ваш
вопрос, мой старый друг, служит этому примером. Когда мы перестаем  делать
машины, мы  (в  умственном  отношении)  самый  неряшливый  народ  во  всей
вселенной!
   "Вот оно, заграничное-то воспитание! - подумал я. - Он, должно быть, во
Франции научился подтрунивать над собственной нацией".
   Между тем мистер Фрэнклин опять взялся за прерванную  нить  рассказа  и
продолжал:
   - Отец мой получил нужные бумаги и с той поры  не  видел  более  своего
шурина. Каждый год в заранее условленные дни  заранее  условленное  письмо
получалось от полковника и распечатывалось стряпчим Бреффом. Я видел целую
кучу этих писем. Все они состояли из одной и той же краткой деловой фразы:
"Сэр, это убедит вас в том, что я еще жив, пусть алмаз  остается  там  же.
Джон Гернкастль". Вот все, что он  писал,  и  приходило  это  аккуратно  к
назначенному дню. Но шесть или восемь  месяцев  тому  назад  форма  письма
изменилась в первый раз. Теперь там стояло: "Сэр, говорят, что  я  умираю.
Приезжайте ко мне и помогите  мне  составить  завещание".  Стряпчий  Брефф
поехал и нашел полковника в маленькой пригородной вилле, с прилегающими  к
ней землями, где полковник жил один с  тех  пор,  как  оставил  Индию.  Он
держал собак, кошек и птиц для компании, но  с  ним  не  было  ни  единого
человеческого  существа,  кроме  приходящей  служанки  для  присмотра   за
хозяйством  и  доктора.  Завещание  оказалось  очень  простым.   Полковник
истратил большую часть своего состояния на химические опыты. Его завещание
начиналось и кончалось тремя пунктами, которые он  продиктовал  в  постели
при полном обладании своими умственными способностями. В первом пункте  он
обеспечивал  содержание  и  уход  за  своими  животными.  Вторым   пунктом
основывалась  кафедра  экспериментальной  химии  в   одном   из   северных
университетов. В третьем полковник завещал Лунный камень, как  подарок  ко
дню рождения, своей  племяннице,  с  условием,  чтобы  мой  отец  был  его
душеприказчиком.  Отец  начал  было  отказываться.  Но,  подумав  немного,
уступил: отчасти из-за  уверенности,  что  обязанность  душеприказчика  не
доставит ему никаких хлопот, отчасти из-за намека стряпчего, сделанного им
в интересах Рэчель, - что алмаз все-таки может чего-нибудь стоить.
   - Полковник не сказал, сэр, - спросил я, - по какой причине он  завещал
алмаз мисс Рэчель?
   - Он не только сказал, но и написал эту причину в  своем  завещании,  -
ответил мистер Фрэнклин. - Я взял себе выписку, которую вы сейчас увидите.
Не спешите, Беттередж! Все должно идти по порядку. Вы слышали о  завещании
полковника, теперь вы должны услышать, что  случилось  после  его  смерти.
Формальности  потребовали,  чтобы  алмаз  был  оценен  прежде,  чем  будет
предъявлено завещание. Все ювелиры, к которым для этого обратились, тотчас
подтвердили заявление полковника, что это самый большой  алмаз  на  свете.
Вопрос о точной оценке представил довольно серьезные затруднения. Величина
камня сделала его феноменом между алмазами, цвет поставил его в  категорию
совершенно особую, и вдобавок к  этим  сбивчивым  фактам  в  нем  оказался
недостаток - в виде пятна в самой середине камня. Даже с таким недостатком
самая низкая оценка алмаза равнялась двадцати тысячам фунтов.  Представьте
себе удивление моего отца:  он  чуть  было  не  отказался  от  обязанности
душеприказчика, чуть было не выпустил  из  нашей  семьи  эту  великолепную
драгоценность! Интерес, возбужденный в нем этим делом, побудил его вскрыть
запечатанные инструкции, хранившиеся вместе с  алмазом.  Стряпчий  показал
мне эти инструкции вместе с другими бумагами, и, по моему мнению, они дают
ключ к заговору, угрожавшему жизни полковника.
   - Стало быть, вы думаете, сэр, - сказал я, - что заговор имел место?
