слуги. Вы так умны, -  пожалуйста,  наймите
их для меня.
   Я  осмотрелась  в   этой   неопрятной   комнате.   Церковные   колокола
благовестили к обедне, они внушили мне слово дружеского увещания.
   - Ах, тетушка! - сказала я грустно. - Разве это достойно  христианки  и
англичанки? Разве  наш  переход  к  вечности  должен  совершаться  _таким_
образом?
   Тетушка ответила:
   - Я накину платье, Друзилла, если вы будете так добры и поможете мне.
   Что можно было сказать после этого? Я творила чудеса  с  убийцами  -  я
никогда не продвигалась, ни на один дюйм с тетушкой Эбльуайт.
   - Где, - спросила я, - список слуг, которые вам нужны?
   Тетушка покачала головой; у нее недоставало даже энергии хранить у себя
список.
   - Он у Рэчель, душечка, - сказала она, - в той комнате.
   Я пошла в ту комнату и, таким образом, опять увидела Рэчель,  в  первый
раз после того, как мы с ней расстались на Монтегю-сквер.
   В глубоком трауре  она  казалась  маленькой  и  худенькой.  Если  бы  я
придавала серьезное значение таким тленным  безделицам,  как  человеческая
внешность, я могла бы прибавить, что у нее  был  такого  рода  цвет  лица,
который, к несчастью, всегда теряет, если не оттеняется чем-нибудь белым у
шеи. К великому моему удивлению, Рэчель встала, когда я вошла в комнату, и
встретила меня с протянутою рукою.
   - Я рада вас видеть, -  сказала  она.  -  Друзилла,  я  имела  привычку
говорить с вами прежде очень  сумасбродно  и  очень  грубо.  Прошу  у  вас
прощения; надеюсь, что вы простите меня.
   Должно быть, лицо мое обнаружило изумление, которое я почувствовала при
этих словах. Рэчель покраснела, а потом продолжала свое объяснение:
   - При жизни моей бедной матери ее друзья не всегда были моими друзьями.
Теперь, когда я лишилась ее, сердце мое обращается за утешением  к  людям,
которых она  любила.  Она  любила  вас.  Постарайтесь  быть  моим  другом,
Друзилла, если можете.
   Откликнувшись  на  ее  предупредительность  со   всем   доступным   мне
дружелюбием, я села, по ее просьбе, возле нее на диван.  Мы  заговорили  о
семейных делах и планах на будущее, -  обо  всем,  за  исключением  одного
только плана, который должен был окончиться свадьбой. Как ни  старалась  я
повернуть разговор в эту сторону, она решительно отказывалась понимать мои
намеки. Глядя на нее теперь  с  новым  интересом  и  припоминая,  с  какою
опрометчивою быстротой она приняла предложение  мистера  Годфри,  я  сочла
своей священною обязанностью горячо вмешаться и  заранее  была  уверена  в
исключительном успехе. Быстрота действия тут была, как я полагала, залогом
этого успеха.  Я  тотчас  вернулась  к  вопросу  о  прислуге,  нужной  для
меблированного дома.
   - Где список, душечка?
   Рэчель подала мне список.
   - Кухарка, судомойка, служанка и лакей, - прочитала я. - Милая  Рэчель,
эти слуги нужны только на срок, на тот срок, на который ваш  опекун  нанял
этот дом. Нам будет очень трудно найти честных и способных людей,  которые
согласились бы наняться на такой короткий срок, если мы будем искать их  в
Лондоне. Дом в Брайтоне найден?
   - Да. Его нанял Годфри, и люди в этом доме просили, чтобы он оставил их
в качестве прислуги. Он не был уверен, годятся ли они для нас, и вернулся,
не решив ничего.
   - А сами вы неопытны в таких вещах, Рэчель?
   - Не особенно.
   - А тетушка Эбльуайт не хочет утрудить себя?
   -  Нет.  Не  осуждайте  ее,  бедняжку,  Друзилла.  Я  думаю,  что   это
единственная счастливая женщина, с какою я когда-либо встречалась.
   - Есть различные степени счастья, дружок. Мы должны как-нибудь посидеть
и поговорить с вами об этом. А пока я возьму на себя затруднительный выбор
слуг. Пусть ваша тетушка напишет письмо к тем людям в брайтонском доме.
   - Она подпишет письмо, если я его напишу за нее, - а это одно и то же.
   - Совершенно одно и то же. Я возьму письмо и завтра поеду в Брайтон.
