себя.  Я  увидел  в  глазах  ее
беспощадный гнев, я увидел на устах ее безжалостное презрение. Она окинула
меня взглядом сверху вниз, как сделала бы  это  с  человеком  посторонним,
оскорбившим ее.
   - Трус! - сказала она. - Низкий вы, презренный, бездушный трус!
   Таковы были ее первые слова. Она  выискала  самый  непереносимый  укор,
какой только женщина может сделать мужчине, и обратила его на меня.
   - Я помню время, Рэчель, - ответил я, - когда вы могли более  достойным
образом сказать мне, что я оскорбил вас. Прошу вас простить меня.
   Быть может, горечь, которую я чувствовал, сообщилась  и  моему  голосу.
При первых моих словах глаза ее, отвернувшиеся от  меня  за  минуту  перед
этим, снова нехотя обратились  ко  мне.  Она  ответила  тихим  голосом,  с
угрюмой покорностью в обращении, которая была для меня совершенно  нова  в
ней.
   - Может быть, я заслуживаю некоторого извинения, - сказала она. - После
того, что вы сделали, мне кажется, - это низкий поступок с  вашей  стороны
пробраться ко мне таким образом, как пробрались сегодня вы.  Мне  кажется,
малодушно с вашей стороны рассчитывать на мою слабость к вам. Мне кажется,
это низко, пользуясь неожиданностью, добиться от меня поцелуя. Но это лишь
женская точка зрения. Мне следовало  бы  помнить,  что  вы  не  можете  ее
разделять. Я поступила бы лучше, если бы овладела собой и не  сказала  вам
ничего.
   Это извинение было тяжелее  оскорбления.  Самый  ничтожный  человек  на
свете почувствовал бы себя униженным.
   - Если бы моя честь не была в ваших руках, - сказал я, - я  оставил  бы
вас сию же минуту и никогда больше не увиделся бы с вами. Вы  упомянули  о
том, что я сделал. Что же я сделал?
   - Что вы сделали? Вы задаете этот вопрос мне?
   - Да.
   - Я сохранила в тайне вашу гнусность, - ответила  она,  -  и  перенесла
последствия своего молчания. Неужели я не  имею  права  на  то,  чтобы  вы
избавили меня от оскорбительного вопроса о том, что  вы  сделали?  Неужели
всякое  чувство  признательности  умерло   в   вас?   Вы   были   когда-то
джентльменом. Вы были когда-то дороги моей матери, и еще дороже - мне...
   Голос изменил ей. Она опустилась на стул, повернулась ко мне  спиной  и
закрыла лицо руками.
   Я выждал немного, прежде чем нашел в себе силы говорить дальше.  В  эту
минуту молчания сам не знаю, что я чувствовал больнее  -  оскорбление  ли,
нанесенное мне ее презрением, или гордую решимость, которая  не  позволяла
мне разделить ее горе.
   - Если вы не заговорите первая, - начал я, - должен это  сделать  я.  Я
пришел сюда с намерением сказать вам нечто серьезное. Будете ли вы ко  мне
хотя бы справедливы и согласитесь ли выслушать меня?
   Она не шевелилась и  не  отвечала.  Я  не  спрашивал  ее  более;  я  не
подвинулся ни на шаг к ее стулу. Проявляя такую упорную  гордость,  как  и
она, я рассказал ей о своем открытии в Зыбучих  песках  и  обо  всем,  что
привело меня к нему. Рассказ, разумеется, занял немного времени. С  начала
до конца она не обернулась ко мне и не произнесла ни слова.
   Я был сдержан. Вся моя будущность, по  всей  вероятности,  зависела  от
того, не потеряю ли я самообладания в эту минуту. Настало время  проверить
теорию мистера Бреффа. Охваченный острым желанием испытать  ее,  я  обошел
вокруг стула и стал так, чтоб оказаться лицом к лицу с Рэчель.
   - Я должен задать вам один вопрос, - сказал я. - И это  вынуждает  меня
вернуться к тяжелому предмету. Показала вам  Розанна  Спирман  мою  ночную
рубашку? Да или нет?
   Она вскочила на ноги и прямо подошла ко мне. Глаза  ее  впились  мне  в
лицо, словно желая прочесть там то, чего еще никогда не читали в нем.
   - Вы сошли с ума! - воскликнула она.
   Я все еще сдерживался. Я сказал спокойно:
   - Рэчель, ответите ли вы на мой вопрос?
