, в каком находилась она.  Я
отважился лишь на то, чтобы вернуть ее к  предмету  ее  гнева,  в  надежде
услышать от нее что-нибудь полезное.
   - На что вам нужен мистер Фрэнклин Блэк? - спросил я.
   - Мне нужно его видеть.
   - Для чего?
   - У меня есть к нему письмо.
   - От Розанны Спирман?
   - Да.
   - Вложенное в письмо к вам?
   - Да.
   Неужели мрак начинает рассеиваться? Неужели то,  что  я  стремился  так
страстно узнать, само  собою  открывается?  Я  был  вынужден  помедлить  с
минуту. Сыщик Кафф оставил после  себя  заразу.  По  некоторым  лично  мне
известным признакам сыскная лихорадка снова начала овладевать мною.
   - Вы не можете увидеть мистера Фрэнклина, - сказал я.
   - Я должна его видеть и увижу.
   - Он вчера уехал в Лондон.
   Хромоножка Люси пристально посмотрела мне в лицо и поняла, что я говорю
правду. Не сказав более  ни  слова,  она  тотчас  повернулась  и  пошла  к
Коббс-Голлу.
   - Постойте! - воскликнул я. - Завтра я жду известий о мистере Фрэнклине
Блэке. Дайте мне письмо, и я пошлю его по почте.
   Хромоножка Люси оперлась на свой костыль  и  взглянула  на  меня  через
плечо.
   - Я передам ему письмо только из рук в руки, иначе не смею.
   - Написать ему об этом?
   - Напишите, что я его ненавижу, - и вы скажете правду.
   - Да, да, по как же насчет письма?..
   - Если он хочет получить это письмо, он должен вернуться сюда  и  взять
его у меня.
   С этими словами она заковыляла к Коббс-Голлу. Сыскная лихорадка  лишила
меня всякого достоинства. Я поспешил вслед за нею и приложил  все  усилия,
чтоб заставить ее разговориться. Напрасно! К несчастью, я был мужчиной,  и
Хромоножке Люси доставляло удовольствие  разочаровывать  меня.  В  тот  же
день, попозднее, я попытал счастья у  ее  матери.  Добрая  миссис  Йолланд
могла только  всплакнуть  и  посоветовала  извлечь  капельку  утешения  из
голландской бутылочки. Я нашел рыбака  на  берегу.  Он  сказал,  что  дело
путаное, и продолжал чинить сеть. Ни отец, ни мать не  знали  больше  меня
самого. Оставалось испробовать последнее средство -  написать  с  утренней
почтой мистеру Фрэнклину Блэку.
   Предоставляю вам судить, с каким нетерпением поджидал я  почтальона  во
вторник утром. Он мне принес два письма. Одно от  Пенелопы  (у  меня  едва
хватило терпения его прочесть), сообщавшей мне, что миледи и  мисс  Рэчель
благополучно переселились в Лондон. Другое от мистера Джефко, с известием,
что сын его господина уже уехал из Англии.
   Приехав в столицу, мистер Фрэнклин, как оказывается, отправился прямо к
отцу. Он явился не совсем кстати. Мистер Блэк-старший  с  головой  ушел  в
свои депутатские дела в нижней палате  и  забавлялся  дома  в  этот  вечер
любимой парламентской игрой - составлением записок,  которые  они  именуют
"частным биллем". Сам мистер Джефко проводил мистера Фрэнклина  в  кабинет
отца.
   - Любезный Фрэнклин, что заставило тебя так неожиданно ко мне  явиться?
Не случилось ли чего дурного?
   - Да. Случилось дурное с Рэчель, и я чрезвычайно огорчен.
   - С прискорбием слышу это. Но у меня  нет  сейчас  времени  выслушивать
тебя.
   - А когда вы сможете меня выслушать?
   - Милый мой мальчик, не стану тебя обманывать. Я смогу  выслушать  тебя
но окончании этой сессии, ни на минуту раньше. Спокойной ночи!
   - Благодарю вас, сэр, спокойной ночи!
   Таков был разговор в кабинете, переданный мне мистером Джефко. Разговор
вне кабинета был еще короче.
   - Джефко, посмотрите, когда отходит завтрашний  поезд,  приуроченный  к
пароходу на континент?
   - В шесть часов утра, мистер Фрэнклин.
   - Велите разбудить меня в пять.
   - Едете за границу, сэр?
   - Еду, Джефко, куда железные дороги увезут меня.
   - Прикажете доложить вашему батюшке, сэр?
   - Да, доложите ему по окончании сессии.