   - Как вы добры! Мы приедем туда к вам,  как  только  все  будет  у  вас
готово. Надеюсь, вы останетесь погостить  у  меня.  Брайтон  очень  сейчас
оживлен, вам, наверное, там понравится.
   В таких словах мне было сделано приглашение,  и  блестящая  перспектива
вмешательства открылась передо мной.
   Разговор происходил в середине недели. В субботу дом был для них готов.
В  этот  краткий  промежуток  я  проверила  не  только  характеры,  но   и
религиозные воззрения всех слуг, обращавшихся ко  мне,  и  успела  сделать
выбор, одобренный моею совестью. Я также нашла и навестила двух  серьезных
моих друзей, живших в этом городе, которым  могла  поверить  благочестивую
цель, приведшую меня в Брайтон. Один из них - духовный друг  -  помог  мне
закрепить места для нашего маленького общества в той церкви, в которой  он
сам служил. Другой друг -  незамужняя  женщина,  такая  же,  как  и  я,  -
предоставил в полное мое распоряжение свою библиотеку (всю  состоявшую  из
драгоценных изданий). Я взяла у нее  с  полдюжины  сочинений,  старательно
выбранных для Рэчель. Разложив их в тех комнатах, которые она должна  была
занять, я сочла свои приготовления законченными. Незыблемая твердыня  веры
в слугах, которые будут ей служить, незыблемая твердыня  веры  в  пасторе,
который  будет  ей  проповедовать,  незыблемая  твердыня  веры  в  книгах,
лежавших на ее столе, - таков был тройной  подарок,  который  мое  усердие
приготовило для осиротевшей девушки. Небесное  спокойствие  наполнило  мою
душу  в  ту  субботу,  когда  я  сидела  у  окна,  поджидая  приезда  моих
родственниц. Суетная толпа  народа  сновала  взад  и  вперед  перед  моими
глазами. Ах! Многие ли из них сознавали так, как  я,  что  они  безупречно
исполнили свою обязанность? Ужасный вопрос! Не  будем  останавливаться  на
нем.
   В седьмом часу приехали путешественники. К моему великому изумлению, их
провожал не мистер Годфри (как я ожидала), а стряпчий, мистер Брефф.
   - Как вы поживаете, мисс Клак? - сказал он. - На  этот  раз  я  намерен
остаться.
   Этот намек на случай, когда я принудила его отступить со своими  делами
перед моим делом на Монтегю-сквер, убедил меня, что старый грешник приехал
в Брайтон для какой-то особой цели. Я приготовила маленький рай  для  моей
возлюбленной Рэчель, и вот уже является змей-искуситель.
   - Годфри было очень досадно, Друзилла, что он не мог приехать с нами, -
сказала моя тетка Эбльуайт. - Что-то задержало его в Лондоне. Мистер Брефф
вызвался занять его место и остаться у нас до понедельника. Кстати, мистер
Брефф, мне предписано делать моцион, а мне это совсем не нравится. Вот,  -
прибавила тетушка Эбльуайт, указывая из окна на больного, которого  вез  в
кресле слуга, - вот мой идеал моциона. Если вам нужен воздух, вы можете им
пользоваться в кресле, а  если  вам  нужна  усталость,  я  уверена,  можно
достаточно устать, глядя на этого слугу.
   Рэчель молча стояла у окна, устремив взгляд на море.
   - Вы устали, дружок? - спросила я.
   - Нет. Мне только немного грустно, - ответила она. -  Когда  я  жила  в
Йоркшире, я часто видела море при таком же освещении. И я думаю, Друзилла,
о тех днях, которые никогда не вернутся.
   Мистер Брефф остался и к обеду, и на целый вечер. Чем дольше я  глядела
на него, тем сильнее убеждалась, что  он  приехал  в  Брайтон  с  какой-то
тайной  целью.  Я  старательно  наблюдала  за   ним.   Он   принял   самый
непринужденный вид и все время болтал безбожные пустяки,  -  до  тех  пор,
пока не настала пора проститься. Когда он пожимал руку Рэчель,  я  поймала
его суровый и проницательный взгляд, остановившийся на  ней  на  минуту  с
особым интересом и вниманием. Очевидно, цель,  которую  он  имел  в  виду,
касалась ее. Он не сказал ничего особенного ни ей  и  никому  другому  при
расставании. Он сам  напросился  к  завтраку  на  следующий  день  и  ушел
ночевать в гостиницу.
