тказываясь от всякого права на его дальнейшие услуги, я  не
могу не сказать, что убеждена в его  добросовестности  и  в  его  уме;  но
убеждена  также,  -  еще  тверже  прежнего,  -   что   в   данном   случае
обстоятельства роковым образом обманули его".
   На этом заканчивалось письмо. Прежде чем передать сыщику Каффу  чек,  я
спросил, не желает ли он сделать какое-нибудь замечание.
   - В обязанности мои не входит, мистер  Беттередж,  делать  замечания  о
деле, уже законченном.
   Я бросил ему чек через стол.
   - А  этой  части  письма  леди  Вериндер  вы  верите?  -  спросил  я  с
негодованием.
   Сыщик посмотрел на чек и уныло поднял брови, отдавая  должное  щедрости
миледи.
   - Это такая щедрая оценка моего времени, - сказал он, -  что  я  считаю
себя обязанным отплатить за нее кое-чем. Я вспомню  цифру  на  этом  чеке,
мистер Беттередж, когда наступит случай для этого.
   - Что вы хотите этим сказать? - спросил я.
   - Леди Вериндер пока очень искусно уладила дело, - сказал сыщик.  -  Но
этот семейный скандал принадлежит к числу таких, которые вдруг  вспыхивают
опять, когда вы менее всего ожидаете этого. У нас  на  руках  опять  будет
дело о Лунном камне, прежде чем пройдет несколько месяцев.
   Я ответил на его слова в следующих ясных выражениях:
   - Мистер Кафф, я  считаю  ваше  последнее  замечание  оскорблением  для
миледи и ее дочери.
   - Мистер Беттередж, считайте это предостережением для себя, и вы будете
ближе к цели.
   Как ни был я разгорячен и рассержен, адская уверенность, с  которой  он
дал мне этот ответ, замкнула мне рот.
   Я отошел к окну, чтобы успокоиться. Дождь перестал, и кого же увидел  я
на дворе, как не мистера Бегби, садовника, ждавшего, чтобы продолжать спор
о шиповнике с сыщиком Каффом.
   - Кланяйтесь от меня сыщику, - сказал мистер Бегби, как  только  увидел
меня. - Если он захочет идти на станцию пешком, я с удовольствием пойду  с
ним вместе.
   - Как! - вскричал сыщик за моей спиной. - Вы еще не убедились?
   - Как бы не так! Ничуть не убедился!
   - В таком случае я иду пешком на станцию, - сказал сыщик.
   - А я встречу вас у калитки, - ответил мистер Бегби.
   Я был в этот миг, как вам известно, сильно рассержен,  -  но  может  ли
гнев устоять после такого вмешательства? Сыщик Кафф  заметил  перемену  во
мне и поощрил ее весьма кстати одним словцом.
   - Полно, полно! - сказал он. - Зачем не взглянуть на мою  точку  зрения
так, как это делает миледи? Почему не сказать, что обстоятельства  роковым
образом обманули меня?
   Глядеть  на  что-нибудь  одинаково  с  миледи  было   весьма   приятным
преимуществом, даже при  той  невыгоде,  что  это  преимущество  было  мне
предложено сыщиком Каффом. Гнев мой тотчас остыл, и я пришел в  нормальное
состояние. Я смотрел на всякое другое мнение о мисс Рэчель,  кроме  мнения
миледи и своего, с надменным презрением. Однако, чего я _не мог_  сделать,
это молчать о Лунном камне. Здравый смысл должен был бы предупредить меня,
- я это знаю, - что это дело следовало оставить в покое. Но вот подите  ж!
Добродетели, отличающие нынешнее поколение, не были известны в мое  время.
Сыщик Кафф попал в больное место, и, хотя я презирал  его,  больное  место
все-таки болело. Кончилось тем, что я коварно вернул  его  к  письму  леди
Вериндер.
   - Меня это письмо совершенно убедило, -  сказал  я,  -  но  все  равно,
продолжайте, как если бы вы могли меня переубедить. Вы думаете, что словам
мисс Рэчель верить нельзя и что мы еще услышим о Лунном камне. Докажите-ка
это, мистер Кафф, - заключил я весело. - Докажите-ка это!
   Вместо того чтобы обидеться, сыщик Кафф схватил мою руку и  так  крепко
пожал ее, что пальцам моим сделалось больно.
