к
солнечному лучу, падавшему из окна.
   Господи помилуй! Вот уж поистине алмаз! Величиной с яйцо ржанки! Блеск,
струившийся из него, походил на сияние полной луны. Когда вы  смотрели  на
камень, его золотистая глубина притягивала ваши глаза к себе так,  что  вы
не видели ничего другого. Глубина его казалась неизмеримой;  этот  камень,
который вы могли держать между большим и  указательным  пальцами,  казался
бездонным, как само небо. Сначала он лежал на солнце; потом  мы  затворили
ставни, и он  засиял  в  темноте  своим  собственным  лунным  блеском.  Не
удивительно, что мисс Рэчель была очарована; не удивительно, что кузины ее
то и дело вскрикивали. Алмаз до такой степени обворожил и меня, что я  так
же громко вскрикнул "О", как и  тараторки.  Один  мистер  Годфри  сохранил
самообладание.  Он  обнял  за  талию  своих   сестер   и,   снисходительно
посматривая то на алмаз, то на меня, сказал:
   - Уголь, Беттередж! Простой уголь, мой добрый друг!
   Я полагаю, он сказал это с целью просветить меня. Но он только напомнил
мне об обеде. Я заковылял к своей команде вниз. Когда  я  выходил,  мистер
Годфри проговорил:
   - Милый, старый Беттередж! Я питаю к нему искреннее уважение!
   В  ту  минуту,  когда  он  удостаивал  меня  этим  изъявлением   своего
расположения, он нежно обнимал своих сестер и  нежно  поглядывал  на  мисс
Рэчель, вот какой запас любви таился в нем! Мистер Фрэнклин был  настоящий
дикарь по сравнению с ним.
   Через полчаса я явился, как мне было приказано, в комнату миледи.
   То, что произошло в  этот  вечер  между  моей  госпожой  и  мною,  было
повторением того, что  произошло  между  мистером  Фрэнклином  и  мною  на
Зыбучих песках, с тою лишь разницей, что я умолчал о фокусниках, ибо  пока
ничто не давало  мне  повода  пугать  миледи  на  этот  счет.  Когда  меня
отпустили, я не мог не  заметить,  что  миледи  смотрела  с  самой  черной
стороны на побуждения полковника и  что  она  желала  при  первом  удобном
случае отнять у дочери Лунный камень.
   Возвращаясь на свою половину, я встретил мистера Фрэнклина. Он  пожелал
узнать, не видел ли я его кузину Рэчель. Нет, я ее не видел. Не мог  ли  я
сказать ему, где кузен Годфри? Нет, не мог; но я  начал  подозревать,  что
кузен Годфри должен быть недалеко от  кузины  Рэчель.  Подозрения  мистера
Фрэнклина, по-видимому, приняли то же направление. Он сильно  дернул  себя
за бороду и заперся в  библиотеке,  захлопнув  за  собою  дверь  с  шумом,
который многое обозначал.
   Меня уже не отрывали от приготовлений к обеду, пока  не  настало  время
принарядиться для приема гостей.  Не  успел  я  надеть  белый  жилет,  как
явилась Пенелопа, будто бы для того, чтобы причесать те  немногие  волосы,
которые у меня остались  на  голове,  и  поправить  бант  моего  галстука.
Девочка моя была очень весела, и я видел, что  она  хочет  что-то  сказать
мне. Она поцеловала меня в лысину и шепнула:
   - Новости, батюшка! Мисс Рэчель отказала ему.
   - Кому? - спросил я.
   - Члену дамского комитета, - ответила  Пенелопа.  -  Гадкий  хитрец!  Я
ненавижу его за то, что он старается вытеснить мистера Фрэнклина.
   Если  бы  я  мог  свободно  вздохнуть  в  эту  минуту,   я,   наверное,
запротестовал  бы  против  таких  неприличных   выражений   о   знаменитом
филантропе. Но дочь моя в эту минуту завязывала бант моего галстука, и вся
сила ее чувства перешла в ее пальцы. Я никогда в жизни не был так близок к
удушению.
   - Я видела, как  он  увел  ее  в  цветник,  -  болтала  Пенелопа,  -  и
спряталась за остролистником, чтобы посмотреть,  как  они  воротятся.  Они
ушли рука об руку, и оба смеялись. А воротились они  врозь,  угрюмые,  как
могила, и глядя в разные стороны, так что ошибиться было нельзя. Я никогда
в жизни не была так рада, батюшка! Есть же на  свете  хоть  одна  женщина,
которая может устоять против мистера Годфри Эбльуайта; а будь  я  леди,  я
была бы второю!
