йранцев.  А  те  все дрыхнут. И сон им в той бомбе попался не
простой,  а  пищеварительный:  снится  зайранцам,  будто  они поглощают пищу
богов.  С каким же смаком они чавкали во сне, рыгали, чмокали, облизывались,
жевали,  проглатывали  нечто снившееся, как у них слюнки текли. Три миллиона
рыгающих глоток, это надо было слышать.
     Спящих   зайранских  полковников  вывезли  в  неизвестном  направлении,
по-моему,  они  с  тех пор так и не проснулись. Пока старый король спал, был
назначен  новый  -  в  ожидании  пробуждения подданных. Началось небывалое в
истории  паломничество  туристов  в Зайранию, имели место случаи вандализма.
Пришлось вводить войска миропорядка для охраны сна коренного населения.
     А они все чавкают.
     Тем  временем  запасы мирородных бомб продолжали расти. Великие державы
разоружались  тайно  одна  от  другой. Скорей нужен контроль, а то ведь этих
мирородных  бомб  накопили  столько,  что в пересчете на эквивалент фиксонов
можно усыпить четыре раза по двадцать лет все население земного шара.
     Как обуздать гонку разоружении?
     Уже  переплавили  все  старые  танки, крейсера, пушки, начали у соседей
воровать.  Я  прямо скажу, в азарт вошло человечество. Всем интересно стало:
кто  первым разоружится, да так, чтобы у него ничего не осталось, только шиш
в кармане.
     Зато мирородных бомб - навалом.
     Человек  прибор  несовершенный,  а  главное,  непредсказуемый.  Что еще
человечеству  возжелать,  когда  к  таким вершинам сияющим поднялись? Народы
начали движение за скорейшее употребление мирородной бомбы.
     Проснувшиеся зайранцы слезно молили:
     - Не надо нам нового короля. Пойдите на нас с миром, усыпите снова.
     Возник  всемирный  комитет  в  защиту  мирородной  бомбы, возглавляемый
разными  смутьянами.  Забастовщики  идут  на  демонстрацию лишь затем, чтобы
быть  усыпленными  полицией,  которая  вынуждена  кидать  в  них  гранаты  с
мироточивым газом: других-то гранат теперь не осталось.
     А у демонстрантов свой лозунг:
     - Накормите нас хотя бы во сне.
     - Требуем гарантированного восьмичасового сна.
     А кто вкалывать будет?
     Разоружение  становилось  реальной  опасностью,  нависшей над планетой.
Если  так будет продолжаться дальше, все человечество без штанов останется и
пойдет по миру. Тогда у нас один выход - заснуть...
     Контроль  над  гонкой  разоружении  никак  не  удавался.  Это же мирная
гонка,   сверхгуманная,   сладостная.   Мы   же   не  требуем  контроля  над
производством  штанов...  И  весь экономический потенциал планеты постепенно
обращался  в  потенциальный  сон. Требовалось срочно спасать человечество от
бремени разоружении...
     - Алло,  Кастэт слушает. Зачем пристаешь ко мне в воздухе? Я же сказал:
везу  все,  что  надо.  Цены  поднялись?  Тоже  знаю. Говорю тебе, заткнись,
никого  здесь  нет и быть не может. Я сам кого хочешь усыплю. Еще одно слово
- и с тобой покончено... Адью.
     Миль  пардон, вы невольный свидетель: мои люди начинают выходить из-под
контроля.  Но  поскольку  мы  с  вами  случайно  соединились  в  общей точке
пространства,  а  вы человек из прошлого века и потому не можете повлиять на
ход  событий,  случившихся  в  будущем,  я  оставлю вас в живых, более того,
откроюсь  перед  вами:  я  этим мироточивым газом и торгую, мы продаем его в
этаких  больших  бутылках  из-под  оранжада. Везу в Зайран очередную партию.
Даю в кредит...
     Между  прочим.  Сам не пробовал, но говорят: для того, кто хоть однажды
вкусил  сладость мироточивого газа, наша суровая действительность становится
невыносимой.  Может,  и  вы  желаете  попробовать?  Могу  предложить  совсем
недорогой  сон:  лучшие  девочки  XXI  века  во главе с мисс Вселенной Ритой
Эклер. Наипоследнейший сорт и способ.
     Что?  Вас  интересует,  как  завершилась  гонка  разоружении  и было ли
спасено человечество?
     Да,  мы таки справились с вакханалией разоружении. Как? Проще простого.
И  столь  же гениально! Была изобретена антимирная пуля, которая пробуждает.
О, это такая штучка, что мертвого разбудит...
     Кто  это? Пенька, ты здесь? Какими судьбами? Не стреляй, умоляю тебя, я
все расскажу, мы объединимся в один корцессиум, ах, хр-р-р-р-р...



