ть.
   Стюардесса, статная, длинноногая дева, которая, проходя по салону,
видит всех одновременно, всем улыбается заученно, но обаятельно, около
Заболотных задерживается, чтобы подарить Заболотпой еще и дополнительную
порцию
   - Наш командир корабля знает по фронту вашего мужа. Ратушный - эта
фамилия вам что-нибудь говорит? - Она переводит взгляд на Заболотного.
   - Вроде был такой на одном из бомбардировщиков...
   - Нет, сам он не летал, был техником наземного расчета... А вот о вас
слышал - едва не легенды... Это, говорит, тот, кого на фронте у нас
называли летающим барсом.
   - Какой там барс...
   - Звезда Героя уже как будто вам светила...
   - Именно "как будто"... Приветствуйте его от меня.
   Люди из наземных служб - они для нас были как братья
   - Может, желаете зайти в кабину,- пожалуйста.
   Вам - как исключение - разрешается...- И, подарив еще одну
очаровательную улыбку, стюардесса проплывает дальше. Остановится она потом
в глубине салона, в хвостовой части самолета, где, окутанный сигаретным
дымом, сидит мрачный косматый тип, который кажется на кого-то обиженным.
Не известно, относится его обида к тем ли, кто остался на земле, или
недоволен наш мизантроп кем-нибудь из пассажиров, возможно, обиделся на
компанию этих вот молодых французов, которые со смехом разгадывали
кроссворд рядом и не приняли его приглашения дегустировать некое особенное
сакэ, а одна хорошенькая из их общества приглушенно бросила в сторону
мизантропа:
   "Может, экстремист?" - и больше нс обращала на этого типа внимания. А
вот стюардесса обязана терпеливо выслушивать еще какое-то его
привередничанье, и мы проникаемся к ней сочувствием: невежа, варивода,
однако должна и его ублажать, со смиренной улыбкой должна слушать, что он
вородит, почти невидимый в облаке сигаретного дыма.
   Белоснежные иллюзорные ландшафты, проплывающие за стеклом иллюминатора,
снова завладевают нашим вниманием. Отодвинув шторку до предела, освещенная
сиянием этих проплывающих небесных снегов, Заболотная, похоже, никак не
может на них насмотреться: красота безмерная! Безмерна причудливость
зыбких этих строений! Мир, что сияет и сияет тебе без границ, залитый
солнцем, никем не заселенный, недостижимый ни для каких дымов и ядовитых
испарении, по точно сотворенный для кого-то, исполненный величия и
загадочности. Но для кого? Никакие птицы, даже орлы на эти высоты не
залетают. Знать бы, по каким законам создаются вес эти миражные дива,
сверкающие вершины, фантастические утесы, гряды гор и химерические, в
голубых тенях пропасти, из самого воздуха сотканные привольные долины,
горные хребты, опять вырастающие после живописных равнинных просторов, эти
марсвные горы, построения сказочные, наверно, нежнейшие изо всего, что
есть в природе. Дохни - и нет их...
   Столь недолговечна их архитектура, от наименьшего дуновения,
прикосновения вмиг разрушатся, от едва ощутимого вмешательства станут
буро-седою тьмою, вскипят хаосом все эти пока еще покойно сияющие, из
самой дымки сотканные ваши фудзи, карпаты, кавказы, альпы и кордильеры...
Мы тихо беседуем об этом. Кого им назначено здесь пленять своими
прекрасными силуэтами, дивным этим построениям? На каком равновесии
держатся и почему именно в таких формах проявляют они себя? Почему не в
каких-нибудь иных картинах природа себя здесь изображает, почему это ее
поднебесное курево живет именно в таких вот ландшафтах, в такой вот, а не
иной ослепительной фантазии облачных сооружений? Одни пейзажи сменяются
другими. Природа изобретает здесь буйно, не зная Удержу, создаст все новые
варианты облакообразований, покую новую действительность в формах
удивительных, завершенных, все новые выставляет солнцу на обозрение
небесные свои "ЭКСПО"... Но почему вся эта фантастика несет в себе столько
знакомых черт? Сотканное из облачной мари подобье тверди земной. Ступишь
ногой - и дна не будет, где-то там, внизу, планета, от которой до сих пор
в голове гудит, отголоски страстей ее кой-кого догоняют и здесь... Опять
стюардесса размашистым шагом идет вот вдоль салона, после разговора с тем
угрюмым типом торопливо проходит мимо нас к пилотской кабине, и уже на
только что улыбчивых устах застыло лишь подобие улыбки, лишенное
очарования и тепла и даже с тенью смутной какой-то тревоги.