   На  следующее  утро  не  было  никакой  возможности  заставить  тетушку
Эбльуайт вовремя снять капот, чтоб успеть одеться для церкви.  Ее  больная
дочь (по моему мнению, не страдавшая  ничем,  кроме  неизлечимой  лености,
унаследованной от матери) объявила, что она намерена весь день провести  в
постели. Рэчель и я одни пошли в церковь.  Великолепную  проповедь  сказал
мой даровитый друг об языческом равнодушии света к маленьким прегрешениям.
Более часа гремело его  красноречие  в  священном  здании.  Я  спросила  у
Рэчель, когда мы выходили из церкви:
   - Нашло ли это путь к вашему сердцу, дружок?
   Она ответила:
   - Нет, у меня только сильно разболелась голова.
   Такой  ответ  мог  обескуражить  многих.  Но   когда   я   вступаю   на
душеспасительную стезю, ничто не обескураживает меня.
   Мы нашли тетушку Эбльуайт и мистера Бреффа за завтраком. Когда  Рэчель,
сославшись на головную  боль,  отказалась  от  завтрака,  хитрый  стряпчий
тотчас этим воспользовался.
   - Для головной боли есть только одно лекарство, - сказал этот противный
старик. - Прогулка, мисс Рэчель, вылечит вас. Я к вашим услугам;  сделаете
ли вы мне честь принять мою руку?
   - С величайшим удовольствием; я сама очень хочу прогуляться.
   - Уже третий час, - кротко заметила я, - а вечерня, Рэчель,  начинается
в три.
   - Как можете вы думать, что я снова пойду  в  церковь,  -  сказала  она
вспыльчиво, - с такой головной болью!
   Мистер Брефф раболепно распахнул перед нею дверь, и через мгновение оба
вышли из дома. Не знаю, чувствовала ли я  когда-нибудь  сильнее  священную
обязанность вмешаться, нежели в эту минуту. Но что  было  делать?  Ничего,
как только вмешаться при первом удобном случае попозднее в тот же день.
   Когда я вернулась с вечерни и они возвратились с  прогулки,  первый  же
взгляд на стряпчего убедил меня, что он высказал  ей  все,  что  собирался
сказать. Никогда раньше не видела я Рэчель такой молчаливой и  задумчивой.
Никогда  раньше  не  видела,  чтобы  мистер  Брефф  выказывал   ей   такую
преданность, такое внимание и смотрел на нее с таким явным  уважением.  Он
объявил (может быть, выдумав это), что приглашен к обеду, и рано простился
с нами, намереваясь вернуться в Лондон первым же утренним поездом.
   - Вы тверды в принятом вами решении? - спросил он Рэчель в дверях.
   - Совершенно тверда, - ответила она; так они и расстались.
   Едва он скрылся, как  Рэчель  ушла  к  себе.  Она  не  вышла  к  обеду.
Горничная ее (та самая, что носит чепчики с лентами) пришла вниз  сказать,
что у барышни опять началась мигрень. Я побежала к ней, предлагая ей через
запертую дверь свои сестринские услуги.  Но  дверь  осталась  запертой,  и
Рэчель не открыла ее. Сколько тут предстояло препятствий преодолеть мне? Я
почувствовала новый прилив сил и  воодушевления  при  виде  этой  запертой
двери.
   Когда на следующее утро ей понесли чашку чая, я вошла к  ней  вслед  за
прислугой. Я села возле ее постели и сказала ей несколько серьезных  слов.
Она выслушала их с томной  вежливостью.  Я  заметила  драгоценные  издания
моего серьезного друга, сваленные в кучу на углу стола.  Не  заглянула  ли
она в них? Да, но они ее не заинтересовали. Позволит ли  она  прочесть  ей
вслух  несколько  мест,   чрезвычайно   интересных,   которые,   вероятно,
ускользнули от ее внимания. Нет,  не  сейчас,  -  она  должна  подумать  о
другом. Давая эти  ответы,  она  сосредоточенно  перебирала  оборки  своей
ночной кофты. Необходимо было привлечь ее внимание каким-нибудь намеком на
мирские интересы, которыми она дорожила.
   - Знаете, дружок, - сказала я, - мне пришла  вчера  в  голову  странная
фантазия насчет мистера Бреффа. Увидя вас с ним после прогулки, я  решила,
что он сообщил вам какую-нибудь неприятную новость!
   Она выпустила оборку своей ночной кофты, и  ее  свирепые  черные  глаза
сверкнули.
   - Совсем нет! Эту новость мне  было  очень  интересно  выслушать,  и  я
глубоко благодарна за нее мистеру Бреффу.
   - Да? - сказала я тоном кроткого интереса.
