м
ключ в руки, а потом я вам скажу слова два.
   - Очень хорошо, сэр. Пусть глаза мои отдохнут немножко, а потом я опять
буду продолжать. А пока, мистер Фрэнклин, не желаю  торопить  вас,  но  не
намекнете ли вы мне хоть словом, нашли ли выход из этой ужасной путаницы?
   - Я поеду в Лондон, - сказал я, - посоветоваться  с  мистером  Бреффом.
Если он не сможет мне помочь...
   - Да, сэр?
   - И если сыщик не захочет оставить своего уединения в Доркинге...
   - Не захочет, мистер Фрэнклин.
   - Тогда, Беттередж, - насколько я  вижу  теперь,  -  все  мои  средства
исчерпаны. Кроме мистера Бреффа и сыщика, я не знаю ни одной  живой  души,
которая могла бы быть хоть сколько-нибудь полезна для меня.
   Едва эти слова сорвались с моих губ,  как  кто-то  постучался  в  двери
комнаты. На лице Беттереджа выразились  и  удивление  и  досада,  что  нам
помешали.
   - Войдите, - крикнул он с раздражением, - кто бы вы ни были.
   Дверь  отворилась,  и  спокойно  вошел  человек   самой   замечательной
наружности, какую я когда-либо видел. Судя по его фигуре и  движениям,  он
был еще молод. Лицом же он казался старше Беттереджа. Цвет  лица  его  был
смуглый, как у цыгана, худые щеки глубоко впали, и скулы резко выдавались.
Нос был тонкого очертания и формы, часто встречающейся у  древних  народов
Востока и так редко попадающейся среди более молодых народов  Запада.  Лоб
был высокий. Морщин и складок на лице было бесчисленное  множество.  И  на
этом странном лице - глаза, еще более странные, нежнейшего  карего  цвета;
задумчивые и печальные, глубоко  запавшие,  -  они  смотрели  на  вас  (по
крайней мере,  так  было  со  мною)  и  приковывали  ваше  внимание  силою
собственной воли. Прибавьте к  этому  шапку  густых,  коротко  остриженных
волос, которые по какой-то прихоти природы  лишились  своего  цвета  самым
удивительным и причудливым образом. Сверху, на макушке они  еще  сохранили
свой природный густой черный цвет. С обеих же сторон головы, без малейшего
постепенного перехода к середине, который уменьшил бы силу необыкновенного
контраста, они были совершенно белы. Граница между этими двумя цветами  не
была ровной. В одном месте белые волосы переходили в черные,  а  в  другом
черные - в белые. Я смотрел на этого человека с  любопытством,  которое  -
стыдно сказать - совершенно не мог обуздать. Его мягкие карие глаза кротко
взглянули на меня, и он ответил на мою невольную грубость (я вытаращил  на
него  глаза)  извинением,  которого,  по  моему  убеждению,  я  совсем  не
заслужил.
   - Извините, - сказал он, - я не знал, что мистер Беттередж занят.
   Он вынул из кармана бумажку и подал ее Беттереджу.
   - Список на будущую неделю, - произнес он.
   Глаза его опять устремились на меня, и он вышел из комнаты Так же тихо,
как вошел.
   - Кто это? - спросил я.
   - Помощник  мистера  Канди,  -  ответил  Беттередж.  -  Кстати,  мистер
Фрэнклин, вы с огорчением узнаете, что маленький доктор не выздоровел  еще
от болезни, которую он схватил, возвращаясь домой с обеда в день  рождения
мисс Рэчель. Чувствует он  себя  довольно  хорошо,  но  потерял  память  в
горячке, и с тех пор она почти к нему не возвращалась. Весь труд падает на
его помощника. Практика у него сильно сократилась, остались  одни  бедные.
Они  ведь  не  могут  выбирать.  Они  должны  примириться  и  с  человеком
пеговолосым и загорелым по-цыгански, иначе вовсе останутся без врача.
   - Вы, кажется, не любите его, Беттередж?
   - Никто его не любит, сэр.
   - Почему же он так непопулярен?
   - Сама его наружность против него. Потом, ходят слухи, что мистер Канди
взял его с весьма сомнительной репутацией. Никому неизвестно,  откуда  он.
Здесь нет у него ни одного приятеля. Как же можете вы ожидать, сэр,  чтобы
после всего этого его кто-нибудь любил?
   - Разумеется, никак нельзя ожидать. Могу я спросить, что ему нужно было
от вас, когда он отдавал вам эту бумажку?
