дет продолжаться
еще  много  дней,  пока  не  будут  увязаны  все  неувязки.  Это уже не план
корректируется - идет корректировка правды!
     Выполнить  план  любыми  средствами.  Государство принимает на себя всю
ответственность  за  ту  высшую  цель,  которая стоит перед нами. И если при
этом  совершается некоторый нравственный упадок, то государство также готово
принять  его  на  себя, ибо все делалось ради его высших интересов, ради его
нового подъема.
     Но  если  совершается хотя бы малый упадок нравственности, то, может, и
не нужен никакой небывалый подъем.
     Связь  между материальным и нравственным возникает неотразимо - и столь
же  закономерно  рушится.  Коль  мы  освоили  в совершенстве воздушный вал и
научились  быть  с  государственным  планом  запанибрата, сам собой просится
следующий  шаг,  вовсе  крохотный,  -  с  такой  же  вольностью  обойтись  с
государственным имуществом, повелевать им.
     Приписка  -  родная  сестра казнокрадства. Вот он, искомый стержень, за
который надо весь воз вытягивать.
     Начиналось  с  дефицита  товаров, а кончилось дефицитом нравственности.
Вседозволенность  переросла в безнаказанность. Для очищения совести наиболее
застенчивых  жуликов  составили  спасительный  афоризм:  казнокрадство  есть
стихийная форма перераспределения национального дохода.
     Мы  строим  коммунистическое общество, но не любой ценой. Если общество
будущего  будет  построено  любой ценой, то оно окажется прежде всего против
человека.
     Как не может быть на земле такого счастья, которое - любой ценой.


                        10. Центральная чернильница

     Иду  по  Садовому  кольцу  дальше,  дошагал  до Самотечной площади, тут
можно  двигаться  двумя  путями:  если  в  машине, то напрямик по скоростной
эстакаде. А если пешком, то низочком, по забетонированной лощине.
     Спускаюсь  вниз.  А  навстречу  мне  приятель.  Я  к нему: сколько лет,
сколько зим, что с нами будет?
     Он отвечает, приблизив физиономию к моему уху:
     - Все забетонировано, ни щелочки... Смета составлена на века...
     И заспешил в горку не оглядываясь.
     А  я  задумался, стоя против шашлычной. Шашлыков там, конечно, не было.
А  зачем  они?  Там  торговали  кипрскими  баранами  навынос.  Не  верю  я в
непроницаемость  железобетона. Все, что не меняется, перестает быть живым. А
мы, наоборот, стремимся стать многоголосыми, динамичными, приоткрытыми.
     Готовы ли мы к тому, чтобы раскрываться дальше?
     У  нас  всегда отдавался приоритет количественным показателям. Но брать
количеством  - это все равно что штурмовать крепость в лоб и класть при этом
армию, как случалось на войне.
     Ускорение  -  это не количество. Наконец-то мы услышали четкие слова на
эту  тему,  сказанные  М.С.Горбачевым  на  совещании  в Центральном Комитете
партии в ноябре 1986 года:
     "Товарищи,  ускорение  должно идти только через высокое качество, через
лучшую     продукцию    с    большими    производительными    способностями,
обеспечивающими  внедрение технологий трудосберегающих, ресурсосберегающих и
т.д.  Только  через качество. Ускорение неразрывно связано с качеством. Тот,
кто  думает  иначе,  вообще  не  понимает  до  сих пор, что такое ускорение.
Думает,  что  это  тяп-ляп, давай, вали побольше. А не задумывается: а нужно
ли  оно  в таком виде вообще народному хозяйству и народу? Такой подход - не
ускорение, это каменный век с современной точки зрения".
     К  этому мало что можно добавить. Разве что такую мысль. Я бы включил в
ускорение  показатель  добра  и зла. Как известно, добро есть товар штучный.
Зато  зло  мы  гоним валом, не считаясь с потерями. Разумеется, я отдаю себе
отчет  в  том,  что выражаюсь в данном случае внеэкономическими категориями,
так  ведь  я  и не экономист. А если мы будем решать наши проблемы с помощью
одной экономики, то мы ничего не решим.
     Добро  и  зло  есть  категории  качества.  Если  вещь  хороша, работает
безотказно,  то  ясно  же, что она сделана добрыми руками. А зло гонит брак.
Но всегда ли мы понимаем это?
