не помочь.  Постарайтесь  успокоиться.  Сядьте  и
выслушайте, что я вам скажу. Вы опять начали курить, я сам это видел.  Как
давно вы начали?
   - Около года.
   - Вы курите сейчас больше или меньше прежнего?
   - Больше.
   - Бросите ли вы опять эту привычку? Внезапно, заметьте, как вы  бросили
тогда?
   Я смутно начал понимать его цель.
   - Брошу с этой же минуты, - ответил я.
   - Если последствия будут такие же, как в июне прошлого года,  -  сказал
Эзра Дженнингс, - если вы опять будете страдать так, как страдали тогда от
бессонницы, мы сделаем первый шаг. Мы опять доведем вас до  того  нервного
состояния, в каком вы находились в ночь после дня рождения. Если мы сможем
восстановить, хотя бы приблизительно, домашние обстоятельства,  окружавшие
вас тогда, если мы сможем опять занять ваши мысли различными вопросами  по
поводу алмаза, которые прежде волновали их, мы поставим  вас  физически  и
морально так близко, как только возможно, в то самое положение, в каком вы
приняли опиум в прошлом году. И в этом  случае  мы  можем  надеяться,  что
повторение  приема  опиума  поведет  в  большей  или  меньшей  степени   к
повторению результата приема. Вот мое предложение, выраженное в нескольких
словах. Вы теперь увидите, какие причины заставляют меня сделать его.
   Он повернулся к книге, лежавшей возле него, и раскрыл ее на том  месте,
которое было заложено бумажкой.
   - Не думайте, что я намерен докучать вам лекцией о физиологии, - сказал
он. - Я считаю своим долгом доказать, что прошу вас испробовать этот  опыт
не для того только, чтобы оправдать теорию моего собственного изобретения.
Узаконенные принципы и призванные  авторитеты  оправдывают  принятое  мною
воззрение. Удостойте меня своим  вниманием  минут  на  пять,  и  я  берусь
показать вам, что наука одобряет мое предложение, каким бы странным оно ни
казалось. Вот, во-первых, физиологический принцип, по которому я действую,
изложенный самим доктором Карпентером. Прочтите лично.
   Он подал мне бумажку, лежавшую  как  закладка  в  книге.  На  ней  были
написаны следующие строки:
   "Есть много  оснований  думать,  что  каждое  чувственное  впечатление,
однажды воспринятое сознанием, записывается, так сказать, в нашем мозгу  и
может быть воспроизведено впоследствии, хотя бы  мы  не  сознавали  его  в
течение данного периода".
   - Пока все ясно, не так ли? - спросил Эзра Дженнингс.
   - Совершенно ясно.
   Он придвинул ко мне через  стол  открытую  книгу  и  указал  на  место,
отмеченное карандашом.
   - Прочтите это описание, - сказал  он,  -  имеющее,  как  мне  кажется,
прямое отношение  к  вашему  положению  и  к  тому  опыту,  на  который  я
уговариваю вас решиться. Заметьте, мистер Блэк, прежде чем начнете читать,
что я ссылаюсь на одного из  величайших  английских  физиологов.  Книга  в
ваших руках, - это "Физиология человека" доктора Эллиотсона, а случай,  на
который ссылается доктор, основан на известном авторитете мистера Комба.
   Место, на которое он указывал, было описано в следующих выражениях:
   "Доктор Абль сообщил мне, - говорит мистер Комб, - об одном  ирландском
носильщике, который в трезвом виде забывал, что он  делал  в  пьяном,  но,
напившись, вспоминал о поступках, сделанных в пьяном виде. Однажды, будучи
пьян, он потерял довольно ценный сверток и в трезвые минуты  не  мог  дать
никаких объяснений. В следующий раз, когда он напился,  он  вспомнил,  что
оставил сверток в одном доме, и так как на нем не было  адреса,  то  он  и
оставался там в целости, и носильщик получил его, когда сходил за ним".
   - Снова все ясно? - спросил Эзра Дженнингс.
   - Как нельзя более ясно.
   Он положил бумажку на прежнее место и закрыл книгу.
   - Удостоверились вы теперь, что я говорил, опираясь  на  авторитеты?  -
спросил он. - Если нет, мне остается только обратиться к  этим  полкам,  а
вам прочесть места, на которые я вам укажу.
   - Я вполне удовлетворен и не буду больше читать.