   - Не обладая отменным "здравым смыслом" моего отца,  -  ответил  мистер
Фрэнклин, - я думаю,  что  жизнь  полковника  действительно  находилась  в
опасности, как он и говорил. Запечатанная инструкция объясняет, отчего  он
все-таки умер спокойно в своей постели. В случае его насильственной смерти
(то есть в случае, если бы от него не было получено условленное  письмо  в
назначенный день), отец мой должен был секретно отправить Лунный камень  в
Амстердам и отдать знаменитому резчику, чтобы разбить на четыре или  шесть
отдельных камней. Камни эти продать за любую  цену,  а  вырученные  деньги
употребить на основание той кафедры  экспериментальной  химии,  о  которой
потом  полковник  упомянул   в   своем   завещании.   Теперь,   Беттередж,
напрягите-ка свой находчивый ум и сообразите, к какому заключению приводят
указания полковника?
   Я  тотчас  навострил  свой  ум.  Но  ему  была  свойственна  английская
медлительность, и он все перепутал, пока мистер Фрэнклин не указал на  то,
что именно следовало видеть.
   - Заметьте, - сказал мистер Фрэнклин, - что  ценность  бриллианта  была
искусно поставлена в зависимость от сохранения  жизни  полковника.  Он  не
удовольствовался тем, что сказал врагам, которых опасался: "Убейте меня  -
и вы будете не ближе к алмазу, чем сейчас. Он там, откуда вы не можете его
достать, - в кладовой банкира". Он сказал вместо этого: "Убейте меня  -  и
алмаз перестанет быть алмазом:  его  тождество  уничтожится".  О  чем  это
говорит?
   Тут, как мне показалось, меня озарила вспышка  чудесной  прозорливости,
свойственной иностранцам.
   - Знаю, - сказал я. - Это значит, что цена  камня  понизится  и  злодеи
останутся в дураках.
   - Ничуть не бывало! - сказал мистер Фрэнклин. - Я об  этом  справлялся.
Алмаз с пятном, разбитый на отдельные  камни,  будет  стоить  дороже,  чем
целый, по той простой причине, что четыре или шесть прекрасных бриллиантов
должны стоить дороже, чем один  большой  камень,  но  с  пятном.  Если  бы
простое воровство из-за прибыли было целью заговора, инструкции полковника
решительно сделали бы алмаз еще привлекательней для воров. За  него  можно
было бы получить больше денег, а продать его  гораздо  легче,  если  б  он
вышел из рук амстердамских мастеров.
   - Господи помилуй, сэр! - воскликнул я. - В чем же состоял заговор?
   - Заговор, составленный индусами, которым прежде принадлежал  алмаз,  -
сказал мистер Фрэнклин, - основан на каком-то древнем индийском  суеверии.
Таково мое мнение,  подтвержденное  одним  фамильным  документом,  который
находится при мне в настоящую минуту.
   Теперь я понял, почему появление трех  индийских  фокусников  у  нашего
дома показалось мистеру Фрэнклину обстоятельством, достойным внимания.
   - Я не хочу навязывать вам своего мнения, - продолжал мистер  Фрэнклин.
- Мысль об избранных служителях древнего индийского суеверия,  посвятивших
себя, несмотря на все затруднения и опасности, задаче возвратить священную
национальную драгоценность и выжидающих для этого первого удобного случая,
кажется мне совершенно согласною  с  тем,  что  нам  известно  о  терпении
восточных племен  и  о  влиянии  восточных  религий.  Я  человек  с  живым
воображением, и мясник, булочник и  налоговой  инспектор  не  кажутся  мне
единственной правдоподобной реальностью. Пусть же моя догадка  оценивается
как угодно; перейдем к единственному  практическому  вопросу,  касающемуся
нас. Переживет ли полковника заговор о Лунном камне? И знал  ли  полковник
об этом, когда оставлял своей племяннице подарок ко дню ее рождения?
   Я начинал понимать, что дело это ближе всего касается теперь  миледи  и
мисс Рэчель. Ни одно  слово,  сказанное  мистером  Фрэнклином,  теперь  не
ускользнуло от меня.
