ху, даже
столбиков не видно было, их с головой позаносило снегом.
   Вослед саням снег вихрился, метель все больше и больше расходилась,
замутив горизонт, и хоть ничего уже там было не рассмотреть, все же мы и
тогда сквозь слезу, застилавшую глаза, еще совсем отчетливо видели, как
провожают Романа родные его тополя, сиротливо маяча вдоль дороги во
взбудораженных пургою полях, и как - вдогонку Романовым саням - пчелы
роями во взвихренном небе летят и летят и над всей нашей степью, над
гречихами снегов жужжат по-летнему, по-золотому!..
   - А потом? - спрашивает Лида.
   А потом, выйдя из больницы, Микола Васильевич крепко поссорился с Миной
Омельковичем за Романа Вияника и его семью, поскольку в этом случае, как
наш учитель считал, допущены были явные перегибы, даже произвол, и хотя
кое-кто придерживался взгляда, что "лес рубят - щепки летят", однако же
человек - это вам не щепка!
   Взяв лошадей, учитель сгонял было на станцию, но никого уж там не
застал из тех, кого надеялся застать.
   Только и увидел вытаины от костров в снегу, замерзшие яблоки конских
кизяков у железнодорожной колеи да стальные рельсы, морозно звенящие
куда-то вдаль. Нет, пе успел, ищи теперь, а где - никакая цыганка не
скажет...
   А между тем, если бы кому-нибудь дано было проницать сквозь завесу
времени, в каких неожиданных поворотах предстали бы дальнейшие судьбы
некоторых упоминаемых здесь людей!.. Случится со временем так, что за
одной общей проволокой фашистского концлагеря окажутся двое непримиримых
между собою торновщан - Мина Омелькович и учитель наш Андрей
Галактионович, заберут их якобы как заложников после той ночи, когда в
степи за нашей слободой шуцманы найдут парашют неизвестной
девушки-радистки, которую и саму вскоре поймают в сугробах за Днепром.
Ночью, когда девушка спускалась с парашютом, постигло ее несчастье-ветром
парашют отнесло далеко от назначенного места приземления, поэтому юная
радистка, еще ничего не успев, попалась в руки фашистских приспешников.
Оборванную, со скрученными за спиной руками, водили ее по селам,
узнавайте: кто такая? Было у них подозрение, что родом здешняя... Да хоть
как ее истязали, не назвала она ни своего имени, ни товарищей своих не
выдала... Андрея Галактионовича пьяные щуцманы тоже потащили на очную
ставку, узнавай: твоя ученица? Побили старика так, что стал слепнуть,
наверное, повредили зрительный нерв. И никто из наших терновщан узнать
парашютистку не пожелал, хотя многим из них в этой красивой, рослой
девушке явно угадывалась та, что маленькой когда-то здесь в школу бегала,-
узнавали ее по густому маку родинок на щеках, которые нигде не исчезли, не
слиняли, ведь это же их мама своей дочке на счастье дала!.. Казнят ее в
Козельске, не добившись ни слова от нее о том, кто она, откуда, с кем и с
какой целью выбросилась ночью над нашими степями.
   Казнили девушку чудовищным средневековым способом, и еще долго потом
ходила в наших краях легенда, что один из гестаповских палачей, садист со
склонностями исследователя (он будто бы исследовал предельные возможности
человеческого организма), велел рассечь радистке грудную клетку, вынуть
сердце и по хронометру выверял, сколько способно биться вынутое из груди
человеческое сердце. И когда уже и секундомер у него в руке остановился, и
сам он издох, сердце девичье, словно самой природе наперекор, все билось и
билось...
   Мина Омелькович и Андрей Галактионович в связи с этой историей
одновременно оказались тогда за проволокой в глинищах соколянского
каньона, и вот там после жестоких допросов Андрей Галактионович и стал
быстро терять зрение, но и теряя зрение, он для согнанных в лагерь людей
все оставался учителем, по ночам в той гнилой яме наизусть читал им целые
поэмы из шевченковского "Кобзаря". Мина Омелькович был при нем как
адъютант неотлучно, хотя прежде никак не мог найти с ним общего языка,
открылись ему глаза на Андрея Галактионовича только когда баланду горя и
унижения довелось вместе хлебать из одной лагерной жестянки. Там и
похоронил Мина своего лагерного товарища, а самому ему все же удалось
выбраться из-за проволоки живым, теперь он сторожем в нашей Терновщине на
полевом стане механизаторов, сторожит народное добро да подвергает
беспощадной критике всех ближних и дальних, особенно же тех, кто выше него
по должности, а если приезжий спросит, кто он такой, Мина говорит о себе:
"Я долгожитель планеты".
