ой-то только йогам известной праны... По крайней мере,
я в ту ночь это почувствовал на себе. Стоим с братом в дверях вагончика, а
перед нами все небо в пляске огней и музыка вокруг такая, что чувствуешь,
как она переполняет тебя, заряжает своей могучей силой...
   - Слушай внимательно, детка,- коснулся Тамариного плеча Дударевич.- Не
хуже заправского лирика заговорил наш товарищ дипломат. Открывает нам
наконец свою запломбированную душу...
   - Больше не буду, каюсь,- усмехнулся Заболотный и умолк, внимательно
следя за трассой.
   - Я бы тоже хотела пережить ночную грозу,- мечтательно сказала Тамара и
потом спросила: - Заболотный, а вам приходилось видеть ночной град?
   - Ночью града не бывает.
   - А вот и бывает. Комбайнер говорил...
   - Выходит, я отстал... Вообще создается впечатление, что в природе
нынешней многое перепуталось...
   - Как бы то ни было, а я тут и вправду возрождаюсь,- произнесла
Тамара.- Эта ваша степь, Заболотный, имеет удивительное свойство
возвращать человеку нечто утерянное, даже забытое. Без всяких усилий
возникает в тебе ощущение единства с природой, с духом полей, с вечностью
неба... Тянешься к людям, только каждый ли тебя здесь поймет? Постороннему
глазу, кому-нибудь, скажем, из местных, кем я кажусь? Проезжей
курортницей, экстравагантной особой в джинсах! А то, что эта особа тоже
измучена, что нервы се измотаны до предела, кому это интересно?
   Разве это кого-нибудь тронет?
   Машин заметно поубавилось (постепенно где-то устраивается на ночлег
путешествующий люд), дорога стала свободнее. Так что Заболотный смело
прибавил скорости, включив предварительно фары. По тому, как оп ровно,
раскованно ведет машину, чувствуется, что Заболотный в хорошем настроении.
Дома наконец. После стольких лет разлуки снова под тобою любимая степная
трасса, твоя бесконечная взлетная полоса, которая создает иллюзию скорого
полета. Взяв разгон через эти теплые, в сиреневой дымке просторы, дорога
пролетает куда-то за небосклон, уходпт под самые звезды. Мошкара, налетая,
разбивается о стекло, снова будет Дударевичу работа. Как и подобает
идеальному автовладельцу, он уже не раз выходил протирать машину своей
заморской замшей.
   Супруги вполголоса переговариваются на заднем сиденье, дорога, видно,
укачивает Тамару. Слышно, как муж предлагает, подставив жене плечо:
   - Склонись, подремли.
   Дударевич умеет быть заботливым, вот и сейчас пробуждается в нем теплое
чувство к жене, уставшей за день, так близко все принимающей к сердцу.
Спутница жизни, сколько с ней пережито вместе, сколько трудностей делила
она с Дударевичсм за годы его нелегкой, ответственной службы. И вправду
ведь вырвал ее из института, не дав доучиться, завез на край света, и хотя
Тамара моложе его и специальной подготовки не проходила, однако не раз
удивляла его, кадрового дипломата, топким тактом, расторопностью, умением
молниеносно реагировать, не раз приходила ему на выручку ее чисто женская
интуиция, просто незаменимая в их положении людей амбасадных. Никогда не
роптала, никогда не пыла его боевая подруга в этих тягучих заэкваторных
буднях, где столько непривычных условностей, ограничений сопровождает
каждый твой шаг.
   Если когда-либо и сдавали у нее нервы, то перед Дударевичем жена
старалась этого не проявлять, напротив, умела еще и его приободрить своей
лаской, развеять горечь при возникающих служебных неприятностях. Ведь в
жизни не без этого... Для женщин посольства Тамара оказалась просто
находкой, ее общительность, веселый, открытый, хотя порой и слишком бурный
нрав были там тоже уместны. Сильнее всего сдружилась Тамара с "миссис
Заболотной", правда, позже пришлось расстаться, служба мужей требовала
этого - оказались в разных местах, в разных странах, такова уж судьба
людей кочевой профессии, дороги которых то скрещиваются, то снопа
расходятся неизвестно насколько. Не ожидали, скажем, в это лето быть
вместе, а вот пришлось на родине встретиться, сблизиться снова.
