прелестное создание, когда-либо родившееся  на
свет. Может быть, вы найдете тут некоторое противоречие.  В  таком  случае
позвольте шепнуть вам словечко на ушко. Изучайте повнимательнее вашу  жену
в продолжении двадцати четырех часов. Если ваша добрая супруга не  выкажет
за это время какого-нибудь противоречия, помоги вам бог! - вы женились  на
чудовище.
   Теперь я познакомил вас с мисс Рэчель, и это ставит нас лицом к лицу  с
вопросом о видах этой молодой девицы на замужество.
   Двенадцатого нюня госпожа моя послала приглашение одному джентльмену  в
Лондон  приехать  на  день  рождения  мисс  Рэчель.  Этому-то  счастливому
смертному, как я полагал, было отдано ее сердце. Как и мистер Фрэнклин, он
был ее кузен. Звали его мистер Годфри Эбльуайт.
   Вторая сестра миледи (не пугайтесь, мы не станем на  этот  раз  слишком
глубоко вдаваться в семейные дела)  -  вторая  сестра  миледи,  говорю  я,
испытала разочарование в любви, а  потом,  лишь  бы  только  выйти  замуж,
отважилась на то, что называется "неравным браком". Страшно взбаламутилась
вся семья, когда высокородная  Каролина  непременно  захотела  быть  женою
мистера Эбльуайта, фризинголлского банкира. Он был  очень  богат  и  очень
добр и произвел на свет огромную семью, -  все  это  пока  говорит  в  его
пользу. Но он вздумал занять высокое положение, -  и  это  говорит  против
него. Однако время и прогресс современного просвещения поправили  дело,  и
неравный брак обошелся благополучно. Мы теперь все либералы (только бы  вы
не могли оцарапать меня, если  я  оцарапаю  вас),  -  какое  мне  дело,  в
парламенте вы или нет, мусорщик вы или герцог? Это современный взгляд. А я
держусь современного взгляда. Эбльуайты жили в прекрасном доме  с  большим
парком, в некотором  расстоянии  от  Фризинголла.  Очень  достойные  люди,
весьма уважаемые во всех окрестностях. Мы  не  будем  уделять  им  слишком
много внимания на этих страницах, исключая мистера  Годфри,  второго  сына
мистера Эбльуайта, который займет здесь важное место, с вашего позволения,
так как он имеет отношение к мисс Рэчель.
   При всем блеске, уме и вообще хороших качествах мистер Фрэнклин едва ли
мог, по моему мнению,  затмить  мистера  Годфри  в  глазах  нашей  молодой
барышни.
   Во-первых, мистер Годфри ростом был гораздо выше.  Он  был  выше  шести
футов, цвет лица имел прекрасный, белый, румяный, лицо гладкое и  круглое,
чисто выбритое, на голове  прекрасные  длинные  льняные  волосы,  небрежно
откинутые на затылок. Но  зачем  мне  стараться  описывать  его?  Если  вы
когда-нибудь состояли в комитете дамской благотворительности в Лондоне, вы
знаете мистера Годфри Эбльуайта так же хорошо, как и я. Он был адвокат  по
профессии, дамский угодник по темпераменту и  милосердный  самаритянин  по
собственному выбору. Ни женщины-благотворительницы, ни  нищие  женщины  не
могли без него обойтись. В материнских обществах помощи бедным  роженицам,
в обществах  св.Магдалины  для  спасения  падших  женщин,  в  объединениях
ригористов для помещения на работу бедных  женщин  вместо  бедных  мужчин,
предоставляющих мужчинам  пробиваться,  как  они  сами  знают,  -  он  был
вице-президентом, директором, членом. Где только дамский  комитет,  там  и
мистер Годфри с шляпой в руке сдерживает горячность собрания и ведет милых
дам по тернистому деловому пути. Я полагаю, что это был самый  совершенный
филантроп (с небольшим состоянием), когда-либо рождавшийся  в  Англии.  На
благотворительных митингах не легко было найти  оратора,  равного  ему  по
умению выжимать слезы и деньги. Это был закопченный общественный  деятель.
В последний раз, когда я был в Лондоне,  госпожа  моя  доставила  мне  два
удовольствия. Она послала меня в театр посмотреть танцовщицу, которая всех
сводила с ума,  и  в  Экстер-Холл  послушать  мистера  Годфри.  Танцовщица
выступала с оркестром. Джентльмен выступал с носовым платком и со стаканом
воды. На представлении ногами - давка, на представлении языком -  тоже.  И
при всем том  -  самый  кроткий  невзыскательный  человек,  какого  только
случалось вам встретить. Он любил всех. И все любили его. Какие шансы имел
мистер Фрэнклин, какие шансы имел кто-либо  с  обыкновенной  репутацией  и
обыкновенными способностями рядом с таким человеком?
