о  трех  индусах,  которые  были  у  вас  сегодня,  -
продолжал мистер Фрэнклин, не обращая внимания  на  мой  вопрос.  -  Может
быть, Беттередж, мой  иностранец  и  три  фокусника  окажутся  друг  другу
сродни.
   - А как вы узнали о фокусниках, сэр? - спросил  я,  отвечая  на  вопрос
вопросом.
   Я сознаю, что это был очень дурной тон. Но ведь вы не ожидаете  многого
от бедной человеческой натуры, - не ожидайте же многого и от меня.
   - Я видел Пенелопу, - продолжал мистер Фрэнклин,  -  и  она  рассказала
мне. Ваша дочь обещала сделаться хорошенькой, Беттередж, и  сдержала  свое
обещание. У Пенелопы маленькие уши и маленькие ноги. Разве покойная миссис
Беттередж обладала этими неоценимыми преимуществами?
   - Покойная миссис Беттередж обладала  множеством  недостатков,  сор,  -
сказал я. - Один из них, - если вы позволите упомянуть о нем, - состоял  в
том, что она никогда ничем не занималась серьезно. Она скорее походила  на
муху, чем на женщину, она не могла остановиться ни на чем.
   - Она пришлась бы как раз по мне, - заметил мистер Фрэнклин. - Я  также
не останавливаюсь ни  на  чем,  Беттередж,  вы  сделались  еще  остроумнее
прежнего. Ваша дочь упомянула об этом, когда я расспрашивал ее подробно  о
фокусниках. "Батюшка вам все расскажет, сэр, он удивительный  человек  для
своих лет и выражается бесподобно", - собственные слова Пенелопы; при этом
она божественно покраснела. При всем моем уважении к вам я не удержался от
того, чтобы... Впрочем, это пустяки; я знал ее, когда она была ребенком, и
она не сделалась от этого для меня  хуже.  Будем  говорить  серьезно.  Что
делали тут фокусники?
   Я был не совсем доволен своей дочерью, - не за то,  что  она  позволила
мистеру Фрэнклину поцеловать себя - мистеру Фрэнклину это дозволено, -  но
за то, что она заставила меня повторять эту глупую историю. Однако  делать
было нечего, пришлось снова пересказывать  все  обстоятельства.  Веселость
мистера Фрэнклина пропадала  по  мере  того,  как  я  говорил.  Он  сидел,
нахмурив брови и дергая себя за бороду. Когда я кончил,  он  повторил  два
вопроса, которые главный фокусник задал мальчику,  -  вероятно  для  того,
чтобы хорошенько запечатлеть их в своей памяти.
   - "По этой дороге, а не по другой поедет сегодня англичанин?  Имеет  ли
англичанин _это_ при  себе?"  Я  подозреваю,  -  сказал  мистер  Фрэнклин,
вынимая из кармана маленький запечатанный пакет, - что  _это_  значит  вот
что: _это_, Беттередж, значит - знаменитый алмаз дяди моего Гернкастля.
   - Великий боже, сэр! - вскричал я. - Как к вам попал алмаз  нечестивого
полковника?
   - Нечестивый полковник в завещании своем отказал этот алмаз  в  подарок
кузине моей Рэчель в день ее рождения, - ответил мистер Фрэнклин, - а  мой
отец, как душеприказчик нечестивого полковника, поручил мне  привезти  его
сюда.
   Если бы море, тихо плескавшееся по зыбучему песку,  вдруг  превратилось
перед моими глазами в сушу, - сомневаюсь, удивило ли бы  меня  это  более,
чем слова мистера Фрэнклина.
   - Полковник отказал алмаз мисс Рэчель? - воскликнул я. -  А  ваш  отец,
сэр, душеприказчик полковника? Ну, готов биться об заклад на  что  угодно,
мистер Фрэнклин, что ваш отец не захотел бы дотронуться до полковника даже
щипцами!
   - Сильно сказано, Беттередж. Что дурного можно сказать о полковнике? Он
принадлежал вашему времени, не моему. Расскажите мне, что вы знаете о нем;
и я расскажу вам, как отец мой сделался его душеприказчиком, и еще  кое  о
чем. Я сделал в Лондоне некоторые открытия по поводу моего дяди Гернкастля
и его алмаза, которые кажутся мне не совсем благовидными,  и  я  хотел  бы
знать, подтверждаете  ли  вы  их.  Вы  назвали  его  сейчас  "нечестивым".
Поищите-ка в вашей памяти, старый друг, и скажите мне - почему?