   На следующее утро мистер Фрэнклин отправился за границу. В какое именно
место ехал он, никто, - не исключая и его самого, - отгадать не мог. Может
быть, мы получим от него первое  известие  из  Европы,  Азии,  Африки  или
Америки. По мнению мистера Джефко, он мог находиться в  любой  из  четырех
стран света.
   Весть об отъезде мистера Фрэнклина в субботу утром и весть  о  прибытии
миледи в Лондон с мисс Рэчель  в  понедельник,  дошли  до  меня,  как  вам
известно, во вторник. Наступила среда и не принесла ничего нового. Четверг
преподнес вторую пачку новостей от Пенелопы.
   Дочь моя сообщала, что для ее барышни пригласили какого-то  знаменитого
лондонского доктора  и  что  он  получил  гинею  за  то,  что  посоветовал
развлекать ее.  Цветочные  выставки,  оперы,  балы,  -  множество  веселья
предстояло в будущем; и мисс  Рэчель,  к  удивлению  ее  матери,  с  жаром
погрузилась во все это. Мистер Годфри наведывался; по всей  видимости,  он
по-прежнему ухаживал за кузиной, несмотря на прием, оказанный  ему,  когда
он  попробовал  счастья  в  день  ее  рождения.  К  величайшему  сожалению
Пенелопы, на этот раз его приняли очень любезно, и он тут  же  вписал  имя
мисс  Рэчель  в  членский  список  комитета  дамской  благотворительности.
Госпожа  моя,  по  словам  Пенелопы,  была  не  в   духе   и   имела   две
продолжительные беседы  со  своим  стряпчим.  Дальше  следовали  кое-какие
рассуждения относительно одной бедной родственницы, некоей  мисс  Клак,  -
той самой, о которой я упоминал при описании обеда в  день  рождения,  что
она сидела  возле  мистера  Годфри  и  обнаружила  большое  пристрастие  к
шампанскому. Пенелопа выражала удивление, что мисс Клак все еще не дала  о
себе знать. Наверное, она скоро привяжется к миледи по обыкновению... -  и
так далее, в том же роде, как это принято у женщин - высмеивать друг друга
и на словах и письменно. Об этом не стоило бы упоминать, если бы  не  одно
обстоятельство. Я слышал, что, расставшись со мною, вы  перейдете  к  мисс
Клак. Если это так, окажите мне милость, не верьте ни  единому  ее  слову,
когда она станет говорить о вашем нижайшем слуге.
   В пятницу не случилось  ничего,  кроме  того,  что  у  одной  из  собак
сделался нарыв за ухом. Я дал ей настойку из  трав  и  посадил  на  диету.
Извините, что упоминаю об этом. Как-то  невзначай  вырвалось.  Пожалуйста,
пропустите это. Я быстро приближаюсь  к  концу  моих  погрешностей  против
вашего современного изысканного вкуса. Притом собака  эта  была  предоброе
животное и заслуживала хорошего лечения; право, заслуживала.
   Утренняя  почта  принесла  мне  сюрприз  в  виде   лондонской   газеты,
присланной на мое имя. Почерк, которым написан был адрес, озадачил меня. Я
его сличил с записанными  в  моей  книжке  именем  и  адресом  лондонского
ростовщика - и тотчас узнал почерк сыщика Каффа.
   Просмотрев газету с любопытством, я заметил, что  одно  из  полицейских
донесений обведено чернилами. Вот оно, к вашим услугам. Прочтите его,  как
прочел я, и вы справедливо оцените вежливое внимание  сыщика,  приславшего
мне эту последнюю новость.