   - В таком случае мы можем вернуться к вашим  личным  интересам  в  этом
деле.  Я  обязан  сказать  вам,  что  против  этого  опыта  можно  кое-что
возразить. Если бы мы могли в этом году  воспроизвести  точь-в-точь  такие
условия, какие существовали в прошлом,  то,  несомненно,  мы  достигли  бы
точно такого же результата.  Но  это  просто  невозможно.  Мы  можем  лишь
надеяться приблизиться к этим условиям, и если мы не  сумеем  вернуть  вас
как можно ближе к прошлому, опыт наш  не  удастся.  Если  сумеем,  -  а  я
надеюсь на успех, - мы сможем, по крайней мере, увидеть  повторение  всего
сделанного вами в ночь после дня рождения мисс  Рэчель,  -  и  это  должно
будет убедить всякого здравомыслящего человека в том, что вы  невиновны  в
похищении алмаза. Я полагаю, мистер Блэк, что рассмотрел теперь вопрос  со
всех сторон так справедливо, как только  мог,  в  границах,  установленных
мною самим. Если для вас что-нибудь неясно, скажите мне,  и  я  постараюсь
вам это разъяснить.
   - Все, что вы объяснили мне, - сказал  я,  -  я  понял  прекрасно.  Но,
признаюсь, я в недоумении относительно  одного  пункта,  который  мне  еще
неясен.
   - Какой пункт?
   - Я не понимаю, как действовал опиум на меня. Я не понимаю, как я шел с
лестницы и по коридорам, отворял и затворял ящики в шкалу и опять вернулся
в свою комнату. Все это поступки активные. Я думал,  что  действие  опиума
приводит сначала в отупение, а потом нагоняет сон!
   - Всеобщее заблуждение относительно опиума, мистер Блэк! В эту минуту я
изощряю свой ум под влиянием дозы лауданума, которая в десять раз  больше,
чем данная вам мистером Канди. Но не полагайтесь на мой авторитет  даже  в
таком  вопросе,  который  проверен  моим  личным   опытом.   Я   предвидел
возражение, высказанное вами, и опять  заручился  свидетельством,  которое
будет иметь вес и в ваших глазах и в глазах ваших друзей.
   Он подал мне вторую из двух книг, лежавших возле него на столе.
   - Вот, - сказал он, - знаменитые "Признания  англичанина,  принимавшего
опиум". Возьмите с собой эту книгу и  прочтите  ее.  В  месте,  отмеченном
мною, вы найдете, что когда де Квинси принимал огромную  дозу  опиума,  он
или отправлялся в оперу наслаждаться музыкой,  или  бродил  по  лондонским
рынкам в субботу вечером и с интересом наблюдал старания  бедняков  добыть
себе воскресный обед. Таким образом, этот  человек  активно  действовал  и
переходил с места на место под влиянием опиума.
   - Вы мне ответили, - сказал я, - но не совсем: вы еще не разъяснили мне
действия, производимого опиумом на меня.
   - Я  постараюсь  ответить  вам  в  нескольких  словах,  -  сказал  Эзра
Дженнингс. - Действие опиума бывает в большинстве случаев двояким: сначала
возбуждающим,  потом  успокаивающим.  При  возбуждающем   действии   самые
последние и наиболее яркие впечатления, оставленные  в  вашей  душе,  -  а
именно   впечатления,   относившиеся   к   алмазу,   -    наверное,    при
болезненно-чувствительном нервном состоянии вашем, оставили глубокий  след
у вас в мозгу и подчинили себе ваш рассудок и вашу волю подобно тому,  как
подчиняет себе ваш рассудок и вашу волю обыкновенный сои. Мало-помалу  под
этим влиянием все беспокойство об  алмазе,  которое  вы  могли  испытывать
днем,  должно  было  перейти  из  состояния  неизвестности   в   состояние
уверенности, должно было побудить вас к  практическому  намерению  уберечь
алмаз, направить ваши шаги с этой целью в ту комнату, в которую вы  вошли,
и руководить вашей рукой до тех пор, пока вы не нашли в шкапчике тот ящик,
в котором лежал камень. Вы сделали все в состоянии  опьянения  от  опиума.
Позднее,  когда  успокаивающее  действие  начало   преодолевать   действие
возбуждающее, вы постепенно становились все более вялым и наконец впали  в
оцепенение. За этим последовал глубокий сон. Когда настало утро и действие
опиума  окончилось,  вы   проснулись   в   таком   совершенном   неведении
относительно того, что делали ночью, как будто свалились с луны.  Ясно  ли
вам все это?
