речит действительности. Мы к такому не
приучены.
     А она:
     - Как вы не понимаете? Это вам на чай.
     И в трубку обращается:
     - Нет,  Верочка,  это  я  не тебе произношу. Я с мастером имею общение.
Замечательный  мастер. Моментально телефон привел в движение. Рижская марка,
красного  цвета.  Я  буквально  слова растеряла... Понимаешь, Вера, я хотела
тебя спросить. По секрету...
     И  мне  своими  бессовестными  пальчиками  воздушные  поцелуи адресует,
чтобы  я  убирался  в  предыдущем  направлении  и  не  мешал  ее космическим
секретам.
     Выдвинулся  я на площадку, на денежный знак устремляю бессильные взоры.
Мятый  он,  сырой  -  ну  просто искажен до неузнаваемости, видно, она его в
кулаке  истребляла,  пока  я  работу  выполнял,  а потом и сунула в заданном
размере.
     Стою  я  перед  дверью ну буквально в потном состоянии. За что она так?
За  что  пролетарского  человека  принизила прямо в лужу? И вынужден я молча
переносить  подобное  обстоятельство и мысленно воспроизводить дядю Гришу. А
она  за  дверью  щебечет,  заливается  синей  пташечкой: осчастливил я ее до
невозможности.
     Сунулся  я к почтовому ящику, хотел сделать туда денежное вложение - но
наблюдаю  такую  картину:  нижняя задвижка отломана, газетка там еще кое-как
поддерживается,  а  деньги мои непременно окажутся без точки опоры и выпадут
под  ноги  случайному  проходимцу.  Потом  следую  логически: деньги-то мои,
зачем  их в ящик влагать, лучше я дяде Грише магарыч отсюрпризю после такого
перенесенного оскорбления.
     Тем  временем маятник тикает: на работе для общества личные переживания
запрещены  законом.  Поднимаюсь  на четвертый этаж. Наступает новый трудовой
момент.  В  нем  действует  паренек  с  книжкой,  по  бородатой  внешности -
студент.   "Телефон,   докладывает,  испортился,  почините,  пожалуйста.  Мы
слышим, а нас не слышно. И продувания не ощущается".
     Провел  я  в студенческих апартаментах две минуты, закопировал мембрану
-  аппарат  на  полный  голос.  И  продувание  ожило,  порядок на телефонном
транспорте.  Студент  книжку  отложил  и  мнется  вокруг моей персоны. Я уже
предчувствую будущее. А он все кружится как пластинка.
     - Понимаете,  такое  положение.  Я должен обстоятельно извиниться перед
вами.  Мама  оставила  для  вас два рубля, а я еще вчера имел неосторожность
условиться  относительно  кино  с  известной  особой  другого пола, пришлось
некоторое  количество  денег пожертвовать на билеты. Вот все, что осталось в
наличии.
     И  протягивает  мне  один рубль и два пятачка медных. И в карман лезет,
чтобы билеты продемонстрировать. Но я уже над ним верх держу.
     - А  вдруг  особа  другого  пола  внесет  в  повестку  дня  предложения
относительно конфет или сока манго? Что в такой ситуации будет?
     Смеется.
     - Этого я не предусмотрел.
     - От моего лица сделайте ей пролетарское подношение.
     Он  деньги  в  карман скрывает, благодарит от лица известной особы. А я
торжествую  над дядей Гришей: не такая уж труднодоступная моя работа, как он
прорицал.
     Вышел   на   дождик,   снова   посвистываю.  Следующий  пункт  трудовой
деятельности  -  конструкторское  бюро.  Можно  трудиться  без опасения: тут
коллективный   процесс,  товарные  отношения  производятся  по  безналичному
расчету.  Привел  в  соответствие  три  аппарата,  с  чертежницами культурно
побеседовал  на  тему свободной личности при коммунизме - все как полагается
при исполнении.
     Беру  маршрут на частную квартиру. На двери медная табличка - профессор
Сережкин,  половые  расстройства.  Звоню  без  опаски,  не  станет  же такой
высокоразвитый    представитель    духовного   общества   обижать   рядового
представителя рабочей диктатуры?
     Вступаю.
     Квартира  соответственная,  везде  фигуры фарфоровые возвышены, картины
на   стенах   расположены   -   общественный  музей  в  домашнем  состоянии.
Прикидываю,  как  среди  таких  фигур ориентироваться, чтобы не повредить во
время трудового действия.
