росто затруднительное, но, можно сказать, нелепое. И  вдобавок
этот другой, то есть Альбер, невиновен.
     Надо сообщить истину и Ноэлю, сбросить его с облаков  на  землю.  Какое
разочарование! Но надо полагать, граф найдет способ утешить его,  во  всяком
случае, обязан это сделать.
     - Но кто же тогда преступник? - пробормотал следователь.
     И вдруг  у  г-на  Дабюрона  мелькнула  мысль,  но  она  показалась  ему
совершенно невероятной. Он отверг ее, потом снова к ней вернулся. Вертел  ее
так и этак, рассматривал со всех сторон и уже почти  принял,  но  тут  вошел
г-н де Коммарен.
     Посланец судебного следователя застал его в тот самый  миг,  когда  он,
возвратясь вместе с Клер от г-жи Жерди, высаживался из кареты.


XVI

     Папаша Табаре не только рассуждал, но и действовал.
     Лишившись помощи следователя, он принялся за дело, не теряя  ни  минуты
и не давая себе ни малейшей передышки.
     История  с  кабриолетом,  запряженным  резвой  лошадкой,  была   чистой
правдой.
     Не жалея денег, сыщик нанял с дюжину полицейских из тех,  кто  оказался
не у дел, и безработных прохвостов и во главе этих славных помощников  отбыл
в Буживаль, сопровождаемый своим верным сеидом* Лекоком.
     ______________
     * Сеид - раб Магомета  в  трагедии  Вольтера  "Магомет";  в  переносном
смысле слепо преданный приверженец.

     Он буквально прочесал округу, дом  за  домом,  с  тщанием  и  терпением
маньяка, решившего отыскать иголку в стогу сена.
     Труды его оказались не напрасны. Через три дня розысков кое-что  начало
проясняться.
     Оказалось, что убийца сошел с поезда не в Рюэйле, как делают  все,  кто
направляется в Буживаль, Ла-Жоншер или Марли. Он доехал до Шату.
     Портрет его, сложившийся у папаши Табаре по  описаниям  железнодорожных
служащих этой станции, был таков: молодой человек, черноволосый,  с  густыми
черными бакенбардами, имеющий при себе пальто и зонт.
     Этот пассажир приехал в восемь  часов  тридцать  пять  минут,  поездом,
прибывающим из Парижа и следующим в Сен-Жермен, и, похоже, очень спешил.
     Выйдя из вокзала, он скорым  шагом  устремился  по  дороге,  ведущей  в
Буживаль.  По  пути  его  видели  двое  мужчин  из  Марли   и   женщина   из
Ла-Мальмезон, обратившие внимание на то, что он торопится. Шел он  быстро  и
курил на ходу.
     Еще большее внимание он привлек к себе на мосту через Сену.
     Мост там платный, а  предполагаемый  преступник,  разумеется,  об  этом
забыл.
     Он миновал мост, не заплатив,  и  пошел  дальше  гимнастическим  шагом,
прижимая локти к телу и размеренно дыша, так  что  сборщику  платы  пришлось
бежать за ним вдогонку и кричать, чтобы стребовать деньги.
     Путешественника,   судя   по   всему,    это    обстоятельство    очень
раздосадовало; он бросил сборщику монету в десять су и  понесся  дальше,  не
дожидаясь причитавшихся ему сорока пяти сантимов сдачи.
     Это еще не все.
     Кассир в Рюэйле вспомнил, что за две минуты до прибытия  поезда  десять
пятнадцать появился крайне взволнованный и запыхавшийся  пассажир,  который,
еле ворочая языком, попросил билет второго класса до Парижа.
     Описание незнакомца в  точности  соответствовало  приметам,  сообщенным
служащими в Шату и сборщиком платы у моста.
     И наконец, сыщик, судя по всему, напал на след человека,  который  ехал
в одном купе с запыхавшимся пассажиром.