   - Мне не очень  хотелось,  когда  я  узнал  историю  Лунного  камня,  -
продолжал он, - привозить его сюда, но  мистер  Брефф  напомнил  мне,  что
кто-нибудь должен же передать моей кузине наследство дяди  и  что  я  могу
сделать это точно так же, как и всякий  другой.  Когда  я  взял  алмаз  из
банка, мне показалось, что за мной следит  на  улице  какой-то  оборванный
смуглый человек. Я отправился к отцу за своими вещами и нашел там  письмо,
неожиданно удержавшее меня в Лондоне. Я вернулся в банк с алмазом и  опять
увидел этого оборванного человека. Снова забирая алмаз  из  банка  сегодня
утром, я встретил этого человека в третий раз, ускользнул от него и  уехал
(прежде  чем  он  успел  напасть  на  мой   след)   с   утренним,   вместо
послеобеденного, поездом. Вот я здесь с алмазом, и  мы  оба  в  целости  и
сохранности. И какую же первую новость я слышу? Я слышу,  что  здесь  были
три странствующих индуса и что мой приезд из Лондона и то,  что  я  должен
иметь при себе, были главным предметом их разговора в то время, когда  они
думали, что они одни. Не стану терять время на  рассказ  о  том,  как  они
выливали чернила  в  ладонь  мальчика  и  приказывали  ему  увидеть  вдали
человека. Штука эта, которую я часто видел на Востоке, и по моему  мнению,
и по вашему, не более как фокус. Вопрос, который мы теперь должны  решить,
состоит в том, не  приписываю  ли  я  ошибочно  большое  значение  простой
случайности, или мы действительно имеем доказательство, что индусы  напали
на след Лунного камня с той минуты, как он взят из банка?
   Но  ни  он,  ни  я,  казалось,  не  были  расположены  заниматься  этим
исследованием. Мы посмотрели друг на друга, потом на прилив,  все  выше  и
выше покрывавший Зыбучие пески.
   - О чем вы думаете? - вдруг спросил мистер Фрэнклин.
   - Я думаю, сэр, - ответил я, - что  мне  хотелось  бы  зарыть  алмаз  в
зыбучий песок и решить этим вопрос раз и навсегда.
   - Если вы имеете у себя в кармане стоимость Лунного  камня,  -  ответил
мистер Фрэнклин, - объявите это, Беттередж, и дело с концом!
   Любопытно заметить, как облегчает вас самая пустая шутка, когда  у  вас
неспокойно на душе.  Нам  показалась  очень  забавной  мысль  покончить  с
законной  собственностью  мисс  Рэчель  и  ввести   мистера   Блэка,   как
душеприказчика, в страшные хлопоты, хотя теперь я не могу понять, что  тут
было смешного.
   Мистер Фрэнклин первый снова вернулся к предмету разговора. Он вынул из
кармана конверт, вскрыл его и подал мне лежавшую там бумагу.
   - Беттередж, - сказал он, - мы  должны  в  интересах  тетушки  обсудить
вопрос о том, какая причина заставила полковника оставить  это  наследство
своей племяннице. Припомните обращение леди Вериндер  со  своим  братом  с
того самого времени, как он вернулся в Англию, и до той минуты,  когда  он
сказал вам, что будет помнить день рождения племянницы. И прочтите это.
   Он дал мне выписку из завещания полковника. Она при мне, когда  я  пишу
эти строки, и я ее списываю сюда для вас:
   "В-третьих и в  последних,  дарю  и  завещаю  моей  племяннице,  Рэчель
Вериндер, единственной дочери сестры моей Джулии Вериндер, вдовы, - в  том
случае, если ее мать, названная Джулия Вериндер,  будет  жива  после  моей
смерти, - желтый алмаз, принадлежащий  мне  и  известный  на  Востоке  под
названием Лунного камня. И поручаю моему душеприказчику отдать  алмаз  или
самому, или через какого-нибудь надежного посредника, которого он выберет,
в собственные руки вышеупомянутой племянницы моей Рэчель, в первый же день
ее рождения после моей смерти и в присутствии, если возможно, моей сестры,
вышеупомянутой Джулии Вериндер. И я  желаю,  чтобы  вышеупомянутой  сестре
моей был сообщен посредством верной копии третий и последний  пункт  моего
завещания, что я дарю алмаз дочери ее Рэчель в знак моего полного прощения
за тот вред, который ее поступки причинили моей репутации,  а  особенно  в
доказательство, что я  прощаю,  как  и  следует  умирающему,  оскорбление,
нанесенное  мне  как  офицеру  и  джентльмену,  когда  ее  слуга,  по   ее
приказанию, не пустил меня к ней в день рождения ее дочери".
   Я возвратил бумагу мистеру Фрэнклину, решительно  недоумевая,  что  ему
ответить. До этой минуты я думал, как вам известно, что полковник умер так
же нечестиво, как и жил. Не скажу, чтобы копия с этого завещания заставила
меня переменить это мнение; скажу только, что она поколебала меня.