   Видя, что он говорит серьезно, я рассказал ему все, что знал.
   Вот сущность моего рассказа,  приводимая  здесь  единственно  для  вас.
Будьте внимательны, а то вы совсем собьетесь  с  толку,  когда  мы  зайдем
подальше в этой истории. Выкиньте из головы детей, обед,  новую  шляпку  и
что бы там ни было. Постарайтесь забыть политику, лошадей, биржевой курс в
Сити и неприятности в вашем клубе. Надеюсь,  вы  не  рассердитесь  на  мою
смелость; я пишу это только  для  того,  чтобы  возбудить  ваше  внимание,
любезный читатель. Боже! Разве я не видел в ваших руках величайших авторов
и разве я не знаю, как легко отвлекается ваше внимание, когда его просит у
вас книга, а не человек?
   Я упоминал выше об отце миледи, старом лорде с крутым нравом и  длинным
языком. У него было всего-навсего пять человек детей.  Сначала  два  сына;
потом, после довольно долгого времени жена его опять сделалась  беременна,
и три молодые девицы появились на свет  одна  за  другою  так  скоро,  как
только позволила это природа; моя госпожа, как уже  было  упомянуто,  была
самая младшая и самая лучшая из трех.  Из  двух  сыновей  старший,  Артур,
наследовал  титул  и  имение  отца.  Второй,  высокородный  Джон,  получил
прекрасное состояние, оставленное ему одним родственником,  и  определился
на военную службу.
   Дурна та птица, которая  пачкает  свое  собственное  гнездо.  Я  считаю
благородную фамилию Гернкастлей своим гнездом и почту за милость, если мне
позволят не входить в подробности о высокородном Джоне. Я глубоко убежден,
что это один из величайших негодяев, когда-либо существовавших  на  свете.
Он начал службу с гвардейского полка. Он должен был  уйти  оттуда  прежде,
чем ему миновало двадцать два года, - умолчу, по  какой  причине.  Слишком
большая строгость в  армии  была  не  по  силам  высокородному  Джону.  Он
отправился в Индию посмотреть, так же ли там строго,  и  понюхать  пороху.
Что касается храбрости, то, надо отдать ему справедливость, он был  смесью
бульдога,  боевого  петуха  и  дикаря.  Гернкастль  участвовал  во  взятии
Серингапатама. Вскоре после этого он перешел в другой полк, а впоследствии
и в третий. Тут он был произведен в полковники, получил солнечный  удар  и
воротился в Англию.
   Он приехал с такой репутацией, что перед ним заперлись двери  всех  его
родных; миледи (только что вышедшая замуж)  первая  объявила  (с  согласия
своего мужа), что ее брат никогда не  войдет  к  ней  в  дом.  Запятнанная
репутация полковника заставляла людей избегать  его;  но  мне  надо  здесь
упомянуть только об одном пятне, связанном с алмазом.
   Говорят, что он, несмотря на  свою  смелость,  никому  не  признавался,
каким путем завладел этой индийской драгоценностью. Он никогда не  пытался
продать  алмаз,  -  не  нуждаясь  в  деньгах  и  (опять  надо  отдать  ему
справедливость) не дорожа ими. Он никому его не дарил и  не  показывал  ни
одной живой душе. Одни  говорили,  будто  он  опасается,  как  бы  это  не
навлекло на него неприятности от начальства;  другие  (не  знавшие  натуру
этого человека) утверждали, что, если он покажет алмаз, это  может  стоить
ему жизни.
   В последних  слухах,  может  статься,  и  есть  доля  правды.  Было  бы
несправедливо назвать его трусом, но это факт,  что  жизнь  его  два  раза
подвергалась опасности в Индии, и все твердо  были  убеждены,  что  Лунный
камень тому причиной. Когда полковник вернулся в Англию и все  начали  его
избегать,  это  опять-таки  было  приписано  Лунному  камню.  Тайна  жизни
полковника мешала ему во всем, она изгнала его из среды соотечественников.
Мужчины не пускали его в свои  клубы;  женщины  (а  их  было  немало),  на
которых он хотел жениться, отказывали ему;  друзья  и  родственники  вдруг
делались близоруки, встречаясь с ним на улице.
   Другие  в  таких   затруднительных   обстоятельствах   постарались   бы
оправдаться перед светом. Но уступить, даже когда он неправ  и  когда  все
общество восстало против него, было не в привычках высокородного Джона. Он
держал при себе алмаз в Индии, желая показать, что не боится быть  убитым.
