.
     И хотя адвокат уже добрых  десять  минут  как  ушел,  г-н  де  Коммарен
подошел к окну в надежде увидеть во дворе Ноэля и окликнуть его.
     Однако Ноэль был уже далеко. Выйдя из особняка, он взял на  Бургундской
улице фиакр и велел везти его на улицу Сен-Лазар.
     Подъехав к дому, он бросил вознице пять франков  и  чуть  ли  не  бегом
поднялся к себе на пятый этаж.
     - Меня кто-нибудь  спрашивал?  -  первым  делом  поинтересовался  он  у
служанки.
     - Никто, сударь, - ответила та.
     Похоже, ответ обуздал его тревогу, и Ноэль уже спокойнее задал вопрос:
     - А доктор?
     - Он приходил утром, когда вас не было, и, кажется,  состояние  хозяйки
ему очень не понравилось. Сейчас он опять здесь.
     - Прекрасно.  Я  переговорю  с  ним.  Если  кто-нибудь  спросит   меня,
проводите его в кабинет и дайте мне знать. Вот вам ключ.
     Войдя в спальню госпожи Жерди, Ноэль с первого же взгляда  понял,  что,
пока он отсутствовал, никакого улучшения не наступило.
     Больная лежала на спине, глаза у нее были закрыты,  лицо  искажено.  Ее
можно было бы принять за мертвую, если  бы  время  от  времени  тело  ее  не
сотрясала конвульсивная дрожь.
     Над головой г-жи Жерди  висел  небольшой  сосуд  с  охлажденной  водой,
которая по  каплям  падала  на  мраморно-бледный  лоб  больной,  испещренный
синеватыми пятнами.
     Стол и каминная доска были заставлены баночками,  обвязанными  розовыми
шнурками, пузырьками с микстурами и полупустыми стаканами.
     У  изножья  кровати  валялась  белая  холстина,  пропитанная  кровью  и
свидетельствующая о том, что больной только что ставили пиявки.
     У горящего камина стояла монахиня ордена, основанного св.  Венсаном  де
Полем*, ожидая, когда закипит чайник.
     ______________
     *  Св.  Венсан  де  Поль  (1576  -  1660)  -   французский   священник,
занимавшийся   благотворительностью.   Основал    монашеские    конгрегации:
женскую  -  "Сестер  милосердия"  и  мужскую  -  орден  лазаристов,   основу
деятельности которых составлял уход за больными.

     То была молодая еще женщина с полным лицом  белее,  чем  ее  нагрудник.
Спокойная застылость  черт  и  тусклый  взгляд  свидетельствовали,  что  она
отринула все мирское и отреклась от способности  мыслить.  Юбки  из  грубого
серого полотна топорщились на  ней  тяжелыми,  безобразными  складками.  При
каждом ее движении длиннющие четки из крашеного  самшита  с  подвешенными  к
ним крестиком и медными медалями вздрагивали и  стукались  об  пол,  звякая,
словно цепи.
     В кресле у постели больной сидел доктор Эрве и,  казалось,  внимательно
следил за приготовлениями сестры. Завидев вошедшего Ноэля,  он  стремительно
вскочил и, тряся ему руку, воскликнул:
     - Ну, наконец-то!
     - Знаешь, задержали во Дворце правосудия,  -  сообщил  адвокат,  словно
чувствуя себя обязанным объяснить свое отсутствие. - Можешь  представить,  я
там сидел как на угольях.
     Он наклонился к доктору и тревожным голосом тихо спросил:
     - Ну, как она?
     - Еще хуже, - огорченно  опустив  голову,  сказал  доктор.  -  Приступы
следуют один за другим почти без промежутков.
     Вдруг  адвокат  схватил  его  руку  и  крепко  сжал.  Г-жа  Жерди  чуть
пошевельнулась и слабо застонала.
     - Она услышала тебя, - шепнул Ноэль.
     - Если бы... - отвечал врач. -  Я  был  бы  безмерно  счастлив.  Но  ты
ошибаешься. Впрочем, взгляни сам.
     Он приблизился к г-же Жерди и, нащупав пульс, стал его  считать.  После
этого кончиком пальца поднял ей веко.
     Глаз был тусклый, безжизненный, погасший.
     - Подойди, убедись. Возьми ее за руку, скажи что-нибудь.
     Ноэль, весь  дрожа,  подошел  к  кровати,  наклонился,  так  что  почти
коснулся губами уха больной, и пробормотал:
     - Матушка, это я, Ноэль, твой  Ноэль.  Скажи  мне  хоть  слово,  сделай
знак, что ты меня слышишь.