     Папаше Табаре сказали, что это был булочник из  Аньера,  и  он  написал
ему, прося о встрече.
     Таковы были его успехи к утру понедельника, когда он явился  во  Дворец
правосудия, чтобы узнать, не получены ли сведения о вдове Леруж.
     Сведений он не обнаружил, зато в галерее встретил Жевроля  и  человека,
которого тот разыскал.
     Начальник  сыскной  полиции   торжествовал,   бесстыдно   торжествовал.
Завидев папашу Табаре, он его окликнул.
     - Ну, что новенького, старая ищейка? Много злоумышленников  послали  на
гильотину за последние дни? Ах, старый хитрец, сдается мне,  что  вы  метите
на мое место!
     Увы, старина Табаре разительно изменился. Сознание ошибки  сделало  его
смиренным и кротким.  Шуточки,  когда-то  выводившие  его  из  себя,  теперь
оставляли равнодушным. И не думая огрызаться, он сокрушенно повесил  голову,
чем безмерно поразил Жевроля.
     - Потешайтесь  надо  мной,  любезный  господин  Жевроль,  -   промолвил
бедняга, - издевайтесь без всякой жалости. Вы правы, я этого заслужил.
     - Вот как? - переспросил полицейский. -  Опять  вы  отличились,  старый
чудак?
     Папаша Табаре печально кивнул.
     - Я  уговорил  арестовать  невиновного,  -  отвечал  он,  -  а   теперь
правосудие не выпускает его из своих лап.
     Жевроль пришел в восторг; он так потирал руки,  что,  казалось,  сотрет
ладони в кровь.
     - Недурно,  -  промурлыкал  он,   -   совсем   даже   недурно.   Сажать
преступников на скамью подсудимых - как это пошло! То ли дело отправлять  на
укорот ни в чем не повинных  людей;  это,  черт  возьми,  высшее  искусство.
Папаша Загоню-в-угол, вы великий человек, и я преклоняюсь перед вами.
     И он насмешливо приподнял шляпу.
     - Не добивайте меня, -  взмолился  старик.  -  Что  поделаешь,  я  ведь
новичок в вашем деле, хоть голова у меня и седая. Разок-другой  мне  пособил
случай, вот я и возгордился. Слишком поздно я  понял,  что  не  такой  уж  я
мастер, как мне казалось; я - подмастерье, которому  первый  успех  вскружил
голову, а вот вы, господин Жевроль, - наш общий учитель. Вместо  того  чтобы
надо мной насмехаться, умоляю, спасите  меня,  помогите  советом  и  опытом.
Одному мне не справиться, но уж с вами!..
     Жевроль был беспредельно тщеславен.
     Смирение папаши Табаре,  которого  в  глубине  души  он  весьма  ценил,
чувствительнейшим  образом  польстило   его   самолюбию   полицейского.   Он
смягчился.
     - Полагаю, - осведомился он покровительственным тоном, - что речь  идет
о лажоншерском деле?
     - Увы, именно  о  нем,  дорогой  господин  Жевроль;  я  вообразил,  что
обойдусь без вас, и теперь раскаиваюсь.
     Старый хитрец скроил сокрушенную мину,  словно  пономарь,  уличенный  в
том, что ест скоромное в пятницу, но в душе он веселился, он торжествовал.
     "Тщеславный олух, - думал он, - я до того задурю  тебе  голову  лестью,
что ты и сам не заметишь, как сделаешь все, что я захочу".
     Г-н Жевроль почесал себе нос, выпятил нижнюю губу  и  что-то  промычал.
Он притворялся, будто раздумывает,  дабы  продлить  изощренное  наслаждение,
которое доставлял ему конфуз старого сыщика.