   Она опять начала перебирать пальцами оборку  и  угрюмо  отвернулась  от
меня. Сотни раз при выполнении моих добрых дел наталкивалась  я  на  такое
обращение. Оно и на этот раз только подстрекнуло меня на новую попытку.  В
своем ревностном усердии к спасению ее души я решилась на огромный риск  и
открыто намекнула на ее помолвку.
   - Интересная для вас новость? - повторила я. - Вероятно, милая  Рэчель,
это известие о мистере Годфри Эбльуайте?
   Она вскочила с  постели  и  смертельно  побледнела.  У  нее,  очевидно,
вертелась на языке прежняя необузданная дерзость. Но  она  сдержала  себя;
снова опустила голову на подушки, подумала с минуту,  а  потом  произнесла
замечательные слова:
   - _Я никогда не выйду за мистера Годфри Эбльуайта_.
   Пришла моя очередь вскочить при этих словах.
   - Что вы хотите сказать? - воскликнула я. - Этот брак  считается  всеми
нашими родными решенным делом.
   - Мистера Годфри Эбльуайта ожидают сюда завтра, - сказала она угрюмо. -
Подождите, пока он приедет, и вы увидите.
   - Но, милая Рэчель...
   Она позвонила в колокольчик, висевший у ее изголовья. Персона в чепчике
с лентами появилась в комнате.
   - Пенелопа, ванну!
   Отдадим ей должную справедливость. При тогдашнем состоянии чувств  моих
она отыскала единственный возможный способ принудить меня уйти из комнаты!
Ее ванна, сознаюсь, была выше моих сил.
   Она спустилась к завтраку, но ничего не ела и почти все время  молчала.
После завтрака она бесцельно бродила из комнаты  в  комнату,  потом  вдруг
опомнилась и открыла фортепиано. Музыка, которую  она  выбрала  для  своей
игры, была непристойного и нечестивого рода и напоминала те  представления
на сцене, о которых нельзя подумать без того, чтобы  кровь  не  застыла  в
жилах.  Я  тайком  разузнала,  в  котором  часу  ожидают  мистера   Годфри
Эбльуайта, а потом спаслась от этой музыки, ускользнув из дому.
   Очутившись одна, я воспользовалась этим случаем, чтобы  навестить  двух
моих местных друзей. Это было неописуемое наслаждение,  снова  чувствовать
себя  занятой  серьезным  разговором  с  серьезными   людьми!   Бесконечно
подбодренная и освеженная, обратила я стопы мои назад, чтобы  поспеть  как
раз к тому времени, когда ожидался гость. Я вошла в столовую, всегда в это
время пустую, - и очутилась лицом к лицу с мистером Годфри Эбльуайтом!
   Он не сделал никакой попытки  убежать.  Напротив,  он  подошел  ко  мне
чрезвычайно поспешно.
   - Дорогая мисс Клак, _вас-то_ я и ждал! Я случайно освободился  раньше,
чем предполагал, от моих лондонских дел и  приехал  сюда  до  назначенного
времени.
   В его объяснении не чувствовалось ни малейшего замешательства, хотя это
была первая наша встреча после сцены на Монтегю-сквер.
   - Видели вы Рэчель? - спросила я.
   Он коротко вздохнул и взял меня за руку. Конечно,  я  вырвала  бы  свою
руку, если бы тон его ответа не поразил меня.
   - Я видел Рэчель, - сказал он  совершенно  спокойно,  -  вам  известно,
дорогой друг, что она была помолвлена со мной? Но она вдруг решилась взять
назад свое слово. Размышления убедили ее, что для нашего  обоюдного  блага
будет лучше, если она возьмет назад опрометчивое  обещание  и  предоставит
мне свободу сделать  другой,  более  счастливый  выбор.  Это  единственная
причина, на которую она ссылается, и единственный ответ, который  она  мне
дает.
   - А что вы сделали с своей стороны? - спросила я. - Покорились?
   - Да, - ответил он с самым невозмутимым спокойствием, - я покорился.
   Его поведение при подобных обстоятельствах было настолько  непостижимо,
что я стояла вне себя от изумления, в то время как рука моя лежала  в  его
руке. Смотреть вытаращив глаза на кого  бы  то  ни  было  -  грубо,  а  на
джентльмена - неделикатно. Я совершила оба эти неприличных поступка.  И  я
произнесла, как во сне:
   - Что это значит?
   - Позвольте все рассказать вам, - ответил он, - и давайте лучше сядем.