     Но она не шелохнулась, не подала знака, даже лицо у нее не дрогнуло.
     - Ну, видишь? Я же говорил, - заметил врач.
     - Бедная, - вздохнул Ноэль. - Она страдает?
     - Сейчас нет.
     К постели подошла монашка и сообщила:
     - Господин доктор, все готово.
     - Кликните служанку, сестра, пусть она  поможет:  мы  поставим  больной
горчичники.
     Пришла служанка. Когда обе  женщины  поднимали  г-жу  Жерди,  казалось,
будто они обряжают покойницу. Ее  неподвижность  была  сродни  неподвижности
трупа.
     Видно было, что бедная  страдалица  болела  уже  давно:  она  до  такой
степени исхудала, что на  нее  было  страшно  смотреть.  Сестра  и  та  была
тронута, хотя и привыкла к виду чужих  немощей.  Сколько  больных  испустили
последний вздох у нее на руках за те  пятнадцать  лет,  что  она  провела  у
изголовья чужих постелей!
     Ноэль в это время стоял у окна, прижавшись пылающим лбом к стеклу.
     О чем думал он в двух шагах от умирающей, от той, что дала ему  столько
доказательств материнской любви и чистосердечной преданности?  Жалел  ли  он
ее? Или, может быть, мечтал о великолепной, роскошной  жизни,  которая  ждет
его на другом берегу, в  Сен-Жерменском  предместье?  Он  резко  повернулся,
услышав слова доктора:
     - Ну вот и все. Подождем действия  горчичников.  Если  она  почувствует
их, это хороший признак. Ну, а если они не помогут, попробуем банки.
     - А если и банки не помогут?
     Врач  ответил  пожатием  плеч,  что  должно  было   обозначать   полную
беспомощность.
     - Ясно, Эрве, - пробормотал Ноэль. - Ты же сказал мне: она безнадежна.
     - С точки зрения науки, да. Но знаешь, с год назад тесть  одного  моего
приятеля выкарабкался, а случай был сходный. Да нет, что я говорю, - у  него
было гораздо хуже, началось уже гноеотделение.
     - Главное, мне больно, что она  все  время  без  сознания,  -  вздохнул
Ноэль. - Неужели  она  так  и  умрет,  не  очнувшись?  Не  узнает  меня,  не
промолвит ни слова?
     - Ничего  не  могу  ответить.  Эта  болезнь,  старина,  создана,  чтобы
опровергать все предсказания. В  любой  момент  симптомы  могут  измениться,
смотря какую часть мозга затронет воспаление. Сейчас  у  нее  период  утраты
сознания, утраты всех умственных способностей, забытья, паралича, но  вполне
возможно,  что  завтра  начнутся  конвульсии,   сопровождаемые   невероятным
возбуждением всех функций мозга, безумным бредом.
     - И тогда она заговорит?
     - Несомненно, но это не изменит ни природы, ни тяжести болезни.
     - А... рассудок она обретет?
     - Возможно, - отвечал доктор, пристально глядя на друга.  -  Но  почему
ты об этом спрашиваешь?
     - Ах, дорогой Эрве, мне так необходимо услышать от госпожи  Жерди  одно
слово, всего одно слово!
     - А, это из-за твоего дела, да? Знаешь,  тут  я  ничего  не  могу  тебе
сказать, ничего не обещаю. У тебя столько же шансов за,  сколько  и  против.
Лучше всего никуда не уходи. Если рассудок  и  вернется  к  ней,  это  будет
всего лишь проблеск, так что попытайся воспользоваться  им.  Ну,  а  я  лечу
дальше. Мне нужно сделать еще три визита.
     Ноэль проводил друга и уже на площадке спросил:
     - Сегодня еще заглянешь?
     - В девять вечера. Раньше мне делать нечего. Все  зависит  от  сиделки.
По счастью, я выбрал тебе настоящее сокровище. Я ее знаю.
     - Так это ты прислал эту монашку?
     - Да, не спросясь тебя. Ты недоволен?
     - Да нет, что ты. Хотя, признаюсь...
     - Как! Ты еще капризничаешь?  Неужели  политические  взгляды  запрещают
тебе  доверить  уход  за  твоей  матерью,  извини,  госпожой  Жерди,  сестре
милосердия, монашке?
     - Видишь ли, Эрве...