     А  мы  считали добро количеством. Чем больше, тем лучше. А если навалом
- значит, сбылась мечта...
     Сижу   поздним  вечером  в  кабинете  Владимира  Федоровича.  Кончается
октябрь,  но  завод  идет  в  графике.  За  два  часа не раздалось ни одного
телефонного звонка из города, тем не менее мой собеседник озабочен.
     - Снова  завели  моду  -  сидеть  до  победного,  -  с  досадой говорит
Владимир  Федорович.  -  Министр сидит, его замы сидят. Следом за ними и мы,
грешные,  сидим.  Берем  количеством  просиженного  времени,  а не качеством
руководства.  Смотрю  я на моих коллег. Дали нам сейчас права, пока немного,
но  дали. А мы и этих прав боимся. Я девятнадцать лет давал план, ни разу не
сбился,  не  просил  скорректировать.  Но  за  эти годы нас отучили думать и
принимать  решения.  А  теперь  ругают,  почему  ты  не  думаешь,  почему не
решаешь?  А ведь мне проще - не думать. Я четко знал, что можно и что нельзя
-  и  дальше этого я не лез. И ведь так было не год, не два - десятилетиями.
За  это  время  сформировалось  поколение  недумающих  исполнителей. Как нам
выйти  на новый путь? Поэтому и говорят - начинай перестройку с себя. А ведь
может так случиться: против себя. Сумею ли?
     Зазвонил  телефон  из города. Владимир Федорович долго слушал трубку, а
после коротко ответил в нее:
     - Не  буду  я этого делать. - Помолчал немного и снова сказал: - Раньше
делал,  а  теперь  не  буду.  Свой план мы сделали, притом с горбушкой, а на
дядю работать не станем... Хорошо, я приду на бюро и скажу то же самое.
     Все  ясно.  Живем  мы  в  новое  время, а работаем по-старому. Районное
начальство  натягивает  план:  если  одно предприятие что-то недодало, можно
перекрыть  за  счет  другого, работающего лучше. Вал-то один - в рублях. Вот
почему  бессмертен  наш  вал, он для отчета хорош. По валу-то мы всегда план
натянем.  Владимира  Федоровича  вызовут  на бюро, дадут строгача, четвертый
раз в этом году.
     - Знаете,  кому  я должен помочь? - сказал Владимир Федорович. - Есть у
нас  в  районе обувная фабрика детской обуви. Вся продукция идет на склад, а
ей  хоть  бы  что, никаких санкций, ничегошеньки. А хороший завод пыхтит изо
всех  сил  -  при  тех  же  результатах.  Сейчас этот обувной директор будет
звонить: Володя, умоляю...
     - Что же делать в таком случае? Где выход?
     - Закрывать  их.  Безжалостно.  Объявлять социалистическими банкротами.
Оборудование  продать  с  молотка.  А коробку приберет хороший руководитель.
Дайте  хоть  мне.  Да  я бы такой шикарный цех там сделал! И рабочих обратно
набрал  бы. Рабочий никогда не пострадает, не надо этого бояться. В Венгрии,
я  слышал,  указ приняли: рабочему дается гарантия на шесть месяцев, пока он
найдет  работу,  если  его  предприятие ликвидировано, государство принимает
пособие  на  себя.  У  нас  и  шести  месяцев  не  понадобится. При нашей-то
нехватке  рабочих рук. А руководство фабрики пострадает, это точно. Но разве
мы  обязаны  никчемных  руководителей  опекать?  А  мы  как  раз никчемных и
бережем.  Потому  как никчемный послушен. А тому, кто со своим норовом, - по
зубам. Наболело, знаете ли. Ведь это как на войне - лучших выбиваем.
     - Думаю,  положение  скоро  изменится,  -  заметил  я.  -  Об  этом уже
говорят.
     - Осторожничаем.   Слышал   я,   в   одном   месте  готовятся  провести
эксперимент   по  закрытию  нерентабельного  завода.  Хотят  обложить  такое
закрытие  со  всех  сторон  подушками.  Так  ведь  за счет государства можно
устроить  так,  что  и  банкротство  станет  выгодным.  Такой  банкрот будет
требовать:  дайте  мне орден, тогда закроюсь. Очень много слов мы применяем.