   Четырнадцатого числа был получен ответ от мистера Годфри.
   Он принял приглашение моей госпожи со среды (дня  рождения)  до  вечера
пятницы, -  когда  обязанности  по  комитету  дамской  благотворительности
заставят его воротиться в город. Он вложил в письмо стихи на  то,  что  он
изящно называл "днем рождества"  своей  кузины.  Мне  сообщили,  что  мисс
Рэчель, присоединившись к мистеру Фрэнклину, трунила над этими стихами  за
обедом, и Пенелопа, которая была на стороне  мистера  Фрэнклина,  спросила
меня с торжеством, что я насчет этого думаю.
   - Мисс Рэчель навела _тебя_, душа моя, на фальшивый след, - ответил  я,
- твое чутье не разберет его, а мой нос обмануть  нелегко.  Подожди,  пока
вслед за стихами мистера Эбльуайта появится сам мистер Эбльуайт.
   Дочь моя ответила, что мистер Фрэнклин может попытать  счастья  прежде,
чем поэт явится вслед за  стихами.  Должен  сознаться,  что  действительно
мистер Фрэнклин не оставил ни одной  неиспользованной  возможности,  чтобы
заслужить благосклонность мисс Рэчель.
   Хотя он был одним из  самых  закоренелых  курильщиков,  которых  только
случалось мне встречать,  он  тотчас  бросил  сигары,  когда  она  сказала
как-то, что терпеть не может запах табака,  пропитавшего  его  платья.  Он
спал так дурно после  решения  ограничить  себя  в  курении  и,  лишившись
успокоительного действия табака, к которому привык, приходил каждое утро с
таким расстроенным и изнуренным видом, что сама мисс Рэчель попросила  его
опять приняться за сигары. Но нет! Он не пожелал снова вернуться  к  тому,
что может возбудить в  ней  хотя  бы  минутное  неудовольствие;  он  будет
решительно бороться со своей привычкой  и  возвратит  себе  сон  рано  или
поздно, одною лишь силой воли и терпенья. Вы  можете  сказать,  что  такая
преданность (как внизу в людской и поговаривали) не могла  не  оказать  на
мисс Рэчель надлежащего действия, - преданность, к тому же  поддерживаемая
ежедневным расписыванием двери. Все это очень хорошо, но у нее  в  спальне
висела фотографическая карточка мистера Годфри, изображавшая его говорящим
на  благотворительном  митинге,  с   лицом,   воспламененным   собственным
красноречием, и с  глазами,  самым  восхитительным  образом  выманивавшими
деньги из вашего кармана. Что скажете вы  на  это?  Каждое  утро,  -  сама
Пенелопа признавалась мне, - изображение мужчины смотрело, как причесывали
волосы мисс Рэчель. Он сам скоро будет смотреть на это в действительности,
- таково было мое мнение.
   Шестнадцатого июня случилось происшествие,  понизившее  более  прежнего
шансы мистера Фрэнклина на успех.
   Незнакомый господин, говоривший по-английски  с  иностранным  акцентом,
приехал к нам в дом в это утро и  пожелал  увидеть  мистера  Фрэнклина  по
делу. Дело это не могло относиться к алмазу по  следующим  двум  причинам:
во-первых, мистер Фрэнклин ничего не сказал мне  об  этом;  во-вторых,  он
сообщил о нем (после отъезда иностранца) миледи. Вероятно,  она  намекнула
об этом и дочери. Как бы то ни было, рассказывали,  что  в  тот  вечер  за
игрой на фортепиано мисс Рэчель делала строгие замечания мистеру Фрэнклину
по поводу людей, с которыми он общался, и правил,  которые  он  усвоил  за
границей.  На  следующий  день  в  первый  раз  не  расписывали  дверь.  Я
подозреваю, что какой-нибудь неосторожный поступок  мистера  Фрэнклина  на
континенте (в отношении женщины  или  денежного  долга)  повлек  за  собой
неприятности в Англии. Но все это одни догадки. В данном случае не  только
мистер Фрэнклин, но и миледи оставили меня в неведении.