   - Клянусь небом, - торжественно воскликнул этот  странный  сыщик,  -  я
завтра же пошел бы в услужение, мистер Беттередж, если бы имел возможность
служить вместе с вами! Сказать, что  вы  простодушны,  как  ребенок,  сэр,
значило бы  сделать  детям  комплимент,  которого  не  заслуживают  десять
малюток из десяти. Нет, нет! Мы  больше  не  будем  спорить.  Вы  получите
истину от меня на более легких условиях. Я больше ни слова не скажу  ни  о
миледи, ни о мисс Вериндер, я только превращусь в пророка - впервые в моей
жизни и исключительно ради вас. Я уже предупреждал  вас,  что  вы  еще  не
покончили с Лунным камнем.  Очень  хорошо,  теперь  я  предскажу  вам  при
расставании три  события,  которые,  как  я  полагаю,  сами  заставят  вас
обратить на них ваше внимание, хотите вы этого или нет.
   - Что ж, выкладывайте их, - сказал  я,  нисколько  не  смутившись  и  с
прежней веселостью.
   - Во-первых, - начал сыщик, - в будущий понедельник вы услышите кое-что
от Йолландов, когда почтальон принесет письмо Розанны в Коббс-Голл.
   Если б он окатил меня ведром холодной воды, сомневаюсь, вызвало  ли  бы
это во мне более неприятное ощущение, чем то, какое произвели  его  слова.
Заверение мисс Рэчель своей невиновности делало поведение Розанны -  шитье
новой рубашки, попытки спрятать запачканную  и  все  прочее  -  совершенно
необъяснимым. Это не приходило мне в голову до тех пор, пока сыщик Кафф не
напомнил мне все в одно мгновение!
   - Во-вторых, - продолжал сыщик, - вы опять услышите о трех индусах.  Вы
услышите о них в здешних  окрестностях,  если  мисс  останется  здесь.  Вы
услышите о них в Лондоне, если мисс Рэчель поедет в Лондон.
   Потеряв всякий интерес к трем  фокусникам  и  совершенно  уверившись  в
невиновности моей барышни, я довольно легко принял второе предсказание.
   - Вы перечислили из трех событий,  которые  должны  произойти,  два,  -
сказал я, - каково третье?
   - Третье, и последнее, заключается  в  том,  что  вы  рано  или  поздно
услышите кое-что о лондонском ростовщике, про которого я уже имел смелость
дважды упомянуть. Дайте мне вашу записную книжку, и я запишу вам на всякий
случай его имя и адрес, чтоб не  было  ошибки  на  этот  счет,  когда  это
случится.
   Он четко написал на чистом листке: "Мистер Септимус Люкер, Миддлсекская
площадь, Лэмбет, Лондон".
   - Вот, - сказал он, указывая на адрес, - последнее упоминание о  Лунном
камне, которым побеспокою вас в настоящее время. Будущее покажет,  прав  я
или нет. А пока,  сэр,  уношу  с  собой  искреннюю  привязанность  к  вам,
которая, мне думается, делает честь нам обоим. Если мы  не  встретимся  до
выхода моего в отставку, надеюсь видеть вас в гостях в  моем  домике  близ
Лондона, которым думаю обзавестись. Обещаю вам, мистер  Беттередж,  что  в
_моем_ саду будут поросшие травой дорожки. А что касается махровой розы...
   - Не вырастет у вас белая махровая роза,  если  вы  не  привьете  ее  к
шиповнику! - крикнул кто-то нам в окно.
   Мы оба  обернулись.  Это  был  Бегби,  у  которого  недостало  терпения
дожидаться  у  калитки.  Сыщик  пожал  мне  руку  и   выбежал   из   дому,
разгорячившись еще больше.
   - Спросите его о махровой розе, когда он вернется домой, и вы  увидите,
оставил ли я на нем хоть одно живое место! - крикнул мне в  окно,  в  свою
очередь, знаменитый Кафф.



   Глава XXIII

   Я приготовил кабриолет на тот случай, если мистер  Фрэнклин  непременно
захочет уехать от нас  вечерним  поездом.  Появление  на  лестнице  сперва
багажа, а вслед за ним и самого мистера Фрэнклина  показало  мне  довольно
ясно, что он первый раз в жизни твердо держится принятого решения.
   - Итак, вы непременно решили ехать, сэр, - сказал я,  когда  мы  с  ним
встретились в холле. - Почему бы не подождать денька два и  по  дать  мисс
Рэчель возможность одуматься?
   Заграничный лоск, по-видимому, совершенно сошел с мистера  Фрэнклина  в
минуту, когда пришло время сказать "прощай". Вместо ответа  он  подал  мне
письмо, которое миледи написала ему. Большая часть  письма  содержала  то,
что уже было сказано ею в  письме,  полученном  много.  Но  в  конце  была
приписка о мисс Рэчель, которая объяснит намерения мистера Фрэнклина, если
по объяснит ничего другого.