   - А Минола Васильевич?
   Для событий бурных, видно, был рожден тот наш учитель, юный да
вдохновенный. Со временем, когда бураны улеглись и жизнь Терновщины опять
вошла в колею, Микола Васильевич как-то вроде заскучал, а к следующей
осени и вовсе в школу не вернулся. Почему?-так это и осталось для нас
загадкой. Встречали потом его наши хлопцы-приписники в летних военных
лагерях в лесах за Ворсклой, куда терновщан надлежащего возраста каждое
лето брали в терчасти на воинскую выучку "- бывший наш учитель ходил там
уже в комсоставе, носил комиссарские отличия в петлицах. Еще промелькнет
имя Миколы Васильевича в сорок третьем во время форсирования Днепра в
районе Бородаевских хуторов, где немало наших терновщан сложат головы, а
кто останется жив, тот засвидетельствует, ценой каких страшных потерь
добывались правобе педаные плацдармы. Вот тогда в списке отмеченных
Звездами Героев Днепра и появится Микола Васильевич Дух, это, несомненно,
был наш прежний учитель, певун и смельчак.
   Но все это позже, позже, а в ту самую вьюжную зиму никто не мог
сказать, как там будет. Прежде чем разбрестись по свету, мы, слободские
мальчишки, еще не одно лето будем гонять скот к тому месту, где был
Романов сад и где нам кажется самым ощутимым сухое благоухание осенних
трав. От Романова степного поселения не осталось почти ничего, кроме
обрушенного колодца, недокорчеванных пней да нескольких диких, обглоданных
скотом колючих кустов,- все это терновники, на которых коровья шерсть
висит клочьями целое лето. Собственно, изменения здесь произошли не сразу,
видели мы сначала хату ободранную, далеко светящую ребрами стропил, и
колодец перед хатой - один на всю степь, уже без бадьи, только с журавлем,
неестественно высоким в своем одиночестве.
   А потом и этого не стало: поперли терны. Как будто терна у себя Роман и
не сажал, однако после прошумевшей бури почему-то именно терн здесь
разросся, самое колючее деревце наших мест.
   Терец, маты, поло хаты...
   Весною он таким беленьким цветет, а в дни сентябрьские, когда осень
оплетет Романовщину серебряной паутиной, и воздух во все стороны света
станет насквозь прозрачным, и такая кроткая тишина устоится над степью,-
этот ничейный терн тогда туманно ягодками синеет в обильной росе, и каждая
росинка в эти тихие осенние утра висеть будет долго, задумчиво,- уже и
солнце поднялось, а она все не падает, держится среди паутины и колючек,
поблескивает оттуда к вам, вроде чья-то прощальная забытая слеза.


   XIX


   Все здесь вечно гонится и вечно убегает!
   Ветер трассы, тот улетающий ветер, он для нас, загерметизированных,
будто и не существует, иногда кажется, что мы вообще теряем контакт с
собственной скоростью...
   И все-таки движение есть, металл вибрирует, рядом с нами и обгоняя нас
всюду летят потоки свистящих слепых энергий.
   От окрестного простора автострада отгорожена высокой стальной сеткой,
протянувшейся на десятки миль и то и дело мигающей вам табличками: Рпуа1е
РгорегИ - частная собственность.
   Значит, проезжай себе с богом, с дороги не сворачивая, а если возникнет
желание выпить горячего кофе или нужно дозаправить машину горючим, тогда
пожалуйста: на обочине трассы, поодаль от ее отработанных газов вас уже
поджидает станция обслуживания машин и придорожное кафе.
   Сидим втроем за столиком, от нечего делать рассматриваем незнакомых нам
людей, белых, черных, старых, молодых, старомодных, модерных, всех, кто,
как и мы, вырвался из стремнины автострады, чтобы хоть ненадолго побыть в
ином временном течении, за межою скоростей.
   Лица у многих грустные. На это невольно обратишь внимание. Молча пьют
кофе, неспешно съедают стойки, некоторые отдают предпочтение блинам,
которые можно полить кленовым или другим сиропом,- эти сладкие приправы
разных сортов стоят в бутылочках на каждом столике.