   Она продолжала, не обращая на меня внимания:
   - Не кроется ли тут какая-нибудь  неизвестная  мне  цель?  Какой-нибудь
малодушный страх за будущее, который затрагивает и  меня?  Говорят,  после
смерти вашего отца вы разбогатели. Может быть, вы пришли сюда затем, чтобы
вернуть мне стоимость моего алмаза? И неужели вам не совестно приходить но
мне с такой целью? Не это ли  тайна  вашей  мнимой  невиновности  и  вашей
истории о Розанне Спирман? Не кроется ли стыд в глубине всей этой лжи?
   Я перебил ее. Я не мог уже сдерживаться.
   -  Вы  нанесли  мне  ужасную  обиду,  -  вскричал  я.  -  Вы  все   еще
подозреваете, что я украл ваш алмаз. Я имею право и хочу знать,  по  какой
причине?
   - Подозреваю вас! - воскликнула  она,  приходя  в  возбуждение,  равное
моему. - _Негодяй! Я видела собственными глазами, как вы взяли алмаз!_
   Открытие, засверкавшее на меня из этих слов, уничтожение всего, на  что
надеялся  мистер  Брефф,  привело  меня  в  оцепенение.  При   всей   моей
невиновности, я стоял перед ней молча. В ее глазах,  в  глазах  всякого  я
должен был казаться человеком, потрясенным открытием его преступленья.
   Ее смутило зрелище моего унижения и  своего  торжества.  Внезапное  мое
молчание как будто испугало ее.
   - Я пощадила вас в то время, - сказала она,  -  я  пощадила  бы  вас  и
теперь, если б вы не вынудили меня заговорить.
   Она отошла, как бы для того, чтобы выйти из  комнаты,  и  заколебалась,
прежде чем дошла до двери.
   - Почему вы пришли сюда унижать себя?  -  спросила  она.  -  Почему  вы
пришли сюда унижать меня?
   Она сделала еще несколько шагов и опять остановилась.
   - Ради бога, скажите что-нибудь! - воскликнула она в волнении.  -  Если
осталась в вас хоть какая-нибудь жалость,  не  давайте  мне  унижать  себя
таким образом. Скажите, что-нибудь - и выгоните меня из комнаты!
   Я подошел к ней, сам не зная,  что  делаю.  Может  быть,  у  меня  была
какая-нибудь  смутная  мысль  удержать  ее,  пока  она  не   сказала   еще
чего-нибудь. С той минуты, как я узнал, что  свидетельство,  на  основании
которого Рэчель обвинила меня, было свидетельством  ее  собственных  глаз,
ничто - даже убеждение в собственной невиновности - не было ясно для меня.
Я взял ее за руку; я старался говорить с  нею  твердо  и  разумно,  а  мог
только выговорить:
   - Рэчель, вы когда-то любили меня!
   Она задрожала и отвернулась от меня. Рука ее,  бессильная  и  дрожащая,
оставалась в моей руке.
   - Пустите мою руку, - произнесла она слабым голосом.
   Мое прикосновение к руке ее произвело на нее  такое  же  действие,  как
звук моего голоса, когда я вошел в комнату. После того,  как  она  назвала
меня трусом, после ее признания, поставившего на мне клеймо  вора,  я  еще
имел власть над нею, покуда рука ее лежала в моей руке!
   Я тихо отвел ее на середину комнаты. Я посадил ее возле себя.
   - Рэчель, - сказал я, - не  могу  объяснить  противоречия  в  том,  что
сейчас вам скажу. Могу только сказать вам правду, как сказали  ее  вы.  Вы
видели, как я взял алмаз. Перед богом, который слышит нас,  объявляю,  что
только сейчас впервые узнал, что я взял его! Вы все  еще  сомневаетесь  во
мне?
   Она или не обратила внимания на мои слова, или не слыхала их.
   - Оставьте мою руку, - повторила она слабым голосом.
   Это было единственным ее ответом. Голова ее упала на мое плечо, а  рука
бессознательно сжала мою руку  в  ту  минуту,  когда  она  попросила  меня
выпустить ее.
   Я удержался от повторения вопроса. Но на этом и кончилось мое терпение.
Я понял, что снова смогу смотреть  в  глаза  честным  людям,  только  если
заставлю   Рэчель   рассказать   все   подробно.   Единственная   надежда,
остававшаяся у меня, состояла в том, что, может быть, Рэчель  не  обратила
внимания на какое-нибудь  звено  в  цепи,  -  на  какую-нибудь  безделицу,
которая,  быть  может,  при  внимательном  исследовании  могла   послужить
средством для доказательства моей невиновности. Признаюсь, я  не  выпускал
ее руки. Признаюсь, я заговорил с нею со всей теплотой и доверием  прошлых
времен.