   Анатолий Павлович Злобин
   На повестке дня


                              Повесть-протокол


     -----------------------------------------------------------------------
     Злобин А.П. Горячо-холодно: Повести, рассказы, очерки.
     М.: Советский писатель, 1988.
     OCR & SpellCheck: Zmiy (zmiy@inbox.ru), 9 августа 2003 года
     -----------------------------------------------------------------------


1

Э К-86
     8 июля 197_ года
     Экз. Э 5
                                                  Для служебного пользования

ПОВЕСТКА ДНЯ

     10.00-10.05 - Вопросы кадров (докладчики - инспекторы комитета)
     10.05-11.25   -   Об   итогах   проведения  двухмесячника  по  экономии
электроэнергии  С-ким  районным  Комитетом  народного  контроля (докладчик -
председатель районного комитета НК тов. Сикорский)
     11.25-12.20   -   О  неудовлетворительном  выполнении  постановления  Э
СК-16/2  от  24  октября  197...  года  "О производстве шрифтов и пробельных
материалов из пластмассы" (докладчик - зав. отделом комитета тов. Васильев)
     12.30-14.00   -  О  фактах  массового  обмана  посетителей  работниками
комбината   общественного  питания  Центрального  парка  культуры  и  отдыха
(докладчик - инспектор комитета тов. Суздальцев).


2

     Я  посмотрел  на  часы: 8.42. Времени было в обрез - собрать портфель с
бумагами, завязать галстук и бегом на поезд девять ноль три.
     День  обещал  быть  жарким. Жара стояла третью неделю кряду, и спасенье
от  нее было только на даче. Еще вчера я тешил себя тщетными иллюзиями, что,
может,  сегодня не будет такой удушающей жары: сегодня комитет, а заседать в
жару, поверьте мне, тяжелая работа.
     На  террасе зазвонил телефон. Жена взяла трубку. Я продолжал возиться с
бумагами,  недоумевая,  кому  это  понадобились  мы в такую рань. Машинально
взглянул  на  часы:  8.46.  Теперь  на  счету  каждая  минута.  На мгновенье
мелькнула  спасительная  мысль:  может,  звонят из комитета, чтобы сообщить,
что заседания нынче не будет. Вот хорошо бы...
     - Тебя, - сказала жена, появляясь в дверях.
     - Я опаздываю на поезд. Кто там?
     - Это Колесников, я уже сказала ему, что ты дома.
     Я с досадой защелкнул портфель и прошел к телефону.
     - Здорово,  Фитиль,  - жизнерадостно прокричал он в трубку. - Как жизнь
молодая?
     - Здравствуй,  Цапля,  -  в  телефонных разговорах мы всегда обходились
школьными прозвищами. - Позвоню тебе из города.
     - Перебьешься. Ищу тебя по срочному тарифу. Щекотливое дельце.
     - Я опаздываю на поезд. У меня заседание.
     - Пробрался   к   власти?  С  народом  уже  разговаривать  не  желаешь.
Бронированную машину не заимел? Держись крепче за свое кресло, Фитиль.
     На  часах  8.50.  На  девять  ноль  три  я уже опоздал. Делать нечего -
сажусь  в  качалку.  Жена  вышла  из  комнаты  и,  держась  одной  рукой  за
приоткрытую дверь, слушала, как я разговариваю.
     - Ну, выкладывай, какое у тебя такое срочное дело?
     - Вот  так-то лучше, - он удовлетворенно хмыкнул в трубку. - Ты сегодня
заседаешь  в комитете? Так вот, Фитиль. Запомни одну фамилию - Рябинин Павел
Кузьмич.  Он  будет проходить по четвертому пункту повестки дня. Надо срочно
помочь  товарищу,  -  он говорил с той бесцеремонностью, которая позволяется
только школьным друзьям.
     - Как  тебе  не  стыдно,  Цапля.  Ты  же знаешь, я никогда не занимался
подобными делами.
     - Слушай,  Фитиль,  мне твоя лекция о добродетелях не нужна. Не за себя
прошу, за хорошего человека. Ты, кстати, его знаешь.
     - Кто он?
     - Я   же   втолковываю:  Рябинин  ПэКа  -  усвоил?  Директор  ресторана
"Пражский". Мы вместе с тобой у него пиво пили - помнишь?
     - Ну,  это  еще  ни  о  чем  не  говорит.  Я  считаю,  что твоя просьба
невыполнима. И заранее ставлю тебя в известность.
     Но  недаром  Цапля  еще в школе славился своей железной пробиваемостью.
От него не так-то легко отделаться.
     - Ладно,  Фитиль, поговорим об этом после заседания. Когда ты вспомнишь
и осознаешь свою причастность к этому делу.
     - Ты  любишь  говорить  загадками,  но  на  этот  раз  я  не намерен их
разгадывать.   Твоя  просьба  просто  нереальна...  Если  хочешь  увидеться,
приезжай вечером на дачу. Ты все сказал?
     - Приветик. Опаздываю на трамвай. - Он первым положил трубку.
     Придется ехать в Москву на следующем поезде - девять двадцать пять.
     Прощаюсь с женой и отправляюсь на станцию.


