ник и очутился здесь. Ведь кроме
всего, что окрашивает своими корнями, листьями и плодами, Художнику для
его еще не открытых, времени не поддающихся красок, нужен был, как уже
говорилось, воск самый лучший, ярый, благодаря именно ему да каким-то
другим пчелиным веществам краски будто бы и становятся вечными. А если за
воском, то к кому же?
   Ясное дело: к Роману. На этой почве и подружились. Художник начал с
того, что по просьбе Романа окрасил его ульи в цвет светло-синий, якобы
приятный пчеле, брал кистью лазурь просто от неба и красил: "Век не
слиняют - небо же не линяет". А на одном улье появился еще и остроусый
Мамай-казак, который, как известно, никогда не спит и способен оградить
пасоку от злого глаза.
   Художник нарисовал его будто в шутку, сверх заказа:
   - Пусть он тут вам ульи сторожит да на кобзе поигрывает...
   О том, чтобы рисовать Надьку, сперва и речи не было, Художник вообще
строго отбирал себе натуру, весьма разборчивым был относительно тех, кого
бы он хотел увековечить на лоскутке крепкого своего полотна. В заказах
недостатка не было, но принимал он их как-то нехотя, с хмурой миной на
лице. Однажды на храмовом празднике попадья озерянская, пышная молодица в
корсетке, в дукатах на шее, немалую плату предлагала этому привереднику,
лишь бы изобразил ее, как есть, во всей красе, целый червонец сулила, если
намалюет, однако Художник не прельстился ее дарами, сославшись на то, что
сегодня он бесплатно будет качели рисовать. Нелегко его было склонить и
сундуки размалевывать невестам в приданое, хотя это неплохо у него
получалось, и от заказчиц отбоя не было.
   Зато Надьке Винниковной чуть ли не все лето посвятил, хотя картина с
нее и небольшая получилась, размером с иконку, однако труда не жалел, все
старался, не пропустил, кажется, ни одной утренней зорьки. По этой причине
даже Мину Омельковича стала зависть заедать, и он, зная слабость
Художника, как-то принялся соблазнять его только что взятой в лавке
четвертинкой, которую наготове держал в руке:
   - А вот меня вы бы могли срисовать не сходя с места?
   - Вас? - Художник, оглядев крабовидную фигуру Мины и зажатый в его
руке, сургучом запечатанный предмет искушения, тяжко отвернулся от
четвертинки.- Мог бы, но не хочу.
   И попробуй разузнать, почему он не хочет, чем ему Мина не подходит?
Некоторых, кто сподобился, рисует даже бесплатно, недавно писал маслом
деда Бобрика, человека, который всю жизнь занимался шорничеством, а теперь
зачах, одряхлел, больше охал да причитал над своими хомутами:
   - Жаль, с этим вот хомутом не управлюсь. Бригадир попросил из большего
меньший сделать, чтоб лошаденке шею не разбивал и получалось ладно, а вот
закончить, кажется, не успею...
   - Чего же не успеете, дед?
   - Переселяться надо... Покойница моя все чаще оттуда к себе зовет...
   Так вот, этот дед Бобрик удостоился внимания Художника, для его бороды,
видите ли, краски нашлись, а для Мины... Нот, отказывается он понимать
капризы таких людей, хоть и обладают они талантом.
   В свое время Художник согласился оформить декорации для терновщанских
любителей сцены - вот эту заслугу, едва ли не единственную, Мина за ним
признает.
   Выпросили девчата и хлопцы у матерей суровых полотен, сшили их вместе с
мешковиной и, разостлав на всю ригу, пригласили умельца: нарисуйте
декорации! Три дня топтался он по том полотнам со своей щеткой, весь
обрызганный краской, недовольный всеми, надвинув на самый нос свою измятую
итальянскую шляпу, зато уж потом Терповщина таяла от восторга, когда
однажды вечером клубная сцена открылась глазам невиданной живописью кулис:
вербы, пруд и перелаз, луна и звезды в небе - все как живое!..
   По-прежнему волновало Художника и лунное сияние, трудно уловимое
кистью, и к жалкому кусту Климовой сирени был он небезразличен,-порой
просто удивлял своим интересом к пустякам. Но больше всего души живописец
вложил именно в то, чтобы нарисовать Надьку с дитсм, а почему - об этом мы
узнаем от него лишь со временем, уже в Козельске: считал, что ничего нет
выше и достойней, как передать кистью красоту материнства.