   "Вы удивляетесь, наверное, - писала миледи, -  что  я  позволяю  дочери
оставлять меня в совершенном неведении.  Пропал  алмаз  ценою  в  двадцать
тысяч фунтов, и я должна  предполагать,  что  пропажа  его  не  составляет
никакой тайны для Рэчель; что какое-то непонятное  обязательство  молчания
наложено на  нее  каким-то  человеком  или  какими-то  людьми,  совершенно
неизвестными мне, имевшими в виду какую-то цель, которую я  не  могу  даже
угадать. Объяснимо ли, что я позволяю шутить со мною таким образом? Вполне
объяснимо при настоящем состоянии Рэчель. Она в таком нервном возбуждении,
что на нее жалко смотреть. Я не смею снова поднимать вопрос о Лунном камне
до тех пор, пока время не успокоит ее  хоть  немного.  Вот  почему  я,  не
колеблясь, отпустила сыщика. Тайна, сбивающая с толку нас, сбивает с толку
и его. В этом деле посторонний не может нам помочь. Одно имя его сводит  с
ума Рэчель.
   Мои планы на будущее время обдуманы  настолько  хорошо,  насколько  это
возможно. Я намерена отвезти Рэчель в Лондон, - отчасти  для  того,  чтобы
успокоить ее переменой места, отчасти для  того,  чтобы  попробовать,  что
можно будет сделать, посоветовавшись с лучшими  врачами.  Уместно  ли  мне
просить вас встретиться с нами в Лондоне? Любезный Фрэнклин, вы должны  со
своей стороны проявить терпение, подобное моему, и ждать, как  буду  ждать
я,  более  удобного  времени.  Драгоценная  помощь,  которую  вы   оказали
следствию, все еще кажется непростительной обидой для Рэчель в  теперешнем
ее душевном состоянии. Действуя в этом деле вслепую, вы  только  увеличили
ее мучения, так как помогали открытию ее тайны. Я не могу извинить  злобу,
с какой она обвиняет вас за печальные последствия, которых ни вы, ни я  не
могли вообразить или предвидеть. С  Рэчель  говорить  нельзя  -  ее  можно
только жалеть. С огорчением должна сказать, что пока вам  и  Рэчель  лучше
разойтись. Единственный совет, который я могу предложить вам, ото  -  дать
ей время одуматься".
   Я возвратил обратно письмо, искренно жалея  мистера  Фрэнклина,  потому
что знал, как он любит барышню, и видел, что слова ее матери  уязвили  его
сердце.
   - Вы знаете пословицу, сэр, - вот все, что я ему сказал. -  Когда  дело
дойдет до худшего, оно начнет изменяться к лучшему. Дела у  нас  не  могут
находиться в худшем состоянии, мистер Фрэнклин, чем они находятся сейчас.
   Мистер Фрэнклин сложил письмо тетки,  по-видимому  не  очень  утешенный
замечанием, которое я осмелился сделать ему.
   - Когда я приехал сюда из Лондона с этим ужасным алмазом, - сказал  он,
- я не думал, чтобы в  Англии  была  семья,  счастливее  этой.  Посмотрите
теперь на эту семью! Она разбросана, разъединена, самый воздух этого  дома
отравлен тайнами и подозрениями. Помните вы то  утро  на  Зыбучих  песках,
когда мы разговаривали о  моем  дяде  Гернкастле  и  его  подарке  ко  дню
рождения? Лунный камень послужил орудием мщения полковника, Беттередж,  да
так, как даже сам полковник не мог вообразить!
   С этими словами он пожал мне руку и пошел к кабриолету.
   Я проводил его по лестнице. Прискорбно было видеть,  что  он  оставляет
таким образом старый дом, где провел самые счастливые  годы  своей  жизни.
Пенелопа (чрезвычайно расстроенная всем, что случилось в доме) пришла  вся
в слезах проститься с мистером  Фрэнклином.  Он  поцеловал  ее.  Я  махнул
рукой, как бы говоря: "На доброе здоровье,  сэр".  Некоторые  из  служанок
поглядывали на него из-за угла.  Он  был  одним  из  тех  мужчин,  которые
нравятся всем  женщинам.  В  последнюю  минуту  я  остановил  кабриолет  и
попросил у мистера Фрэнклина, как милости, чтобы он уведомил  нас  о  себе
письмом. Он, кажется, не обратил внимания на мои слова, - он  осматривался
вокруг, глядя то на один предмет, то на другой, как бы прощаясь со  старым
домом и садом.
   - Скажите нам, куда вы отправляетесь, сэр?  -  спросил  я,  держась  за
кабриолет и стараясь узнать его будущие планы.