3

10.35

     - ...На  ряде  предприятий  были  вскрыты  факты,  когда электроэнергия
расходовалась     бесхозяйственно,     допускались    большие    потери    и
непроизводительные  затраты  электроэнергии, не принимались необходимые меры
к   повышению   уровня   эксплуатации   энергетического  и  технологического
оборудования...
     Открываю  дверь в зал и тут же окунаюсь в знакомую атмосферу заседания:
все  это видено и перевидено. Главный предмет (и гордость!) зала - массивный
Т-образный  стол,  крытый штукой зеленого сукна. Вдоль стола стоят массивные
стулья,  рядом  красуется  простая  фанерная трибуна, крашенная в коричневый
цвет. За трибуной докладчик.
     Пробираюсь  меж  стульями  к  своему  месту.  Докладчик  Сикорский,  на
секунду  было  прервавший  свою  речь,  увидел,  что вошел свой, и продолжал
говорить.
     Народу  нынче  собралось порядком, сидят тесно, вприжимку, однако общая
система  не  нарушена.  Во  главе  стола  -  председатель  комитета  Николай
Семенович  Воронцов,  представительный  мужчина сорока двух лет в пенсне. По
обе   стороны   стола   расположились   члены  комитета.  Вдоль  стен  сидят
приглашенные.
     Когда   входишь,   сразу   понимаешь   -  Воронцов,  несомненно,  здесь
центральная  фигура.  Он  сидит  во  главе  стола,  как бы изолировавшись от
остальных, но вместе с тем ничуть не возвышаясь над ними.
     На  столе  Воронцова  сукна  нет,  и  это  лишний  раз подчеркивает его
деловитость.  На гладкой блестящей поверхности ничего лишнего: лист бумаги и
два  толстых карандаша, красный и черный, которыми Воронцов время от времени
поигрывает. В стороне лежат часы с ремешком, снятые с руки.
     На  меня  никто  не  смотрит.  Сажусь  на  свой стул, который оставался
свободным  в  ожидании  меня,  кивком  здороваюсь с соседями: справа от меня
сидит  редактор  городской  вечерней  газеты Юрий Васильевич Нижегородов; он
крупнолиц,  в  больших  очках  в  роговой оправе, жесткие, начинающие седеть
волосы распались на две волны от пробора.
     Слева  сидит  директор автозавода Иван Сергеевич Клименко: тяжеловесный
грузный  мужчина с высоким лбом и залысинами, большими оттопыренными ушами и
почти  безгубым  ртом.  Клименко  состоит  членом  многих  комитетов,  бюро,
советов,  президиумов,  он  научился  заседать  и научился отдыхать во время
заседаний  -  вот и сейчас он сидит, слегка наклонив голову и расслабив лицо
с   полузакрытыми  глазами  -  вроде  бы  слушает,  но  в  то  же  время  не
напрягается.
     Прямо  против меня сидит известный (в масштабах нашего города) писатель
Сергей  Ник-ов,  он  тоже  член  комитета.  Ник-ов  что-то  быстро строчит в
блокноте  и ни на кого не смотрит. У него большой висячий нос, очки и густая
шевелюра.  Дальше,  справа  и  слева,  сидят  другие  члены  комитета, всего
пятнадцать человек, включая председателя.
     - ...На   этом   же  заводе  производительная  работа  высокочастотного
генератора  мощностью  сто  десять  киловатт  по  закалке  коленчатых  валов
составляла  одну  целую  и  восемь  десятых  часа за смену, остальное время,
около  пяти  часов, генератор работал вхолостую, ежегодные потери составляли
двадцать шесть тысяч киловатт-часов...
     Идет   так   называемый   первый  вопрос,  где  обычно  рассматривается
положительный  опыт  того  или  иного  районного  комитета  по  той или иной
тематике.  Не  знаю,  как  другие,  а я к таким вопросам отношусь прохладно:
здесь  нет кипения страстей, столкновений характеров, мнений, оценок. Тем не
менее  я  не смею показывать своего равнодушия. Проходит минута-другая, пока
я  умащиваюсь  на  стуле, ищу усидку попрохладнее: прячу ноги под сукно (оно
такое  длинное, что свисает чуть ли не до пола и я вечно в нем путаюсь. Мы с
Нижегородовым  прозвали  это  -  "суконные  излишества"),  беру свою папку с
материалами  сегодняшнего  заседания  -  она  дожидается  меня  на столе - и
тотчас  на  моем  лице возникает официально-сосредоточенное выражение, как и
на лицах моих соседей.
     С  озабоченным  видом листаю страницы справок: где-то тут должен быть и
Рябинин ПэКа, сейчас мы узнаем, на чем он проштрафился.
     Сикорский тем временем продолжает:
     - На  третьей  меховой фабрике были заменены электродвигатели, что дало
за   два   месяца   девять   с   половиной   тысяч  киловатт-часов  экономии
электроэнергии...
     Какое  мне  дело  до  меховой  фабрики и ее электродвигателей, да еще в
такую  жару,  но  я  член  комитета  и уже по одному тому не имею права быть
равнодушным.
     - Как дела? - спрашивает Нижегородов, наклоняясь ко мне.
     - Жара, - отвечаю я.
     - Да,  сегодня  будет жарко. - Нижегородов показывает рукой на листок с
повесткой дня. - Один вопрос тут такой... Долго не удавалось пробить.
     Видя,  что  мы  шушукаемся,  председатель Николай Семенович с укоризной
смотрит  на  нас  и  как  бы  собирается  постучать  карандашом  по столу. Я
закрываю папку, берусь за проект постановления.
     Надо  же  было,  чтобы  Цапля  дозвонился  ко  мне перед самым уходом и
надавал  мне загадок. На минуту позже бы - и я уже ушел бы. Но как бы там ни
было,  я буду беспристрастным судьей: чего этот Рябинин заслуживает, то он и
получит,  я  не  стану  вмешиваться в его судьбу из-за какого-то телефонного
звонка - еще в поезде, по дороге в город, я твердо решил это.