   - Я хочу спросить вас кое о чем,  -  сказал  я.  -  Я  хочу,  чтобы  вы
рассказали мне все, что случилось с той самой минуты,  когда  мы  пожелали
друг другу спокойной ночи, и до того момента, когда вы увидели, что я взял
алмаз.
   Она подняла голову с моего плеча и сделала  усилие,  чтобы  высвободить
свою руку.
   - О! Зачем возвращаться к этому? - сказала она. - Зачем возвращаться?
   - Я скажу вам зачем, Рэчель. Вы и я жертвы какого-то страшного  обмана,
надевшего маску истины. Если мы взглянем вместе на  то,  что  случилось  в
ночь после дня вашего рождения, мы, быть может, еще поймем друг Друга.
   Голова ее опять упала на мое плечо. Слезы  выступили  на  ее  глазах  и
медленно покатились по щекам.
   - О! - сказала она. - Разве  я  не  имела  этой  надежды?  Разве  я  не
старалась смотреть на это так, как смотрите вы теперь?
   - Вы старались одна, - ответил я, - вы еще не старались с моей помощью.
   Эти слова как будто пробудили в ней ту надежду,  которую  я  чувствовал
сам,  когда  произнес  их.  Она  отвечала  на  мои  вопросы  не  только  с
покорностью, но и с усилием ума; она охотно раскрывала мне всю душу.
   - Начнем, - сказал я, - с  того,  что  случилось  после  того,  как  мы
пожелали друг другу спокойной ночи. Легли вы в постель или нет?
   - Я легла в постель.
   - Заметили вы, который был час? Было поздно?
   - Не очень. Я думаю, около двенадцати часов.
   - Вы заснули?
   - Нет. Я не могла спать в эту ночь.
   - Вы были встревожены?
   - Я думала о вас.
   Этот ответ почти отнял у меня все мужество. Что-то в тоне, даже  более,
чем в словах,  прямо  проникло  мне  в  сердце.  Только  после  некоторого
молчания мог я продолжать.
   - Был у вас в комнате свет? - спросил я.
   - Нет, - пока я не встала и не зажгла свечу.
   - Через сколько времени после того, как вы легли в постель.
   - Кажется, через час.
   - Вы вышли из спальни?
   - Я собиралась выйти. Я накинула халат и пошла в гостиную за книгой...
   - Вы отворили дверь вашей спальни?
   - Отворила.
   - Но еще не вошли в гостиную?
   - Нет, я была остановлена...
   - Что остановило вас?
   - Я увидела свет в щели под дверью и услышала шаги.
   - Вы испугались?
   - Нет. Я знала, что моя бедная мама страдает бессонницей, и  вспомнила,
что она уговаривала меня отдать ей на сохранение алмаз. Мне казалось,  что
она безосновательно беспокоилась о нем, и я  вообразила,  что  она  пришла
посмотреть, в постели ли я, и поговорить со мною об алмазе,  если  увидит,
что я еще не сплю.
   - Что же вы сделали?
   - Я потушила свечу, чтобы она вообразила, что я сплю. Я была упряма,  -
мне хотелось оставить алмаз там, куда я его положила.
   - Задув свечу, вы опять легли в постель?
   - Я не успела. В ту  минуту,  когда  я  задула  свечу,  дверь  гостиной
отворилась, и я увидела...
   - Вы увидели?
   - Вас.
   - Одетого, как обычно?
   - Нет. В ночной рубашке, со свечою в руке.
   - Одного?
   - Одного.
   - Вы могли видеть мое лицо?
   - Да.
   - Ясно?
   - Совершенно, Свеча в вашей руке осветила мне его.
   - Глаза мои были открыты?
   - Да.
   -  Вы  заметили  в  них  что-нибудь  странное,  что-нибудь  похожее  на
пристальное или бессмысленное выражение?
   -  Совсем  нет.  Ваши  глаза  были  блестящи,   более   блестящи,   чем
обыкновенно. Вы так осматривались в комнате, словно знали, что вы там, где
вам не следует быть, и словно боялись, что вас увидят.
   - Вы обратили внимание, какой у меня был вид, когда я входил в комнату?
   - Вы шли, как ходите всегда. Вы дошли  до  середины  комнаты,  а  потом
остановились и осмотрелись вокруг.
   - Что же вы сделали, когда увидели меня?
   - Я не могла ничего сделать.  Я  стояла  как  окаменелая.  Я  не  могла
заговорить, я не могла закричать, я  не  могла  даже  пошевелиться,  чтобы
запереть дверь.
   - Мог я вас видеть там, где вы стояли?
   - Конечно, вы могли видеть меня. Но вы ни разу не  взглянули  на  меня.