   Мистер Фрэнклин внезапно надвинул шляпу на самые брови.
   - Куда я отправляюсь? - повторил он мои слова. - Я отправляюсь к черту!
   Пони вздрогнул при этих словах, как если  б  почувствовал  христианское
отвращение к ним.
   - Господь с вами, сэр, отправляйтесь туда, где  вам  посчастливится!  -
вот все, что я успел сказать, прежде чем он скрылся из глаз.
   Приятный, милый джентльмен! При всех его недостатках и  сумасбродствах,
милый и приятный джентльмен! Ом оставил за собою печальную пустоту,  когда
уехал из дома миледи.
   Было довольно скучно и мрачно, когда  наконец  этот  длинный  субботний
летний вечер приблизился к концу.
   Я подбадривал себя, не выпуская из рук трубочку  и  "Робинзона  Крузо".
Женщины,  кроме  Пенелопы,  проводили  время  в  пересудах  и   толках   о
самоубийстве Розанны. Они упорно держались мнения,  будто  бедная  девушка
украла Лунный камень и лишила себя жизни из страха, боясь, что это узнают.
   Дочь моя, разумеется, упорно стояла  на  том,  что  утверждала  раньше.
Однако ее предположение о причине самоубийства Розанны не приводило нас ни
к  какому  заключению  насчет  алмаза,  так  же  как  и  уверения   в   ее
невиновности. Тайное путешествие Розанны во Фризинголл и все  ее  поступки
оставались совершенно необъяснимыми.  Бесполезно  было  указывать  на  это
Пенелопе; возражения производили на нее так же мало впечатления, как  мало
следов оставляет проливной дождь на непромокаемом плаще. Дело в  том,  что
дочь моя унаследовала мое собственное пренебрежение к умственным  доводам,
- и в этом отношении далеко опередила своего родного отца.
   На следующий день (в воскресенье) карета, остававшаяся в  доме  мистера
Эбльуайта, вернулась к нам пустая. Кучер привез мне записку  от  миледи  и
письменные приказания к горничным миледи и к Пенелопе.
   В своей записке миледи сообщала, что решилась  отвезти  мисс  Рэчель  в
свой лондонский дом в понедельник. Письменные приказания к обеим горничным
состояли в том, какие им платья следовало взять и в  какой  час  встретить
своих хозяек в Лондоне. Многие другие слуги должны были также ехать  туда.
Миледи,  видя,  что  мисс  Рэчель  не  желает  после  всего   случившегося
возвращаться домой, решила ехать в  Лондон  прямо  из  Фризинголла.  Я  же
должен  был  оставаться  в  деревне  впредь  до  дальнейших  распоряжений,
присматривать и вне и внутри дома. Слугам, остававшимся со мною, приказано
было выдавать вместо пищи денежное содержание.
   Все это  напоминало  мне  слова  мистера  Фрэнклина  о  разбросанной  и
разъединенной семье, и мысли мои, естественно, обратились к самому мистеру
Фрэнклину. Чем более я думал о нем, тем более тревожили меня  его  будущие
поступки. Кончилось тем, что я написал с воскресной почтой  к  камердинеру
его отца, мистеру Джефко (которого знал прежде), прося дать мне знать,  на
что решится мистер Фрэнклин по приезде в Лондон.
   Воскресный вечер был еще скучнее субботнего, если только это  возможно.
Мы кончили этот день, как сотни тысяч других людей кончают  его  регулярно
раз в неделю на этих островах, - ожиданием, когда наконец  наступит  время
ложиться спать, и не дождавшись, заснули на наших стульях.
   Как прошел понедельник для остальной прислуги, не знаю.  Мне  он  нанес
порядочный удар. Первое предсказание сыщика Каффа  о  том,  что  я  услышу
кое-что от Йолландов, сбылось в этот день.
   Я отослал Пенелопу и горничную миледи на железную  дорогу  с  вещами  в
Лондон и шатался по саду, когда вдруг услышал  свое  имя.  Обернувшись,  я
очутился лицом к лицу с дочерью рыбака. Хромоножкой Люси.  За  исключением
хромоты и худобы  (последнее,  по  моему  мнению,  страшный  недостаток  в
женщине), эта девушка имела  немало  привлекательных  качеств  на  мужской
взгляд. Смуглое, умное лицо, приятный чистый голос, прекрасные  каштановые
волосы принадлежали к ее достоинствам. А горячий характер был  дополнением
к ее недостаткам.
   - Ну, моя милая, - сказал я, - что вам от меня нужно?