   Среди пассажиров нарастает смятение:
   - Он ей что-то сказал... чем-то пригрозил... Но чем? Вы заметили, каких
усилий стоило девушке самообладание?
   И поползли по салону шепоты, тревожные вопросырасспросы, и уже что-то
ощутимо изменилось вокруг, обретают значимость всякие мелочи. Пассажиры,
которые до сих пор, в тепле, комфорте, даже не замечали, что рядом, на
внешней обшивке корабля, почти космический мороз седеет, теперь и в ту
сторону поглядывают из багряного бархата кресел настороженно,
обеспокоенно, между соседями, еще минуту назад беззаботными, появился
какой-то холодок - холодок отчужденных душ? Вот так поселялась среди них
еще одна невидимая пассажирка - неясная гнетущая встревоженность.
   - Действительно, что он мог ей сказать? - размышлял вслух Заболотный.-
Прошла она и впрямь чем-то обеспокоенная...
   - И что-то там задержалась...
   Наши взгляды невольно прикипают к овалу металлических дверей, которые,
закрывшись за стюардессой, больше теперь не открываются: глухие, тяжелые,
укрыли ее в кабине вместе с пилотами, как в сейфе.
   А угрюмый тот тип вдруг поднялся в углу в своем пестром неопрятном
пиджаке до колен и, с трудом ворочая языком, стал что-то выкрикивать
компании французов.
   Выкрики были не понять на каком языке, но сам тон их - неприятный,
дразнящий. Полинезиец или кто он? Только и было о нем известно, что летит
из Сингапура, может, уроженец какой-нибудь из тропических стран, хотя с
виду мог быть и европейцем из тех озлобленных юнцов, которые, кажется, и
сами не знают, чего хотят.
   Тип не унимался.
   - Что он выкрикивает? - тревожно спросила Заболотная.- Болен или что с
ним?
   Муж ее, без слова поднявшись, пошел вдоль салона к неизвестному,-
видимо, на переговоры.
   Нам видно было, как Заболотный, по привычке улыбаясь, что-то терпеливо
выяснял с тем неизвестным, пытался, должно быть, угомонить его, обращаясь
к нему подчеркнуто вежливо и даже почтительно, однако Соня даже вскрикнула
приглушенно, когда в ответ на какое-то слово этого типа лицо Заболотного
побледнело, глаза сверкнули остро, металлическим блеском, хотя губы и
тогда не переставали улыбаться. Кое-где по салону уже ощутимы были
признаки паники, пожилая дама, кажется скандинавка, летевшая с конгресса
цветоводов, приложила руку ко лбу, и из груди ее вырвался стоп... Из
тревожных перешептываний пассажиров, сидевших невдалеке от того типа, мы
наконец узнали, чем он посеял в салоне такое волнение. Утверждает, что в
багажном отделении вместе с нашими чемоданами путешествует в небе еще один
чемодан, а в ном неуклонно, никому не подвластный, работает небольшой по
размерам механизм: тик-так, тик-так!.. Дама с конгресса и ее старенькая
соседка в ужасе переглянулись: выходит, на бомбе летим? Шантажирует?
Запугивает или чего он хочет, этот садист? Но ведь может же быть, что и
всерьез - теперь столько всякой нечисти на трассах развелось...
   Между тем он уже прямо в лицо Заболотпому приговаривает с наглой гадкой
миной, и вправду с каким-то садистским смакованием:
   - Тик-так!.. Тик-так!..
   И пальцем тыкает чуть ли не в глаза.
   Вот тогда Заболотный, отбросив привычную учтивость, вдруг обеими руками
взял наглеца за плечи, встряхнул его, так что космы на нем взметнулись, и
после этого властно, как игрушку, усадил в кресло. И, странное дело,
теперь этот герой, злобно понурясь, даже не оказывал сопротивления. Как
будто на нечто подобное и рассчитывал. А Заболотный, обернувшись к
пассажирам, сказал громко, точно извиняясь:
   - Молодой человек уверяет, что это была шутка. Он просит прощения.