Пока  реальное  дело  видим  в избыточном потоке бумаг. Одна бумага начинает
накладываться   на   другую,   слово   противоречит   слову...  Другое  наше
неудобство,  из  самых  последних  приобретений  -  комиссии  замучили. Всех
уровней  и  составов:  по  всей  тематике,  начиная  с  идеологии  и  кончая
последним  болтом.  У  комиссии  какая  задача:  непременно найти что-нибудь
такое-этакое.  Если  ничего не найдут, так вроде и комиссия тут не работала.
И  представьте,  находят.  Не  найдут,  так  домыслят, придумают, потом ходи
доказывай, что ты не верблюд.
     - Вы уже перешли на договорные обязательства? Что это дает?
     - Не  только перешли, но и выполняем свои обязательства по договорам. А
что  это  дает,  пока  не  могу  сказать. То есть нам-то лично дает, это наш
прибыток.  А вот всему народному хозяйству - это надо еще проверить. Скажем,
я  выпускаю электродвигатели и по договорным обязательствам должен поставить
такому-то  заводу  в  город Энск двести двигателей. Я поставил ровно двести.
Свои  договорные  поставки  выполнил.  Но есть ли гарантия того, что все эти
двести  электродвигателей  там  работают? А может, в Энске завысили заявки и
двести  наших  электромоторов лежат мертвым грузом на складах. Значит, снова
может получиться холостой прокрут.
     - А госприемка? Не похоже ли это на очередную комиссию?
     - Эта  комиссия  по  делу,  ибо  она  смотрит  конечный результат. Но я
уверен,  что  госприемка  -  это вынужденная мера, следовательно, временная.
Разрешите  прочитать вам небольшую цитату, она у меня всегда под рукой. Вот:
"Да  и  вообще система ограничения - самая мелочная система. Человека нельзя
ограничить  человеком:  на  следующий  год  окажется надобность ограничить и
того,  который  приставлен  для  ограниченья,  и тогда ограниченьям не будет
конца". Знаете, откуда это?
     Я  знал.  Так  говорил  Николай Васильевич Гоголь сто сорок лет назад в
"Выбранных  местах  из  переписки с друзьями". А глава, где сии провидческие
слова сказаны, называется "Занимающему важное место".
     Я  прошел  несколько  переулков  и  наконец выбрался на Садовое кольцо,
продолжая размышлять о разговоре с Владимиром Федоровичем.
     Вечерний   город   жил   затухающей  жизнью.  Редкие  машины  стремглав
проносились  мимо,  пешие  грудились  у  троллейбусных остановок, окна домов
неудержимо угасали, казалось, что фасады остывают.
     Я упрямо шагал полуночной Москвой, пытаясь докопаться до сути.
     Существует   верхний   предел  принимаемых  решений.  В  математике  он
известен  давно.  А  вот  теперь  переходит  в  теорию  управления.  Теорему
верхнего  предела  в  самом  грубом виде можно сформулировать таким образом:
чем  больше  количественных  компонентов  в  принимаемом  решении,  тем ниже
качество достоверности данного решения.
     Можно  сказать  более популярно и для русского уха глаже: нельзя объять
необъятное.
     Впервые    с   верхним   пределом   принимаемых   решений   столкнулись
американские  монополии,  которые,  как  известно,  то  и  дело  разоряют  и
заглатывают   мелкие   фирмы  и  компании.  Однако  оказалось,  что  процесс
концентрации  капитала  (и управления им) не может быть бесконечным. Начался
сбой   в   самых   верхних   этажах  управления.  Крупнейшие  супермонополии
перешагнули  верхний  предел  принимаемых  решений  - качество достоверности
упало.   Пришлось   американским   монополиям   срочно  перестраиваться  без
каких-либо  подсказок  со  стороны,  а единственно из страха понести убытки.
Так появились дочерние фирмы, обладающие полным правом принятия решений.
     Сейчас  мы  много  говорим о гибкой технологии. Первые гибкие линии уже
действуют  на  наших  заводах.  Но  для  гибкой  технологии требуется гибкое
планирование.  Гибкая  технология  не  нужна,  если  планирование  не  будет
опережать ее. Так и останется красивая техническая игрушка для отчета...
     В  этом  месте  работа  над  заметками  у меня внезапно прервалась, и я
надолго  отложил  рукопись  в  дальний  ящик.  1 ноября 1986 года в возрасте
девяноста  четырех лет умерла моя мама Варвара Ильинична Злобина-Кутявина. Я
занялся   исполнением  сыновнего  долга,  забыв  о  тех  проблемах,  которые
волновали  меня  еще  вчера.  Но,  видимо, эти мысли цепко сидели во мне, не
находя выхода.