   Тут я хотел опять запротестовать. Но моя дочь в это время взяла в  руки
щетку, и вся сила ее пальцев перешла туда. Если вы  плешивы,  вы  поймете,
как она меня исцарапала. Если вы  не  плешивы,  пропустите  эти  строки  и
благодарите бога, что у вас есть защита  между  головной  щеткой  и  кожей
вашей головы.
   -  Мистер  Годфри  остановился  по  другую  сторону  остролистника,   -
продолжала Пенелопа. - "Угодно ли вам, -  сказал  он,  -  чтобы  я  у  вас
остался, как если бы ничего не произошло?" Мисс Рэчель обернулась  к  нему
быстро, как молния. "Вы приняли приглашение моей матери, - сказала она,  -
и вы здесь вместе с ее гостями. Если вы не хотите  возбудить  разговора  в
доме, разумеется, вы останетесь здесь!" Она  сделала  несколько  шагов,  а
потом как будто немножко смягчилась. "Забудем, что  случилось,  Годфри,  -
сказала она, - и останемся кузенами". Она  подала  ему  руку,  которую  он
поцеловал, что я сочла бы за вольность, а потом ушла. Он немножко постоял,
повесив голову и медленно копая каблуком яму в песке;  вот  уж  никогда  в
моей жизни не видела я человека более сконфуженного. "Неловко! - сказал он
сквозь зубы, подняв глаза и направившись к дому, -  очень  неловко!"  Если
это было его мнение о самом себе, то  он  был  совершенно  прав.  Конечно,
довольно неловко. А ведь вышло-то, батюшка, как я вам  давно  говорила!  -
вскричала Пенелопа, в последний раз царапнув меня щеткой изо всех  сил.  -
Настоящий-то - это мистер Фрэнклин!
   Я завладел щеткой и  раскрыл  рот,  чтобы  сделать  выговор,  которого,
сознайтесь, слова и поведение моей дочери вполне  заслуживали.  Но  прежде
чем я успел сказать слово, послышался стук колес.  Это  начали  съезжаться
гости. Пенелопа тотчас убежала.  Я  надел  фрак  и  посмотрел  на  себя  в
зеркало. Голова моя была красна, как рак, но в  других  отношениях  я  был
одет для вечерней церемонии так  прилично,  как  полагалось.  Я  поспел  в
переднюю как раз вовремя, чтобы доложить о двух первых гостях. Вам  нечего
ими особенно интересоваться. Это были только  отец  и  мать  филантропа  -
мистер и миссис Эбльуайт.



   Глава X

   Один за другим гости прибывали вслед за Эбльуайтами, пока не  оказались
в полном составе. Включая хозяев,  всех  было  двадцать  четыре  человека.
Прекрасное  это  было  зрелище,  когда  все  уселись  за  стол  и   ректор
фризинголлский, обладавший  превосходным  произношением,  встал  и  прочел
молитву.
   Не буду утомлять вас описанием гостей. Вы не встретите никого из них во
второй раз, - по крайней мере, в моей части  рассказа,  -  за  исключением
двух.
   Эти последние сидели по обе стороны мисс Рэчель,  которая,  как  царица
праздника, естественно была предметом внимания всего общества. На этот раз
она более обыкновенного была  центром,  к  которому  обращали  свои  глаза
присутствующие, потому что (к тайному неудовольствию миледи) на  груди  ее
сиял чудный подарок, затмевавший все остальные, - Лунный  камень.  Он  был
отдан ей без оправы, но этот универсальный гений, мистер Фрэнклин, успел с
помощью своих ловких пальцев и серебряной проволоки  пришпилить  его,  как
брошку, к ее белому платью. Разумеется, все восхищались огромной величиной
и красотой алмаза. Но только двое сказали кое-что не совсем  обыкновенное,
- это были два гостя, о которых я упоминал, сидевшие по правую и по  левую
руку мисс Рэчель.
   Гость по левую руку был мистер Канди, наш фризинголлский доктор.
   Это  был  приятный,  общительный  маленький  человек,  однако,   должен
признаться, с одним недостатком; он любил кстати  и  некстати  восхищаться
собственными шуточками  и  довольно  опрометчиво  вступать  в  разговор  с
незнакомыми. В обществе он постоянно делал ошибки  и  без  всякого  умысла
ссорил других людей между собою. В медицинской  практике  он  держал  себя
гораздо осторожнее, руководствуясь  каким-то  инстинктом  (но  словам  его
врагов), который оказывался  безошибочен  там,  где  более  рассудительные
доктора делали ошибки. То, что он  сказал  об  алмазе  мисс  Рэчель,  было
сказано, по обыкновению, в виде мистификации или шутки. Он  умолял  ее  (в
интересах науки) взять алмаз да и сжечь.