4

     Николай   Семенович   Воронцов  страшно  любит  положительные  вопросы.
Призванный  вместе  с  комитетом  народного контроля разоблачать и пресекать
все   то   отрицательное,   что   еще,   к   сожалению,   имеется   в  нашей
действительности   (ведь   существуют   же   суды,  милиция,  органы  охраны
общественного  порядка),  Воронцов  радуется как ребенок, когда в противовес
всему   отрицательному   удается   подготовить,   поставить   и  рассмотреть
положительный  вопрос.  Так и сейчас. Он слушает Сикорского, то и дело кивая
головой  и как бы поддаваясь докладчику, а на лице его блуждает мечтательная
улыбка.
     - Таким  образом,  общая экономия электрической энергии по предприятиям
района  составила  три с половиной миллиона киловатт-часов годовой экономии.
Сэкономленного  количества электроэнергии достаточно для выплавки двух тысяч
шестисот  сорока  семи тонн стали, или для пошива шести миллионов пар обуви,
или для выработки около тринадцати миллионов метров хлопчатобумажной ткани.
     Работа по экономии электроэнергии продолжается.
     Сикорский кончил сообщение. Воронцов ставит карандаш торчком.
     - Кто хочет задать вопросы докладчику?


5

     Заседание   идет   второй   час.   В   зале  духотища.  Открывать  окна
бессмысленно:  на  улице  стоит  такая  же дикая жара, весь город уже вторую
неделю  затоплен  расплавленным  асфальтом, расщеплен резкими тенями. Сквозь
окна  доносится  приглушенный  шум  центральной улицы, видна часть площади с
памятником, за ним торчит угол кубообразного здания.
     Вспыхнули  яркие  перекальные  лампы  - сделалось еще более душно (я не
сказал  раньше  о лампах потому, что они такая же принадлежность нашего зала
заседаний,  как,  скажем,  портреты  на стенах: каждое заседание фиксируется
телевидением  на  кинопленку для выпуска вечерних городских известий). Лампы
стоят  во  всех  четырех углах зала на длинных металлических стойках, четыре
огнедышащие  печки, заливающие мертвым светом зал. Невысокая пожилая женщина
с  лисьим лицом делает руками знаки осветителям, затем осторожно пробирается
меж  стульями,  подняв над головой камеру для съемок. Вот она выбрала точку,
подносит камеру к глазам.
     Объектив  нацелен  прямо  на  меня. Я делаю умное лицо, беру карандаш и
быстро  пишу  на  листке, что в голову втемяшится. Камера стрекочет утробно,
почти  неслышно,  потом  дрябло щелкает. Лампы гаснут. Жаркие волны прячутся
по углам.
     Я  расслабляю  лицо,  смотрю  на  свои  каракули.  На  листке  написано
несколько   раз:   "четвертый   пункт   повестки   дня,   четвертый   пункт,
П.К.Рябинин..."
     За  моей  спиной  натужно  дышит  тучный гипертоник с мясистым багровым
лицом  -  я его не знаю. Он долго и мучительно вбирает в себя воздух, словно
у  него  там,  внутри,  газета  шелестит,  потом  с  шумом,  боясь опоздать,
выпускает  воздух  обратно.  Такое  дыхание бывает у людей, которые давно не