   - Он принес мне список больных, сэр,  которым  требуется  вино.  Миледи
всегда раздавала хороший портвейн и херес бедным больным,  и  мисс  Рэчель
желает продолжать этот обычай. Времена переменились! Времена переменились!
Помню, как мистер Канди сам приносил этот список моей  госпоже.  А  теперь
помощник мистера Канди приносит этот список - мне. Я дочитаю письмо,  если
вы позволите, сэр, - сказал Беттередж, опять  придвигая  к  себе  исповедь
Розанны Спирман. - Невесело читать, уверяю вас. Но все-таки это  отвлекает
меня от моих печальных мыслей о прошлом.
   Он надел очки и мрачно покачал головой:
   - Есть здравый смысл, сэр, в нашем поведении, когда  мы  появляемся  на
свет божий. Каждый из нас более или менее сопротивляется этому  появлению.
И мы совершенно правы в этом, все до одного.
   Помощник мистера Канди произвел на меня такое сильное впечатление,  что
я не мог немедленно прогнать его из своих мыслей. Я  пропустил  мимо  ушей
последнее философское изречение Беттереджа и вернулся к  вопросу  о  пегом
человеке.
   - Как его зовут? - спросил я.
   - У него  пребезобразное  имя,  -  угрюмо  ответил  Беттередж:  -  Эзра
Дженнингс.



   Глава V

   Сообщив мне имя помощника мистера Канди, Беттередж, по-видимому, решил,
что он потратил достаточно времени на такой  ничтожный  предмет,  и  снова
принялся за письмо Розанны Спирман.
   Я сидел у  окна,  ожидая,  пока  он  кончит.  Мало-помалу  впечатление,
произведенное Эзрой Дженнингсом на меня (хотя в том положении, в каком был
я,  казалось  совершенно  непонятным,  чтобы   какое-нибудь   человеческое
существо могло произвести на  меня  какое  бы  то  ни  было  впечатление),
изгладилось из души моей. Мысли мои вернулись в прежнюю колею. Я  еще  раз
перебрал в голове тот план, который наконец  составил  для  будущих  своих
действий.
   Вернуться в Лондон в этот же день,  рассказать  все  мистеру  Бреффу  и
наконец - "то было всего важнее - добиться (все равно какими  способами  и
ценой каких жертв) личного свидания с Рэчель, - вот каков  был  мой  план,
насколько я был способен составить его в то время. Оставался  еще  час  до
отправления поезда; оставалась слабая надежда, что Беттередж может найти в
непрочитанной еще части письма Розаны Спирман что-нибудь, что полезно  мне
было бы знать, прежде чем я оставлю дом, в котором пропал алмаз. Этого я и
дожидался теперь.
   Письмо заканчивалось в следующих выражениях:
   "Вам не надо сердиться на меня, мистер Фрэнклин, даже если я  чуть-чуть
поторжествовала, узнав, что держу в руках всю вашу будущность.  Тревога  и
опасения скоро опять вернулись ко мне. Зная мнение сыщика Каффа о  пропаже
алмаза, можно было предположить, что он начнет с осмотра  нашего  белья  и
одежды. В комнате моей не было места, - в целом  доме  не  было  места,  -
которое, по моему мнению, укрылось бы от обыска. Как спрятать вашу  ночную
рубашку, чтобы сыщик Кафф не смог ее найти, и как сделать это, не теряя ни
минуты драгоценного времени? Нелегко было ответить на такие  вопросы.  Моя
нерешительность кончилась тем, что  я  придумала  способ,  который,  может
быть, заставит вас посмеяться. Я разделась и надела вашу ночную рубашку на
себя. Вы носили ее - и на минуту я почувствовала  удовольствие,  надев  ее
после вас.
   Новое известие, дошедшее до нас в людской, показало, что я не  опоздала
ни на минуту, надев на себя вашу ночную рубашку. Сыщик Кафф пожелал видеть
книгу, в которой записывалось грязное белье.
   Я отнесла эту книгу в гостиную миледи. Мы с сыщиком встречались не  раз
в прежнее время. Я была уверена, что он узнает меня, - и не была уверена в
том, как он поступит, когда увидит, что я служу в доме, где пропала ценная
вещь. Я почувствовала, что в таком состоянии для  меня  будет  облегчением
сразу встретиться с ним и узнать тотчас самое худшее.
   Когда я подала ему книгу, он посмотрел на меня, как будто был  со  мной
совершенно незнаком, и особенно вежливо поблагодарил меня  за  то,  что  я
принесла ее. Я подумала, что и то и другое - дурной знак. Неизвестно,  что
он мог сказать обо мне за спиной;  неизвестно,  как  скоро  могла  я  быть
обыскана и очутиться в тюрьме по  подозрению.  В  это  время  пришла  пора
вашего возвращения с железной дороги, куда  вы  ездили  провожать  мистера
Годфри Эбльуайта, и я пошла в нашу любимую аллею в  кустарнике,  дождаться
нового случая поговорить с вами - последнего случая, как  я  предполагала,
который еще мог представиться мне.
