С другой стороны, ежели я останусь здесь  в  одиночестве,  вся  эта
история приведет мою кровь в движение, а после столь плотной еды это  грозит
несварением  желудка.  Пойду-ка  проведаю  госпожу  Жерди  -  эти   дни   ей
нездоровилось, поболтаю с Ноэлем и немного развеюсь.
     Папаша Табаре встал, надел сюртук, взял шляпу и трость.
     - Вы уходите? - спросила Манетта.
     - Да.
     - Вернетесь поздно?
     - Возможно.
     - Но все же вернетесь?
     - Понятия не имею.
     Минуту спустя папаша Табаре звонил к своим друзьям.
     Квартира г-жи  Жерди  была  во  всем  под  стать  хозяйке.  Г-жа  Жерди
располагала средствами, а труды  Ноэля,  у  которого  уже  появилось  немало
клиентов, должны были в скором  времени  превратить  эти  средства  в  целое
состояние.
     Жила г-жа Жерди крайне уединенно, и, если не  считать  друзей,  которых
иногда приглашал  к  обеду  Ноэль,  в  доме  у  нее  бывало  совсем  немного
посетителей. Папаша Табаре,  который  запросто  заглядывал  к  ней  уже  лет
пятнадцать, встречал там лишь приходского священника, старого учителя  Ноэля
да брата г-жи Жерди, отставного полковника.
     Когда  все  эти  гости  собирались  вместе,  что  случалось  не  часто,
составлялась партия в бостон. В другие дни  играли  в  пикет  или  империал.
Ноэль в гостиной не сидел. После обеда он уходил в кабинет - его  кабинет  и
спальня  имели  отдельный  вход  -  и  погружался  в  дела.  За  работой  он
засиживался очень поздно. Зимою лампа у него иногда не гасла до рассвета.
     Мать и сын жили лишь  друг  для  друга.  Все  их  знакомые  охотно  это
повторяли. Ноэля любили и почитали за ту заботу, какою он окружал  мать,  за
беспредельную  сыновнюю  преданность,  за  жертвы,  на  которые,  по  мнению
многих,  он  шел,  живя  в  свои  годы,  словно  старик.  Обитатели  дома  с
удовольствием  противопоставляли   поведение   столь   серьезного   молодого
человека поведению папаши Табаре, этого неисправимого  старого  шута,  этого
мышиного жеребчика.
     Что до г-жи Жерди, она за сыном света белого не видела. Со временем  ее
любовь к  нему  превратилась  в  обожание.  Она  считала  Ноэля  воплощением
физических и духовных совершенств. Он казался ей каким-то высшим  существом.
Стоило ему заговорить, она умолкала и слушала. Любое его слово было для  нее
приказом. Любое его мнение она воспринимала как  веление  промысла  божьего.
Заботиться о сыне, изучать его вкусы, угадывать его  желания,  окружать  его
нежной теплотой - в этом заключался смысл ее существования. Она была  прежде
всего мать.
     - Госпожа Жерди принимает? -  осведомился  папаша  Табаре  у  служанки,
открывшей ему дверь, и, не дожидаясь ответа, вошел, как к  себе,  уверенный,
что его появление будет не в тягость, а в радость.
     В гостиной горела лишь одна свеча и заметен был  беспорядок.  Маленький
столик с мраморной столешницей,  стоявший  всегда  посередине  комнаты,  был
сдвинут в угол. Большое кресло г-жи Жерди стояло у окна.  На  полу  валялась
развернутая газета.  Добровольный  сыщик  одним  взглядом  охватил  всю  эту
картину.
     - Что-то случилось? - спросил он у служанки.
     - И не говорите, господин Табаре; ну и  страху  мы  натерпелись,  ну  и
натерпелись...
     - В чем дело? Говори же!
     - Вы знаете, что уже месяц хозяйка сильно хворает. Она  почти  не  ест.
Сегодня утром она мне говорила...
     - Ладно, ладно, что произошло вечером?
     - После обеда хозяйка, как  обычно,  отправилась  в  гостиную.  Села  в
кресло и взяла одну из газет господина Ноэля. Только начала читать  и  вдруг
закричала, страшно закричала. Мы прибежали: хозяйка лежит  на  полу,  словно
мертвая. Господин Ноэль взял ее на руки и отнес в спальню. Я хотела  сходить
за врачом, но он мне сказал, что не надо, он, мол, знает, в чем дело.
     - А как она сейчас?
     - Пришла в себя. Во всяком случае, я так  думаю,  потому  что  господин
Ноэль услал меня. Я знаю только, что она сию минуту  разговаривала,  и  даже
довольно громко, так что мне было слышно. Ах, господин Табаре, как  все  это
странно!
     - Что странно?
     - То, что она говорила господину Ноэлю.
     - Так вы, красавица, подслушиваете под дверьми?  -  насмешливо  спросил
папаша Табаре.
     - Нет, клянусь вам, но госпожа кричала криком, что, мол...
     - Дочь  моя!  -  строго  проговорил   папаша   Табаре.   -   Запомните,
подслушивать под дверью скверно, можете спросить у Манетты.
     Смущенная служанка принялась оправдываться.
     - Довольно,  -  прервал  старик.  -  Возвращайтесь  к  своим  занятиям.
Беспокоить господина Ноэля не нужно, я подожду его здесь.
     С этими словами папаша Табаре,  довольный  преподанным  уроком,  поднял
газету и устроился в уголке у камина, поставив свечу поудобнее. Не прошло  и
минуты, как он подскочил в кресле, вскрикнув  от  удивления  и  безотчетного
страха. Дело в том, что в глаза ему бросилась следующая заметка:

     "Страшное преступление повергло в ужас деревню Ла-Жоншер.  Некая  вдова
Леруж,  пользовавшаяся  всеобщим  уважением  и   любовью,   была   убита   в
собственном  доме.  Своевременно  предупрежденные  представители  правосудия
прибыли на место преступления; есть все  основания  надеяться,  что  полиция
напала на след преступника, совершившего это гнусное убийство".

     - Разрази меня гром! - пробормотал папаша  Табаре.  -  Неужели  госпожа
Жерди...
     Это было как вспышка молнии. Пожав плечами, старик  снова  опустился  в
кресл