   Спустя какое-то время вышла стюардесса с подносом в руках и, словно
ничего и не случилось, начала разносить воду в чашечках. Во время раздачи
пассажиры следили за выражением ее лица; оно было непроницаемо, фантомаспо
замкнуто, однако внимательный взгляд мог в нем отыскать то, чего и не
хотел бы,- глубоко, как и раньше, затаенную тревогу.
   ...Ночью мы приземлились на одном из сибирских аэродромов, хотя посадка
эта и не была предусмотрена.
   Всем пассажирам велели оставить борт самолета. Объяснений не давали.
Мороз здесь прямо кипел, для большинства парижанок, которые отправились в
рейс в одних легоньких плащах и курточках, такой ночной мороз мог бы стать
немалым испытанием, однако и при этих обстоятельствах они не теряли своего
оптимизма, слышались шутки и смех, всех нас забавляло, когда девичьи
ножные руки, нечаянно коснувшись металлической обшивки автобуса,
отдергивались, как от огня, потому что настывший на морозе металл так и
прихватывал. Со смехом и вскриками вскакивали наши попутчики в этот
заледеневший, открытый нам навстречу автобус, который тут же п отправился
от самолета.
   Уже когда мы, неожиданные ночные транзитники, перекочевав в аэропорт и
сгрудившись на втором этаже, на его застекленных галереях, ждали чаю,
которого буфетчица все не хотела нам отпускать, учитывая позднее время, и
что, смена ее кончается, н что у нас, перелетных, наверное, нет валюты, и
что вообще позволения на этот чай, как нам показалось, надо испрашивать
едва ли не у самого министра,- уже здесь, стоя с Заболотным в полумраке
длинной, чуть освещенной галереи, смотрели мы сквозь ее стеклянную стену
на темный холм нашего лайнера, маячившего недвижимо на краю ночного
аэродромного ноля, и перебрасывались догадками: почему возникла эта не
предусмотренная графиком посадка? Оставленный пассажирами не- - известно
насколько могучий наш лайнер словно ждал чегото. Вскоре сквозь сумрак ночи
в самолет по трапу стали подниматься тени людей со странными удилищами в
руках, фигуры взбегали вверх друг за дружкой^'и хоть двигались на экране
ночи фигуры силуэтные, однако и в своей силуэтпости казались они
решительными и озабоченными,- это в наш опустевший, холодом наполненный
лайнер торопилась команда ребят, вооруженных миноискателями против того
загадочного "тик-так"... Существовал он на самом деле или был только
плодом больного воображения,- как бы там ни было, кому-то надлежит это
проверить,- проверить, рискуя собственной жизнью...


   III


   И вот теперь мы едем к Мадонне. Другой континент, другие дороги, только
Заболотный неизменен в своем водительском азарте. Вечером на квартире
Заболотных неожиданно возникла идея податься в это путешествие, и Лида, с
отцом присутствовавшая при нашем разговоре, обратилась к Заболотному
буквально с мольбой, в тоне совсем непривычном для со сдержанного
характера:
   - Возьмите и меня! Прошу вас!
   Ей, оказывается, ну просто необходимо посмотреть эту сенсационную
славянскую Мадонну, о которой здесь сейчас столько разговоров.
   Дударевич, отец Лиды, давний коллега Заболотного по службе, пробовал
отговорить дочку, изображал трудности дальней дороги, обещал взамен другие
соблазнительные зрелища, но девочка заупрямилась: еду и все, если,
конечно, Кирилл Петрович не против.
   Заболотный, как всегда, когда дело касалось детой, а тем более Лиды,
проявил снисходительность, а София Ивановна даже обрадовалась желанию
девочки, поскольку знала, что юная приятельница ее - человек с характером
и сможет в пути сдерживать Заболотного, если он вздумает, очутившись на
трассе, развивать скорость выше дозволенной.
   - И вас тоже прошу образумлять в дороге этого безумца,- апеллирует
Заболотная ко мне.- Потому что едва вырвется на трассу, он просто пьянеет,
этот ваш терновщанский ас.
   - Ну-ну! Ас не ас, по в небе не пешком ходил,- примирительно протестует
Заболотный.
   - Вряд ли кто видел, чтобы из летчиков получались путные водители,-
стоит на своем Соня-сан.- Мой Заболотный как раз пример этого: никак не
перестроится, все думает, что и на земле ему небо. А полотно автострады не
взлетная полоса... У них здесь столько катастроф,- добавляет она тихо,
сдерживая в голосе встревоженность.- Пока он в пути, ближним ни секунды
покоя...