   Вы не явились, и, что было еще хуже,  мистер  Беттередж  и  сыщик  Кафф
прошли мимо места, где я пряталась, - и сыщик увидел меня.
   После этого мне ничего не оставалось, как вернуться на  свое  место,  к
своей работе, пока со мной не случились еще  новые  беды.  В  тот  момент,
когда я пересекала тропинку, вы возвращались с вокзала.  Вы  шли  прямо  к
кустарнику. Когда вы увидели меня, - я уверена, сэр, что вы меня  увидели,
- вы вдруг повернули от меня в другую сторону, словно  от  зачумленной,  и
вошли в дом.
   Я пробралась домой по черной лестнице. В те часы прачечная была пустая,
и я оставалась там одна. Я уже вам говорила,  какие  мысли  Зыбучие  пески
вызвали во мне. Эти мысли вернулись ко мне опять. Я спрашивала  себя,  что
будет  труднее  сделать,  если  дела  пойдут  таким   образом:   перенести
равнодушие мистера Фрэнклина Блэка или прыгнуть в Зыбучие пески и положить
этим конец всему?
   Бесполезно было бы требовать от меня объяснения моего  поведения  в  то
время. Я прилагаю все силы, и сама не могу понять его.
   Почему я не остановила вас, когда вы отвернулись от меня таким жестоким
образом? Почему не закричала:  "Мистер  Фрэнклин,  я  должна  сказать  вам
кое-что, касающееся вас самих, и вы должны выслушать и выслушаете меня. Вы
в моих руках, я держу вас в своей власти, как говорится. Мало того, я имею
средства (если бы я только могла заставить вас поверить мне) быть полезной
вам в будущем. Разумеется, я никак не предполагала,  что  вы,  джентльмен,
украли алмаз только ради одного удовольствия украсть  его.  Нет,  Пенелопа
слышала, как мисс Рэчель, а я слышала, как  мистер  Беттередж  говорили  о
вашей расточительности и о ваших долгах. Для меня было ясно, что вы  взяли
алмаз для того, чтобы продать его или заложить и, таким  образом,  достать
деньги, которые были вам нужны. Ну, я могла бы назвать вам одного человека
в Лондоне, который дал бы вам взаймы большую сумму под залог этой  вещи  и
не задал бы вам нескромных вопросов.
   Почему я не заговорила с вами! Почему я не заговорила с вами!
   Первый, кто нашел меня в пустой прачечной, была Пенелопа. Она давно уже
знала мою тайну и делала все возможное, чтобы образумить меня, - и  делала
это ласково.
   - Ах, - сказала она, - я знаю, почему вы сидите здесь  одна-одинешенька
и сокрушаетесь. Лучшее, что могло бы случиться для вас, Розанна, это  если
бы мистер Фрэнклин уехал отсюда... Я думаю,  что  он  скоро  должен  будет
оставить наш дом.
   Мысль о возможном вашем отъезде еще ни разу не приходила мне в  голову.
Я не в силах была говорить с Пенелопой. Я могла только смотреть на нее.
   - Я только что  ушла  от  мисс  Рэчель,  -  продолжала  Пенелопа,  -  и
порядочно-таки помучилась из-за ее капризов.  Она  говорит,  что  дома  ей
невыносимо  оставаться,  пока  тут  полицейский;  она  решила  сегодня  же
переговорить с миледи и завтра перебраться к тетушке  Эбльуайт.  Если  она
это сделает, мистер Фрэнклин тотчас найдет причину для отъезда, поверьте!
   Ко мне вернулась способность говорить, когда я услышала эти слова.
   - Вы хотите сказать, что мистер Фрэнклин уедет с нею? - спросила я.
   - Очень охотно уехал бы, если бы она позволила ему, но она не позволит.
Ему тоже досталось от ее капризов; он тоже у нее в  немилости,  между  тем
как он сделал все, чтобы помочь  ей,  бедняжка!  Нет,  нет!  Если  они  не
помирятся до завтрашнего дня, вы увидите, что мисс  Рэчель  уедет  в  одну
сторону, а мистер Фрэнклин в другую. Куда он отправится, не могу  сказать.
Но он не останется здесь, Розанна, после отъезда мисс Рэчель.