   Семнадцатого числа туча,  по  всей  видимости,  опять  рассеялась.  Они
вернулись к работе над дверью, и казались такими же добрыми друзьями,  как
и  прежде.  Если   верить   Пенелопе,   мистер   Фрэнклин   воспользовался
примирением, чтобы сделать  предложение  мисс  Рэчель,  и  не  получил  ни
согласия, ни отказа. Моя дочь  была  уверена  (по  некоторым  признакам  и
приметам, которыми я  нахожу  излишним  вам  надоедать),  что  ее  барышня
уклонилась  от  предложения  мистера  Фрэнклина,  отказавшись  верить  его
серьезности, а потом втайне пожалела, что обошлась с  ним  таким  образом.
Хотя Пенелопа была допущена к большей близости со своей молодой  барышней,
чем  обычно  допускаются  горничные,  потому  что  они  с  детства   почти
воспитывались вместе, -  а  все-таки  я  слишком  хорошо  знал  сдержанный
характер мисс Рэчель, для того чтобы поверить в такую откровенность  с  ее
стороны. То, что моя дочь  сказала  мне  в  данном  случае,  было,  как  я
подозревал, скорее ее желанием, нежели слышанным в действительности.
   Девятнадцатого числа  случилось  новое  происшествие.  К  нам  приезжал
доктор. Его приглашали прописать лекарство одной особе, которую я уже имел
случай представить вам на этих страницах, - нашей второй служанке, Розанне
Спирман.
   Эта бедная девушка, приведшая меня в недоумение на Зыбучих  песках,  не
раз еще удивляла меня в течение того времени, о  котором  я  пишу.  Мнение
Пенелопы, что ее подруга влюблена в мистера Фрэнклина  (это  моя  дочь  по
моему приказанию  держала  в  строгой  тайне),  казалось  мне  по-прежнему
нелепым. Но должен признаться, поведение нашей второй  служанки  сделалось
прямо таинственным, чтобы не сказать более.
   Девушка, например, постоянно попадалась навстречу мистеру Фрэнклину,  -
очень хитро и тихо, но попадалась. Он обращал на нее  внимания  не  более,
чем на кошку: ему и в голову не приходило хоть раз взглянуть на некрасивое
лицо Розанны. Аппетит бедняжки, и без того  небольшой,  совсем  пропал,  а
глаза утром выказывали явные признаки бессонницы и слез. Однажды  Пенелопа
сделала щекотливого свойства открытие, о котором мы никому не сказали: она
застала Розанну у туалетного стола мистера Фрэнклина,  когда  та  украдкой
вынимала розу, которую мисс Рэчель дала ему носить  в  петлице,  и  на  ее
место ставила точно такую же розу, но сорванную ею самой. После этого  она
раза два дерзко ответила мне на  мой  доброжелательный  совет  вести  себя
осторожнее, и, что еще  хуже,  она  была  не  слишком  почтительна  в  тех
немногих случаях, когда мисс Рэчель случайно заговаривала с нею.
   Миледи приметила эту перемену и спросила меня, что я думаю об  этом.  Я
старался выгородить девушку, ответив, что, по моему мнению, она не  совсем
здорова, и кончилось тем, что послали за  доктором,  как  упомянуто  выше,
девятнадцатого числа. Он сказал, что у нее расстроены нервы, и сомневался,
годится ли она для услуг. Миледи  предложила  отправить  ее  для  перемены
воздуха в одну из наших отдаленных ферм.  Розанна  просила  и  умоляла  со
слезами на глазах, чтобы  ей  позволили  остаться,  и  в  недобрый  час  я
посоветовал миледи испытать ее еще некоторое время. Как показали события и
как вы скоро увидите, я не мог дать худшего совета.  Если  бы  можно  было
заглянуть в будущее, я собственной  рукой  вывел  бы  Розанну  Спирман  из
нашего дома.
   Двадцатого  числа  была  получена  записка  от   мистера   Годфри.   Он
предполагал заночевать во Фризинголле, имея  надобность  посоветоваться  с
отцом об одном деле. На следующий  день,  после  полудня,  он  и  две  его
старшие сестры должны были приехать к нам  верхом,  задолго  до  обеда.  С
запиской была прислана нарядная шкатулка из китайского фарфора  в  подарок
мисс Рэчель, с любовью и пожеланиями всего наилучшего от ее кузена. Мистер
Фрэнклин подарил ей простой медальон, стоивший вдвое дешевле  шкатулки.  И
все-таки дочь моя Пенелопа - уж таково упрямство  женщин  -  предсказывала
ему успех.
   Слава богу, мы дошли наконец до кануна дня рождения. Сознайтесь, что на
этот раз я вел вас, не слишком мешкая по пути. И развеселитесь, я  порадую
вас новой главой, которая введет вас прямо в самую суть истории.