Бесполезно задавать этот вопрос. Я уверена, что вы меня не видели.
   - Почему же вы так уверены?
   - Иначе разве вы взяли  бы  алмаз?  Поступили  бы  так,  как  поступили
впоследствии? Были бы вы здесь теперь, если б знали, что я тогда не  спала
и смотрела на вас? Не заставляйте меня говорить об этом! Я  хочу  отвечать
вам спокойно. Помогите мне сохранить спокойствие. Перейдемте к чему-нибудь
другому.
   Она была права, права во всех отношениях. Я перешел к другому.
   - Что я сделал после того, как вышел на середину комнаты и  остановился
там?
   - Вы повернулись и прямо  пошли  к  углу  возле  окна,  где  стоит  мой
индийский шкапчик.
   - Когда я стоял у шкапчика, я должен был стоять к вам спиной. Как же вы
видели, что я делал?
   - Когда вы двинулись с места, двинулась и я.
   - Чтобы видеть, что я делаю?
   - В моей гостиной три зеркала. Когда  вы  стояли  там,  я  увидела  все
отраженным в одном из зеркал.
   - Что же вы увидели?
   - Вы поставили свечу на шкапчик. Вы выдвинули и задвинули один ящик  за
другим, пока не дошли до того, в который я положила  алмаз.  Вы  с  минуту
смотрели на отворенный ящик, а потом сунули в него руку и вынули алмаз.
   - Почему вы узнали, что я вынул алмаз?
   - Я видела, как вы сунули руку в ящик. Я видела блеск камня между вашим
указательным и большим пальцем, когда вы вынули руку из ящика.
   - Не протянулась ли рука моя опять к шкапу, чтобы,  например,  запереть
его?
   - Нет. Алмаз был у вас в правой руке, а свечку  со  шкапчика  вы  сняли
левой рукой.
   - После этого я опять осмотрелся вокруг?
   - Нет.
   - Я сейчас же вышел из комнаты?
   - Нет. Вы стояли совершенно неподвижно, как мне показалось, и  довольно
долго. Я видела лицо ваше в зеркале. Вы походили на человека задумавшегося
и недовольного своими мыслями.
   - Что же случилось потом?
   - Вы вдруг пробудились от задумчивости и сразу вышли из комнаты.
   - Я запер за собою дверь?
   - Нет. Вы быстро вышли в коридор и оставили дверь открытой.
   - А потом?
   - Потом огонь от вашей свечи исчез, и  звук  ваших  шагов  замер,  а  я
осталась одна в комнате.
   - И ничего не произошло больше до той минуты, когда весь дом узнал, что
алмаз пропал?
   - Ничего.
   - Вы уверены в этом? Не заснули ли вы на короткое время?
   - Я совсем не  спала,  я  совсем  не  ложилась  в  постель.  Ничего  не
случилось до тех пор, пока не вошла Пенелопа, в свое обычное время, утром.
   Я выпустил ее руку, встал и прошелся по комнате. На каждый  мой  вопрос
был дан ответ. Каждая мелочь, какую я захотел узнать, была освещена передо
мною. Я даже вернулся было к  мысли  о  лунатизме  и  опьянении;  и  опять
невозможность того и другого встали передо мной - на этот раз в  показании
свидетеля, видевшего меня своими глазами. Что  следовало  теперь  сказать?
Что следовало  теперь  сделать?  Только  один  ужасный  факт  воровства  -
единственный  видимый  и  осязаемый  факт  -  стоял  передо   мною   среди
непроницаемого мрака, окружавшего меня, в котором тонуло все? Не  было  ни
малейшего проблеска света, когда я узнал тайну Розанны Спирман  в  Зыбучих
песках. И ни малейшего проблеска света теперь, когда я обратился  к  самой
Рэчель и услышал отвратительную историю ночи от нее самой.
   На этот раз она первая прервала молчание.
   - Ну, - сказала она, - вы спрашивали,  а  я  отвечала.  Вы  подали  мне
надежду, что из всего этого выйдет  что-нибудь,  потому  что  вы  сами  на
что-то надеялись. Что вы теперь скажете?
   Тон, которым  она  говорила,  показал  мне,  что  мое  влияние  на  нее
прекратилось.
   - Мы должны были вместе пересмотреть то, что случилось в ночь после дня
моего рождения, - продолжала она, - и тогда мы  должны  были  понять  друг
друга. Случилось ли это?
   Она безжалостно ждала моего ответа.  Отвечая  ей,  я  сделал  гибельную
ошибку, - я позволил отчаянной беспомощности моего положения одержать верх
над моим самообладанием. Опрометчиво и бессмысленно я стал упрекать ее  за
молчание, которое до сих пор оставляло меня в неведении.