   Между Дударевичсм и Заболотным отношения всегда были сложные. На многие
вощи они смотрели по-разному и репутацию среди коллег имели далеко не
одинаковую, о чем, кстати, им обоим хорошо известно. Во взаимоотношениях
между ними есть периоды охлаждении и потеплении.
   Нс от солнечной ли активности зависят подобные колебания? - порой шутят
по этому поводу их коллеги.
   Нынешняя поездка проходит гладко, Дударевича вполне устраивает, что
Заболотный большую часть пути сидит за рулем, в дороге оп вообще терпелив
и покладист, а вот свою Тамару муж сегодня просто не может узнать, хотя
вроде давно уже должен был бы привыкнуть к ее порой несносным чудачествам.
Ладно, пусть в других, слишком напряженных ситуациях она, бывает, чересчур
нервничает, но чем объяснить ее сегодняшние капризы, скажем, эту внезапную
непонятную резкость: "Не хочу! Езжайте без меня!" Неужто потому, что
очутилась дома, на родной земле, где можно наконец выйти из-под всех
ограничений, отпустить все тормоза? Может, и впрямь опьянили се эти
просторы, солнце, воздух? Своим раздольем они возбуждающе действуют на
психику некоторых людей. Недаром ведь в этих степях гуляла когда-то
бесшабашная вольница...
   Или, возможно, это у Тамары реакция на все пережитое, на ее
заэкваторное, столь скованное существование, когда подолгу приходилось
держать себя в состоянии крайнего нервного напряжения, постоянной
настороженности. Там она умела владеть собой, лишь изредка, случайно, он
замечал, что она чем-то угнетена. Возвратится из командировки и сразу к
ней: что в глазах? Тоска? Грустью полны? Что с тобой, дорогая?
Оказывается, видела сегодня в порту старого рикшу, запряженного в тележку,
едва не падал от изнеможения, но с такой мольбой предлагал свои услуги.
   Теперь уже там прогресс, на смену традиционным рикшампешеходам почти
всюду пришли так называемые бечаки, рикши-велосипедисты, а тогда еще,
бывало, какой-нибудь старый бедняга впряжется - и бегом со своим
пассажиром. Тамаре такой транспорт казался унизительным, она никак не
могла смириться с тем, что человек человека везет!.. В другой раз - тоже в
первые дни их пребывания там - глубоко была поражена нашествием из
сельских местностей деаочек-проституток, имевших обыкновение табуниться
ночью на одном из бульваров, едва освещенном, который, собственно, плохим
освещением и привлекал их, да еще, пожалуй, своеобразным укрытием -
полосой кустистых зарослей, тянувшихся вдоль магистрали куда-то в темноту
тропической ночи. В гуще зарослей на обочине девочки могли скрываться от
преследований полицейских, там их для маскировки ожидали нанятые рикши со
своими тележками, и оттуда же, из полумрака, эти юные магдалины с птичьим
щебетом выскакивали па охоту, как только па бульваре появлялась вечерняя
машина. Притормози хоть на миг, сразу же налетят целой стайкой, девичьи
личики льнут к самому стеклу, налипают, словно мошкара, "Ах, совьет!" -
разочарованно, с беспечным смехом так и отпрянут в разные стороны, снова
рассеются по кустам, исчезая под покровом душной тропической ночи...
Тамара столкнулась с подобным впервые в жизни, сцена на бульваре
расстроила ее, в ту ночь она долго потом не могла заснуть: "Такие юные,
такие беззащитные в своем падении... Губят себя, а еще смеются... Даже не
понимают своего несчастья".
   Трасса шумит. Темнота разлилась, и небо вызвездилось, даже сквозь пыль
уборочной страды далекие галактики светят над степью.
   Белых "дедов" по горизонту нс стало, их уже поглотила ночь.
   Тамара, кажется, вздремнула у своего законного на плече. Дударевич
старался не шевельнуться, чтобы не разбудить ее. Хотя и сожалел, что не
видит она, как, мерцая, блеснула внизу, в долине, звездная тихая вода, и
мостик уже гудит под ними, чей-то неведомый степной "Тамара-бридж". Среди
камышей на самой середине озера промелькнула лодка с влюбленной парочкой,
лишь на миг она появилась, выхваченная светом фар.
   - Чем не идиллия? - заметил от руля Заболотный.- Как это нравится
миссис Тамаре?
   - Они задремали,- шепчет через сиденье Дударевич.