   Глава IX

   Двадцать первого июня, в день рождения, погода с утра была пасмурная  и
переменчивая, но к полудню совершенно прояснилась.
   Мы, слуги, начали этот счастливый день, по  обыкновению,  с  поднесения
маленьких подарков мисс Рэчель,  а  я  произнес  речь,  которую  произношу
ежегодно, как глава слуг. Я следую в этом методу, принятому королевой  при
открытии парламента, - то есть говорю каждый год почти одно и то  же.  Мою
речь (так же, как и речь королевы) до ее произнесения ждут с  нетерпением,
как нечто  такое,  подобного  чему  не  слыхивали  прежде.  Когда  же  она
оказывается вовсе не новою, слушатели, хоть и ворчат немножко, но надеются
услышать что-нибудь поновее в будущем году. Легко управлять и в парламенте
и на кухне, - вот что следует из этого заключить.
   После завтрака мистер Фрэнклин имел со мною тайное совещание  о  Лунном
камне:  пора  было  вынуть  его  из  фризинголлского  банка  и  отдать   в
собственные руки мисс Рэчель.
   Пытался ли он опять объясниться в любви своей кузине и  получил  отказ,
или  продолжительная  бессонница   увеличила   странные   противоречия   и
нерешительность его характера - я  не  знаю.  Но  только  мистер  Фрэнклин
выказал себя весьма невыгодно утром в день рождения. Он двадцать раз менял
свои намерения касательно алмаза. Я со своей стороны придерживался простых
фактов, нам известных. Не случилось ничего такого, что дало бы  нам  повод
тревожить миледи по поводу алмаза и не из-за чего было  отменять  законное
обязательство, по которому мистер Фрэнклин должен был передать алмаз своей
кузине. Таков был мой взгляд на дело, и хотя  мистер  Фрэнклин  много  раз
менял свое решение, он принужден  был  наконец  согласиться  со  мной.  Мы
решили, что он поедет верхом, после ленча, во Фризинголл и привезет  алмаз
и, но всей вероятности, мистера Годфри в обществе двух молодых девиц,  его
сестер.
   Приняв такое решение, наш молодой джентльмен опять  отправился  к  мисс
Рэчель.
   Они провели все утро за раскрашиванием  двери.  Пенелопа,  стоя  рядом,
размешивала краски по их указанию, а миледи, перед ленчем,  то  входила  в
комнату, то выходила, приложив к носу платок (они  злоупотребляли  в  этот
день составом мистера Фрэнклина), и напрасно старалась оторвать художников
от работы. Не ранее трех часов сняли они передники  и  отпустили  Пенелопу
(которая больше всех пострадала  от  состава)  и  смыли  с  себя  всю  эту
пачкотню. Но они добились, чего хотели, - закончили дверь ко дню  рождения
и очень гордились своей работой. Грифы, купидоны и все прочее было, должен
признаться, очень красиво на глаз, но их было  так  много,  они  были  так
перепутаны цветами и девизами, а позы их  представлены  так  ненатурально,
что купидоны эти пренеприятно врезались вам в память на много часов  после
того, как вы имели удовольствие посмотреть на них. Если я прибавлю, что по
окончании утренней работы Пенелопу стошнило в черной кухне, то говорю  это
не из предубеждения против состава. Нет!  Нет!  Он  перестал  вонять,  как
только высох, а если искусство требует подобных жертв, то,  хотя  Пенелопа
родная дочь мне, - я скажу: пусть искусство получит эту жертву.
   Мистер Фрэнклин закусил наскоро за ленчем  и  поехал  во  Фризинголл  -
привезти своих кузин (как он сказал миледи); доставить Лунный камень  (как
было известно только ему и мне).
   Так как это был один из тех торжественных  дней,  когда  я  должен  был
занять место у буфета и распоряжаться во  время  обеда,  то  в  отсутствие
мистера Фрэнклина у меня было чем занять свои  мысли.  Приготовив  вино  и
сделав смотр мужской и женской прислуге, которая должна  была  служить  за
обедом, я ушел к себе собраться  с  мыслями,  прежде  чем  приедут  гости.
Затянувшись - вы знаете чем - и заглянув - вы знаете,  в  какую  книгу,  о
которой я уже имел случай упоминать на  этих  страницах,  я  успокоился  и
душевно и телесно. Меня пробудил - не от  дремоты,  а  от  задумчивости  -
топот копыт,  и  я  пошел  встречать  кавалькаду,  состоявшую  из  мистера
Фрэнклина, его кузена и двух кузин, сопровождаемых грумом старого  мистера
Эбльуайта.