   - Мы  сначала  нагреем  его,  мисс  Рэчель,  -  говорил  доктор,  -  до
известного градуса  теплоты,  потом  подвергнем  его  действию  воздуха  и
мало-помалу  испарим  алмаз  и  избавим  вас  от  забот  сохранять   такой
драгоценный камень.
   Миледи слушала с таким озабоченным выражением на лице,  словно  желала,
чтобы доктор говорил серьезно и чтобы ему удалось возбудить в мисс  Рэчель
желание пожертвовать для пользы науки своим подарком.
   Другой гость, сидевший по правую  руку  моей  барышни,  был  знаменитый
индийский  путешественник,  мистер  Мертуэт,   который,   рискуя   жизнью,
пробрался, переодевшись, туда, где никогда еще не ступала нога  ни  одного
европейца.
   Это был длинный, худощавый, смуглый, молчаливый человек, утомленный  на
вид и с очень  твердым,  внимательным  взглядом.  Ходили  слухи,  что  ему
надоела будничная жизнь среди людей в наших странах и что  он  тоскует  по
диким странам Востока. За исключением того, что он сказал мисс  Рэчель  по
поводу ее алмаза, вряд ли проговорил он и шесть слов или выпил стакан вина
за  все  время  обеда.   Лунный   камень   был   единственным   предметом,
заинтересовавшим его до некоторой степени. Слава этого камня, по-видимому,
дошла до него давно, когда он  странствовал  в  каких-то  опасных  местах.
Пристально глядя на него, он молчал так  долго,  что  мисс  Рэчель  начала
конфузиться, и наконец сказал ей со своим обычным хладнокровием:
   - Если вы когда-нибудь поедете в Индию,  мисс  Вериндер,  не  берите  с
собою подарка вашего дяди. Индийский алмаз является предметом религиозного
культа в Индии. Я знаю один город и один храм  в  этом  городе,  где  ваша
жизнь не продлилась бы и пяти минут, появись вы с этим украшением.
   Мисс Рэчель, находясь в безопасности в Англии, с  восторгом  слушала  о
той опасности, которая грозила бы ей в Индии. Тараторки были в еще большем
восторге, они шумно побросали ножи и вилки и громко закричали:
   - О, как интересно!
   Миледи задвигалась на своем стуле и переменила разговор.
   По мере того как подвигался обед,  я  примечал  мало-помалу,  что  этот
праздник далеко не так удался, как удавались предыдущие.
   Припоминая теперь день рождения и то,  что  случилось  позже,  я  почти
готов думать, что проклятый алмаз навел какое-то уныние на все общество. Я
потчевал их вином и, будучи привилегированным лицом, следовал вокруг стола
за теми кушаньями, которых брали мало, и шептал гостям:
   - Пожалуйста, попробуйте, я знаю, что это вам понравится.
   В девяти  случаях  из  десяти  они  пробовали  из  уважения  к  старому
оригиналу Беттереджу, - так угодно  было  им  именовать  меня,  -  но  все
напрасно. Разговор не клеился, и мне самому делалось не по себе.  А  когда
кто-нибудь заговаривал, то  всегда  как-то  некстати.  К  примеру,  мистер
Канди, доктор, более обыкновенного наговорил  неловкостей.  Вот  вам  один
образчик, и вы поймете, что я должен был чувствовать, стоя у буфета и всем
сердцем желая успеха празднику.
   Среди дам, присутствовавших за обедом, была почтенная миссис  Тридголл,
вдова профессора. Эта добрая дама беспрестанно говорила о  своем  покойном
муже, никогда не сообщая посторонним того, что он уже отошел в лучший мир.
Я  полагаю,  она  была  уверена,  что  каждый  мало-мальски   образованный
англичанин должен это знать. В одну из  наступивших  заминок  в  разговоре
кто-то упомянул о сухом и довольно  неприличном  предмете  -  об  анатомии
человеческого тела; тотчас же добрая миссис Тридголл завела речь  о  своем
покойном муже, не упоминая, что он умер.  Анатомия,  по  ее  словам,  была
любимым занятием профессора в часы  досуга.  К  несчастью,  мистер  Канди,
сидевший напротив и ничего не знавший о покойном джентльмене, услышал  ее.