   Он подвел меня  к  креслу.  Я  смутно  припоминаю,  что  он  был  очень
внимателен. Кажется, он обнял меня рукою, чтобы поддержать меня, - хотя не
знаю этого наверно. Я была совершенно беспомощна, а его обращение с дамами
всегда такое  сердечное.  Во  всяком  случае,  мы  сели.  За  это  я  могу
поручиться, если не могу поручиться ни за что другое.



   Глава VII

   - Я лишился прелестной невесты, превосходного общественного положения и
богатого дохода, - начал мистер Годфри, - и покорился  этому  без  борьбы.
Что может быть причиною такого необыкновенного поведения? Мой  драгоценный
друг, причины нет.
   - Причины нет? - повторила я.
   - Позвольте мне, дорогая мисс Клак, привести вам для сравнения в пример
ребенка, - продолжал он. - Ребенок избирает  какую-нибудь  линию  в  своих
поступках всегда непосредственно. Вы  удивлены  этим  и  пытаетесь  узнать
причину. Бедняжка неспособен объяснить вам эту причину.  Вы  можете  точно
так же спросить траву, почему она растет, и птиц,  почему  они  поют.  Так
вот, в данном случае я похож на милого ребенка, на траву, на  птиц.  Я  не
знаю, почему я сделал предложение мисс  Вериндер.  Я  не  знаю,  почему  я
постыдно пренебрег моими милыми дамами. Я по знаю, как мог я  отречься  от
комитета материнского  попечительства.  Вы  говорите  ребенку:  почему  ты
капризничаешь? А этот ангелочек засунет  палец  в  рот  и  сам  не  знает.
Совершенно так, как со мною, мисс Клак! Я не могу признаться в этом никому
другому. Но я чувствую себя обязанным признаться вам.
   Я начала приходить в себя. Мне предлагалось разобраться в  нравственной
проблеме. Меня  глубоко  интересуют  нравственные  проблемы,  и  думаю,  я
довольно искусно их разрешаю.
   - Лучший из друзей, изощрите ваш разум и помогите мне, - продолжал  он.
- Скажите мне, почему  настало  время,  когда  мои  матримониальные  планы
кажутся мне чем-то вроде сна. Почему мне вдруг пришло в  голову,  что  мое
истинное счастье в том, чтобы  помогать  моим  милым  дамам  в  исполнении
скромных, полезных дел и чтобы произносить  немногие  убедительные  слова,
когда меня вызывает председатель? На что мне общественное положение? Оно у
меня и без того есть. На что мне доход? Я и так  могу  заплатить  за  свой
насущный хлеб, за свою миленькую квартирку и за два фрака в  год.  На  что
мне мисс Вериндер? Она призналась мне собственными устами (это между нами,
милая мисс Клак), что любит другого  человека  и  выходит  за  меня  замуж
только для того, чтобы скорее выбросить этого человека  из  головы.  Какой
ужасный союз! О боже мой! Какой ужасный союз! Вот о чем я размышлял,  мисс
Клак, когда узнал, что и она также передумала и предложила мне взять  свое
слово обратно. Я почувствовал (в этом не может быть ни малейшего сомнения)
чрезвычайное облегчение. Месяц назад я с восторгом прижимал  ее  к  груди.
Час тому назад радость, когда я узнал, что никогда более не  прижму  ее  к
груди, опьянила меня, как крепкий  напиток.  Это  кажется  невозможным,  -
этого как будто не может быть. А между тем это факты,  как  я  имел  честь
сообщить вам, когда мы с вами сели на эти два стула. Я лишился  прелестной
невесты, прекрасного дохода и покорился этому без борьбы.  Как  вы  можете
это объяснить, милый друг? Самому мне объяснение недоступно, оно выше моих
сил.
   Его великолепная голова опустилась на грудь, и он с отчаянием отказался
от разрешения нравственной проблемы.
   Я была глубоко тронута. Болезнь стала для меня ясна, как день.  Все  мы
по опыту знаем, что люди с  высокими  способностями  часто  опускаются  до
уровня самых ограниченных людей, окружающих их. Без сомнения, цель мудрого
провидения заключается в том, чтобы напомнить великим мира сего, что и они
смертны и что власть, давшая им их величие,  может  также  и  отнять  его.
Теперь, как мне кажется, читателю легко различить  в  печальных  поступках
милого мистера Годфри, - которых я была невидимой свидетельницей,  -  одно
из таких полезных унижений.
   Я изложила ему свой взгляд в немногих простых и сестринских словах.  На
его радость приятно было смотреть. Он прижимал к губам по