   - Если б вы высказались, когда вам следовало высказаться, - начал я,  -
если б вы поступили со мной справедливо и объяснились...
   С криком бешенства прервала она меня. Слова, сказанные мною, немедленно
привели ее в неистовую ярость.
   - Объясниться! - повторила она. - О, есть ли другой  такой  человек  на
свете? Я пощадила его, когда разрывалось мое сердце, я защитила его, когда
дело шло о моей репутации, а он теперь упрекает меня и  говорит,  что  мне
следовало объясниться! После того, как я верила ему, после того, как я его
любила, после того, как я думала о нем днем, видела его во сне ночью, - он
спрашивает, почему я не обвинила его в бесчестии  в  первый  раз,  как  мы
встретились. "Возлюбленный моего сердца, ты вор!  Мой  герой,  которого  я
люблю и уважаю, ты пробрался в мою комнату под прикрытием ночной темноты и
украл мой алмаз!" - вот что следовало мне сказать. О  негодяй,  о  низкий,
низкий, низкий негодяй! Я  лишилась  бы  пятидесяти  алмазов  скорее,  чем
увидеть ваше лицо, лгущее мне, как оно лжет теперь!
   Я взял шляпу. Из  сострадания  к  _ней_  -  да,  честно  говорю,  -  из
сострадания к ней я отвернулся, не говоря ни слова, и отворил дверь, через
которую вошел в комнату.
   Она пошла за мною, оттолкнула меня от двери, захлопнула ее и указала на
стул, с которого я поднялся.
   - Нет, - сказала она. - Не сейчас! Оказывается, я еще обязана оправдать
мое поведение перед вами. Так останьтесь и выслушайте  меня,  а  если  вы,
против моей воли, уйдете отсюда, это будет самая большая низость.
   Тяжко было мне видеть ее, тяжко было мне слышать ее  слова.  Я  ответил
знаком - вот все, что я мог сделать, - что покоряюсь ее воле.
   Яркий румянец гнева начал сбегать с ее лица, когда я вернулся  и  молча
сел на стул. Она  переждала  немного  и  собралась  с  силами.  Когда  она
заговорила, ни единого  признака  чувства  не  было  заметно  в  ней.  Она
говорила, не глядя на меня. Руки ее были крепко  стиснуты  на  коленях,  а
глаза устремлены в землю.
   - Я должна была поступить с вами справедливо и объясниться, - повторила
она мои слова. - Вы увидите, старалась ли я быть с  вами  справедлива  или
нет. Я сказала вам сейчас, что совсем не спала  и  совсем  не  ложилась  в
постель после того, как вы вышли из моей гостиной. Бесполезно докучать вам
рассказом о том, что я думала, - вы меня не поймете; скажу только,  что  я
сделала, когда через некоторое время пришла в себя. Я решила не  поднимать
тревоги в доме и не  рассказывать  о  том,  что  случилось,  как  это  мне
следовало бы сделать. Несмотря на то, что я все видела своими  глазами,  я
так любила вас, что готова была поверить чему угодно, только не тому,  что
вы вор. Я думала, думала - и кончила тем, что написала вам.
   - Я никогда не получал этого письма.
   - Знаю, что вы  никогда  его  не  получали.  Подождите  немного,  и  вы
услышите - почему. Письмо мое ничего  не  сказало  бы  вам  ясно.  Оно  не
погубило бы вас на всю жизнь, если бы попало в руки кому-нибудь другому. В
нем только говорилось (но так, что вы не могли ошибиться), что у меня есть
основание думать, что вы в долгу и что мне  и  матери  моей  известно,  до
какой степени вы неразборчивы и нещепетильны в средствах, какими  достаете
деньги, когда они вам нужны. Вы при этом вспомнили бы  визит  французского
стряпчего и догадались бы, на что я намекаю. Если б вы продолжали читать с
интересом и после того, вы дошли бы до предложения, которое я  хотела  вам
сделать, - предложения тайного (с тем, чтобы  ни  слова  не  было  сказано
вслух об этом между нами): дать вам  взаймы  такую  большую  сумму  денег,
какую я только могу получить. И я достала бы  ее!  -  воскликнула  Рэчель.
Румянец на щеках ее опять сгустился, она  взглянула  на  меня.  -  Я  сама
заложила бы алмаз, если б не смогла достать денег другим путем. Вот о  чем
написала я вам. Подождите! Я сделала больше.  Я  условилась  с  Пенелопой,
чтобы она отдала вам письмо с глазу на глаз. Я хотела запереться  в