ездили  в Кисловодск. А может, он вообще плохо переносит жару? Так или иначе
это  шумное  дыхание  все  время  отвлекает  мои  мысли,  и  я никак не могу
сосредоточиться, слиться с ходом заседания.
     Ораторы  на  трибуне  уже  несколько  раз  менялись,  а я еще не уяснил
главного  вопроса: почему надо экономить электрическую энергию? Ведь сколько
ее  выработали,  столько  ее  и  есть,  тут, как сказал поэт, ни убавить, ни
прибавить  -  сколько выработали, столько и надо израсходовать. Может, стоит
задать  подобный вопрос оратору? Нет, пожалуй, не стану, а то выставишь себя
профаном, конфуза не оберешься.
     - Я  хочу  доложить  комитету,  - говорит очередной оратор, - что у нас
очень  напряжен  электробаланс  в  соседних  системах.  А  между  тем иногда
происходят  совершенно  дикие  вещи:  на некоторых предприятиях ночью крутят
моторы  вхолостую,  чтобы повысить косинус "фи" и не платить за него штраф -
им   дешевле   заплатить   за   электроэнергию.   Включают  на  ночь  пустые
электропечки,  ночное  освещение - это выгоднее, чем платить штраф за низкий
косинус "фи"...
     Я  встрепенулся:  это  что-то  интересное,  проблемное  -  как  раз для
протокола.
     - Кто это говорит? - спрашиваю, наклоняясь к Нижегородову.
     - Управляющий электротрестом.
     Я  оборачиваюсь.  Мужчина, который натужно дышал за моей спиной, исчез.
Это он стоит на трибуне.
     - Вот  бродяги, - продолжает Нижегородов, - на какие только хитрости не
пускаются.
     А гипертоник меж тем продолжает:
     - Или  взять  такой  вопрос. У нас есть план реализации электроэнергии.
Если  мы  этот  план  не выполним, значит, нам не дадут премии. И наоборот -
если   мы  сэкономили  электроэнергию,  то  наша  контора  горит,  ибо  план
реализации не выполнен.
     Гипертоник  сходит  с  трибуны  и снова начинает тяжко вздыхать за моей
спиной.
     Судя  по  неуловимым  признакам:  по  шелестению  бумаги  в  руках,  по
перемене  поз сидящих в зале, по тому, как секретарша Верочка, которая ведет
протокол,  задумчиво  устремила  взгляд  в потолок, первый вопрос подходит к
благополучному  концу.  Председатель  машинально вертит в руках карандаш. Он
сидит,  склонив голову чуть набок, словно слушает не то, что говорит оратор,
а  то,  как  он  говорит.  Это  тоже  один  из  признаков: Николай Семенович
Воронцов   готовится  к  заключительной  речи,  чтобы  завершить  постановку
вопроса.
     - Кто  еще  хочет  выступить?  -  спрашивает  Николай Семенович и после
недолгой паузы продолжает: - Я думаю, на этом можно закончить прения.
     Воронцов  встает, однако не идет на трибуну, а остается за столом. Этим
он  одновременно  как бы подчеркивает сразу две противоположные вещи: и свое
положение председателя, и свою демократичность.
     Николай  Семенович  Воронцов  коренаст,  большеголов. У него правильные
черты  лица,  хотя  и  несколько  крупноват