     - Успокойтесь, папаша Загоню-в-угол, - изрек он наконец.  -  Я  человек
добрый: чем смогу, помогу. Ну как, довольны? Но сегодня  мне  недосуг,  меня
ждут наверху. Приходите завтра утром, и мы  потолкуем.  Однако,  прежде  чем
распрощаться, я дам вам в руки путеводную нить. Знаете, кто  тот  свидетель,
которого я доставил?
     - Скажите, любезнейший господин Жевроль!
     - Извольте!  Этот  детина,  что  сидит  на  скамье  и  ждет   господина
судебного следователя, - муж убитой.
     - Быть не может! - изумился папаша Табаре и,  поразмыслив,  добавил:  -
Вы надо мной смеетесь!
     - Да нет же, клянусь вам. Спросите сами, как его  имя,  и  он  ответит,
что его зовут Пьер Леруж.
     - Так она не вдова?
     - Выходит, что так, - ехидно отвечал Жевроль, - поскольку  вот  он,  ее
счастливый супруг.
     - Ну и ну, - прошептал сыщик. - А он что-нибудь знает?
     Начальник  сыскной  полиции  вкратце  пересказал  своему  добровольному
сотруднику то, что сообщил следователю Леруж.
     - Что вы на это скажете? - закончил он.
     - Что тут скажешь? - пробормотал папаша Табаре, на физиономии  которого
изобразилось изумление, граничащее с полным отупением. - Ничего не  скажешь.
Думаю, что... Впрочем, нет, ничего не думаю.
     - Недурной сюрпризец? - сияя, спросил Жевроль.
     - Скажите лучше, недурной удар дубиной, - откликнулся Табаре.
     Но тут он выпрямился и стукнул себя кулаком по лбу.
     - А мой булочник! - вскричал он. - До завтра, господин Жевроль.
     "Совсем свихнулся", - решил начальник полиции.
     Но старик сыщик вовсе не сошел с ума, просто он внезапно вспомнил,  что
пригласил к себе домой аньерского булочника. А вдруг посетитель не  дождется
его?
     На лестнице папаша Табаре повстречал г-на Дабюрона, но  говорил  с  ним
наспех и скоро удрал.
     Он  выбежал  из  Дворца  правосудия  и,  высунув   язык,   понесся   по
набережной.
     "Ну-ка, разберемся, - рассуждал  он  на  бегу.  -  Выходит,  мой  Ноэль
остался ни с чем. Теперь ему не до смеха,  а  ведь  как  он  радовался,  что
получил титул! Эх, стоит ему пожелать, я  его  усыновлю.  Табаре  -  имя  не
такое звучное, как  Коммарен,  но  и  не  самое  плохое.  Впрочем,  история,
рассказанная Жевролем, ничуть не меняет положения Альбера и  не  опровергает
моих выводов. Он законный  сын,  тем  лучше  для  него.  Но  это  ничуть  не
послужило бы для меня доказательством его невиновности,  если  бы  я  в  ней
сомневался. Разумеется, он,  как  и  его  отец,  понятия  не  имел  об  этих
поразительных обстоятельствах. По-видимому, он так же, как граф,  поверил  в
подмену.  Госпожа  Жерди  тоже  не  знала  про  эти  события;  вероятно,  ей
рассказали какую-нибудь историю, чтобы объяснить шрам. Да, но госпожа  Жерди
ничуть не сомневалась, что Ноэль - ее родной сын. Получив его обратно,  она,
безусловно,  проверила  приметы.  Когда  Ноэль  нашел  письма   графа,   она
попыталась ему объяснить..."
     Папаша Табаре неожиданно замер  на  месте,  словно  увидел  под  ногами
омерзительное пресмыкающееся. Он был потрясен выводом, к которому пришел,  и
этот вывод был таков:
     "Получается, Ноэль убил мамашу Леруж, чтобы она не  рассказала  о  том,
что подмены не было, и сжег письма и документы, которые это подтверждали!"
     Но тут же он с негодованием отбросил свое предположение,  как  отгоняет
порядочный человек гнусную мысль, случайно пришедшую ему на ум.