Будучи чрезвычайно вежлив, он воспользовался этим случаем, чтобы тотчас же
предложить профессору свои услуги по части анатомических досугов.
   - Недавно в хирургической  академии  получено  несколько  замечательных
скелетов, - сказал мистер Канди через стол своим громким, веселым голосом,
- Я очень советую,  сударыня,  профессору  посмотреть  их,  когда  у  пего
найдется свободный часок.
   Стало так тихо, что можно было бы услышать, как падает  булавка.  Гости
(из уважения к памяти профессора) сидели в  гробовом  молчании.  Я  в  это
время стоял за стулом миссис Тридголл, потчуя ее рейнвейном. Она  опустила
голову и проговорила тихим голосом:
   - Мой возлюбленный супруг уже не существует более.
   К несчастью, мистер Канди не услыхал ее слов и, нисколько не подозревая
истины, продолжал через стол еще громче и вежливее прежнего:
   - Может быть, профессору неизвестно, что с карточкой члена академии  он
может быть там каждый день, кроме воскресенья, от десяти до четырех часов?
   Миссис Тридголл уткнула голову в кружевной  воротник  и  повторила  еще
тише торжественные слова:
   - Мой возлюбленный супруг не существует более.
   Я мигал мистеру Канди через стол. Мисс Рэчель  толкала  его  под  руку.
Миледи бросала на него  невыразимые  взгляды.  Совершенно  бесполезно!  Он
продолжал с добродушием, которого никак нельзя было остановить:
   - Я был бы очень рад послать профессору мою карточку, если вы  сообщите
мне его адрес.
   - Его адрес, сэр, могила, - сказала миссис  Тридголл,  вдруг  выйдя  из
терпения, и заговорила с такой яростью, что рюмки забренчали: -  Профессор
скончался десять лет назад.
   - О великий боже! - сказал мистер Канди.
   Исключая тараторок, которые захохотали, такое  уныние  распространилось
во всем обществе, будто все готовы были убраться вслед за  профессором  и,
подобно ему, взывать из могилы.
   Но  довольно  о  мистере  Канди.  Остальные  гости  вели  себя  так  же
неподобающе, как и доктор. Когда им следовало говорить, они не говорили, а
когда  заговаривали,  то  все  невпопад.  Мистер  Годфри,   обычно   столь
красноречивый на трибуне, решительно не желал  проявлять  себя  в  частном
обществе. Сердит он был или сконфужен после своего поражения в цветнике, я
сказать не могу. Он приберег все свое красноречие для ушей сидевшей с  ним
рядом дамы, члена нашей семьи. Она была участницей  его  комитета,  особой
весьма достойной, с прекрасной обнаженной шеей и с большим пристрастием  к
сухому  шампанскому,  -  она  пила  его,  как  вы  понимаете,  в   большом
количестве. Я стоял за их спиной возле буфета и могу  засвидетельствовать,
что общество лишилось очень назидательного разговора,  который  я  слушал,
откупоривая бутылки, разрезая баранину и  прочее,  и  прочее.  Что  именно
говорили они о благотворительных делах, я не  слышал.  Но  когда  я  начал
прислушиваться к ним, они  уже  давно  перестали  рассуждать  о  женщинах,
разрешающихся от бремени, и о женщинах, спасаемых от бедности, и перешли к
более серьезным предметам. Религия (как я понял из  их  слов,  откупоривая
бутылки и разрезая мясо) означает любовь. А  любовь  означает  религию.  А
земля была небом несколько  обветшалым.  А  небо  было  землею,  несколько
обновившеюся. На земле жили довольно порочные люди, но зато, искупая  это,
все женщины будут на небе членами обширного комитета, где никто никогда не
ссорится,  а  мужчины,  в  виде  ангелов-распорядителей,  будут  исполнять
веления женщин. Прелестно! Прелестно! Но почему  же  мистер  Годфри  лишил
остальное общество такой интересной беседы?
   Вы, может быть, думаете, что  мистер  Фрэнклин  постарался  расшевелить
общество и сделать вечер приятным?
   Ничуть не бывало!  Он  совершенно  оправился  и  был  в  самом  веселом
расположении духа; я подозреваю, что Пенелопа  сообщила  ему,  как  мистер
Годфри был принят в цветнике. Но о чем бы  он  ни  заговаривал,  в  девяти
случаях из десяти он выбирал неловкий предмет или  обращался  невпопад,  и
кончилось тем, что одних он оскорбил,  других  озадачил.  Его  заграничное
воспитание - эти  французская,  немецкая  и  итальянская  стороны  его,  о
которых я упоминал выше, - обнаружилось самым неблагоприятным  образом  за
гостеприимным столом миледи.