   Лента трассы снова выпрямилась, выбежав па кряж, и дальше покатилась
ровно, уходя в темень степей, а где-то справа, в отдалении возник город в
зареве, в кудлатых багряных дымах, они, растянувшись по всему горизонту,
неподвижно и величаво рдеют над заводами.
   Еще днем Заболотный признался:
   - Чего не терплю на трассе, так это прицепов, болтающихся перед тобой,
как телячий хвост... Да еще объездов, особенно ночных...
   И как будто предчувствовал. Перед ними как раз и возникает из темноты
фанерная доска с небрежно наляпанной надписью: "Объезд!" Невыносимая для
водительского глаза стрелка властно направляет все движение в сторону,
куда-то в пропасть клубящейся ночной ныли.
   Только съехали с полотна дороги, как сразу их затрясло, будто тга
центрифуге, ударило тучей густой пыли от встречных машин.
   - Где мы? - озираясь спросонок, испуганно заморгала Тамара.
   Дударевич поспешно бросился поднимать стекло, с тревогой поглядывая па
Заболотного, который пошел сквозь пыльную облачность слепым полетом. Они
все глубже погружались в сухую взвихренную тучу, в серый бурлящий хаос,
навстречу им громыхали неуклюжие автоколымаги, па одном из кузовов они
успели увидеть огромную клетку со скотом, вслед за машиной с рогатыми
пассажирами прогудел громадный рефрижератор, он прошел почти впритык, у
Тамары душа оборвалась от близкой опасности, казалось, этот увалень
обязательно заденет их своим бортом. Даже странно было, как Заболотному в
этом взвихренном хаосе пыли удается проскочить нетронутым, невредимым.
Словно рыбина, извиваясь, избегая встречных, он пробивается все дальше и
дальше... Объезд все не кончался.
   "Тут и вправду помочь может только интуиция, неуловимое водительское
чувство",- отметила в мыслях Тамара, отдавая должное мастерству
Заболотного.
   Но вот их загерметизированный лимузинчик наконец выбрался из клубящейся
пыли на подъем, вновь устремляясь к полотну трассы. Они уже вот-вот должны
были выскочить на асфальт, как вдруг Заболотный круто вывернул руль в
сторону, и машина резко остановилась, завизжав тормозами.
   В свете фар тускло поблескивал никелем валявшийся в пыли велосипед,
неподалеку от пего недвижно распласталось на обочине тело человека.
   Ошарашенные, все трое выскочили из машины, подбежали к месту несчастья.
Куча лохмотьев, тяжелое массивное тело в ныли,- как упал, так и лежит
ничком, руки безжизненно раскинуты... Кто он?
   - Труп,- глухо сказал Дударевич.
   Заболотный, присев на корточки возле незнакомца, потрогал рукой его
плечо. Никакой реакции. Никаких признаков жизни.
   - Он мертв? - испуганно наклонилась рядом с Заболотным Тамара.
   - Наверное, рефрижератор сбил,- высказал предположение Дударевич.-
Нужна милиция, не смейте трогать его.
   Заболотный осторожно перевернул тяжелое тело лицом вверх. Плотный,
могучей комплекции степняк. Сквозь слой пыли на лице темнеет щетина, левая
щека вся в ссадинах, на шее тоже пятна не разобрать, мазут или кровь.
Курткаспецовка и майка под ней - все пропитано потом. В стороне валяется
кепка с разбитыми комбайнсрскими очками, по ним уже прошло чье-то
колесо... Не иначе как механизатор.
   Чем-то похожий на того, что встретился им днем на другом отрезке этой
трассы. Чуб на голове слипся, глаза закрыты, вроде как у тех, что -
навсегда. Заболотный приложил ухо к груди, прислушался. Ничего не услышав,
взял тяжелую вялую руку пострадавшего, стал искать пульс.
   - Ну что? - еще ближе наклонилась Тамара.
   - Не нахожу.
   - Надо зеркальце! - и она опрометью бросилась к машине. Еще в детстве
слышала, что в таких случаях прикладывают зеркальце к губам, по нему будто
бы можно определить, есть ли у человека дыхание.
   Когда прибежала с сумочкой, торопливо доставая из нее зеркальце,
Заболотный, не оборачиваясь, отстранил ее.
   - Не нужно. Он жив.
   И, словно в подтверждение его слов, из груди механизатора вырвался еле
слышный, будто из подземелья стоп.