     Потом  он  сам  прибывает  -  профессор  в  персональном  виде,  хоть и
мелковат  для  такого  звания.  Усох  в  натуральную  величину. Он мне сразу
пришелся: над массами не возвышается, все сам произносит:
     - Мы   приняли  резолюцию  переставить  телефон.  Дочь  возросла,  и  я
вынужден  менять  жилую  территорию,  создаю новый трудовой кабинет. Да, да,
молодой  человек,  вы  тоже  будете  действовать по моим стопам, когда вашим
детям  потребуются  жизненные  просторы.  Но  мой телефон пребывает со мною.
Поэтому  будьте  любезны,  скидавайте  свой  плащ  "Дружба" и следуйте в эту
комнату. Как вы думаете осуществлять проводку?
     Работу  я  провел  аккуратно  -  красным  шнуром  по бордюру. Профессор
почмокал, руку жмет.
     - Начало  положено. Завтра будем перемещать мебель. А послезавтра и сам
передвинусь. Жизнь течет по своим вечным закономерностям.
     "Данный  случай  обойдется  платонической  нотацией", - так я про себя,
конечно, размышляю, сам же в молчании слушаю.
     Он голос подает:
     - Ритуля! Можно тебя на минуточку.
     Прибывает  его  старушенция в чепчике, руку преподносит и сообщает, что
рада познакомиться с моими инициалами.
     - Прошу тебя, Ритуля, принеси мой рабочий пиджак.
     Ритуля  доставила  профессорский  пиджак, отбыла на кухню. Я молча веду
наблюдение  за  пиджаком. А он достает оттуда пять рублей и протягивает их в
направлении   моей  личности.  Да  так,  что  мне  еще  предстоит  два  шага
совершить,  чтобы  их  принять.  А у меня ноги к паркетному полу приросли. Я
принял   застывший  вид,  только  головой  мотаю.  Профессор  Сережкин  тоже
бородкой   задвигал,   между   нами,   по   науке  говоря,  полный  резонанс
наблюдается. Но он ко мне не приближается.
     - Неблаговидно,  молодой  человек  -  и  весьма!  Вы исполнили трудовой
процесс.  Я  его  оцениваю  в  денежном  выражении.  Между  нами совершается
взаимный   обмен,   и   в  этом  не  может  быть  ничего  унизительного  для
человеческого сознания. Извольте получить.
     Профессор  стоит  с  протянутой  рукой,  бумажка  свесилась  с ладони и
планомерно  покачивается  от дуновения. А я стою без движения - ну просто не
в состоянии.
     Он строго продолжает линию:
     - Завтра  у вас заболеет ребенок. Вы позвоните мне по телефону, который
вы  же  смонтировали  в  моем  кабинете.  Я тотчас прибуду по вашему вызову,
произведу  заключение,  назначу  курс.  Вы, естественно, предложите трудовой
гонорар  за  мое  исполнение. И я, представьте на минуту, не возьму. В таком
случае  вы  вправе  предпринять  обиду.  Так  зачем же вы обращаете обиду на
меня,  ошибочно  полагая,  что  я  обижаю вашу личность. Спору нет, вы еще в
молодом  состоянии.  Я  тоже в первые моменты краснел и опускал взоры, когда
мне  осуществляли  гонорар  за  визиты.  Но  с годами явилась ко мне простая
жизнеутверждающая  мудрость:  всякий  труд  суть  товар,  и  он  нуждается в
материальном выражении. Так зачем вы хотите нарушить связь времен?
     Я  совершил  два  шага  и  принял  деньги:  умные  речи  на меня всегда
оказывали  благоприятное  впечатление:  интеллектуальное  общение  развивает
исторический прогресс.
     Профессор   сопроводил   меня   до  дверей,  собственноручно  по  спине
похлопал.
     В  тот  же  вечер  мы  весь  доход с дядей Гришей обратили в жидкость и
прочие  материальные  ценности,  включая  люля-кебаб  и  маринованные сливы.
Провозгласили  тост  за профессора Сережкина и его личность, за студента, за
фифу  мазливую,  за  самих  себя  персонально - никого не забыли. Дяде Грише
особенно  профессор  Сережкин  пришелся  - пять раз за него провозглашали. У
меня  в  голове туманность образовалась, но я желаю до ясной сути добраться.
Даже речь на данную тему открыл, но дядя Гриша усы топорщит:
     - Я  тебе  по-профессорски  скажу:  "Век  живи,  два  учись  -  дураком
помрешь".   Парень   ты   низковозрастный   и  еще  не  дорос  до  понимания
материального  фактора.  Профессор  тебе  вечную истину раскрыл: всякий труд
имеет цену, а всякой цене необходим обладатель.