     - Ясно, ясно. Сейчас я услышу от тебя извечную песню: они коварны,  они
втируши, они опасны - я уже  столько  раз  это  слышал.  Да,  если  бы  дело
касалось  старого  дядюшки,  собирающегося  оставить   мне   наследство,   я
поостерегся бы приводить их к нему. Порой этих монашек обвиняют  в  довольно
странных  поступках.  Но  тебе-то  чего  ее  бояться?  Оставь  эту  болтовню
глупцам. Если не иметь в виду наследства, монашки - лучшие в  мире  сиделки,
и я желаю тебе, чтобы у твоего смертного ложа сидела одна из них. А  на  сем
привет, я тороплюсь.
     Ничуть не заботясь о солидности, доктор ринулся  вниз  по  лестнице,  а
Ноэль  в  задумчивости,  с  лицом,   на   котором   читалось   беспокойство,
возвратился в квартиру.
     На пороге спальни г-жи Жерди его поджидала монашка.
     - Сударь! - окликнула она его. - Сударь!
     - Что вам угодно, сестра?
     - Сударь, служанка велела мне обратиться  к  вам  за  деньгами.  У  нее
кончились, и лекарства у аптекаря она взяла в долг.
     - Извините, сестра, что я не подумал об  этом:  у  меня  голова  кругом
идет, - с явно раздосадованным видом ответил Ноэль  и,  вынув  из  бумажника
стофранковый билет, положил его на камин.
     - Спасибо,  сударь,  -  поблагодарила  монашка.  -  Все  траты  я  буду
записывать.  Мы  так  всегда  делаем,  чтобы  не  причинять  лишних   хлопот
родственникам. Когда кто-то в семье болен, близкие так  горюют!  Вот  и  вы,
например, не подумали, наверно, о том, чтобы дать несчастной  даме  сладость
утешения нашей святой веры? На вашем месте, сударь, я,  не  мешкая,  послала
бы за священником.
     - Сейчас? Но, сестра, вы же видите, в  каком  она  состоянии!  Жизнь  в
ней, можно сказать, еле теплится. Она даже меня не услышала.
     - Это неважно, сударь, - возразила  монахиня,  -  вы  просто  исполните
свой долг. Вам она не ответила, но откуда  вы  знаете,  не  ответит  ли  она
священнику? Ах, вы  даже  не  представляете  себе,  какой  властью  обладает
последнее причастие! Сколько  умирающих  обретали  сознание  и  силы,  чтобы
исповедаться и причаститься  святым  телом  Господа  нашего  Иисуса  Христа.
Родственники часто говорят, что, дескать, не хотят пугать больного, что  вид
служителя божьего может внушить ему страх и  ускорить  конец.  Это  глубокое
заблуждение. Священник вовсе не пугает, он ободряет,  укрепляет  душу  перед
переходом в иной мир. От имени Господа он произносит слова  утешения,  чтобы
спасти, а не погубить. Я могла бы рассказать вам  множество  случаев,  когда
больные исцелялись от одного лишь помазания святым миром.
     Голос у монашки был  такой  же  тусклый,  как  и  взгляд.  Похоже,  она
произносила слова, совершенно не вкладывая в них душу. Она как бы  повторяла
затверженный урок. А затвердила она его, надо думать,  давно  -  как  только
постриглась.  В  ту  пору  она  еще  выражала  в  какой-то  мере   то,   что
чувствовала,  делилась  своими  мыслями.  Но  с  тех  пор  она  столько  раз
повторяла одно и то же родственникам больных, что в конце  концов  перестала
вслушиваться в то, что говорит. Она просто произносила привычные слова,  как
будто перебирала зерна четок. Слова превратились  в  часть  ее  обязанностей
сиделки наряду с приготовлением отваров и компрессов.
     Ноэль не слушал ее, мысли его витали далеко.
     - Ваша матушка, - продолжала сестра, - эта почтенная дама,  которую  вы
так любите, очевидно, верующая. Неужели вы хотите погубить ее душу? Если  бы
она, несмотря на ужасные страдания, могла говорить...
     Адвокат собирался ей ответить, но тут служанка доложила,  что  какой-то
господин, не пожелавший назвать свою фамилию, просит принять его по делу.
     - Иду, - живо ответил Ноэль.
     - Сударь, так что вы решили? - не отставала монахиня.
     - Даю вам полную свободу, сестра. Поступайте, как сочтете необходимым.
     Монахиня забубнила заученные слова благодарности, но Ноэль  уже  исчез,
и почти в ту же секунду она услышала из прихожей его голос:
     - Наконец-то, господин Клержо! Я уже отчаялся увидеть вас.
     Посетитель, которого ждал адвокат, был  личностью,  широкоизвестной  на
улице Сен-Лазар, в окрестностях  Провансальской  улицы  и  церкви  Лоретской
Богоматери, а также на внешних бульварах от улицы Св. Мучеников  до  круглой
площади бывшей заставы Клиши.