     Среди  прочих  хлопот и дел потребовалось заказать венки для похорон, а
главное  -  составить  надпись на траурных лентах. Оказалось, что это крайне
трудно  сделать:  нужные слова, способные выразить горечь моей утраты, никак
не  находились.  А  составить  текст  надо  срочно:  вот-вот  придет  в  дом
похоронный агент, вызванный по телефону.
     Агент  пришел - и мигом разрешил мои терзания. Выяснилось, что не нужно
заказывать  никаких  надписей  на  лентах, так как они уже готовы и годны на
все случаи жизни и смерти, из готовых и следует выбрать.
     Голос  похоронного  агента был траурным, словно он сам скорбел о том, о
чем говорил:
     - Вам  сейчас  трудно составить слова. Мы идем вам навстречу. У нас для
вас  имеется готовая лента. Это ваша мама? Я глубоко сочувствую вашему горю.
Какие  еще  будут  пожелания:  сестре, бабушке? Все будет исполнено в лучшем
виде,  золотом.  У  нас большой выбор, свыше двадцати трафаретов. Сейчас эти
надписи делает машина, а раньше это было у нас узкое место.
     Я  понял:  возражать бессмысленно. Коль дело поставлено на поток, тут и
папа римский не поможет.
     Похоронное  бюро попало в план - такая история. Не смею утверждать, как
их  планируют  -  от  достигнутого  или по договорным обязательствам, но все
сопутствующие   показатели   налицо:   снижение   себестоимости,   повышение
производительности труда.
     Собрались  взрослые  дяди  при  хороших  окладах, иные при персональных
машинах,  и  давай  решать,  как  им поднять производительность труда в деле
производства  венков и надписей к лентам. Перво-наперво перевести надписи на
машину.  Но  поскольку  такая машина с гибкой технологией еще не создана, то
все  буквы  будут  одного  образца  и  размера,  а  тексты  подлежат особому
утверждению,  чтобы  не было никакой отсебятины от клиентов. Итак, товарищи,
кто за предложенные трафареты?
     Принимается единогласно.
     Взрослые  дяди  разъехались  и  разошлись по своим кабинетам с чувством
исполненного  гражданского  долга.  Отныне все покойники нашей державы будут
получать типовую ленту.
     "Дорогой  мамочке"  -  вот  таким сверхпроизводительным путем появилась
надпись  на  моем  венке.  И  это все. Больше ни звука, ни слова. Так решила
машина, бездушная, как сама смерть.
     А  трафаретов сколько угодно: "Дорогой сестре", "...бабушке", "...тете"
- я же говорил, на все вкусы и случаи жизни. Дяди хорошо потрудились.
     Господи,   да   когда   же   мы  опомнимся?  Кому  нужна  такая  высшая
производительность,  если  при  этом глохнет душа! Будьте вы все при плане -
но не до такой же степени дурости!
     Я  понимаю,  что  хочу перепрыгнуть через ступеньку. Уважение к мертвым
надо  начинать  с  уважения  к живым. А уважение живых начинается с памяти о
наших отцах и дедах, наших матерях.
     Неустранима  душевная  боль,  возникшая  от смерти родного человека, но
она  дана  нам природой. А вот сердечная боль от похоронной бездушной машины
-  это  уже  не  от  природы,  это мы сами себя травим. Я должен написать об
этом. Должен завершить мои заметки.
     Любой ценой!
     Перестройку  надо  начинать не с экономики, а с человека. Чтобы человек
возвратился в себя.
     Люди, вы меня слышите?
     Одинокий  тоскующий голос плывет в каменном ущелье города, погруженного
во мрак. Кто услышит?
     Ну   хорошо,   думал  я,  пытаясь  взбодриться  под  струями  полночной
прохлады,  выговорим  мы  наши  боли,  нарисуем  их  черными  красками или в
голубых  тонах близлежащих далей - и разойдемся по кабинетам, чтобы и дальше
творить  то,  что до того творили. Ведь сколько и прежде было таких вопиющих
голосов. И на каждый глас находилась своя пустыня.