   "Лэмбет. - Незадолго  до  закрытия  заседания  мистер  Септимус  Люкер,
известный торговец старинными драгоценными камнями,  резными  изделиями  и
пр., и пр., обратился за советом к заседающим судьям. Проситель  объяснил,
что его беспокоило  в  течение  всего  дня  поведение  трех  странствующих
индусов, слоняющихся по улице возле его  дома.  Прогнанные  полицией,  они
опять вернулись и пытались  несколько  раз  проникнуть  в  дом,  якобы  за
милостыней. Когда их отогнали от парадной двери, они появились  у  черного
хода. Кроме вполне естественной досады на  этих  попрошаек,  мистер  Люкер
выразил опасение, не  замышляют  ли  они  кражу.  В  его  коллекции  много
единственных в  своем  роде  вещей,  и  античных,  и  восточных,  огромной
стоимости. Только накануне он был принужден отказать работнику,  искусному
в резьбе (индусскому уроженцу), как мы поняли, по подозрению  в  покушении
на воровство, и он не был уверен, что этот работник и  уличные  фокусники,
на которых он жаловался, не действовали сообща. Может быть, целью их  было
собрать толпу, произвести на улице суматоху и  в  этой  суматохе  получить
доступ к дому. В ответ на вопрос судьи мистер Люкер сознался, что, не имея
фактов, он не может представить  доказательств,  что  замышляется  попытка
воровства. Жаловаться он может только на то, что индусы  надоедали  ему  и
мешали. Судья заметил, что  если  эта  неприятность  повторится  еще  раз,
проситель может вызвать индусов в суд, где с ними поступят по закону.  Что
касается драгоценностей, находящихся  у  мистера  Люкера,  он  должен  сам
принять надлежащие меры для их охраны. Быть может, следовало бы дать знать
полиции  и  принять  все  предосторожности,  какие   может   предусмотреть
опытность  полицейских  чиновников.   Проситель   поблагодарил   судью   и
удалился".
   Говорят, один из древних мудрецов советовал  своим  ближним  (забыл  по
какому случаю)  "заглянуть  в  конец".  Глядя  на  конец  моих  страниц  и
вспоминая, как я беспокоился несколько дней тому назад, справлюсь или  нет
со своим рассказом, я вижу,  что  мое  полное  описание  фактов  дошло  до
заключения очень прилично. Мы переходим в деле о Лунном  камне  от  одного
чуда  к  другому  и  кончаем  самым  большим  чудом  -  исполнением   трех
предсказаний сыщика Каффа меньше чем через неделю с того дня, как они были
сделаны.
   Услышав в понедельник об Йолландах,  я  теперь  услышал  об  индусах  и
ростовщике, и вспомните - сама мисс Рэчель была в это время в Лондоне.  Вы
видите, я выставляю все в самом худшем свете, даже когда это  противоречит
моим собственным воззрениям. Если вы бросите меня и перейдете  на  сторону
сыщика, руководствуясь всеми этими  уликами;  если  единственное  разумное
объяснение, какое можете вы подыскать, заключается в том, что мисс  Рэчель
и мистер Люкер вступили в сношения и Лунный камень находится  в  залоге  у
ростовщика, - признаюсь, я не смогу вас осудить. В темноте довел я вас  до
этого места. В темноте принужден вас оставить, с нижайшим моим почтением.



   ЧАСТЬ ВТОРАЯ. ОТКРЫТИЕ ИСТИНЫ (1848-1849)

   События, рассказанные разными лицами




   Первый рассказ, написанный мисс Клак,
   племянницей покойного сэра Джона Вериндера


   Глава I

   Любезным моим родителям (оба теперь на небесах) я обязана  привычкой  к
порядку и аккуратности, внушенной мне с самого раннего возраста.
   В это счастливое, давно миновавшее время я обучена была опрятно держать
волосы во все часы дня и ночи и старательно складывать каждый предмет моей
одежды в одном и том же порядке, на одном и том же стуле и на одном и  том
же месте у кровати, прежде чем отправиться на покой.  Запись  происшествий
дня в моем маленьком дневнике неизменно предшествовала складыванию одежды.
Вечерний гимн (повторяемый в постельке)  неизменно  следовал  за  этим.  А
сладкий сон детства неизменно следовал за вечерним гимном.
   В последующей жизни - увы! - вечерний гимн заменили печальные и горькие
размышления; а сладкий сои вытеснили  тревожные  сновиденья,  заставлявшие
меня беспокойно метаться по подушке. Но привычку складывать свою одежду  и
вести дневничок я сохранила и в последующей моей жизни.
   Первое - связало мою жизнь со счастливым детством до разорения  папаши.
Второе, бывшее полезным до сих пор главным образом тем, что  помогало  мне
дисциплинировать грешную природу, унаследованную всеми  нами  от  Адама  -
неожиданно оказалось важным  для  скромных  моих  интересов  совершенно  в
другом отношении. Оно позволило  мне,  бедной,  исполнить  прихоть  одного
богатого члена нашей семьи. Мне посчастливилось быть полезной (в  светском
значении этого слова) мистеру Фрэнклину Блэку.
   В течение  некоторого  времени  я  не  имела  никаких  вестей  от  этой
благоденствующей ветви нашей фамилии. Когда мы  одиноки  и  бедны,  о  нас
нередко забывают. Мне приходится жить сейчас, из соображений  экономии,  в
маленьком городке, где имеется избранный круг почтенных английских  друзей
и где налицо два преимущества: протестантский пастор и дешевый рынок.