   Мне удалось скрыть отчаяние, которое я почувствовала при мысли о  вашем
отъезде. Сказать правду, я увидела проблеск надежды для себя  в  том,  что
между вами и мисс Рэчель случилось серьезное недоразумение.
   - Вы не знаете, - спросила я, - из-за чего они поссорились?
   - Виною всему мисс  Рэчель,  -  сказала  Пенелопа,  -  и,  сколько  мне
известно, это только капризы мисс Рэчель и больше  ничего.  Неприятно  мне
огорчать вас, Розанна, но  не  увлекайтесь  мыслью,  что  мистер  Фрэнклин
поссорится с нею. Он слишком любит ее для этого!
   Едва она  произнесла  эти  жестокие  слова,  как  к  нам  вошел  мистер
Беттередж. Все слуги должны были сойти в нижнюю залу. А оттуда  мы  должны
были  по  очереди,  одна  за  другой,  отправляться  в   комнату   мистера
Беттереджа, где нас будет допрашивать сыщик Кафф.
   Очередь моя наступила после допроса горничной миледи и первой служанки.
Расспросы сыщика Каффа - хотя он их очень  искусно  маскировал,  -  вскоре
показали мне, что эти две женщины (первые враги мои в доме)  подсматривали
у моих дверей в четверг после полудня  и  в  тот  же  четверг  ночью.  Они
достаточно наговорили сыщику, чтобы открыть ему часть истины. Он знал, что
я тайно сшила ночную рубашку, но ошибочно думал, что рубашка,  запачканная
краской, принадлежит мне. Из того, что он мне сказал, явствовало еще одно,
хотя я это и не совсем поняла. Он, разумеется, подозревал, что я  замешана
в пропаже алмаза. Но в то же время он показал мне - но без умысла,  как  я
полагаю, - что не на мне лежит главная ответственность за пропажу  алмаза.
Он, кажется, думал, что я  действовала  по  приказанию  какого-то  другого
лица. Кто это  другое  лицо,  я  так  и  не  могла  догадаться  тогда,  не
догадываюсь и теперь.
   Одно было несомненно, что сыщик Кафф вовсе не  подозревает  истины.  Вы
были в безопасности до тех пор, пока по будет найдена ваша ночная рубашка,
- но ни минуты больше.
   Я решила спрятать рубашку и выбрала место, известное мне лучше  других,
- Зыбучие пески.
   Как только допросы закончились, я сослалась на первый же пришедший  мне
в голову предлог и выпросила позволение пойти подышать свежим воздухом.  Я
отправилась прямо в Коббс-Голл, в коттедж мистера  Йолланда.  Его  жена  и
дочь были моими друзьями. Не подумайте, что я доверила им вашу тайну; я не
доверила ее никому. Я только хотела написать вам это письмо и снять с себя
в безопасном месте ночную рубашку. Так как меня подозревали,  я  не  могла
сделать ни того, ни другого в нашем доме.
   Теперь я почти дописала  мое  длинное  письмо,  одна,  в  спальне  Люси
Йолланд. Когда оно будет копчено, я сойду вниз, свернув рубашку и  спрятав
ее под  плащ.  Я  найду  между  старыми  вещами  в  кухне  миссис  Йолланд
какой-нибудь ящичек, чтоб сохранить рубашку целой и сухой в моем  тайнике.
А потом пойду к Зыбучим пескам - не бойтесь, следы моих шагов  не  выдадут
меня - и спрячу вашу ночную рубашку в песке, где ни  одна  живая  душа  не
найдет ее, если я сама не открою этой тайны.
   А когда это будет сделано, что тогда?
   Тогда,  мистер  Фрэнклин,  у  меня  будет  двойное  основание  еще  раз
попытаться сказать вам слова,  которых  не  смогла  сказать  до  сих  пор.
Во-первых, мне необходимо поговорить с вами до вашего отъезда, а не  то  я
навсегда потеряю эту возможность. Во-вторых,  меня  успокаивает  сознание,
что если слова мои и рассердят вас, то  ночная  рубашка  будет  смягчающим
обстоятельством. Если  же  эти  основания  не  дадут  мне  силы  выдержать
холодность, которая до сих пор угнетала меня (я говорю о вашей  холодности
со мною), то скоро придет конец и моим усилиям и моей жизни.