Он оставил  при  себе  алмаз  в  Англии,  желая  показать,  что  презирает
общественное мнение. Вот вам  портрет  этого  человека,  как  на  полотне:
характер, шедший всему наперекор, и лицо хотя красивое, но  с  дьявольским
выражением.
   Время  от  времени  до  нас  доходили  о  нем  самые  различные  слухи.
Рассказывали, будто он стал курить опиум и собирать старые книги; будто он
производит какие-то странные  химические  опыты;  будто  он  пьянствует  и
веселится с самыми низкими людьми в самых низких лондонских трущобах.  Как
бы то ни было, полковник вел  уединенную,  порочную,  таинственную  жизнь;
один раз, - только один раз, - после его возвращения в Англию, я сам видел
его лицом к лицу.
   Года за два до того времени, о котором я теперь пишу, и года за полтора
до своей смерти полковник неожиданно приехал в дом к миледи в Лондоне. Это
было в день рождения мисс Рэчель, двадцать первого толя, и в  честь  этого
дня, по обыкновению, собирались  гости.  Лакей  пришел  сказать  мне,  что
какой-то господин желает меня видеть.
   Войдя в переднюю,  я  нашел  полковника,  похудевшего,  состарившегося,
изнуренного и оборванного, по по-прежнему дерзкого и злого.
   - Ступайте к моей сестре, - сказал он, -  и  доложите,  что  я  приехал
пожелать моей племяннице много раз счастливо встретить этот день.
   Он уже несколько раз пытался письменно примириться с миледи,  -  только
для того (я твердо в этом убежден), чтобы сделать ей  неприятность.  Но  к
нам в дом он приехал в первый раз.  Меня  подмывало  сказать  ему,  что  у
миледи гости. Но дьявольское выражение его лица  испугало  меня.  Я  пошел
передать его поручение и, по собственному его желанию, оставил  полковника
издать ответа в передней. Слуги таращили на него глаза, стоя поодаль,  как
будто он был ходячей разрушительной машиной, начиненной порохом и  ядрами,
каждую минуту способной произвести взрыв.
   Миледи также обладает - крошечку, не более - фамильной горячностью.
   - Скажите полковнику Гернкастлю, - сказала  она,  когда  я  передал  ей
поручение ее брата, - что мисс Вериндер занята, а я не хочу его видеть.
   Я старался уговорить миледи дать ответ повежливее, зная, что  полковник
не поклонник той сдержанности,  которой  вообще  подчиняются  джентльмены.
Совершенно бесполезно. Фамильная горячность тотчас обратилась на меня.
   - Когда мне нужен ваш совет, - сказала миледи, - вы знаете, что я  сама
спрашиваю его. Теперь я вас не спрашиваю.
   Я пошел вниз с этим поручением, взяв на себя смелость  передать  его  в
новом и исправленном виде.
   - Миледи и мисс Рэчель сожалеют, что они заняты, полковник, - сказал я,
- и просят извинить за то, что они не будут иметь чести видеть вас.
   Я ожидал от него вспышки даже при той вежливости,  с  какою  я  передал
ответ миледи. К удивлению моему, ничего подобного не случилось:  полковник
испугал меня, приняв это с неестественным спокойствием. Глаза его,  серые,
блестящие, с минуту были устремлены на меня; он засмеялся, не громко,  как
другие люди, а про себя, тихо и страшно зло.
   - Благодарю вас, Беттередж, - сказал он, - я буду помнить день рождения
моей племянницы.
   С этими словами он повернулся и вышел из дома.
   Когда через год снова наступил день рождения мисс Рэчель, мы  услышали,
что полковник болен и лежит в постели. Полгода спустя - то есть за полгода
до того времени, о котором я теперь пишу,  -  миледи  получила  письмо  от
одного весьма уважаемого пастора. Оно  сообщало  ей  о  двух  удивительных
семейных новостях. Во-первых, о  том,  что  полковник  все  простил  своей
сестре на смертном одре; во-вторых, о том, что простил он и всем другим  и
принял весьма назидательную  кончину.  Я  сам  (несмотря  на  епископов  и
пасторов)  имею  нелицемерное  уважение  к  церкви,  но  я  убежден,   что
высокородный Джон постоянно находился во власти дьявола  и  что  последний
гнусный поступок  в  жизни  этого  гнусного  человека  состоял  в  том  (с
позволения вашего сказать), что он обманул священника.