     Ростовщиком г-н Клержо является ничуть не в большей степени,  чем  отец
г-на Журдена* купцом. Просто у него имеются лишние деньги, и  он  предлагает
их своим друзьям, поскольку он крайне  любезен,  а  в  качестве  награды  за
подобную  услугу  удовлетворяется  получением   процентов,   которые   могут
меняться в пределах от пятидесяти до пятисот.
     ______________
     * Имеется в виду герой комедии Мольера "Мещанин во дворянстве".

     Превосходный человек, он любит свое  занятие,  и  порядочность  его  не
подлежит сомнению. Он никогда  не  требует  описать  имущество  должника,  а
предпочитает годами неустанно преследовать его и по крохам выдирать то,  что
жертва ему задолжала.
     Проживает он где-то в начале улицы Победы.  Не  имея  ни  магазина,  ни
лавки, он тем не менее торгует всем, что можно продать, и даже кое-чем,  что
закон товаром не признает. И  все  это  только  ради  того,  чтобы  услужить
ближнему. Иногда он заявляет, что не очень богат. Это вполне  правдоподобно.
Господин Клержо - человек своеобразный; его причуды иной раз берут верх  над
жадностью, притом он никого и ничего не боится. Когда его просят,  он  легко
лезет в карман, однако, ежели человек не имел чести понравиться  ему,  может
не дать и пяти франков под какой угодно  заклад.  Впрочем,  деньги  свои  он
ставит на самые рискованные карты.
     Клиентура его по преимуществу  слагается  из  особ  легкого  поведения,
актрис, художников и храбрецов, избравших  профессию,  которая  представляет
ценность только для тех, кто ею занимается, вроде адвокатов и врачей.
     Он ссужает женщин под их красоту, мужчин под их  талант.  Какое  зыбкое
обеспечение! Однако следует признать, что его  чутье  пользуется  прекрасной
репутацией.  Оно  редко  его  подводит.  Если   Клержо   обставил   квартиру
хорошенькой девице, можно быть уверенным,  она  далеко  пойдет.  Для  актера
ходить в должниках у Клержо - рекомендация куда предпочтительней, чем  самая
пылкая хвалебная статья.
     Ноэль свел полезное и почетное  знакомство  с  г-ном  Клержо  благодаря
своей возлюбленной мадам Жюльетте.
     Зная, насколько  этот  достойный  человек  чувствителен  к  изъявлениям
вежливости и как  обижается,  когда  не  получает  их,  Ноэль  прежде  всего
пригласил его  сесть  и  поинтересовался  здоровьем.  Клержо  с  готовностью
откликнулся. Зубы пока еще в  порядке,  а  вот  зрение  слабеет.  Ноги  тоже
сдают, и слух уже не тот. Покончив с жалобами, он перешел к делу:
     - Вы знаете, почему я  пришел.  Сегодня  срок  вашим  векселям,  а  мне
чертовски нужны деньги. Я имею в виду один  на  десять,  второй  на  семь  и
третий на пять тысяч. Итого двадцать две тысячи франков.
     - Послушайте, господин Клержо, нельзя ли без дурных  шуток?  -  заметил
Ноэль.
     - Простите, - удивился ростовщик, - я не собираюсь шутить.
     - Хочется  верить  этому.  Ровно  неделю  назад   я   написал   вам   и
предупредил, что не  буду  в  состоянии  заплатить,  и  попросил  переписать
векселя.
     - Да, я получил ваше письмо.
     - И что же вы мне скажете?
     - Я  не  ответил  вам,  полагая,  что  вы  поймете,  что  я   не   могу
удовлетворить  вашу  просьбу.  Надеялся,   что   вы   побеспокоитесь   найти
необходимую сумму.
     Ноэль сдержал раздражение и ответил:
     - Мне не удалось. Так что примите к сведению: у меня нет ни гроша.
     - Черт!.. А вы не забыли, что я уже четырежды переписывал эти векселя?
     - Полагаю, я предложил вам такие проценты, что у  вас  не  было  причин
сожалеть о помещении капитала.
     Клержо очень не любил, когда ему напоминали  о  процентах,  которые  он
берет.
     Он считал, что тем самым его унижают.
     Поэтому он весьма сухо ответил:
     - Я и не жалуюсь. Хочу лишь заметить, что вы не больно-то  церемонитесь
со мной. А вот пусти я ваши векселя в обращение, я свои  деньги  получил  бы
точно в срок.
     - Но не больше.