   Одним словом, полюбился Художнику хуторок с пасекой и садом: где бы ни
бывал, куда бы ни направлялся, а завернет к Роману. Чем-то сошлись они -
хозяин и странник. Сядут вдвоем в тени па завалинке, и потечет
неторопливая беседа о самом разном, а чаще всего о пчелах, об удивительно
мудром устройстве их жизни, о строгих пчелиных законах и обычаях, долго
будут приятели рас - суждать о смысле странного танца, который пчелы порой
устраивают возле улья после полета, и что означает тот их пчелиный танец?
Может, то знак, куда другим пчелам лететь за нектаром, на каком расстоянии
искать обильные медоносы, а может, другое что кроется в нем? Загадкой для
обоих, Пчеловода и Художника, остается также и то, каким образом пчелы в
полнейшей темноте улья создают столь удивительное строение (имеются в виду
восковые засекисоты для меда и цветочной пыльцы, где форма постройки
прямо-таки идеально соответствует ее назначению). Эти архитектурные
сооружения, возводимые пчелами, озадачивают Художника, ведь они даже
математиков поражают своим совершенством.
   - Гении. Несравненные зодчие...- говорит Художник в задумчивости.-
Откуда это у них?
   - Надо будет спросить,- улыбается собеседник.
   Сидят, толкуют, а там, глядишь, и вечерняя зорька угасла, тает степь в
просини летней ночи, сад стоит тишиной завороженный, ни один листик не
шелохнется, мироздание словно вслушивается в себя, уходя своими тайнами в
запредельное. И эти двое людей, допоздна засидевшись, при мерцании звезд,
будут вновь и вновь возвращаться к загадкам бытия, вслух размышляя о
безграничности звездных просторов, как бы лишенных движения, хотя сегодня
каждый из нас почти реально ощущает неудержимый полет своей планеты,
куда-то несущейся среди других небесных тел.
   - Пчела - загадка, звезда - загадка, а человек разве пет? Тайна из
тайн,- размышляет Художник.- Некоторые говорят: человек - это пучок
мускулов... Допустим, но разве это все? Не лучше ли было бы сказать: пучок
мускулов, полведра крови да еще безмерность души...
   Ни одной утренней зорьки Художник наш не проспал.
   Удивительно рьяный был в работе. Чуть забрезжит рассвет, зардеется
небосклон, он уже стоит у яблони на своем излюбленном месте и отблески
зари кистью - на полотно, на полотно! На щечки младенцу и его матери, и на
росистые яблоки, свисающие над ними венком,- даже на мокрых листьях
отблески зари - Художник осторожно накладывает их, едва кистью касаясь...
Именно так, по сведениям Клима-фантазера, и совершался творческий процесс
у живописующего нашего чудодея: глядь на ту, что под яблоней, глядь на
пламенеющий заревом восход, кистью раз! раз!
   черпнет зари, и на полотно, запечатлевая на нем красу молодой матери.

   Ой, я знаю, он, я знаю,
   Чого мила красна,
   Перед нею и поза нею
   Впала зоря ясна!
   Ой, упала зоря з неба
   Та и розсяпалася,
   Л Надшка позбирала -
   Закосичилася...

   Для кого, для чего он создавал свою живопись? Что У него там
получалось? Никому работы своей не показывал, один лишь Клим Подовой и
удостоился чести, везде потом трезвонил, какое дивное творение узрел он на
той дерюжке:
   вроде бы Надька, но и не Надька, просто живое сияние какое-то, краски
играют свежо и ярко, излучают свет: роса на яблоках, и цвет утренней зари,
и улыбка матери - все в едином образе предстало глазам изумленного Клима,
который уверял, взволнованный, что ни в Козельске, ни даже в Полтаве,
среди тамошних святых не видел он ничего подобного! Юная мать из-под ветки
яблони смотрит на свое дитя с лаской и любовью безграничной, смотрит,
улыбаясь лишь уголками губ, но вот - ей-же-ей! - не всегда она улыбается,
а лишь изредка, в минуты особые, в зависимости... даже неизвестно от чего!