     Я  не есть указующая инстанция. И даже не фиксирующая. Я есть инстанция
страдательная,  потому  что,  если  общество  устроено  разумно, оно обязано
иметь  своих  страдателей,  терзающихся  от  всякого  разлада гармонии, а не
греющих на нем руки.
     Улицы  казались  бесконечными,  как  коридоры  Госплана. А там на самом
верхнем  этаже в конце коридора стоит старый медный титан с кружкой на цепи.
Титан сверкает начищенными боками, но не каждому дано его видеть.
     В  народе  титан  прозвали Центральная чернильница. Существует поверье:
если  руководитель,  приехавший  с периферии решать дела, сумеет найти титан
на  самом  верхнем этаже и выпьет хотя бы глоток из Центральной чернильницы,
дело его решится самым благоприятным образом.
     Однако  найти  титан не так-то просто, ибо всех коридоров тут более ста
километров,  а те, кто знает местонахождение Центральной чернильницы, другим
не говорят из опасения, что на всех чернил не хватит.
     Могу  указать  точный  адрес, слышанный мной от верного человека: самый
верхний  этаж, как выйдешь из лифта - прямо до конца коридора, предпоследняя
дверь налево.
     Ныне  на  всех  этажах  говорят,  что старый титан вот-вот будет сдан в
музей.  Центральная  чернильница перестанет существовать, а вместо этого все
руководители  на  местах  получат  свою  чернильницу-непроливайку.  Тогда не
станет  нужды  каждый  раз  мчаться  за разрешением: можно макнуть ручку или
нельзя?  А станет совсем по-другому, как в сказке: директор опускает ручку в
собственную чернильницу и сам ставит подпись - дело сделано...
     Будто   бы   решено  в  порядке  эксперимента  с  нового  года  раздать
директорам  двести  сорок  таких  чернильниц, однако при условии, что у всех
директоров  чернила  будут одного цвета, следовательно разливать их придется
из одной бутылки.
     Да  и  то  сказать:  плановый  централизм  никогда  не планировался. Но
возник тем не менее.
     А может, все это есть наша русская удаль?
     Всего    у    нас    много,   можно   сказать,   вдоволь:   миллиардов,
тонно-километров,  мегаватт. И полезных ископаемых в избытке, и начальников,
и трибун для произнесения речей.
     Так  чего же сквалыжничать? Будет сделано. Размахнемся всем народом - и
сделаем.  Раскачиваться, правда, будем постепенно, с оглядкой, да и поворчим
порой:  зачем  наш  покой  тронули?  Но  уж  потом  раскачаемся, размахнемся
кувалдой - и сотворим. Это будет наш чисто русский перестрой.
     Над  городом  занимался новый день, и это был, как говорится, не только
последний   день   прошлого,   но  и  первый  день  будущего.  Прочистилось,
заголубело небо, солнечный луч заскользил по асфальту.
     Не   только  вчерашние  истины  стали  нынешними  ошибками.  Так  же  и
сегодняшние  истины  станут  ошибками  завтрашними,  ибо  таково неудержимое
движение действительности.
     Куда  бы  мы  ни двигались по кольцам земной орбиты, а все равно придем
туда же - к завтрашнему дню.



   Анатолий Павлович Злобин
   Память Земли


                         (из воспоминаний солдата)


     -----------------------------------------------------------------------
     Злобин А.П. Горячо-холодно: Повести, рассказы, очерки.
     М.: Советский писатель, 1988.
     OCR & SpellCheck: Zmiy (zmiy@inbox.ru), 9 августа 2003 года
     -----------------------------------------------------------------------


1

     Путешествие  было затеяно рискованное: предстояло найти окоп, в котором
я  лежал  тридцать лет назад. Окоп был отрыт на правом берегу реки Великой в
районе  Пушкинских  гор  Псковской  области. Вот, собственно, и все исходные
данные  для  путешествия,  не очень-то густо. Под рукой была еще потрепанная
туристская  "шестиверстка"  да  моя солдатская память, которая тоже порядком
пообветшала  за  минувшие  годы. Однако в живых оказалась еще одна память, о
существовании  которой  я  мог  лишь  догадываться, отправляясь в дорогу, но
именно она и сыграла решающую роль.
     Чтобы  не  ошибиться  в поисках, я решил начать все сначала и повторить
военный  путь,  который  привел  меня на берег Великой. Т