   - Ну, - спросил мистер Фрэнклин, - теперь, когда вы прочли  собственные
слова полковника, что вы на это скажете? Привезя Лунный камень к тетушке в
дом, служу я слепо  его  мщению  или  оправдываю  его,  как  раскаявшегося
христианина?
   - Тяжело представить себе, сэр, - ответил я, - что он  умер  с  гнусным
мщением в сердце и с  гнусным  обманом  на  устах.  Одному  богу  известна
правда. Меня не спрашивайте.
   Мистер Фрэнклин вертел и комкал в руках выписку из завещания, как будто
надеясь выжать из нее таким образом истину. В то же время он  поразительно
изменился. Из живого и веселого он сделался теперь, непонятно как,  тихим,
торжественным, задумчивым молодым человеком.
   - Этот  вопрос  имеет  две  стороны,  -  сказал  он:  -  объективную  и
субъективную. Которую нам предпочесть?
   Он получил не только французское, но и немецкое воспитание. До сих  пор
он находился под влиянием,  как  я  полагал,  первого  из  них.  А  теперь
(насколько я мог разобрать) его место заступило  второе.  Одно  из  правил
моей жизни: никогда не примечать того, чего я не понимаю. Я выбрал среднее
между объективной и субъективной стороной. Говоря  попросту,  я  вытаращил
глаза и не сказал ни слова.
   - Извлечем сокровенный смысл из всего этого, - сказал мистер  Фрэнклин.
- Почему дядя отказал алмаз Рэчель? Почему не отказал он его тетушке?
   - Это, по крайней мере,  отгадать  не  трудно,  сэр,  -  ответил  я.  -
Полковник Гернкастль знал хорошо, что миледи не захочет  принять  никакого
наследства от него.
   - Но почему он знал, что Рэчель не откажется также?
   - Есть ли на свете молодая девушка, сэр, которая могла  бы  устоять  от
искушения принять такой подарок, как Лунный камень?
   - Это субъективная точка зрения, - сказал мистер Фрэнклин. - Вам делает
большую честь, Беттередж, что вы способны на субъективную точку зрения. Но
в завещании полковника есть еще другая тайна, до сих пор  не  объясненная:
почему он дарит свой камень  Рэчель  в  день  ее  рождения  лишь  при  том
необходимом условии, чтобы мать ее была в живых?
   - Я не желаю порочить покойника, сэр, - ответил  я,  -  но  если  он  с
умыслом оставил в наследство сестре хлопоты и опасность через ее дочь,  то
непременным условием этого наследства должно было быть, чтобы  сестра  его
находилась в живых, дабы почувствовать всю неприятность этого.
   - О! Так вот  какие  вы  приписываете  ему  намерения!  Это  опять-таки
субъективное истолкование! Бывали вы в Германии, Беттередж?
   - Нет, сэр. А ваше истолкование, позвольте узнать?
   - Мне кажется, - сказал мистер Фрэнклин, - что цель  полковника,  может
быть, состояла не в том, чтобы принести пользу племяннице, которую он даже
никогда не видел, но чтобы доказать сестре, что он простил ее, и  доказать
очень любезно, посредством подарка, сделанного ее дочери.  Это  совершенно
другое  объяснение  по  сравнению  с  вашим,  Беттередж,  и  оно   внушено
объективной точкой зрения. По всему видно,  что  одно  истолкование  может
быть так же справедливо, как и другое.
   Доведя  дело  до  этого  приятного  и  успокоительного  вывода,  мистер
Фрэнклин,  по-видимому,  решил,  что  он  исполнил  все,   что   от   него
требовалось. Он бросился навзничь на песок и спросил, что  же  ему  теперь
делать.