   Мистер Годфри весьма  поразил  меня  тем,  что  был  похож  на  мистера
Фрэнклина в одном отношении, - он казался не в духе. Он,  по  обыкновению,
ласково пожал мне руку и вежливо выразил удовольствие, видя своего старого
друга Беттереджа в столь добром здоровье. Но он был как-то сумрачен,  чего
я ничем не мог объяснить, и когда я спросил о здоровье его  отца,  ответил
довольно коротко:
   - Как всегда, Беттередж!
   Зато  обе  мисс  Эбльуайт  были  веселы  за  десятерых,  и  это  вполне
восстановило равновесие. Они были  почти  так  же  высоки,  как  их  брат,
рослые, желтоволосые, румяные девицы, с избытком крови и мяса; здоровьем и
веселостью так и пышет от них. Бедные лошади прямо подгибались под ними, и
когда они  соскочили  с  седел,  не  дожидаясь  помощи,  то,  уверяю  вас,
подпрыгнули на  земле,  словно  резиновые  мячи.  Все,  что  говорят  мисс
Эбльуайт,  начинается  с  большой  буквы  "О",  все,   что   они   делают,
сопровождается шумом;  они  хихикали  и  кричали  кстати  и  некстати  при
малейшем поводе. "Тараторки" - вот как я их прозвал.
   Воспользовавшись шумом, производимым этими молодыми девицами, я  тайком
обменялся словцом-другим с мистером Фрэнклином в передней.
   - Благополучно привезли алмаз, сэр?
   Он кивнул головой и ударил по нагрудному карману своего сюртука.
   - Видели индусов?
   - Ни одного.
   Дав этот ответ, он спросил о миледи и, услышав,  что  она  в  маленькой
гостиной, направился прямо туда. Он не пробыл там и минуты,  как  раздался
звонок, и Пенелопа доложила мисс Рэчель, что мистер Фрэнклин  Блэк  желает
поговорить с нею.
   Проходя через переднюю спустя полчаса после этого, я вдруг  остановился
как вкопанный, услышавши взрыв восклицаний из маленькой гостиной. Не  могу
сказать, чтобы я испугался, - в этих возгласах мне послышалось любимое "О"
обеих мисс Эбльуайт. Однако я вошел (под предлогом  спросить  распоряжений
об обеде), чтобы узнать, не случилось ли чего-нибудь серьезного.
   Там, у стола, стояла,  как  очарованная,  мисс  Рэчель,  с  злополучным
алмазом полковника в руках. Там, справа и слева от нее, стояли на  коленях
тараторки, пожирая глазами драгоценный камень  и  вскрикивая  от  восторга
всякий раз, как он излучал новый  блеск.  Там,  у  противоположного  конца
стола, стоял мистер Годфри, он всплескивал руками, как взрослый ребенок, и
тихо произносил своим певучим голосом:
   - Бесподобен! Бесподобен!
   Мистер Фрэнклин сидел перед футляром, дергая себя за бороду, и тревожно
поглядывал в сторону окна. А у окна, куда он смотрел, повернувшись  спиною
ко всему обществу, сидел предмет его особого внимания - миледи,  державшая
в руке выписку из завещания полковника.
   Она обернулась, когда я спросил у нее о  распоряжениях  к  обеду,  и  я
увидел фамильную складку у нее на лбу, и фамильный темперамент проглянул в
уголках ее рта.
   - Зайдите через полчаса ко мне в комнату, - ответила она.  -  Я  должна
кое-что вам сказать.
   С этими словами она вышла из гостиной. Было ясно, что ею овладели те же
сомнения,  какие  охватили  мистера  Фрэнклина  и  меня  во  время  нашего
совещания на Зыбучих песках. Что означало завещание Лунного камня? То  ли,
что она жестоко и несправедливо обошлась со своим братом? Или же  брат  ее
был еще хуже, чем она думала о нем? Серьезный вопрос  должна  была  решить
миледи, между тем как ее дочь, ничего  не  зная  о  характере  полковника,
стояла с его подарком в руках.
   Прежде чем я успел, в свою очередь,  выйти  из  комнаты,  мисс  Рэчель,
всегда внимательная к старому слуге, бывшему в доме со  дня  ее  рождения,
остановила меня.
   - Посмотрите, Габриэль, - сказала она и поднесла  сверкнувший  алмаз