   Что вы думаете, например, по поводу его рассуждения о том,  как  далеко
может зайти замужняя женщина в своем расположении к постороннему  мужчине?
Все  это  он  с  французским  остроумием  растолковывал  незамужней  тетке
фризинголлского викария! Что вы скажете, когда он, уклонившись в  немецкую
сторону, объявил одному из землевладельцев, великому авторитету  по  части
скотоводства, говорившему о своей опытности  в  разведении  быков,  -  что
опытность,  строго  говоря,  ничего  не  стоит  и  что  надлежащий  способ
разводить быков состоит в том, чтобы углубиться  в  самого  себя,  развить
идею образцового быка и таким способом произвести его на свет? И  наконец,
какого вы мнения о следующем его выпаде: когда у депутата нашего графства,
ораторствовавшего  за  сыром   и   салатом   по   поводу   распространения
демократизма в Англии,  вырвались  следующие  слова:  -  Если  мы  лишимся
старинной защиты наших прав, мистер Блэк, позвольте вас спросить, что же у
нас останется? - мистер Фрэнклин ответил с итальянской точки зрения:
   - У нас останутся три вещи, сэр: любовь, музыка и салат!
   Мистер Фрэнклин не только  перепугал  людей  подобными  выходками,  но,
когда английская  сторона  его  вышла  наконец  наружу,  он  утратил  свой
заграничный лоск и, перейдя  к  разговору  о  медицинской  профессии,  так
поднял на смех всех докторов, что взбесил  даже  маленького,  добродушного
мистера Канди.
   Спор между ними начался с  того,  что  мистер  Фрэнклин  принужден  был
сознаться, - я забыл, по  какому  поводу,  -  что  в  последнее  время  он
страдает бессонницей. Мистер Канди  сказал  ему  на  это,  что  его  нервы
расстроились и что он немедленно должен начать лечиться.  Мистер  Фрэнклин
ответил, что лечиться и идти ощупью впотьмах - по его мнению,  одно  и  то
же. Мистер Канди, отвечая метким ударом, сказал, что сам  мистер  Фрэнклин
ищет сна ощупью впотьмах и только лекарство может помочь  ему  найти  его.
Мистер Фрэнклин, отражая удар,  с  своей  стороны  сказал,  что  он  часто
слышал, как слепец водит слепца, а теперь в первый раз он узнал,  что  это
значит. Таким образом пререкались они резко и метко, и оба  разгорячились;
особенно мистер Канди до того вышел из себя, защищая свою  профессию,  что
миледи  была  принуждена  вмешаться  и  запретила  продолжать  спор.  Этот
вынужденный необходимостью приказ окончательно уничтожил веселость гостей.
Разговор начинался еще время от времени то там, то сям минуты на две, но в
нем недоставало ни жизни, ни огня. Сатана (или алмаз) вселился в гостей, и
все почувствовали облегчение, когда госпожа  моя  встала  и  подала  дамам
сигнал оставить мужчин за вином.
   Только что расставил я в ряд графины перед старым  мистером  Эбльуайтом
(который заменял хозяина дома), как на террасе раздались звуки,  до  такой
степени испугавшие меня, что я тотчас же утратил свои светские манеры.  Мы
переглянулись с мистером Фрэнклином: это был звук индийского  барабана.  Я
готов был поклясться, что фокусники возвратились к нам, узнав о  появлении
в нашем доме Лунного камня.
   Когда они уже обходили угол террасы, я поспешил к ним, чтоб отослать их
прочь. Но, к несчастью, две тараторки  опередили  меня.  Они  вылетели  на
террасу, как пара фейерверочных ракет, с нетерпением  желая  взглянуть  на
фокусы индусов. Другие дамы последовали  за  ними,  и,  наконец,  вышли  и
мужчины. Прежде чем вы успели  бы  сказать  "господи  помилуй",  мошенники
начали свое представление, а тараторки уже целовали хорошенького мальчика.
   Мистер Фрэнклин стал возле мисс Рэчель,  а  я  позади  нее.  Если  наши
подозрения были справедливы,  она,  ни  о  чем  не  догадываясь,  показала
индусам алмаз на своем платье.
   Не могу сказать, какие штуки они представляли и как  они  пред