   Да. Если я не смогу воспользоваться первым представившимся мне случаем,
если вы своей холодностью опять  отпугнете  меня,  я  прощусь  со  светом,
отказавшим мне в счастье, которое он дает  другим.  Я  прощусь  с  жизнью,
которую ничто; кроме вашей доброты, не может сделать для меня приятною. Не
осуждайте себя, сэр, если это кончится таким образом. Но постарайтесь хоть
немного пожалеть меня! Я позабочусь, чтобы вы узнали о том, что я  сделала
для вас, когда уже не буду в состоянии сказать вам об этом  сама.  Скажете
ли вы тогда что-нибудь ласковое обо мне тем же самым кротким тоном,  каким
вы говорите с мисс Рэчель? Если вы это сделаете и если существуют духи,  я
верю, что мой дух это услышит и обрадуется.
   Пора кончать письмо. Я довела себя до слез. Как же  я  найду  дорогу  к
тайнику, если дам ненужным слезам ослеплять мне глаза?
   Кроме того, зачем смотреть мрачно на вещи? Почему не  верить,  что  все
еще может кончиться хорошо? Я могу найти вас в хорошем  расположении  духа
сегодня, а если нет, мне, быть может, это удастся завтра утром. Мое бедное
безобразное лицо не похорошеет от горя -  ведь  нет?  Почем  знать,  может
быть, я писала все эти скучные, длинные страницы попусту? Я положу их  для
безопасности (не надо упоминать сейчас о другой причине) в тайник вместе с
ночной рубашкой. Трудно мне было, очень трудно писать вам это  письмо.  О,
если бы мы могли понять друг друга, с какою радостью разорвала бы я его!
   Остаюсь, сэр, преданно вас  любящая  и  скромная  слуга  ваша,  Розанна
Спирман".
   Беттередж молча дочитал письмо. Старательно  вложил  его  в  конверт  и
задумался, опустив голову и потупив глаза в землю.
   - Беттередж, - сказал я, - нет ли в конце письма какого-нибудь  намека,
который мог бы нам помочь?
   Он поднял глаза медленно и с тяжелым вздохом.
   - Тут нет ничего, что могло бы помочь вам, мистер Фрэнклин,  -  ответил
он, - послушайтесь моего совета и не вынимайте этого письма из конверта до
тех пор, пока ваши теперешние заботы не  прекратятся.  Оно  очень  огорчит
вас, когда бы вы ни прочитали его. Не читайте его теперь.



   Глава VI

   Я отправился пешком на станцию. Излишне говорить, что меня  сопровождал
Габриэль Беттередж. Письмо находилось у меня в кармане, а  ночная  рубашка
была спрятана в дорожную сумку, - для того чтобы  показать  то  и  другое,
прежде чем сомкнуть глаза в эту ночь, мистеру Бреффу.
   Мы молча вышли из дома. В первый раз, с тех пор как я его знаю,  старик
Беттередж не знал, о чем со мной говорить. Но так как с  своей  стороны  я
должен был сказать ему что-нибудь, я сам начал  разговор,  как  только  мы
вышли из ворот парка.
   - Прежде чем уехать в Лондон, - начал я, - хочу задать вам два вопроса.
Они имеют отношение ко мне самому и, думаю, несколько удивят вас.
   - Если только они выбьют из головы моей  письмо  этой  бедной  девушки,
мистер Фрэнклин, пусть делают со мною все, что только  хотят.  Пожалуйста,
удивите меня, сэр, как можно скорее.
   - Первый вопрос, Беттередж, вот какой: не был ли я пьян вечером в  день
рождения Рэчель?
   - Пьяны? Вы? - воскликнул старик. - Напротив, это как раз  ваш  большой
недостаток, мистер Фрэнклин, что вы пьете только за обедом, а уж  потом  -
ни капельки!
   - Но день рождения - день особенный. Я мог  изменить  своим  постоянным
привычкам именно в этот вечер.
   Беттередж с минуту раздумывал.
   - Вы изменили своим привычкам, сэр, и я скажу вам,  каким  образом.  Вы
казались ужасно нездоровым, и мы уговорили  вас  выпить  несколько  капель
виски с водой, чтобы подбодрить вас немножко.
   - Я не привык к виски с водою. Очень может быть...
   - Погодите, мистер Фрэнклин. Я знал, что вы не привыкли,  и  налил  вам
полрюмки нашего пятидесятилетнего старого коньяку и - стыд и срам  мне!  -
развел этот благородный напиток целым стаканом холодной воды.  Ребенок  не
мог бы опьянеть от этого, а тем более взрослый человек!
   Я знал, что  могу  положиться  на  его  память  в  делах  такого  рода.
Следовательно,  предположить,  что  я  мог  быть  пьян,  было   решительно
невозможно. Я перешел ко второму вопросу.
   - До моей поездки за границу, Беттередж, вы наблюдали меня, когда я был
ребенком. Скажите мне прямо, не было  ли  чего-нибу