     - Все равно на сердце неравномерность.
     - Отчего?  Ты  воровства  не  совершаешь,  чужому не содействуешь. Тебе
вручают,  что  ты  в  наличии  произвел.  Это  у  тебя  с непривычки совесть
противоборствует...
     - Не хочу привыкать к данному процессу. Завтра же оформлю заявление...
     - Карандашик   преподнести?  Бумажку  белоснежную?  Эх,  молодо-зелено.
Жизнь  не  таких индивидуумов покоряла. Привычка - это высший закон природы.
А потому - подчинись и не противоборствуй.
     Долго  рассказывать,  как  я  приобщался  к  новому  существованию,  но
теперь,   по   прошествии   лет,   стою   на   позициях   незыблемо.  Смотрю
психологически:  каждый  человек имеет свой жизненный простор, а итог у всех
однообразный  -  все  в  крематорий  прибудем,  и профессор Сережкин, и я, и
студент  стеснительный. Теперь бы этот студентик своей особой меня в жалость
не произвел бы, потому как сказано - борьба за индивидуальность.
     Психологию  я освоил в крупных пропорциях. Вижу, хозяйка, а по телефону
-  клиент,  около  меня  вращается,  не знает, как осуществить взаимность. Я
работу  закруглил,  но  для  вида  копаюсь,  клеммы подправляю - даю клиенту
время,   чтобы   он   свой  ход  обдумал.  А  если  он,  к  примеру,  совсем
застесняется, я ему вариант подкладываю:
     - Я  квитанцию  сегодня  в  трудовом  сейфе  забыл. По тарифу с вас два
сорок причитается.
     Клиент  рад  до  бесконечности,  что  я  его  из  затруднения вызволил,
копается в трудовых сбережениях:
     - Простите, у меня мелочи не набирается. Я сейчас сбегаю, разменяю.
     - Не  стоит утруждаться. Вручайте, сколько есть, хватит и двух рублей -
я по другому наряду проведу.
     Другой  раз,  если у клиента вид несоответственный, приходится вступать
в предварительный диалог:
     - Желаете  иметь  параллельный аппарат в соседней комнате? Или отводную
трубку?  Наше  вам  пожалуйста. Заявление - раз. Справку из домоуправления -
два. С места работы - три. Две фотокарточки - четыре.
     Клиент обращается в кипяток:
     - Помилуйте, зачем же фотокарточки?
     - Для  утверждения  личности.  Порядок  предписан  высшим  органом и не
будем  на  него  покушаться, - и гляжу со строгостью, чтобы не раскрыть свою
амбицию.
     Клиент приходит в робость:
     - А потом?
     - Мы  ваши  документы  профильтруем,  проведем авторитетное заключение,
поставим вас в порядке очереди хода на депутатскую комиссию.
     - Сколько же ждать придется?
     - От  трех  месяцев  и далее. И вообще, если завод произведет аппараты.
Штурмовщина   у   них,   никак   не   могут   заполнить   график.  Снабжение
разрушается...
     - Нельзя ли побыстрее, прошу вас.
     - Двенадцать.
     - Что - двенадцать?
     - Знаков государственных. Для исполнения быстроты. На чистку и смазку.
     Через  полчаса  аппарат  в работе. Трудовой гонорар в моем пролетарском
кармане. Обе стороны пребывают в обстановке взаимного удовольствия.
     Вот   по   какой   горизонтали   направилась   моя  биография.  Бывает,
задумываюсь,  но  с большими интервалами - в силу постепенного привыкания. А
если   рассуждать   нравственно  -  уровень  моего  существования  неуклонно
поднимается  к  вершине,  как в программе указано. Обстановку имею модерную,
сервант,  телевизор,  коврики, электрополотеры - что твой профессор Сережкин
или новатор именитый, хоть и ниже их по званию. Важен доход и наличность.
     Можно,  конечно, и второе заключение из моей биографии вывести - с чего
я  начал  и до какой категории снизошел. Начинал с конвейера, с коллективных
масс,  а  теперь  при дяде Грише в напарниках состою - привык к материальной
красоте  существования.  Здесь  моя персональная трагедия и мораль потомкам.
Эх,  толкнул  бы я громогласную речь на данную тематику, но себя пригвождать
не  решаюсь.  С речами у меня вообще размолвка образовалась. Не держу больше
речей,  онемел  перед  массами.  То  ли  разучился,  то  ли  другая причина,
душевная.  Только на трибуну я теперь не ходок. Об этом факте большую скорбь
в уме храню.