   - Вы, София Ивановна, расписку возьмите со своего лихача,- советует
Дударевич.- Да и вообще, зачем вы ему даете добро на это сомнительное
путешествие? Пожертвовать уик-эндом, гнать за сотни миль, чтобы только
взглянуть на какую-то там фальшивую Мадонну...
   - Почему фальшивую? - хмурится Заболотный.
   - Всем известно, что по музеям у них полно подделок! - безапелляционным
тоном заявляет Дударевич.- Фальсификация становится промыслом века...
Сколько тех поддельных Ван-Гогов да Сезаннов гуляют по свету?
   - Будем надеяться, что наша Мадонна подлинная,- хмурится Заболотный.
   - Откуда такая уверенность?
   - Интуиция.
   - Сомнительный аргумент.
   - А для него нет,- вдруг улыбается Соня.- Я, кстати, тоже верю в
интуицию.
   - Значит, вы его отпускаете?
   - А что я могу, если уж надумал... Сами ведь знаете:
   натура, как у тура!..
   Из квартиры Заболотных, как и от любого ид обитателей этого
служебно-жилого дома, можно было по внутреннему ходу попасть
непосредственно в подземный гараж, это удобно, и вот в предрассветную пору
мы уже в железобетонных его катакомбах, где среди автомобилей разных
марок, среди запахов бензина и резины Заболотный, кажется, чувствовал себя
намного лучше, чем там, наверху, в своей служебной комнате с сейфами,
кондиционером и вечно спущенными металлическими жалюзи. И прежде я
замечал: собираясь в поездку, друг мой всегда оживляется, взбадривается,
такое впечатление, точно целую неделю он только и ждал этого момента,
когда, отбросив будничные заботы, свободный наконец от всего суетного и
надоедливого, окажется вот здесь, у своего "бьюика", весело, как коня,
будет его осматривать, паковать в дорогу провизию и другие походные вещи,
а потом еще раз склонится над дорожной картой, чтобы окончательно с
карандашом проштудировать маршрут, еще и тебя зазовет в свидетели
убедиться, что из нескольких возможных вариантов выбран самый удачный.
Одна только перспектива дороги, предчувствие расстояний, которые придется
одолевать, непредвиденные, но вполне вероятные трудности,- все это
наэлектризовывает Заболотпого, заряжает бодростью, душа его вырывается на
просторы дорог, прежде чем невидимый фотоэлемент бесшумно раздвинет
тяжелые стальные двери гаража, чтобы выпустить в серые сумерки еще одну
машину с дипломатическим номером. В Заболотном, несомненно, живет страсть
автомобилиста: гонять по хайвеям, по их нацеленным вдаль гудронам-бстонам
- для него одно удовольствие. Нигде он так не чувствует себя в своей
стихии, как в летящем потоке, в неистовой вот такой гонке, где ветром
скоростей тебя обдает, где человек, запеленатый в металл, одним нажатием
кнопки дает гон всем табунам, сомкнутым в двигателе!
   Пока Заболотный снаряжает свой "бьюик" в дорогу, его хрупкая Сопя-сан,
бледная и не на шутку взволнованная, все ходит рядом, трогательно
остерегает да наставляет своего лихача:
   - Ты ж там не гони, Кирик, не гони!.. Покажи им. что ты не лихач...
Обещай мне!
   - Ладно, будь по-твоему,- гудит Заболотный из-за поднятого капота.
   - Обещаешь, а потом... Сказано же: натура - как у тура! Если уж он
нарушитель...
   - Спасибо за утренний комплимент.
   - Нет, ты серьезно мне поклянись,- заходит жена с другой стороны и тут
же обращается к Лиде, которая, первой забравшись в машину, уже притихла в
уголке: - Лида, не позволяй Кириллу Петровичу гнать! Следи, чтоб не
превышал... Это тебе от меня личное поручение, понимаешь?
   - Йес,- отзывается из машины детский голосок.- Будет ^исполнено.
   Ох эта девчонка! Вскочила сегодня ни свет ни заря, все боялась проспать
такой случай... Мы еще брились, когда Лида уже постучалась в дверь,
вбежала, бледная от волнения, еще и с росинкой после умывания на русых
волосах:
   - Я готова!