   - Да, да, он жив! - вскрикнула Тамара,- Как же с ним быть?
   Заболотный, подложив под плечи пострадавшего ладони рук, очевидно, ждал
помощи от Дударевича.
   - Бери же, помоги... Его нужно в больницу.
   - Да ты что? Ты в своем уме? - оторопел Дударевич.- Тут уголовщина! Он
у нас умрет по дороге!
   - Да будь же человеком... Бери!
   - Все, все ляжет на нас,- суетливо нервничая, выкрикнул Дударевич.- Мы
будем виноваты, только мы!
   Ведь никаких свидетелей!... Мы и он. Безумцем нужно быть, чтобы
встревать в такое!
   - Ты прав, сто раз прав,- прервал его Заболотныи.- Но что ему от твоей
правоты?
   - А что мне от этой уголовной истории?
   - Ну хватит, помоги же...
   - Я сказал! Нс будет этого!
   - Будет! - выкрикнула, бросившись вперед, Тамара.
   Швырнув сумочку мужу, она наклонилась над сбитым и стала неумело
возиться у его ног, пытаясь как-то сподручнее взять, чтобы помочь
Заболотному. Ноги были огромные и тяжелые, как колоды... Одна ступня
босая, на другой еле держится на пряжке разбитая, невероятных размеров
сандалия. Ну как их взять? Они были неподатливы, никак не удавалось их
обхватить, приподнять как следует. Надают расслабленно, разъезжаются,
казалось даже, что они сломаны, совсем раздавлены, может быть, по ним
проехал тяжеловоз. Приподнимая их, Тамара старалась делать это крайне
осторожно. Наконец им удалось совладать с неуклюжим, безжизненным телом,
которое так некстати подбросила им дорога, и они молча, вроде бы даже
сердито - Заболотный обхватил под мышками, а Тамара поддерживала ноги
пострадавшего - с трудом потянули-поволокли его к машине.
   Сам он, Дударевич, до сих пор продолжавший с каменным лицом стоять в
стороне (он все, видимо, ждал, не появится ли из-за холма спасительный
мотоцикл автоинспектора), теперь, метнувшись вперед, еще раз попытался
урезонить споих бестолковых спутников:
   - Поймите же, все падет на пас! Мы будем виновны, только мы! Надо же им
будет на кого-то свалить...
   Они тем временем молча делали свое, волоча потерпевшего по обочине
дороги к машине.
   - Да опомнитесь вы! Не терзайте несчастного, оставьте его в покое!..
   Убедившись, что никакими аргументами их не проймешь, Дударевич первым
подскочил к своей сертификатной и, нырнув телом в дверцы, стал что-то там
устраивать в салоне,- предусмотрительно расстелил плащ-болонью, чтобы не
запятнать сиденье, если у механизатора начнется кровотечение. Молча, с
чувством скрываемого даже от самого себя отвращения он наблюдал, как они
изо всех сил стараются поднять и втиснуть в машину эту многопудовую
безвольную массу тела, грязного тряпья, пропитанного пылью и кровью.
Незнакомец не подавал признаков жизни.
   Тело никак не слушалось, не влезало в машину, ноги свисали, штанины
закатились, оголив волосатые, темные от пыли икры. Тамара пыталась как-то
пристроить их, однако но могла с ними справиться. Дударевич глазам своим
не верил: как это она, такая чистюля, которая за экватором вечно всего
остерегалась, избегала пользоваться водой из каналов Джакарты, хотя
местные вовсе не боятся ее, надежно перекипяченной па тропическом солнце,
как эта его Тамара, у которой всегда были наготове махровые прокипяченные
салфетки, такие горячие, что их и рукой не ухватишь, здесь безо всякого
отвращения копошится у чьих-то грязных ног, с неумелой старательностью
силясь впихнуть их в машину? Что с ней творится? Откуда этот приступ
ложного, показного сострадания, никому не нужной филантропии? К тому же
неизвестно, чем эта сердобольность для вас обернется, мои дорогие!
Посмотрим, как будете выкручиваться, пытаясь доказать свое алиби... Да
только вряд ли поверят вам, если очутитесь в капкане, ничьим слезам не
верит ночная трасса! Вот рядом более умные, слепя фарами, шпарят мимо вас
туда и сюда, те, которые не хотят влипнуть в эту историю, а вы?
Собственно, кем он приходится вам, этот неизвестный? Да и вообще, кто он?