О тех ее то исчезающих, то вновь наплывающих улыбках Клим-звонарь
присочинял каждый раз что-нибудь новое, он трезвонил о своих наблюдениях
по всей округе, а всякие подобные выдумки фантазерские о колдовство, как
известно, возбуждают любопытство, и немало нашлось таких, особенно среди
женщин, пожелавших собственными глазами поглядеть на эту, рождавшуюся в
Ромаповом саду, картину,- но, увы! - Художник никому не желал показывать,
что там у него получалось, на его колдовском полотне. И удивительно ли,
что у некоторых недоверчивых по этому поводу возникали сильные сомнения:
есть ли там Надька вообще? Да еще такая, что меняет выражение лица
зависимо от обстоятельств, скажем, если солнечно, она чуть улыбнется, а
если пасмурно или кто недобрым глазом взглянет на нее, нарисованная брови
сразу хмурит, уже не то у нее настроение.
   А может, это лишь одни выдумки, плод бурного воображения нашего Клима,
для которого все на свете смешалось и ничего странного, если в одно и то
же время - и лунно, и звездно, и дождь идет. Некоторые из терновщанских
говорух, затаив обиду на Художника, который отказался им сундуки
размалевывать, поговаривали, что, может, на том куске полотна и попросту
ничего нет, может, пожил вот так у Романа, полакомился медом-яблоками, а
потом собрал свое нарисованное рисованьице и был таков - исчез, как и
раньше случалось. А если, согласно Климовым россказням, и нарисовал там
чудо какое, то все равно недолго его удержит, кому-нибудь сбудет за
опохмел, а вы потом только диву давайтесь, если где-нибудь в женском или
мужском монастыре вдруг среди святых образов да увидите и терновщанскую
Надьку, далеко не безгрешную свою кралю степную.
   Под осень пропал живописец наш без вести, не появлялся больше в
Терновщине, однако на этом не кончается история его жизни. Спустя немалое
время судьба вновь свела нас с Художником, когда мы очутились с Кириком
Заболотным уже в Козсльско, в нашей районной столице, где один из нас
отдавал свое рвение Осоавиахиму, а также выполнял поручения местной
организации МОПР [МОПР- международная организация помощи борцам революции,
так называемая Международная красная помощь. Действовала в международном
масштабе до 2-й мировой войны. Подавала помощь жертвам белого террора,
борцам против фашизма.], а другой не менее ревностно крутил в типографии
печатную, похожую на веялку, машину-"американку". Здесь, в райцентре, мы
сблизились, даже подружились со странным нашим Художником. Подрабатывал он
в редакции тем, что вырезал из линолеума карикатуры на прогульщиков и
расхитителей, а еще чаще на империалистов Запада и Востока, на тех пузатых
буржуев, в свирепом виде которых уже тогда перед нами зловеще представала
фашистская военщина, ставившая своей целью истребить всех нас.
   Принося в редакцию эти свои работы из линолеума, кстати сказать, ни
разу не забракованные редактором,- Художник иногда заходил и в типографию
посмотреть, как мы работаем, заглядывал в наборные кассы, которые он в
шутку сравнивал с пчелиными сотами, только эти наши "соты" не медом
налиты, а свинцом, гартом, разными видами шрифтов - курсивами, цицеро и
петитами, с помощью которых мы стремились отобразить наши бурлящие
районные будни... В типографии, конечно же, пахло не цветочной пыльцой, не
нектарами, а бензином, свинцовой пылью, печатной краской, а то, случалось,
еще и тюлькой да луком, когда хлопцы наши сядут подкрепиться, приглашая к
себе и Художника, а он уже при этом не преминет отметить свойства луковой
шелухи, которой окрашивают в наших селах яички на пасху, от чего они
приобретают благородный цвет терракоты...
   - Расскажите, как вы учились в киевской школе Мурашко?
   - А почему, будучи в Академии, первым делом вы решили нарисовать
"Лунную ночь на Ворскле"?
   Нашему любопытству нет границ. Перед нами человек такой богатейшей
жизни!..