     - Ах ты старый  болван!  -  приговаривал  он,  продолжая  путь.  -  Вот
последствия мерзкого ремесла, которым ты занялся,  да  еще  и  гордился  им!
Заподозрил  Ноэля,  единственного  своего  наследника,  воплощение  чести  и
порядочности! Ноэля, с которым десять лет прожил бок  о  бок,  в  неизменной
дружбе и который внушает тебе  такое  уважение,  такое  восхищение,  что  ты
поручился бы за него, как за себя самого! Для того чтобы порядочный  человек
пролил чужую кровь, его должны обуревать безумные страсти, а за Ноэлем я  не
замечал никаких страстей, кроме двух - это его работа и  его  матушка.  И  я
позволил себе замарать тенью  подозрения  такую  благородную  натуру!  Да  я
готов сам себя отдубасить! Старый  осел!  Тебе  не  пошел  на  пользу  урок,
который ты только что получил! Когда же ты станешь осмотрительней?
     Так он рассуждал,  пытаясь  подавить  беспокойство,  не  позволяя  себе
рассмотреть вопрос со всех сторон, но  в  глубине  его  души  издевательский
голос нашептывал: "А что, если это Ноэль?" Тем временем папаша Табаре  дошел
до улицы Сен-Лазар.
     Перед  его  домом  стояла  элегантная   голубая   карета,   запряженная
бесподобной лошадью. Старик невольно остановился.
     - Отличная лошадка, - пробормотал он. - Моих жильцов навещают  люди  из
хорошего общества.
     Впрочем, их навещали и представители весьма  дурного  общества,  потому
что в этот самый миг из дверей вышел г-н Клержо, почтенный г-н  Клержо,  чье
появление в доме так же верно свидетельствует о разорении,  как  присутствие
гробовщика о покойнике.
     Старик  сыщик,  знакомый  чуть  не  со  всем  городом,  прекрасно  знал
почтенного банкира. Он  даже  поддерживал  с  ним  деловые  отношения  в  те
времена, когда коллекционировал книги.
     - Это вы, старый крокодил! - обратился он к г-ну Клержо.  -  Значит,  у
вас появились клиенты в моем доме?
     - Похоже на то, - сухо отозвался Клержо, не любивший фамильярности.
     - Вот так так! - протянул  папаша  Табаре.  И,  движимый  любопытством,
вполне  простительным  для  домовладельца,  которому  полагается  пуще  огня
бояться несостоятельных квартирантов, поинтересовался:
     - Кому же, черт возьми, из моих жильцов вы помогаете разориться?
     - Я никого не разоряю, - возразил г-н Клержо тоном, в  котором  звучало
уязвленное достоинство. - Разве я давал вам повод  жаловаться,  когда  мы  с
вами вели дела? Не думаю. Прошу вас, спросите обо мне у  молодого  адвоката,
который пользуется  моими  услугами,  и  он  вам  скажет,  жалеет  ли  он  о
знакомстве со мной.
     Табаре был  неприятнейшим  образом  поражен.  Неужели  Ноэль,  разумный
Ноэль, прибегает к услугам  Клержо?  Что  это  значит?  Возможно,  и  ничего
страшного. Однако ему припомнились пятнадцать тысяч франков, которые он  дал
Ноэлю в четверг.
     - Да, я знаю, - сказал  он,  желая  выведать  как  можно  больше,  -  у
господина Жерди денежки не залеживаются.
     Клержо, с присущей ему щепетильностью, всегда давал отпор  нападкам  на
своих клиентов.
     - Ну, сам-то  он  не  транжир,  -  заметил  он.  -  Но  у  его  малютки
возлюбленной луидоры так и летят.  Ростом  с  ноготок,  а  черта  с  рогами,
когтями и хвостом проглотит.