   Типичные люди современных трасс: притомленные дорогой, неразговорчивые
или, как теперь говорят, малокоммуникабельные. Напротив нас у окна сидят
юноша и девушка, приметные, красивые, но какое-то облако грусти окутывает
эту пару. Лица совсем юные и чистые, византийских овалов, глаза
удивительно синие у обоих и точно дымкой застланы. Почему? Эта синева глаз
роднит их, как брата и сестру. Кофе остывает в чашечках, а они с жадностью
курят - поочередно - одну и ту же сигарету, каждый раз после затяжки молча
передавая ее друг другу, курят так, словно спасаются от потаенной боли или
по меньшей мере из желания забыться. Беззащитность, простодушие - это у
них обоих на поверхности. И еще бесконечная отрешенность от мира,
отделенность от нас. Отделенность равнодушием, полнейшим пренебрежением ко
всем, кто находится здесь, рядом с ними. И впрямь, что для них эти
случайные попутчики с номерной бетонной дороги, а тем более мы, люди
издалека? Им просто не ведомы и никогда не будут ведомы все те паслены,
глинища, ярмарки да колядки, никогда не заденут их воображения веселые
наши дожди над степью, и зимы в голубоватых снегах, и соловьиные концерты
в терновщанских левадах. Не донесутся оттуда ним ни разливы песен в лунные
вечера, ни пылки.е шепоты чьей-то любви в июльские духмяные ночи... Им
ближе миры неведомых галактик, чем это наше все!.. У обоих золотистые
волосы волнами до самых плеч, куртка на нем оранжевая, на ней совсем
красная, в знаках, в вензелях непонятных... Джинсы потертые на одном и
другом, обувь разбитая, будто пешком прошли тысячу верст. С тех пор как
сели за стол, еще, кажется, ни единым словом не пере молвклись, отделенные
друг от друга, возможно, тоже страшными расстояниями. Но что-то, однако
же, объединяет их, почему-то они путешествуют именно так вот, вдвоем?
   Что-то все-таки их побудило, чтоб выбрал он ее, а она его среди всего
человечества? Путешествуют вместе, мчатся куда-то неразлучно, и даже здесь
время от времени - тоже без единого слова, между затяжками сигаретой -
склоняется он к не" или она к нему и сливаются в каком-то полусонном,
сомнамбулическом поцелуе.
   - Наверное, студенты,- говорит Лида.- Вот она, смотрите, сняла кеды и
босая сидит.
   Верно, держатся они как-то по-студенчески, совершенно свободно. Куда
они едут? Тоже спешат к Мадонне? Или просто отправились в белый свет,
чтобы забыться, захмелеть в скоростях, убежать от будней, от незадач
житейских? Не скажешь, что за чем-то они гонятся или от кого-то бегут. Л
может, это побег от самих себя?
   - Такая славная пара,- поглядывает на них Заболотный,- Жаль, если
загубят себя наркотиками.
   Действительно, кроме этой сигареты да кофе, для них сейчас не
существует никто и ничто, совершенно безразлично им, есть мы здесь или нет
пас, ближайших соседей их по этому случайному кафе. Да и остальные все,
кто в этой "корчме" придорожной тонизирует себя горячим кофе и холодными
соками,-они тоже погружены каждый в своп думы и заботы, до юной пары
никому дела нет. Не проявляют окружающие никакого интереса и к нашей
странствующей тройке тоже. Это. ясное дело, устраивает нас, занятых как
раз блинами с кленовым медом, да и с какой стати, собственно, могли бы мы
рассчитывать на чье-то внимание, кроме служебного внимания кельнерок?
Каждый здесь сам по себе, все мы только путешествующие, волею случая
сведенные в этой стандартной придорожной корчме. Так друг мимо друга и
пролетим на своих сумасшедших скоростях, всегда разделенные, пролетим, не
пробуя даже уменьшить эту обоюдную удаленность, не задумываясь над тем,
что как-никак, а вес мы выпорхнули ведь из одной. Адамовой, зыбки... Но
что-то должно же роднить вас хотя бы перед лицом беспредельности, перед
холодом тех далеких галактик, в чьи тайны вам, похоже, скоро легче будет
проникнуть, чем в галактику человеческой души, объятой грустью за соседним
столиком...