   - До такой степени ясно, - ответил я, -  что  я  желаю,  чтобы  вы  шли
далее. Вы показали мне, как я вошел в комнату и как взял  алмаз.  Но  мисс
Вериндер видела, как я снова вышел из комнаты с алмазом в руке. Можете  вы
проследить за моими поступками с этой минуты? Можете  вы  угадать,  что  я
сделал потом?
   - Я перехожу именно к этому пункту,  -  ответил  он.  -  Это  для  меня
вопрос, не будет ли опыт, предлагаемый мною, не только  способом  доказать
вашу невиновность, по также и способом найти  пропавший  алмаз.  Когда  вы
вышли из гостиной мисс Вериндер с алмазом в руке, вы, по всей вероятности,
вернулись в вашу комнату...
   - Да! И что же тогда?
   - Возможно, мистер Блэк, - не смею выразиться определенней, - что  ваша
мысль уберечь алмаз привела  естественным  образом  к  намерению  спрятать
алмаз и что вы спрятали его где-нибудь в своей спальне. В таком  случае  с
вами могло произойти то же, что и  с  ирландским  носильщиком.  Вы,  может
быть, вспомните после второго приема опиума то  место,  куда  вы  спрятали
алмаз под влиянием первой дозы.
   Тут пришла моя очередь дать разъяснение Эзре  Дженнингсу.  Я  остановил
его прежде, чем он успел сказать мне что-либо.
   - Все ваши соображения ни к чему не приведут,  алмаз  находится  в  эту
минуту в Лондоне.
   Он вздрогнул и посмотрел на меня с большим удивлением.
   - В Лондоне? - повторил он. - Как  он  попал  в  Лондон  из  дома  леди
Вериндер?
   - Этого не знает никто.
   - Вы его вынесли своими собственными руками из комнаты  мисс  Вериндер.
Как он был взят от вас?
   - Не имею ни малейшего понятия об этом.
   - Вы видели его, когда проснулись утром?
   - Нет.
   - Был он опять возвращен мисс Вериндер?
   - Нет.
   -  Мистер  Блэк!  Тут  есть  кое-что,  требующее  разъяснения.  Могу  я
спросить, каким образом вам известно, что алмаз находится в эту  минуту  в
Лондоне?
   Я задал тот же вопрос мистеру Бреффу, когда расспрашивал его  о  Лунном
камне по возвращении в Лондон. Отвечая Эзре Дженнингсу, я повторил то, что
сам слышал от стряпчего и что уже известно читателям этих страниц. Он ясно
показал, что недоволен моим ответом.
   - При всем уважении к вам и вашему стряпчему, - сказал он, - я  держусь
выраженного мною мнения. Мне хорошо известно, что основывается оно  только
на предположении. Но простите, если я  напомню  вам,  что  и  ваше  мнение
основано лишь на предположении.
   Взгляд его был совершенно нов для меня. Я ждал с беспокойством, как  он
будет защищать его.
   - Я предполагаю, - продолжал Эзра Дженнингс, - что под влиянием  опиума
вы взяли алмаз, чтобы  спрятать  его  в  безопасном  месте,  под  этим  же
влиянием  вы  могли  спрятать  его  где-нибудь   в   вашей   комнате.   Вы
предполагаете,  что  индусские  заговорщики  не  могли  ошибиться.  Индусы
отправились в  дом  Люкера  за  алмазом,  -  следовательно,  алмаз  должен
находиться у мистера Люкера. Имеете вы  какие-нибудь  доказательства,  что
Лунный камень был отвезен в Лондон? Вы ведь не в силах даже угадать, как и
кто увез его из дома леди Вериндер? Имеете вы улики, что алмаз был заложен
Люкеру? Он уверяет, что никогда не слыхал о Лунном камне, а в расписке его
банкира упоминается только о ценной вещи. Индусы предполагают, что  мистер
Люкер лжет, - и вы опять предполагаете, что индусы правы. Могу  сказать  в
защиту своего мнения только то, что оно возможно. Что же вы, мистер  Блэк,
рассуждая логически или юридически, можете сказать в защиту вашего?
   Сказано  было  резко;  но  нельзя  было  отрицать,  что  сказано   было
справедливо.
   - Признаюсь, вы поколебали меня, - отвечал я. - Вы не против того, чтоб
я написал мистеру Бреффу о том, что вы сказали мне?
   - Наоборот, буду рад, если вы напишете мистеру Бреффу.  Посоветовавшись
с его опытностью, мы, может быть, увидим это дело в новом свете.  Пока  же
вернемся к нашему опыту с опиумом. Решено, что вы бросаете  курить  тотчас
же?