     Вот как! Ноэль содержит женщину, да  еще  такую,  которую  сам  Клержо,
друг  легкомысленных  особ,  почитает  мотовкой!  Это  откровение   поразило
беднягу сыщика в самое сердце. Однако он скрыл свои чувства.  Малейший  жест
или  взгляд  могли  пробудить  в  ростовщике  подозрения  и  заставить   его
прикусить язык.
     - Ну, ничего, - заметил он как мог непринужденнее. - Известное дело,  в
молодости нужно перебеситься. Как по-вашему, сколько он тратит в год на  эту
плутовку?
     - Право,  не  знаю.  Он  совершил  промах,  не  определив  ей   твердое
содержание. По моим подсчетам, за четыре  года,  что  он  ее  содержит,  она
вытянула у него тысяч пятьсот.
     Четыре года! Пятьсот тысяч франков!
     Эти слова, эти цифры разорвались в мозгу папаши Табаре наподобие бомб.
     Полмиллиона!
     Если это так, Ноэль вконец разорен. Но тогда...
     - Много, - произнес он вслух, делая героические  усилия,  чтобы  скрыть
свое отчаяние. - Пожалуй, чересчур много. Однако надо сказать, что  господин
Жерди располагает средствами.
     - Это он-то? Да у него и столечко не  осталось,  -  перебил  ростовщик,
пожимая  плечами,  и  отмерил  большим   пальцем   на   указательном   нечто
невообразимо крошечное. - Он разорен подчистую. Но если он вам задолжал,  не
тревожьтесь. Он большой пройдоха. Он женится. Вы меня  знаете,  так  вот,  я
только что ссудил  его  двадцатью  шестью  тысячами  франков.  До  свидания,
господин Табаре.
     И ростовщик поспешно удалился, между тем  как  бедняга  Табаре  столбом
застыл посреди тротуара.
     Чувства его были сродни непомерному  горю,  разбивающему  сердце  отца,
которому внезапно открылось, что его любимый сын - негодяй.
     Но несмотря ни на что, старик так верил в Ноэля, что разум его все  еще
отвергал мучительные подозрения. Ведь ростовщик мог  и  оклеветать  молодого
человека.
     Люди, дающие деньги в  рост  из  десяти  процентов,  способны  на  все.
Очевидно, Клержо сильно преувеличил безумные траты своего клиента.
     А хоть бы и  так!  Сколько  мужчин  совершало  ради  женщин  величайшие
безумства, не переставая быть честными людьми!
     Папаша Табаре уже хотел войти  в  дом,  но  путь  ему  преградил  вихрь
кружев, шелка и бархата.
     Из дверей вышла молодая черноволосая дама.
     Легче птички она впорхнула в голубую карету.
     Папаша Табаре был ценитель красоты, дама очаровательна, но он  даже  не
взглянул на нее.
     Он вошел и в парадном наткнулся на привратника,  который  стоял,  держа
шапку в руке, и умильно поглядывал на монету в двадцать франков.
     - Ах, сударь, - сказал ему привратник, - какая красивая дама, да  какая
изысканная! Что бы вам прийти на пять минут раньше!
     - Что за дама? Откуда взялась?
     - Эта элегантная дама, что вышла сию  минуту,  приезжала  справиться  о
господине Жерди. Она дала мне двадцать франков за то, что я  ответил  на  ее
вопросы. Похоже, господин Жерди женится. Вид у нее был  вконец  разъяренный.
Какая красотка! Думается мне, она его любовница. Теперь  я  понимаю,  почему
он уходил ночами.
     - Кто? Господин Жерди?
     - Ну, да, сударь, я вам об этом не говорил,  потому  что  уходил-то  он
украдкой. Никогда, бывало, не попросит, чтобы  я  ему  отворил.  Какое  там:
удирает через маленькую дверцу  каретного  сарая.  Я  про  себя  думал:  "Он
просто не хочет меня беспокоить, очень деликатно с его стороны!" А мне  ведь
не жалко...