   В кафе чисто, удобно, обслуживают вас без суеты, но быстро, без
заискивания, но уважительно.
   После гонки и напряжения трассы здесь можно отпустить нервы, ты
оказался, пусть хоть ненадолго, в атмосфере покоя, где никаких стрессов,
где царит иной, замедленный ритм жизни. Сюда едва долетает грохот
трейлеров, проносящихся где-то там, по трассе.
   Юные кельнерки наряжены в униформу, что, видимо, им приятно,- красные
шапочки, белые блузки и черные мини-юбочки,- девушки так легко порхают
между столиками, бросают приветливые взгляды на Заболотного, они его,
верно, ошибочно принимают за кого-то другого, кажется, за популярного
киноактера, играющего в вестернах.
   Статный, с благородной сединой, с тонкими чертами интеллигентного лица,
он, бесспорно, кого-то девушкам напоминает, потому что, едва выпадает
свободная минутка, они, сбежавшись стайкой, уже постреливают глазами на
наш столик, рассматривают Заболотного с нескрываемым любопытством, не
успеет возникнуть в маленькой нашей компании какое-нибудь желание, как
юные мисс уже рядом, весело щебечут вокруг Заболотного: окей, сэр, сенкю,
сэр, что сэр и его друзья еще пожелают? Милые, элегантные создания в
красных шапочках и безукоризненно отглаженных мини-юбочках, они охотно
задерживаются у нашего столика, Заболотный, улыбаясь, добродушно шутит по
поводу их красных шапочек и серого волка с хайвея, и кельперкам это явно
нравится, одна из них, осмелев, спрашивает, действительно ли он фильмовый,
тот, что из вестернов, или она проиграла подружкам пари.
   Облачко грусти набегает на лицо моего друга.
   - Нс из вестернов я, девчата,- говорит он в невеселом раздумье.- Друг
мой и я, мы с ним, читайте, из тех фильмов, каких вам никогда и нигде не
увидеть...
   - О, это же интересно! - на их лицах удивление.
   - Вы англосакс? - наклоняясь через плечо подружки, простодушно
допытывается самая рослая кедьнерка.
   Нот, не угадали.
   - Кто же вы? - девушки еще больше заинтригова ны Откуда вы? Из какой
страны?
   - Из Страны Веселых Дождей...- говорит Заболот ный, старательно
выговаривая по-английски каждое слово. Из Соловьиной Республики... Из
Региона Пасленов и Глинищ... Мне это даже трудно перевести.
   Тон его речи совершенно серьезен. Девушкп переглядываются в изумленном
недоумении.
   - Это где-то далеко?
   - Дальше, чем Гавайские острова.
   - О?
   -Дальше, чем Полинезия...
   - О?
   - Это в совсем другом временном поясе. Стрелки ваших часов туда
невозможно перевести... Время там, девчата, не летит, а струится, течет...
Красные яблоки там растут прямо на столбиках...- Никто бы не сказал, что
Заболотный девушек разыгрывает, потому что все это говорится с чувством, с
грустью, чуть смягченной улыбкой,- Люди там ходят в пчелиных кольчугах и
умеют по ночам летать, а травы исполнены райских запахов... Оттуда, по
крайней мере для нас вот с ним, все дороги, все драйвы свое начало берут,
а куда пролягут - ни одна цыганка не скажет...
   Однако - пора! Заболотный первый решительно встает, сенкю вам, девочки,
мы поавда вам благодарны, а теперь пошли - дальше продолжать свою безумную
гонку.
   "Бьюик" наш стоит уже снаряженный для дальнейшей езды: горючего залито
в бак положенное количество галонов, резина проверена,- парни из
бензоколонки знают свое дело. Сведущие, доброжелательные, сделают все как
следует и без напоминаний, еще и улыбнутся вам на прощанье:
   - 0кей! Приезжайте еще!
   Заболотный по привычке и тут не упустил случая обменяться фразой-другой
с одним из юношей, приводивших машину в порядок; веснушчатый парень,
протирая стекло в нашей машине, похвалился, что дед его происхождением
тоже из Юкрейн, когда-то давно в поисках лучшей доли отправился за океан,
работал здесь с братьями на шахтах, а отец строил как раз эту вот
скоростную трассу, где сыну досталось место на бензоколонке. "Значит, и
вам зта дорога, считайте, не совсем чужая",- шутит наш собеседник, который
впредь будет вспоминаться нам как "парень из Юкрейн". Когда же Заболотный
поинтересовался, что именно этому придорожному парню известие о его
далекой Юкрейн, юноша нахмурил лоб тугодумно, а потом/сразу просветлев,
ответил слышанным еще небось в детстве, будто бы люди там очень песенны и
что, кроме хлебопашества, они издавна питают пристрастие к пчелам.