   Анатолий Павлович Злобин
   Билет до Вострякова


                                  Рассказ


     -----------------------------------------------------------------------
     Злобин А.П. Горячо-холодно: Повести, рассказы, очерки.
     М.: Советский писатель, 1988.
     OCR & SpellCheck: Zmiy (zmiy@inbox.ru), 9 августа 2003 года
     -----------------------------------------------------------------------


     Наступил  тяжелый  день.  С  безразличной  неумолимостью, как приливы и
отливы  в  океане, он подступал через каждые две недели, когда подходил срок
заработной  платы. Правда, однажды Семен Никульшин не выдержал и отказался -
зато  после  не  пропускал  ни  разу. Что с ним тогда случилось, он и сам не
смог  бы  объяснить:  то  ли  предчувствие,  что  на  этот раз он непременно
провалится,  то  ли понедельник был, а накануне неплохо посидели с друзьями,
и  голова  трещала, так или иначе он неожиданно для самого себя снял трубку,
набрал  номер  и  сказал  Плотнику:  "Я  сегодня не приеду, валяйте сами". И
сразу  дал  отбой,  пока  Плотник не начал ругаться или уговаривать. Вот как
было  в тот тяжелый понедельник - один раз за весь год. Семен понимал: стоит
послабить  себе  хоть немного, отказаться раз-другой, и после уже не сможешь
взяться за такое дело.
     В  двери  крохотной  каморки, где находился Семен, была прорезана щель,
как  для  писем,  -  в нее сбрасывали счета и бумаги. Он проверил, хорошо ли
закрыто  окошко,  неслышно  подошел  к  двери и посмотрел сквозь щель в зал.
Бухгалтеры  сидели  за  столами,  щелкали арифмометрами, писали бумаги. Дядя
Яша  был  на  своем  месте, он сидел за ближним столом и оглядывал помещение
поверх  очков.  Никто  не  смотрел  в  сторону кассы, никому не было дела до
Семена, хотя все знали, что там происходит.
     Несгораемый  шкаф  стоял  у  стены  прямо  у  дверей.  Семен  почему-то
подумал,  что  такое расположение шкафа и двери очень удобно для налетчиков.
Он закурил папиросу и открыл шкаф.
     Дверь  неслышно  подалась, всасывая в себя воздух. Он пошарил рукой под
столом,  вытащил  небольшой грязно-серый чемодан и принялся выгребать деньги
из  шкафа. Укладывал пачки в чемодан и машинально считал. Считать было вовсе
не  обязательно:  все  равно  надо брать подчистую, оставив самую малость на
всякий командировочный случай, но он считал по привычке.
     Пачки  кончились.  Семен начал брать мелочь, разложенную по проволочным
сеткам.  Для  мелочи  у него были припасены особые байковые мешочки на вате,
чтобы  монета  не  звенела  в  дороге  и  не  болталась  по  чемодану. Семен
аккуратно завязывал мешочки тесемочками и складывал в середину чемодана.
     Он  проделал  всю  эту  работу  одним духом и только потом посмотрел на
часы - в его распоряжении оставалось десять минут.
     Проверил  шкаф - чисто. Прикрыл массивную дверь. Резко, одним движением
повернул  замок,  вытащил  ключи.  После  этого повернулся к столу и занялся
багажом.  Перед  ним был полный чемодан денег, около восьми тысяч рублей. Он
осторожно  прикрыл  крышку, погладил руками железные углы чемодана, пощелкал
замками, проверяя их прочность.
     Втайне  Семен  Никульшин  гордился  своим  чемоданом. Он выбирал его не
быстро,  обдуманно.  Чемодан  для  денег  никак не может быть новым: обновка
такого  рода  вызывает  всякие  неустойчивые мысли. В то же время чемодан не
должен  быть  очень  старым  и  потрепанным,  иначе  будет  подозрительно  и
ненадежно.   Чемодан  нужен  крепкий,  непременно  с  железными  углами,  но
поношенный,  такой  чемодан,  который  уже  бывал  во  всяких  переплетах  и
какого-нибудь неопределенного цвета, ну хотя бы грязно-серого.
     Семен  хорошо  знал,  что  в  тех  ярких,  пестрых  чемоданах,  которые
ослепительно  и  самодовольно  блестят  на  каких-нибудь курортных перронах,
ничего  ценного не бывает - сплошное барахло. Семен презирал яркие чемоданы.