   - Где человек по имени Фрэнклин Блэк? - сказала  девушка,  устремив  на
меня свирепый взгляд и опираясь на свой костыль.
   - Непочтительно говорить так о джентльменах, - ответил  я.  -  Если  вы
хотите справиться о племяннике  миледи,  не  угодно  ли  вам  назвать  его
мистером Фрэнклином Блэком?
   Она сделала шаг ко мне и  взглянула  на  меня  так,  словно  собиралась
съесть меня живьем.
   - Мистером Фрэнклином Блэком! - повторила она  вслед  за  мной.  -  Его
приличнее было бы назвать убийцей Фрэнклином Блэком.
   Мой метод обращения с покойной миссис Беттередж помог  мне  и  на  этот
раз. Когда женщина старается вывести вас из себя,  постарайтесь,  с  своей
стороны, вывести ее  из  себя.  Женщина  вообще  приготовлена  ко  всякому
отпору,  какой  вы   можете   избрать   для   самозащиты,   кроме   этого.
Одним-единственным словом можно добиться этого не хуже, чем сотней слов, и
одним словом я добился этого от Хромоножки Люси. Любезно  посмотрев  ей  в
лицо, я сказал:
   - Фи!
   Девушка тотчас вспыхнула. Она тверже стала на здоровую ногу и раза  три
свирепо ударила об землю своим костылем.
   - Он убийца! Он убийца! Он  убийца!  Он  был  причиною  смерти  Розанны
Спирман!
   Она закричала это самым пронзительным голосом. Два человека, работавшие
в саду подле нас, подняли глаза, увидели,  что  это  Хромоножка  Люси,  и,
зная, чего можно было ждать от нее, опять вернулись к своему делу.
   - Он был причиною смерти Розанны Спирман? - спросил я. - Что заставляет
вас говорить так, Люси?
   - Какое вам дело? Какое дело какому бы то ни было мужчине до этого?  О,
если бы только она думала о мужчинах так, как думаю я о них, она  была  бы
сейчас жива!
   - Она всегда хорошо думала обо мне, бедняжка, - сказал я, - и я  всегда
относился к ней хорошо.
   Я проговорил это насколько мог успокоительно. Сказать по правде, у меня
духа не хватило раздражать девушку колкими  ответами.  Раньше  я  примечал
только ее дурной прав. Сейчас  я  приметил  то  несчастье,  которое  часто
заставляет  быть  дерзкими  людей  простого  звания.  Мой  ответ   смягчил
Хромоножку Люси. Она опустила голову на свой костыль.
   - Я любила ее, - нежно сказала девушка. - У нее была несчастная  жизнь,
мистер Беттередж; гнусные люди дурно поступили с нею и причинили ей  вред,
но это не испортило ее кроткого характера. Она была ангелом. Она могла  бы
быть счастлива со мною.  У  меня  был  план  ехать  в  Лондон  нам  обеим,
устроиться, как двум сестрам, и зарабатывать шитьем. Этот человек  приехал
сюда и испортил все. Он околдовал ее. Не говорите  мне,  что  он  но  имел
этого намерения и не знал об этом. Он должен  был  знать.  Он  должен  был
пожалеть ее. "Я не могу жить без него, а он,  Люси,  даже  не  смотрит  на
меня", - вот что она говорила. Жестоко, жестоко, жестоко! Я  говорила  ей:
"Ни один мужчина не стоит, чтобы о нем изнывать". А  она  отвечала:  "Есть
мужчины, ради которых стоит умереть, Люси, а он один из них".  Я  накопила
немного денег. Я договорилась с моим отцом и матерью. Я хотела  увезти  ее
от унижений, которые она терпела здесь. У нас была бы маленькая  квартирка
в Лондоне, и мы жили бы как сестры. Она получила хорошее воспитание,  сэр,
как вам известно, и писала хорошим почерком. Она умела  проворно  шить.  Я
шью не так проворно, как шила она,  но  я  тоже  могу  шить.  Мы  жили  бы
прекрасно. И что же случилось сегодня? Приходит письмо от нее, и она пишет
мне, что расстается с тяжелой жизнью. Приходит письмо, где  она  прощается
со мною навсегда! Где он? -  вскричала  девушка,  подняв  голову  и  опять
вспыхивая гневом. - Где этот джентльмен, о котором я  должна  говорить  не
иначе, как с почтением? Недалек тот день, мистер Беттередж, когда бедные в
Англии восстанут на богатых. Я молю бога, чтобы  начали  с  него!  Я  молю
бога, чтобы начали с него!
   Думаю, что даже сам пастор (хотя признаюсь, это сказано слишком сильно)
не мог бы образумить девушку в таком состоянии