   Художник, ясное дело, чувствовал нашу к нему симпатию, юными друзьями
называл он и передвигавшегося на костылях секретаря редакции поэта
Кучерявого, и веселого парубка-печатника Ивана, и нас, терновщанских, по
его выражению, "отроков", чьи худющие, как воловьи жилы, шеи, указывали на
трудности эпохи, а также и на то, что, несмотря на карточную систему, мы
все же идем в рост, быстро вырастая из своих терновщанских сорочек. Оба мы
ведем жизнь весьма динамичную, целый день на побегушках, ведь кроме прямых
обязанностей, выпавших на нашу долю - тому в МОПРе, а тому в типографии,-
"отрокам" достается еще множество поручений и от райкома, и от редактора,
и от каждого, кто вместо того, чтобы самому бежать по делу, ищет себе, по
примеру старших, безотказного курьера. А эти двое именно и были такие,
быстроногие и безотказные, их разбитые в беготне парусиновые туфли не
знали устали,- ребят но обижало быть в роли "старшего куда пошлют". Зато
им тоже при случае оказывалось поощрение, скромное покровительство,
скажем, за отсутствием апартаментов, юным терновщанам позволялось ночевать
в редакции, в этой бывшей монастырской пристройке, где продавались
когда-то свечи, пол здесь выстлан мозаичной плиткой и даже летом не
нагревался, такой был цементно-холодныи, что спать лучше было на
редакционных столах, где мы и устраивались рядышком, постелив под себя
подшивку газеты "В1с11" , а укрывшись "Правдой" или же наоборот.
   Однажды, когда Художник почему-то не принес свои линолеумы в
назначенный день, нас с Кириком послали разыскать его и выяснить, в чем
дело. Мы долго блуждали по разбросанному на холмах Козельску, пока на
самой окраине не набрели на след нашего маэстро. Снимал он для себя у
одной вдовы небольшую комнатенку, и каждый угол этого обиталища как бы
свидетельствовал, что для жильца материальная сторона жизни мало что
значит, уют и удобства, да и сама жизнь для него, пожалуй, трын-трава: на
столе валяются какие-то банки, тюбики с краской, засохшей на них, железная
койка не убрана, запыленные подрамники в дальнем углу свалены кучей, а под
потолком, повешенные на крючках, зияют пустотой несколько деревянных
клеток, предназначенных, видно, для невчих птиц.
   А стол... Все на нем вперемешку: картон, кисти, овальная доска с
засохшими красками и рядом блюдце с огрызком соленого огурца...
   Нашему появлению Художник обрадовался, прозрачные его глаза даже
слезами благодарности налились, поначалу мы и не догадались о причине
такой чрезмерной оастроганности, и лишь тот огрызок огурца да графинчик в
полуоткрытом настенном шкафчике нам кое-что объяснили... С подчеркнутым
гостеприимством старик пригласил располагаться, предложил нам без
церемоний садиться на его железную спартанскую кровать, с едва ли не до
пола продавленной пружинной сеткой. О линолеумах он и говорить не стал,
вместо этого похвалился, что получил, наконец, заказ, которым не пренебрег
бы и сам Микеланджело:
   будет делать росписи потолка и надалтарной стены в бывшем монастыре,
который недавно преобразован в районный клуб. С этим заказом Художник,
видимо, связывал большие надежды: вот там будет ему простор, наконец-то он
покажет себя, напишет наших тружениц, пожилых и молодых матерей,- что
может быть выше этого? Изобразит достойных поклонения женщин, все лето
обрабатывающих совхозные плантации сахарной свеклы, и весь фон, всю
перспективу, возьмет отсюда же, из отведенных под свеклу бескрайних полей,
уходящих во все стороны от Козельска.
   Забегая вперед, скажем, что Художник и впрямь с воодушевлением, рьяно
взялся за дело, по его заказу были сооружены в помещении райклуба огромные
подмостки, и на большой высоте он трудился изо дня в день, перерыва на
обед у него не было, не слезая с подмостков, там и перекусывал всухомятку
- куском пайкового хлеба с луковицей... Запьет его кружкой воды и снова за
работу. Поскольку это было от нас недалеко, мы с Кириком, улучив свободную
минутку, забегали в райклуб посмотреть, что же там у нашего мастера
получается... Станем в сумраке притвора и глазеем: как будто сквозь туман
пробивается к нам с высоты картина, вернее, первый набросок ее, узнаем
знакомые поля, слегка освещенные утренней зарей, потянулись куда-то в
дальнюю даль зеленые ряды свекловичных плантаций, а на переднем плане...