   - Тотчас же.
   -  Это  первый  шаг.  Следующий  шаг  должен  состоять  в  том,   чтобы
воспроизвести,  насколько   возможно   точно,   домашние   обстоятельства,
окружавшие вас в прошлом году.
   Как это можно было сделать? Леди Вериндер умерла. Рэчель и я,  пока  на
мне лежало подозрение в воровстве,  были  разлучены  безвозвратно.  Годфри
Эбльуайт был в отсутствии, путешествовал по континенту. Просто  невозможно
было собрать людей, находившихся в доме, когда я ночевал в нем в последний
раз. Эти возражения не смутили Эзру Дженнингса.  Он  сказал,  что  придает
весьма мало значения тому, чтобы собрать тех же самых людей, так как  было
бы напрасно ожидать, чтобы они заняли то же положение  относительно  меня,
какое занимали тогда. С другой стороны, он считал необходимым  для  успеха
опыта, чтобы я видел те же самые предметы  около  себя,  которые  окружали
меня, когда я в последний раз был в доме.
   - А важнее всего, - прибавил он, - чтобы вы  спали  в  той  комнате,  в
которой спали в ночь после дня рождения, и  меблирована  она  должна  быть
точно таким же образом. Лестницы, коридоры и гостиная мисс Вериндер  также
должны быть восстановлены в том виде, в каком вы  видели  их  в  последний
раз. Решительно необходимо, мистер Блэк, поставить мебель на те же места в
этой части  дома,  откуда,  может  быть,  теперь  ее  вынесли.  Бесполезно
жертвовать вашими сигарами, если мы не получим  позволения  мисс  Вериндер
сделать это.
   - Кто обратится к ней за этим позволением? - спросил я.
   - Нельзя обратиться вам?
   - Об этом не может быть и речи. После того, что  произошло  между  нами
из-за пропажи алмаза, я не могу ни видеться с нею, ни писать ей.
   Эзра Дженнингс умолк и соображал с минуту.
   - Могу  я  задать  вам  деликатный  вопрос?  -  спросил  он.  Я  сделал
утвердительный знак. - Правильно ли я  сужу,  мистер  Блэк,  по  двум-трем
фразам, вырвавшимся у вас, что вы испытывали не совсем обычный  интерес  к
мисс Вериндер в прежнее время?
   - Совершенно правильно.
   - Платили вам за это чувство взаимностью?
   - Платили.
   - Как вы думаете, не заинтересуется ли мисс  Вериндер  опытом,  могущим
доказать вашу невиновность?
   - Я в этом уверен.
   - В таком случае я  сам  напишу  мисс  Вериндер,  если  вы  дадите  мне
позволение.
   - И расскажете ей о предложении, которое сделали мне?
   - Расскажу ей все, что произошло между нами сегодня.
   Излишне  говорить,  что  я  с  жаром  принял  услугу,  которую  он  мне
предлагал.
   - Я еще успею написать с сегодняшней почтой, - сказал он,  взглянув  на
часы. - Не забудьте запереть ваши сигары, когда вернетесь в  гостиницу!  Я
зайду завтра утром и услышу, как вы провели ночь.
   Я встал, чтобы проститься с ним; я старался  выразить  признательность,
которую действительно чувствовал за доброту его. Он тихо пожал мне руку.
   - Помните, что я сказал вам на торфяном болоте, - ответил он. - Если  я
смогу оказать вам эту маленькую услугу, мистер  Блэк,  мне  покажется  это
последним проблеском  солнечного  света,  падающим  на  вечер  длинного  и
сумрачного дня.
   Мы расстались. Это было пятнадцатого июня. События  последующих  десяти
дней (каждое из них более или менее относится к опыту,  в  котором  я  был
пассивным участником) записаны,  слово  в  слово,  как  они  случились,  в
дневнике помощника мистера Канди. На  его  страницах  ничто  не  утаено  и
ничего не забыто. Пусть Эзра Дженнингс расскажет, как был  сделан  опыт  с
опиумом и чем он кончился.



   Четвертый рассказ, выписанный из дневника Эзры Дженнингса

   Июня 15. - Хотя меня прерывали мои больные и моя боль, я кончил  письмо
мисс Вериндер вовремя, к сегодняшней почте. Мне не  удалось  написать  так
коротко, как я того желал бы. Но  мне  кажется,  я  написал  ясно.  Письмо
предоставляет ей совершенную свободу решить так, как  пожелает  она  сама.