   Вот сущность моего  рассказа  мистеру  Фрэнклину.  Я  заметил,  что  он
слушает все более внимательно по мере продолжения рассказа и что сообщение
о том, как сестра не приняла полковника в день  рождения  его  племянницы,
по-видимому, поразило мистера Фрэнклина, словно выстрел, попавший в  цель.
Хотя он в этом и не сознался, я увидел довольно ясно по его лицу, как  это
растревожило его.
   - Вы рассказали все, что знали, Беттередж, - заметил он. -  Теперь  моя
очередь. Но прежде чем рассказать вам, какие открытия я сделал в Лондоне и
каким образом был  замешан  в  это  дело  с  алмазом,  мне  хочется  знать
следующее. По вашему лицу видно, мой старый друг,  что  вы  как  будто  не
совсем понимаете, какова цель нашего совещания. Обманывает  ли  меня  ваше
лицо?
   - Нет, сэр, - ответил я. - Мое лицо, по крайней мере в  данном  случае,
говорит правду.
   - Ну, так я  постараюсь,  -  сказал  мистер  Фрэнклин,  -  убедить  вас
разделить мою  точку  зрения,  прежде  чем  мы  пойдем  далее.  Три  очень
серьезных вопроса связаны с  подарком  полковника  ко  дню  рождения  моей
кузины Рэчель. Слушайте меня внимательно, Беттередж, и  пересчитывайте  по
пальцам, если это поможет вам, - сказал мистер Фрэнклин, находя  некоторое
удовольствие  в  показе  своей  собственной  дальновидности,  что   хорошо
напомнило мне те прежние времена, когда он был мальчиком. - Вопрос первый:
был ли  алмаз  полковника  предметом  заговора  в  Индии?  Вопрос  второй:
последовал ли заговор за алмазом полковника в Англию? Вопрос третий:  знал
ли полковник, что заговор последовал за алмазом, и не с умыслом ли оставил
он в наследство неприятности и опасность своей сестре  через  ее  невинную
дочь? Вот что хочу я узнать, Беттередж. Не пугайтесь!
   Хорошо ему было предупреждать меня, когда я уже перепугался.
   Если он прав, в наш спокойный английский дом вдруг ворвался дьявольский
индийский алмаз, а за ним  заговор  живых  мошенников,  спущенных  на  нас
мщением мертвеца. Вот  каково  было  наше  положение,  открывшееся  мне  в
последних словах мистера Фрэнклина! Слыхано ли  что-нибудь  подобное  -  в
девятнадцатом столетии, заметьте, в век прогресса, в стране,  пользующейся
благами британской конституции! Никто никогда не слыхал ничего  подобного,
а следовательно,  никто  не  может  этому  поверить.  Тем  не  менее  буду
продолжать мой рассказ.
   Когда вы вдруг испугаетесь до такой  степени,  как  испугался  я,  этот
испуг  почти  неминуемо  скажется  на  вашем  желудке,  и  внимание   ваше
отвлечется, вы начнете вертеться. Я молча заерзал, сидя на  песке.  Мистер
Фрэнклин приметил, как я боролся со встревоженным желудком  -  или  духом,
если хотите, а это одно и то же, - и, остановившись именно  в  ту  минуту,
когда он уже готов был начать свой рассказ, спросил меня резко:
   - Что такое с вами?
   Что такое было со мной? Ему я не сказал, а вам скажу  по  секрету.  Мне
захотелось закурить трубку и почитать "Робинзона Крузо".



   Глава VI

   Оставив при себе свои чувства, я почтительно попросил мистера Фрэнклина
продолжать.  Мистер  Фрэнклин  ответил:  "Не  вертитесь,   Беттередж!"   и
продолжал.
   Первые слова нашего молодого джентльмена разъяснили мне, что  открытие,
относящееся к нечестивому полковнику и к алмазу,  он  сделал  (прежде  чем
приехать к нам) при посещении стряпчего своего отца  в  Хэмпстеде.  Мистер
Фрэнклин случайно проговорился ему, когда они сидели вдвоем  после  обеда,
что отец поручил ему отвезти мисс Рэчель подарок ко дню ее рождения. Слово
за слово - беседа кончилась тем, что стряпчий открыл мистеру Фрэнклину,  в
чем состоял этот подарок и как возникли дружеские отношения между покойным
полковником   и   мистером   Блэком-старшим.   Обстоятельства   эти    так
необыкновенны, что я сомневаюсь, способен ли  передать  их  своим  языком.