   В этот уединенный уголок дошло вдруг до меня письмо из Англии.  О  моем
ничтожном существовании неожиданно вспомнил мистер Фрэнклин Блэк.  Богатый
родственник (о, как я хотела бы добавить: духовно богатый!) пишет, даже не
пытаясь скрыть этого, что я ему нужна. Ему пришла в голову фантазия  опять
воскресить скандальную историю Лунного камня, и  я  должна  помочь  ему  в
этом, написав рассказ обо всем, чему была свидетельницей в доме тетки моей
Вериндер  в  Лондоне.  Мне  предлагают  денежное   вознаграждение   -   со
свойственным  богатым  людям  отсутствием   чуткости.   Я   должна   опять
разбередить раны, которые едва затянуло время; я  должна  пробудить  самые
мучительные воспоминания и, сделав это, считать себя вознагражденною новым
терзанием - в виде чека мистера Фрэнклина.
   Плоть слаба. Мне пришлось долго  бороться  за  то,  чтобы  христианское
смирение победило во мне греховную  гордость,  а  самоотречение  заставило
согласиться на чек.
   Без привычки к дневнику, сомневаюсь, - позвольте  мне  выразить  это  в
самых грубых словах, - могла ли бы я честно заработать эти  деньги;  но  с
моим дневником бедная труженица (прощающая мистеру Блэку его  оскорбление)
заслуживает обещанную плату. Ничто не ускользнуло  от  меня  в  то  время,
когда я гостила у дорогой тетушки Вериндер.  Все  записывалось,  благодаря
давнишней привычке моей, изо дня в день, и все до  мельчайшей  подробности
будет рассказано здесь. Священное уважение к истине  (слава  богу!)  стоит
выше уважения к людям. Мистер Блэк легко может изъять  те  места,  которые
покажутся ему недостаточно лестными в отношении одной особы,  -  он  купил
мое время; но даже его щедрость не может купить мою совесть!
   (Приписка Фрэнклина Блэка: "Мисс Клак может быть совершенно спокойна. В
ее рукописи ничего не прибавлено, не убавлено и не изменено, так же, как и
в других рукописях".)
   Дневник сообщает мне,  что  я  случайно  проходила  мимо  дома  тетушки
Вериндер на Монтегю-сквер в понедельник 3 июля 1848 года.
   Увидя, что ставни  открыты,  а  шторы  подняты,  я  почувствовала,  что
вежливость требует постучаться и спросить  о  хозяевах.  Лицо,  отворившее
дверь, сообщило мне, что тетушка и ее дочь (я, право, не могу  назвать  ее
кузиной) приехали из деревни неделю  тому  назад  и  намерены  остаться  в
Лондоне на некоторое время. Я тотчас поручила передать, что  не  желаю  их
тревожить, а только прошу спросить, не могу ли  быть  чем-нибудь  полезна.
Лицо, отворившее дверь, с дерзким  молчанием  выслушало  мое  поручение  и
оставило меня стоять в передней. Это дочь одного  нечестивого  старика  по
имени Беттередж, которого долго, чересчур долго, терпят в  семействе  моей
тетки. Я села в передней ждать ответа и, всегда  имея  при  себе  в  сумке
несколько религиозных трактатов, выбрала один, как нельзя более подходящий
для особы, отворившей  дверь.  Передняя  была  грязна,  стул  жесткий,  по
блаженное сознание, что я плачу добром за зло, поставило  меня  выше  всех
таких ничтожных мелочей. Трактат этот принадлежал к  целой  серии  брошюр,
написанных для молодых женщин, на тему о  греховности  нарядов.  Слог  был
набожный и очень простой, заглавие: "Словечко с вами  о  лентах  к  вашему
чепчику".
   - Миледи крайне обязана и просит вас ко второму завтраку  на  следующий
день в два часа.
   Не буду распространяться о тоне, каким она передала мне это  поручение,
и об ужасной дерзости ее взгляда.
   Я поблагодарила юную грешницу и сказала тоном христианского участия:
   - Не сделаете ли вы мне одолжение принять эту брошюру?