   - Ранняя пташка,- приветливо окинула взглядом София Ивановна
представшую пред нею худую голенастенькую акселератку, которая нарядилась
в дорогу, как на какой-нибудь школьный праздник: на ногах белые чулки, на
голове старательно заплетенные мышиные хвостики косичек, которые упруго
торчат в разные стороны с белыми бантами, открывая по-детски чистое, с
голубыми прожилками чело.- И эти ленты тебе идут,- похвалила Заболотная
свою подопечную.
   Дожидаясь нас, девочка созналась, что было у нее намерение прихватить в
путешествие и своего верного Друга маленького амазонского попугайчика,
пусть бы и он развлекся, повидал свет, подышал простором. Однако мама ей
решительно нс позволила...
   - И верно мама сделала,- заметил Заболотный, откладывая бритву.- Сама
подумай, как без него в доме?
   Ведь он там у вас, в сущности, наивысший арбитр: чуть какая-нибудь
домашняя кризисная ситуация - сразу к нему, к какаду, пусть рассудит...
   - Это верно, он у нас мудрец,- согласилась девчонка, понимая шутку.
   Лида потом первой, впереди Заболотного, сбегала по внутренней лестнице
в гараж, еще и нас торопила: не мешкайте, здесь каждая минута дорога, надо
выиграть время!
   Теперь она, заняв место, из машины то и дело переспрашивает, скоро ли
мы выедем, ведь время бежит, бежит!..
   А у Софии Ивановны - своя забота: чтобы не гнал...
   Когда мы были готовы наконец выехать из гаража, она и тогда застенчиво
напомнила мужу о своей просьбе, не боясь показаться назойливой: "Ты
обещаешь, ведь правда?"
   Хоть это вроде и не существенно, однако почему-то и здесь, на хайвее,
воображение рисует мне тот момент, когда Соня, худенькая, бледная, с
умоляющей улыбкой заглядывает в глаза своему Заболотному:
   - Кнрик, я знаю, ты будешь хорошим...
   И как всегда, когда она расстается с мужем, глаза ее вмиг наливаются
синевой, пречистой синевой преданности, и росинки невольной слезы уже
дрожат на ресницах, и сами глаза от сияния тех росинок становятся глубже и
как будто растут, растут...
   - Не волнуйтесь, Соня-солнышко,- говорит ей Заболотный.- Ждите и не
тужите на валу.
   Была бы она, безусловно, спокойнее, прихвати мы и се с собою.
Заболотные часто отправляются в поездки вдвоем, и если дорога выдается
далекая и утомительная, София Ивановна - на равных правах - подменяет за
рулем мужа, к тому же она в душе искренне убеждена, что ведет машину куда
лучше, чем он... Но на сей раз ей пришлось смириться, осталась дома,
потому что врачи пока не разрешают Софии Ивановне дальних путешествий:
летом на одной из здешних автострад супруги Заболотные попали в "маленькое
приключение", как выражается мой друг, в котором сам "ас" отделался
синяками да ссадинами, а Софии Ивановне пришлось несколько недель
пролежать в гипсе, и лишь недавно разрешили ей выходить на улицу.
   Поэтому понятны ее сегодняшние встревоженность и настойчивые
предостережения, какими она провожала нас даже когда мы сели в машину и
Заболотный потихоньку начал выруливать, направляя свой "бьюик" на
стальные, еще не открытые ворота гаража.
   Сейчас мы находимся на изрядном расстоянии от того сумрачного гаражного
подземелья с низким, в стальных балках потолком, уже оно будто невесть
когда и было с тем своим служебным телеглазом, который недреманно откудато
наблюдал за нами, чтобы в нужный момент неслышно раздвинуть стальные двери
и - под благословляющим взглядом Сони-сан - выпустить еще одного ловиветра
в серое светание стритов, в гонку дорог.
   Были сначала безлюдные каньоны улиц, где в одном месте под синим ливнем
неонов, среди газетного отрепья в такую раннюю пору уже сидел старик,
немощный и запущенный, и что-то жевал, безразлично глядя на нас; где затем
промелькнуло темное зеркальное стекло еще закрытых офисов, банков с
кованой таинственностью оград;
   остались позади и сверкающие витрины ювелирных магазинов с
драгоценностями и манекенами в ярком освещении, и черный алюминий
небоскребов, исчезающих мрачным своим величием где-то в непроглядной
вышине, тесня пространство, оставляя перед нами только узкую его щель,