   - Это уже познания нешуточные,- улыбнувшись, Заболотный дружески
похлопывает своего нового знакомого по плечу.- Кстати, можешь своим
друзь-ям сообщить - они, кажется, итальянцы? - что и первый в мире
рамковый улей был изобретен на Украине. Модель оказалась настолько
удачной, что пчелы и других пород сразу приняли ее, благодаря чему
рамковые ульи распространились по всей планете... А ведь это чего-нибудь
стоит?
   - О, йес...
   Поскйльку "бьюик" наш уже в полном порядке, а место требуется для
других машин, нашего трудягу отгоняют в сторону, и теперь, никому не
мешая, ждет он нас поодаль на муравке, которая сплошь в пятнах мазута,
вытоптана и помята шинами,- истерзанная травка даже рыжиной покрылась,
словно опалена этим же лоснящимся на ней мазутом.
   Можно бы уже двигаться, но Лида просит обождать еще минутку, ей трудно
оторваться от забавно играющих двух собачек, которых какое-то семейство
как раз выпустило из машины проветриться.
   - А взгляни-ка, брат, сюда! - говорит Заболотный, над чем-то
склонившись, взволнованный.- Узнаешь?
   Даже не верится...
   - Спорышок!
   Кто мог подумать, что встретимся, да еще где!..
   - Лида! - зовет Заболотный и нашу спутницу.- Смотри: вот это он и есть,
спорыш, трава из трав!.. Это тебе что-нибудь говорит?
   - Пока ничего,- отзывается она, неохотно направляясь к нам.
   А мы оба, не боясь показаться ей смешными, рассматриваем, как некую
редкость природы, эту скромную, в мазуте курчавящуюся травку. Для нас эта
встреча и впрямь что-то значит: настоящий спорышок-кудрявчик стелется у
наших ног - пробился, пророс сквозь всю планету! Ну, дружище, вот где мы с
тобой встретились!.. Поиронизировать бы над собственной
сентиментальностью, да кстати ли? Топтанаяперетоптаная неприметная такая
травка, а вмиг воскрешает для нас целый мир, множество картин и лиц
проглядывают из нашей стернистой степи: Надька с младенцем, и Роман, и
чумазые веселые наши сверстники, из которых скольких уже нет и даже следы
потерялись - кого куда разметала жизнь! Может, кому-то из них, залегшему
перед атакой, тоже на глаза попался такой спорышок в последнюю минуту,
другому эта травка, может, за колючей проволокой являлась, прорастая
сквозь камни на сером плацу смерти, а еще кто-нибудь растроганно
разглядывал ее, чудом уцелевшую, на стриженых газонах далеких столиц... И
теперь вот знакомая муравка стелется на изъезженной ржавой обочине, будто
из детства проглядывает к нам сквозь мазут на самом краю света...
   - Нет, Лида,- говорю,- все же мы сентиментальный народ.
   - Написать бы докторскую о значении спорыша во взаимосвязях народов,-
как-то застенчиво улыбается Заболотный.- Или хотя бы о его роли в жизни
дипломата...
   Сквозь самую сердцевину планеты пророс, вот тебе, Лида, и спорышок!
Запомни его...
   Уже собираемся сесть в машину, как вдруг слышим веселое:
   - Хелло!
   Это от кафе долетает девичий возглас. Красные шапочки стайкой сбились в
дверях, кто-то из девушек прощально машет рукой,- это изъявление симпатии
адресовано прежде всего Заболотному. Видно, он все же их заинтриговал, тех
юных кельнерок. Так и остаются в неведении - кто он: англичанин или
скандинав? Человек искусства или, может, странствующий маг, психоаналитик,
астролог-звездочет? Так или иначе, но чем-то он пробудил в них интерес к
себе, как-то слишком уж загадочно изъяснялся этот путник, вежливо избегая
прямоты, окутывая свою особу некой чуть насмешливой таинственностью.
   Заболотный выруливает на полотно, развивает ско