     - Ну и пусть. Для человека вашего сословия суд - это  не  шутка,  и  вы
мигом отыскали бы способ избежать неприятных  последствий.  Но  вы  думаете:
папаша Клержо - добряк и простофиля. Да, так оно и есть. Но только если  это
не приносит мне слишком  больших  убытков.  Короче,  сегодня  мне  абсолютно
необходимы деньги. Аб-со-лют-но, - повторил он, выделяя каждый слог.
     Решительный вид ростовщика, похоже, несколько встревожил Ноэля.
     - Вынужден еще раз повторить, - заявил он, - я  совершенно  без  денег.
Со-вер-шен-но.
     - Что ж, тем хуже для вас, - заметил ростовщик. -  Вижу,  мне  придется
передать векселя судебному исполнителю.
     - А что это вам даст? Слушайте,  сударь,  давайте  играть  с  открытыми
картами. Вам что, хочется дать заработать  судебным  исполнителям?  Надеюсь,
нет? Вы вынудите меня заплатить большие судебные  издержки,  но  вам-то  это
даст хоть сантим? Вы добьетесь судебного решения против меня.  Прекрасно!  А
дальше что? Опишете имущество? Но тут нет ничего моего, все записано на  имя
мадам Жерди.
     - Это всем известно. Кроме того, распродажа не покрыла бы долга.
     - Ах, так вы собираетесь  засадить  меня  в  Клиши*?  Предупреждаю,  вы
скверно рассчитали. Я теряю звание, а не будет звания, не будет и денег.
     ______________
     * Имеется в виду долговая тюрьма, находившаяся в прошлом веке на  улице
Клиши.

     - Что за глупости вы несете! - возмутился  почтенный  заимодавец.  -  И
это вы называете быть откровенным? Не  смешите  меня!  Да  верь  вы,  что  я
способен хотя бы на половину гнусностей, какие вы мне тут приписываете,  мои
денежки уже лежали бы у вас в ящике стола.
     - Заблуждаетесь. Мне негде было бы их  взять,  разве  что  попросить  у
госпожи Жерди, а этого я как раз не хочу делать...
     Папаша Клержо прервал Ноэля характерным сардоническим смешком.
     - Ну, в эту дверь стучаться нет смысла, - заметил он, -  кошелек  вашей
мамаши давно уже пуст, и, ежели она отдаст богу душу - а  мне  сказали,  что
она тяжело больна, - все наследство не перевалит за две сотни луидоров.
     Адвокат побагровел от ярости, глаза его сверкнули, однако он  сдержался
и довольно бурно запротестовал.
     - Я знаю, что говорю, - спокойно  продолжал  ростовщик.  -  Прежде  чем
рисковать своими денежками, люди обычно собирают сведения,  и  это  разумно.
Последние  сбережения  своей  матушки  вы  спустили  в   октябре.   Что   ж,
Провансальская улица требует расходов. Я тут сделал расчетец,  он  при  мне.
Согласен, Жюльетта, вне всяких сомнений, прелестная женщина, равной ей  нет,
но стоит она дорого. Чертовски дорого!
     Ноэль бесился, слушая, как эта достойнейшая личность рассуждает  о  его
Жюльетте. Но что он мог возразить? Впрочем, в мире не  бывает  совершенства,
у г-на Клержо тоже есть недостаток: он не уважает женщин, очевидно,  потому,
что по роду своей коммерческой деятельности ему  приходится  сталкиваться  с
дамами,  не  внушающими  уважения.  Общаясь  с  прекрасным  полом,  он  мил,
услужлив и даже галантен, но даже самые гнусные ругательства кажутся не  так
оскорбительны, как его презрительная фамильярность.
     - Вы слишком торопились, -  развивал  свою  мысль  Клержо,  как  бы  не
замечая возмущения клиента, - и я в свое время говорил вам об  этом.  Но  вы
потеряли голову. Вы никогда не могли  ей  ни  в  чем  отказать.  Она  еще  и
захотеть-то не успеет как следует, а вы уже  тут  как  тут.  Это  неразумно!
Если красивой женщине чего-то захотелось, нужно подольше потомить ее,  а  не
исполнять ее желание сразу. Тогда голова у нее занята, и  она  не  думает  о
всяких глупостях.  Четыре  желания  в  год  -  вот  самая  мера.  Вы  же  не
заботились о собственном счастье. Понимаю, у нее такие глаза, что  и  статую
святого в нише проймут, но надо же и голову на плечах иметь, черт побери!  В
Париже не наберется и десятка женщин,  которых  содержат  на  такую  широкую
ногу. Вы думаете, она за это сильнее вас любит?  Держите  шире  карман.  Как
только разорит, она вам даст от ворот поворот.
     Ноэль смирился с красноречием св