Все  ценное  содержится  вот в таких невзрачных чемоданчиках, без всяких там
пестрых наклеек. Чемоданы - как люди...
     Он  еще  раз  проверил,  хорошо  ли  закрылись  замки, потом решительно
встал, просунул голову в дверь.
     - Дядя  Яша,  семафор  открыт?  -  спросил  он  у мужчины, сидевшего за
ближним столом.
     - Я  тебе  не  дядя  Яша,  -  проворчал  тот.  -  Топай скорее. Такси у
подъезда.
     Семен  подхватил  чемодан,  закрыл  дверь  каморки  и  быстро  пошел по
проходу  меж  столами,  стараясь  ни на кого не глядеть, а они, он знал это,
провожают  его  равнодушными,  редко  сочувственными взглядами. Все в отделе
знали, что Семен увозит деньги, но никто не вмешивался в это дело.
     У  окна,  с  тряпкой  в руках, стояла уборщица. Семен почувствовал, что
она глядит на него, и ее осуждающий взгляд подталкивал его.
     - И  когда  только  угомонится,  - сказала уборщица в Семенову спину. -
Добегается когда-нибудь.
     Семен не обернулся, только прибавил шагу.
     На  улице он настороженно и привычно огляделся по сторонам. Этот старый
московский  переулок был самой опасной частью пути: небольшие дома, каменные
или  деревянные,  стояли  впритык  один  к  другому, в каждом доме подъезды,
ворота - из любой такой подворотни могла выскочить всякая шпана.
     Он  бросил  один быстрый взгляд, но увидел сразу все, что надо было ему
увидеть.  По  мостовой  семенила  старушка  с  пучком свежей морковки, вдоль
забора,  толкая  перед  собой  детскую  коляску,  шла  женщина  в прозрачном
дождевике,  по  другой, солнечной стороне переулка брела пара влюбленных. Не
раздумывая,  он  выбрал влюбленных и пошел на ту сторону наперерез старушке;
он   знал:  в  таких  случаях  следует  держаться  ближе  к  людям.  Девушка
обернулась   и   скользнула   по  нему  горячим  тревожным  взглядом.  Семен
неторопливо  шагал  за  парочкой,  как  бы  небрежно,  а на самом деле очень
внимательно   поглядывал   по   сторонам,   особенно   пристально  следя  за
подъездами, которые были на пути.
     Проехал  грузовик. Семен проводил его глазами. Из ворот второго дома не
спеша  вышел  парень  в  клетчатой  рубахе,  постоял,  повертел  головой - и
зашагал  навстречу.  Семен  подобрался,  перебросил  чемодан в левую руку, а
правую опустил в карман пиджака.
     Парень   миновал   влюбленных,  еще  шаг,  другой,  и  он  прошел  мимо
посвистывая.  Семен  опять  взял чемодан в правую руку и удивился про себя -
до  чего же он тяжелый: слишком много мелочи собралось в кассе. Семен всегда
удивлялся,  почему  деньги  такие  тяжелые:  когда они в кармане, их тяжести
совсем не замечаешь.
     Неожиданно  из  подъезда вышел милиционер и пошел в том же направлении,
что  и  Семен,  только  по  той  стороне  переулка. Милиционер шагал бодрым,
ритмичным  шагом,  верно,  спешил  на  дежурство.  Семен покинул влюбленных,
быстро  пересек  переулок, обогнал милиционера и пошел метрах в пяти впереди
него. Теперь он был в безопасности.
     Переулок  вливался в широкую улицу. Остановка троллейбуса была прямо за
углом,  против  "Гастронома".  Милиционер  бодро  прошагал  мимо остановки и
пошел  дальше.  Семен  стоял  с независимым видом, крепко прижимая чемодан к
бедру.
     Подошел  троллейбус  двадцать второго маршрута. На нем Семен доезжал до
Комсомольской  площади,  а  оттуда  по  кольцевой линии метро до Павелецкого
вокзала.
     В  троллейбусе,  в метро, в вагоне электропоезда он должен был проехать
больше  семидесяти  километров. Тысячи людей встретятся на его пути, и никто
не имеет права знать, что в руках у него полный чемодан денег.
     Раскрылись  дверцы,  он поднялся в вагон, достал мелочь, оторвал билет,
потом  внимательно  посмотрел  вдоль  прохода,  выбирая место. Справа сидела
крашеная  блондинка  с  модной  сумкой.  Семен  молча  протиснулся