   Он выказал себя таким умным и  дальновидным,  прежде  чем  пуститься  в
заграничную тарабарщину, и все время до такой степени  первенствовал  надо
мной в этом деле, что я совершенно не  был  готов  к  внезапной  перемене,
когда он, сложив  оружие,  вдруг  обратился  за  помощью  ко  мне.  Только
впоследствии узнал я от мисс Рэчель, - первой, кто сделал это открытие,  -
что странные перемены и переходы в мистере Фрэнклине  происходили  от  его
заграничного воспитания. В том возрасте, когда мы все  способны  принимать
нашу окраску как отражение окраски других людей, его послали за границу, и
он переходил от одной нации к другой, прежде чем настала  пора  для  того,
чтобы  какой-нибудь  один  преимущественный  колорит  установился  на  нем
твердо. Вследствие этого он воротился  с  такими  различными  сторонами  в
своем  характере,  более  или  менее  неоконченными  и  более  или   менее
противоречащими одна другой, что как будто  проводил  жизнь  в  постоянном
несогласии с самим собой. Он мог быть и деловым человеком  и  лентяем,  со
сбивчивым и с ясным умом, образцом решимости и беспомощности в одно  и  то
же время. У него была и французская, и немецкая,  и  итальянская  сторона;
первоначальный, английский фундамент выказывался иногда,  как  бы  говоря:
"Вот я жалко исковеркан, как вы видите, но  кое  в  чем  я  остался  самим
собой".  Мисс  Рэчель  обыкновенно  говорила,  что   итальянская   сторона
одерживала верх в тех случаях, когда он неожиданно сдавал и просил вас  со
своей милой кротостью снять с него ответственность  и  возложить  на  свои
плечи. Вы не будете к нему несправедливы, я полагаю, если  заключите,  что
итальянская сторона одержала верх и теперь.
   - Вам самим следует решить, сэр, - сказал я, - что  теперь  делать;  уж
конечно, не мне.
   Мистер Фрэнклин, по-видимому, не оценил всей силы моих  слов,  -  в  то
время он был в таком состоянии, что не мог видеть ничего, кроме  неба  над
своей головой.
   - Я не желаю пугать тетушку без причины, - сказал он, - но и  не  желаю
оставлять ее без надлежащего предостережения. Если бы на моем  месте  были
вы, Беттередж, - скажите мне в двух словах, что бы сделали вы?
   Я сказал ему в двух словах:
   - Подождал бы.
   - Готов от всего сердца, - сказал мистер Фрэнклин. - Долго ли?
   Я начал объяснять свою мысль.
   - Как я понимаю, сэр, - сказал я, - кто-нибудь должен  же  отдать  этот
проклятый алмаз мисс Рэчель в день ее рождения, и вы  можете  сделать  это
точно так же, как всякий другой. Очень хорошо. Сегодня двадцать пятое мая,
а день рождения двадцать первого июня. Перед  нами  почти  четыре  недели.
Подождем и посмотрим, что случится за  это  время,  и  либо  предостережем
миледи, либо нет - в зависимости от обстоятельств.
   - Прекрасно, Беттередж, - воскликнул мистер  Фрэнклин.  -  Но  что  нам
делать с алмазом до дня рождения?
   - То же, что сделал ваш отец, сэр, - ответил я. - Отец ваш сдал  его  в
банк в Лондоне, а вы отдайте его в банк во Фризинголле.
   Фризинголл - наш ближайший город,  и  банк  его  так  же  надежен,  как
Английский банк.
   - Будь я на вашем месте, сэр, - прибавил я, -  я  прямо  отправился  бы
верхом с алмазом во Фризинголл, прежде чем дамы вернутся.
   Возможность предпринять что-нибудь, да еще  верхом,  заставила  мистера
Фрэнклина мигом вскочить на  ноги.  Он  вскочил  и  бесцеремонно  заставил
встать и меня.
   - Беттередж, вы золото, а не человек! - сказал он. - Пойдем,  и  велите
тотчас же оседлать самую лучшую лошадь в конюшне.
   Тут, слава богу, английский фундамент  проступил  наконец  сквозь  весь
заграничный лоск! Это был тот  же  мистер  Фрэнклин,  которого  я  помнил,
оживившийся по-прежнему при мысли  о  поездке  верхом  и  напомнивший  мне
доброе старое время. Оседлать для пего лошадь? Я оседлал бы ему двенадцать
лошадей, если бы только он мог поскакать на всех разом!
   Мы  поспешно  возвратились  домой,  поспешно  велели   оседлать   самую
быстроногую лошадь из всей конюшни, и  мистер  Фрэнклин  поспешно  ускакал
отдать в кладовую банка проклятый алмаз. Когда затих стук копыт его лошади
в аллее и я опять остался один,  я  почти  готов  был  спросить  себя,  не
привиделось ли мне все это во сне.



   Глава VII

   Пока  я  находился  в  такой  растерянности,  чрезвычайно  нуждаясь   в
чем-нибудь успокоительном для приведения в порядок своих чувств, дочь  моя
Пенелопа  попалась  мне  навстречу,  точь-в-точь  как  ее  покойная   мать
попадалась мне на лестнице, и тотчас пристала  ко  мне  с  расспросами.  Я
рассказал  ей  о  своей  встрече  с  мистером  Фрэнклином.  При  настоящих
обстоятельствах оставалось т