   Может, пьяный был? Может, сам угодил под чьи-то колеса, по глупости
выскочив с поля на трассу?
   Впрочем, как бы то ни было, а пострадавший уже в машине.
   Тамара, боком примостившись возле потерпевшего, поддерживала его
разбитую, мокрую от крови голову у себя на коленях, испуганным голосом
повторяя:
   - Едем, едем!
   Заболотный без слов оказался уже за рулем. Дударевич, поколебавшись
какой-то миг, сел рядом с ним, сердито хлопнув дверкой.
   - Вы безумцы,- сказал он тихо, членораздельно, когда машина тронулась,-
Увидите, чем все кончится. Это же суд! Уголовное дело... Труп везем!.. Не
забудь спросить первого встречного, где здесь ближайший морг...
   Заболотный, не отвечая, набрал скорость.
   Свернув с трассы, они напропалую мчали на огни далекого города, на его
гигантское, грозно растущее зарево.
   Тут для Заболотного уже не существовало никаких правил. Обгонял машину
за машиной, обходил слева и справа, ослеплял фарами, летел, казалось, так,
что неизбежно столкновение. Багровые сполохи впереди над степью росли,
разрастались па глазах, ночь от них становилась светлое, а город вроде бы
и не приближался, он оказался значительно дальше, чем Тамаре сперва
казалось. На каком-то ухабе машину подбросило и потерявший сознание снова
застонал. Тамара почувствовала облегчение от услышанного стона. Не
преждевременно ли? Когда механизатор переставал стонать, не слышно было
даже его дыхания, тогда создавалось впечатление, будто оп уже умер. Умер у
псе на коленях в их собственной новенькой машине - это ун"асно, и что им
предъявят где-то там, куда они его привезут? Сгоряча, в потрясении Тамара
поддалась первому гуманному порыву души, бросилась помогать Заболотному,
пе задумываясь о последствиях, а теперь в душу закрадывается сомнение: так
ли уж безошибочно они поступили и так ли уж но прав Валерий в своих
предостережениях, в призывах к здравому смыслу? Кого-нибудь бы разыскать,
позвать со стороны, где-то же здесь наверняка дежурит милиция, это самое
ГАИ или "скорая помощь"? Конечно, совершенно иначе сложилась бы ситуация,
если бы служебные лица осмотрели все на мосте, обмерили или как это у них
там делается в подобных случаях...
   А что, если бедняга и в самом деле не выдержит?
   Возможно, он в эту минуту уже слышит, как говорится, пение ангелов, и
никакая помощь ему не нужна. Стараются, рискуют, а привезут лишь
бездыханное тело! Кто поверит в их лучшие намерения, в то, что они
совершенно случайно па него наткнулись, а не сами сбили его? Разве не
логично допустить, что привезли свой собственный грех, что в данном случае
преступление само передает себя в руки правосудия, лишь бы только уйти от
наказания?
   Странно, что Заболотный не захотел считаться с таким вполне вероятным
толкованием этого трагического случая, хотя Тамара ведь знает, не из тех
он людей, которые руководствуются в своих поступках лишь велением
собственных эмоций,- таким в джунглях дипломатии нечего делать... Чувство
совести в нем развито, это так, человеку на помощь он идет безоглядно, но
ведь нельзя же не считаться и с железной логикой обстоятельств! А здесь,
на ночной трассе, они, пожалуй, сильнее и строже, чем где-либо, и в
коночном итоге могут обернуться против тебя, против самых благородных
порывов твоего сердца... Учитывать приходится все, и в то же время дико
хотя бы на минуту допустить, что они, уважающие себя люди, могли не
подобрать несчастного, позволили бы себе проскочить мимо него, пе
остановившись. В конце концов, все эти трассы, скорости, гонки, дорожные
происшествия, они ведь со всей строгостью проверяют нас самих, подобные
мгновения испытывают человека на его нравственную прочность, окончательно
определяют, кто есть кто.
   И все же... Хорошо, коль не умрет, а если?.. Кажется, он уже не дышит?
Свист ветра за стеклом слышен, а дыхание лежащего не улавливается... Да
нет, дышит все-таки, есть еще немного жизни в его могучей груди.
   Валерий сидит спиной к Тамаре, застыл рядом с Заболотным, прямой,
отчужденный, словно немой укор им обоим. Бывало, находясь в хорошем
настроении, он ир