Предпочитаю изложить открытие мистера Фрэнклина его собственными словами.
   - Вы помните то время, Беттередж, - сказал он, - когда отец мой пытался
доказать свои права на это несчастное герцогство?  Как  раз  в  это  самое
время и возвратился из Индии дядя Гернкастль. Отец мой узнал, что  у  него
есть какие-то бумаги, которые могут быть  полезны  для  его  процесса.  Он
поехал к полковнику под предлогом поздравить его с приездом в  Англию.  Но
полковника не так-то легко было провести подобным образом. "Вам что-то  от
меня нужно, - сказал он,  -  иначе  вы  не  решились  бы  рисковать  своей
репутацией, приехав ко мне". Отец мой понял,  что  ему  больше  ничего  не
остается, как откровенно признаться во всем; он тотчас сознался,  что  ему
нужны бумаги. Полковник просил дать ему день  на  размышление.  Ответ  его
пришел  в  виде  чрезвычайно  странного  письма,  которое  приятель   мой,
стряпчий, показал мне. Полковник начал с того, что он сам имеет надобность
в моем отце и предлагает ему дружескую услугу за услугу. Случайности войны
(его собственное выражение!)  сделали  его  обладателем  одного  из  самых
больших алмазов на свете, и он имеет основание думать, что ни сам  он,  ни
его драгоценный камень не будут в безопасности ни в одном доме, ни в одной
части света, если он оставит этот камень при себе. При  таких  рискованных
обстоятельствах он решился отдать алмаз на хранение другому человеку. Этот
человек лично не подвергается никакому риску. Он может отдать  драгоценный
камень на хранение в любое место - как, например, банкиру или  ювелиру,  у
которых есть особая  кладовая  для  хранения  драгоценностей.  Его  личная
ответственность в этом деле будет пассивного свойства. Он будет получать -
или сам, или через надежного поверенного - по заранее условленному адресу,
в заранее условленные дни, каждый  год  письмо  от  полковника  с  простым
извещением, что тот еще жив. В случае если  письмо  не  будет  получено  в
условленный день, молчание полковника может служить верным признаком того,
что он  убит.  В  таком  случае,  но  не  иначе,  определенные  инструкции
относительно распоряжения алмазом, запечатанные и хранящиеся вместе с ним,
должны быть вскрыты и  безусловно  исполнены.  Если  отец  мой  согласится
принять это странное поручение, то бумаги полковника будут  отданы  в  его
распоряжение. Вот что заключалось в письме.
   - Что же сделал ваш отец, сэр? - спросил я.
   - Что он сделал? - повторил мистер Фрэнклин. -  Я  вам  скажу,  что  он
сделал. Он применил отменную способность, называемую  здравым  смыслом,  к
оценке письма полковника. Он объявил,  что  все  это  -  чистейший  вздор.
Где-то в своих странствованиях по Индии  полковник  подцепил  какое-нибудь
дрянное стеклышко, которое принял за алмаз.  Что  касается  опасения  быть
убитым и принятия предосторожностей  для  сохранения  его  жизни  и  этого
стеклышка, то  ныне  девятнадцатое  столетие,  и  каждому  здравомыслящему
человеку стоит только обратиться к полиции. Известно, что полковник  много
лет уже употреблял опиум, и если единственный способ  достать  драгоценные
бумаги состоит в том, чтобы принять бред опиума за факт, то отец  мой  был
вполне готов принять на себя возлагаемую на него  смешную  ответственность
тем охотнее,  что  она  не  навлечет  на  него  никаких  хлопот.  Алмаз  и
запечатанные  инструкции  были  отданы  в  кладовую  банкира,   а   письма
полковника,  периодически   сообщавшие,   что   он   жив,   получались   и
распечатывались стряпчим нашего семейства,  мистером  Бреффом,  поверенным
моего отца. Ни один разумный  человек  в  подобном  положении  не  мог  бы
взглянуть на это дело иначе. Нам только то и кажется вероятным, Беттередж,
что согласно с нашим собственным  житейским  опытом,  и  мы  верим  роману
только тогда, когда прочтем его в газете.
   Мне стало ясно, что сам мистер Фрэнклин считает мнение  своего  отца  о
полковнике опрометчивым и ошибочным.
   - А каково ваше мнение об этом деле, сэр? - спросил я.
   - Дайте прежде  покончить  с  историей  полковника,  -  ответил  мистер
Фрэнклин. - Для английского  ума  характерно  отсутствие  системы,  и