Если она согласится помочь опыту, она  согласится  добровольно,  а  не  из
милости к мистеру Фрэнклину Блэку или ко мне.

   Июня 16. - Встал поздно после ужасной ночи; действие вчерашнего  опиума
преследовало меня страшными снами. То я кружился в пустом пространстве и с
призраками умерших друзей и врагов, то любимое лицо, которое я никогда  не
увижу,  вставало  над  моей  постелью,  фосфоресцируя  в   черноте   ночи,
гримасничая и усмехаясь мне. Легкое возвращение  прежней  боли  в  обычное
время, рано утром, было даже приятно  мне,  как  перемена.  Оно  разогнало
видения - и поэтому было терпимо.
   После дурно проведенной ночи я поздно встал и опоздал поэтому к мистеру
Фрэнклину Блэку. Я нашел его лежащим на диване, он пил виски с водой и  ел
печенье.
   - Я начинаю так хорошо, как только вы можете пожелать, - сказал  он,  -
несчастная, беспокойная ночь; полное отсутствие  аппетита  сегодня  утром.
Точь-в-точь так, как случилось в прошлом году, когда я бросил курить.  Чем
скорее я буду готов для второго приема опиума, тем будет мне приятнее.
   - Вы получите его так скоро, как только возможно, - ответил я. - А пока
мы должны всеми силами беречь ваше здоровье.
   Я покинул мистера Блэка  для  своих  больных,  чувствуя  себя  лучше  и
счастливее после этого краткого свидания с ним.
   В чем тайна привлекательности для меня этого человека? Или  это  только
значит, что я чувствую разницу между чистосердечным, ласковым  обращением,
с каким он допустил меня познакомиться с ним, и безжалостным отвращением и
недоверием,  с  какими  встречают  меня  другие  люди?  Или  есть  в   нем
действительно  что-то,  отвечающее  стремлению   моему   к   человеческому
сочувствию, - стремлению, пережившему одиночество и гонение многих  лет  и
делающемуся все сильнее и сильнее по мере того,  как  приближается  время,
когда я перестану и чувствовать, и терпеть? Как  бесполезно  задавать  эти
вопросы?! Мистер Блэк воскресил  во  мне  интерес  к  жизни.  Пусть  будет
довольно этого; к чему стараться понять, в чем состоит этот новый интерес?

   Июня 17. - Сегодня утром перед завтраком мистер Канди сообщил мне,  что
уезжает на две недели навестить своего друга на юге  Англии.  Он  дал  мне
много специальных наставлений, бедняга, по поводу больных, как будто  имел
еще большую практику, бывшую у него до болезни.
   Почта принесла мне ответ мисс Вериндер после отъезда мистера Канди.
   Очаровательное письмо! Оно внушило мне самое высокое мнение о ней.  Она
не старается скрыть интереса, который чувствует к нашему предприятию,  она
говорит самым милым образом, что мое  письмо  убедило  ее  в  невиновности
мистера Блэка без малейшей надобности  еще  и  доказывать  это.  Она  даже
упрекает себя - весьма неосновательно, бедняжка! - в том, что не разгадала
в свое время тайны.  Причина  всех  этих  уверений  кроется,  очевидно,  в
великодушном желании  поскорее  загладить  несправедливость,  которую  она
невольно нанесла другому человеку. Ясно, что она не переставала его любить
и во время их отчуждения. Во многих местах ее письма ее  радость,  что  он
заслуживает  быть  любимым,  прорывается  самым  невинным  образом  сквозь
принятые условности, вопреки сдержанности,  какая  требуется  в  письме  к
постороннему лицу. Возможно ли (спрашиваю я себя, читая это восхитительное
письмо), что я единственный из всех людей на свете предназначен  послужить
средством к тому, чтобы опять соединить этих  молодых  людей?  Мое  личное
счастье было растоптано, любовь моя была похищена.  Неужели  я  доживу  до
того, чтобы видеть счастье  других  людей,  устроенное  моими  руками,  их
возрожденную любовь?
   В письме заключались две просьбы. Первая из них  -  не  показывать  это
письмо мистеру Фрэнклину  Блэку.  Я  имею  право  сказать  ему,  что  мисс
Вериндер охотно отдает свой дом в полное наше распоряжение;  но  не  более
этого.
   Эту просьбу исполнить легко. Однако вторая  ее  просьба  причиняет  мне
серьезные затруднения.
   Мисс Вериндер, не довольствуясь указанием, данным мистеру Беттереджу  о
том, чтобы он исполнял