     Выкладывая все это, привратник по-прежнему не сводил глаз с монеты.
     Когда же он  поднял  глаза,  чтобы  взглянуть  на  своего  господина  и
повелителя, тот уже исчез.
     "Еще один ветреник! - подумал привратник. - Ставлю сто су,  что  хозяин
понесся вдогонку за той красавицей. Беги, беги, старый шут, может, и  урвешь
свой кусочек, да только он дорого тебе обойдется".
     Привратник не  ошибся.  Папаша  Табаре  помчался  вдогонку  за  голубым
экипажем.
     "Эта дамочка все мне расскажет!" - подумал он и выскочил  на  улицу.  И
вовремя: он успел заметить, как голубой экипаж заворачивает за угол.
     - О господи! - пробормотал сыщик. - Сейчас я  потеряю  ее  из  виду,  а
между тем правду я узнаю только от нее.
     Он пришел в то состояние нервического возбуждения, когда люди  способны
творить чудеса.
     До угла улицы Сен-Лазар он домчался с такой скоростью, словно ему  было
лет двадцать.
     О счастье! На Гаврской улице, в  полусотне  шагов,  он  увидел  голубой
экипаж, который застрял в уличном заторе.
     "Она у меня в руках!" - сказал себе папаша Табаре.
     Он устремил взор  к  Западному  вокзалу,  где  на  улице  всегда  полно
незарегистрированных извозчиков. Как назло, ни одного экипажа!
     Сейчас он готов был воскликнуть наподобие Ричарда III:  "Полцарства  за
фиакр!"
     Голубой экипаж тронулся и преспокойно покатил  к  улице  Тронше.  Сыщик
побежал следом. Расстояние между ними, слава богу, почти не увеличивалось.
     Пробегая по середине мостовой и озираясь в  поисках  свободной  кареты,
папаша Табаре подбадривал себя:
     - В погоню, дружище, в погоню! Кому бог  не  дал  головы,  у  того  вся
надежда на ноги! Гоп, гоп! Почему ты не  догадался  узнать  у  Клержо  адрес
этой женщины?  Живей,  старина,  еще  живей!  Решил  быть  шпиком  -  изволь
соответствовать избранному ремеслу, а то какой же ты шпик,  если  не  умеешь
бегать, как заяц.
     Он думал только о том, как бы настигнуть любовницу Ноэля, и  ни  о  чем
больше. Но все яснее было, что он отстает.
     Не добежав и до середины улицы Тронше, бедный сыщик выбился из сил;  он
чувствовал,  что  ноги  отказываются  нести  его,  а  проклятый  экипаж  уже
подъезжал к площади Мадлен.
     О радость! В этот миг старика нагнала открытая  коляска,  катившаяся  в
том же направлении.
     Папаша Табаре отчаянно, словно утопающий, замахал руками.  Сигналы  его
были замечены. Он собрал последние силы и одним прыжком вскочил  в  коляску,
не воспользовавшись подножкой.
     - Вперед,  -  приказал  он,  -  за  голубым  экипажем,  плачу  двадцать
франков!
     - Ясно! - подмигнув, отозвался кучер.
     И он вдохновил свою тощую клячу энергичным ударом  кнута,  бормоча  под
нос:
     - Ревнивец выслеживает жену! Известное дело. Эй, разлюбезная моя!
     Папаше Табаре самое  время  было  перевести  дух,  силы  его  иссякали.
Добрую минуту он не мог отдышаться. Они  ехали  по  бульвару.  Сыщик  встал,
держась за козлы.
     - Я больше не вижу голубой кареты! - сказал он.
     - А я отлично вижу, хозяин, да только лошадь там больно резва.
     - Твоя, надеюсь, будет резвей. Я сказал -  двадцать  франков?  Получишь
все сорок.
     Кучер принялся нахлестывать лошадь, бурча под нос:
     - Ничего не попишешь