Здесь с каждым днем все более четко проступают от земли мощные женские
икры, хотя самих женщин, работающих на прополке, пока что нс видно, еще их
фигуры и лица таятся в тумане. К сожалению, начатая роспись так и осталась
незавершенной, эскизные женщины с фламандскими икрами так и остались
больше в замысле Художника, в реальности же они туманно расплылись среди
плантаций недорисованными полуженщинами, в контурах фигур только
угадывались склоненные за работой прекрасные, налитые здоровьем фигуры.
   Завершить огромную свою роспись Художнику так почемуто и не удалось: то
ли натуру нелегко было найти в трудный тот год, то ли какие иные причины,
нам неизвестные, явились помехой. Вряд ли способствовали делу и столь
щедро выдаваемые Художнику авансы в виде добавочных карточек на продукты и
окороки с Биофабрики, работавшей на экспорт,- все это, как нетрудно
догадаться, незамедлительно шло на поживу зеленому змию.
   Художника мы застали дома как раз после очередного аванса, в пору его
материального расцвета, нам он высыпал на кровать кучу пряников: "хлопцы,
угощайтесь!", сам же к ним и не притронулся, рука, так виртуозно владевшая
кистью, теперь с чуть заметным дрожанием потянулась к графинчику с
мутноватой жидкостью,- старик что-то там хлебнул, стыдливо отворачиваясь
от нас.
   Приметив, что любопытство наше обращено на одну из птичьих клеток,
самую большую, подвешенную в углу, Художник объяснил, что недавно в ней
обитал его верный товарищ - степной перепел, подобранный в поле еще
малышом-подранком. Здесь, в этой клетке, он и вырос, окреп и, словно в
полях, подавал голос на зорьке, увеселяя душу.
   Все соседи уже знали того перепела, привыкли, что он их будит по утрам,
пусть хоть что там на дворе, вьюга ли, слякоть, а он бодро отзывается на
рассвете, будто горнист, подымает Художника: вставай!.. И вот теперь нет
его: пока Художник был занят росписью клуба, кто-то забрался в дом и
учинил расправу,- что и скажешь, весна-то голодная...
   - Можете представить мое горе, хлопцы,- жаловался старик.- Вот уж когда
пришло одиночество...
   Ясно было, что не до линолеумных карикатур человеку в таком состоянии.
Кроме того, донимал Художника и какой-то физический недуг, дышал он
хрипло, утрудненно.
   Хотелось чем-то ему помочь, но чем? Чтобы дать ему покой, мы собрались
уходить, но Художник сам нас задержал:
   - Побудьте еще.
   Вот тогда мы и осмелились спросить, где же та картинка с нашей
терновщанской Надькой и нельзя ли хоть краешком глаза на нее глянуть? Так
хотелось увидеть, убедиться, наделена ли она в самом деле теми чарами,
которые ей приписывали, той колдовской способностью пусть на миг, пусть
даже призрачно улыбнуться тебе с полотна уголками губ или же, наоборот,
неким живым дуновением грусть на тебя навеять.
   - Понимаем, что это секрет,- смущались мы,- но ничего же с ней не
случится... Покажите.
   Он хитровато улыбнулся, весело подмигнул нам хмельным своим глазом.
   - Подождите... Сначала достаньте мне под кроватью вот тот фолиант...
   Положив перед собой на табуретку запыленный тяжеленный альбом, он не
спеша развернул его и стал нам показывать, какие картины бывают на свете.
У нас глаза разбегались, нас ослепляло красотой обнаженных тел, а Художник
тем временем объяснял двум юным невеждам тайны форм, светотени, ему
хотелось одним махом ввести их в дебри мифологических сюжетов, он сыпал
именами, о которых юнцы эти прежде и не слышали.
   - Кому в далеком будущем все это перейдет? - спрашивал он будто сам
себя.- Для кого редчайшие эти шедевры?
   Я хотел бы представить себе далеких потомков... Будут ли достаточно
пытливы их души? Что скажет им любая из дошедших до них мадонн? Мадонны
ведь создавались, чтобы излучать радость на всех живущих, и сами они тоже
должны бы видеть вокруг себя торжество жизни и радости,- верно ведь,
хлопцы?
   Будто кого-то вспомнив, Художник пожаловался нам, что много еще людей
живет упрощенной, бездуховной, фактически примитивной