   Она взглянула на заглавие:
   - Кем это написано, мисс, мужчиной или женщиной?  Если  женщиной,  мне,
право, не к чему ее читать по данному вопросу; а если мужчиной,  то  прошу
передать ему, что он ничего в этом не понимает. - Она вернула мне  брошюру
и отворила дверь. Мы должны сеять семена добра, где можем и как  можем.  Я
подождала, пока дверь за мной затворилась, и сунула  брошюру  в  ящик  для
писем.  Когда  я  просунула  другую  брошюру  сквозь  решетку  сквера,   я
почувствовала, что на душе у меня стало несколько  легче,  ответственность
за души ближних уже не так меня тяготила.
   У нас в этот вечер был митинг в "Материнском попечительном  комитете  о
превращении  отцовских  панталон  в  детские".  Цель  этого  превосходного
благотворительного общества (как  известно  каждому  серьезному  человеку)
состоит в  том,  чтобы  выкупать  отцовские  панталоны  из  заклада  и  не
допускать,  чтобы  их  снова  взял  неисправимый  родитель,  а  перешивать
немедленно для его  невинного  сына.  В  то  время  я  была  членом  этого
избранного комитета, и я упоминаю здесь об этом обществе потому,  что  мой
драгоценный и чудный друг,  мистер  Годфри  Эбльуайт,  разделял  наш  труд
моральной и материальной помощи.  Я  ожидала  увидеть  его  в  комитете  в
понедельник вечером, о котором теперь пишу, и намеревалась  сообщить  ему,
когда мы встретимся, о приезде дорогой тетушки Вериндер в Лондон.  К  моей
крайней досаде, его там не было. Когда я высказала удивление по поводу его
отсутствия, все мои сестры по комитету подняли глаза  с  панталон  (у  нас
было много дела в этот вечер)  и  спросили  с  изумлением,  неужели  я  не
слышала о том, что случилось. Я призналась в своем неведении, и тогда  мне
впервые рассказали  о  происшествии,  которое  и  составит,  так  сказать,
исходную точку настоящего рассказа. В  прошлую  пятницу  два  джентльмена,
занимающие совершенно  различное  положение  в  обществе,  стали  жертвами
оскорбления, изумившего весь Лондон. Один из этих джентльменов был  мистер
Септимус Люкер, живущий в Лэмбете, другой - мистер Годфри Эбльуайт.
   Живя сейчас уединенно, я не имею возможности перенести  в  мой  рассказ
информацию об этом оскорблении, напечатанную тогда в газетах. В тот момент
я  была  также  лишена  бесценного  преимущества  услышать  обо  всем   из
вдохновенных уст самого мистера Годфри Эбльуайта. Все, что я могу сделать,
- это лишь представить факты в том порядке, в каком они были  представлены
мне самой в тот понедельник вечером.
   Дата события (благодаря моим родителям ни один календарь не может  быть
более точен насчет дат, нежели я) - пятница 30 июня 1848 года.
   Рано утром в этот достопамятный  день  наш  талантливый  мистер  Годфри
пошел менять чек в один из банкирских  домов  на  Ломбард-стрит.  Название
фирмы случайно зачеркнуто в моем дневнике,  а  мое  священное  уважение  к
истине запрещает мне отважиться  на  догадку  в  деле  подобного  рода.  К
счастью, имя фирмы не имеет никакого  отношения  к  этому  делу.  А  имеет
отношение  одно  обстоятельство,  случившееся,  когда  мистер  Годфри  уже
покончил  со  своим  делом.  Выходя  из  банка,  он  встретил   в   дверях
джентльмена, совершенно  ему  незнакомого,  который  случайно  выходил  из
конторы в одно время с ним. Они обменялись взаимными  вежливостями  насчет
того, кому первому пройти в двери банка. Незнакомец настоял, чтобы  мистер
Годфри  прошел  прежде  него;  мистер   Годфри   сказал   несколько   слов
благодарности; они поклонились и разошлись.
   Беспечные люди могут сказать: что за  ничтожный  и  пустяковый  случай,
рассказанный в нелепо-условной манере. О, мои друзья и  братья  во  грехе!
Уберегитесь от поспешного употребления  вашего  бедного  здравого  смысла!
Будьте благонравнее! Да будет ваша вера, как ваши чулки, и ваши чулки, как
ваша вера, - оба без пятнышка  и  оба  в  готовности,  чтобы  тотчас  быть
натянутыми в минуту необходимости. Но - тысяча извинений! Я незаметно  для
себя перешла в свой воскресно-школьный стиль. В высшей степени неуместно в
отчете, подобном  моему.  Разрешите  мне  снова  вернуться  к  светскости,
разрешите заговорить о легкомысленных вещах, которые в данном случае,  как
и во многих других случаях, ведут вас к убийственным последствиям.
   Пояснив предварительно, что вежливый дж