дила. - Бела подошла к столу,
присела  на табуретку. - У нее, оказывается, мыла нет. Стирать буду сегодня.
Мариночка, пойдем ручки мыть.
     Маринка  вцепилась  в  меня  и  ни  за  что  не  хотела уходить. Общими
усилиями ее уговорили наконец подойти к умывальнику.
     - Только  не спрашивайте у Мариночки, где ее отец, - быстро шепнула мне
Тамара. - Понимаете?
     - Понимаю, - ответил я. - А где он?
     - Потом скажу...
     Маринка  снова  устремилась  ко мне, прижалась щекой к животу и закрыла
глаза.  Бела  вышла  на  улицу,  и  было слышно, как она разговаривает там с
Соней. Галя подошла к раскладушке, села.
     - Что в кино сегодня? - спросила она.
     - Пойдем? - предложила Тамара.
     - Я лучше посплю. Нам ведь с Соней в ночную...
     Намек  был  вполне  прозрачным. Я посмотрел на Маринку и понял, что мне
повезло.
     - Смотрите, - воскликнул я, - Мариночка уже заснула! Надо трогаться.
     - Пойдемте, - сказала Тамара.
     Мы  положили  Мариночку  на  крохотный  топчан,  стоявший  в  углу,  и,
провожаемые шуточками Тамариных подруг, вышли из засыпушки.


                                 Признание

     - Мой  отец  был строителем. Мы все время кочевали. Сначала в теплушках
-  тогда, наверное, еще война шла, я не помню. Потом в обыкновенных вагонах,
потом  в  цельнометаллических  -  это,  значит,  уже  наше  время  пришло. Я
привыкла  на  колесах  жить.  Отец посадит меня на колени и спрашивает: "Как
сегодня  мы  поедем - на поезде или на грузовике?" Он меня катает на себе, а
я к нему пристаю: "А когда мы поедем не понарошке?"
     Маме я всегда помогала чемоданы укладывать.
     Один  раз мы ехали долго-долго. Мимо Байкала, через тайгу. Остановились
у  большой  горы.  Сели  в  грузовики  и  поехали.  Долго ехали. Приехали на
стройку.  У  отца неприятности какие-то пошли. Он начал на этой стройке пить
и маму часто бил. Я в школу пошла, в первый класс...
     Однажды  прихожу  домой  -  мама  лежит  на кровати и плачет. Тихо так,
только  плечи  вздрагивают. Потом лицо вытерла, говорит: "Послушай, Томочка,
ты уже большая и все должна понимать".
     Я  все  понимала.  Теперь  мне  двадцать  лет, и я ничего не понимаю, а
тогда все понимала.
     Уехала  мама и через полтора года умерла в Кустанае: она там с бабушкой
жила, у нее туберкулез был.
     Приехали  мы  в  Кустанай,  похоронили  маму,  а потом поехали на новую
стройку. Но отец все равно пил.
     Тут  приехала  Клавдия  Ивановна  с маленькой девочкой, Верочкой звать,
моей  сестренкой.  Она  и  на прежней стройке жила, а теперь к нам приехала.
Отец  ее  не  бил,  а  все время целовал, на коленях перед ней стоял, но это
было  еще  некрасивей.  Он  пьяный  к  ней  ластится, а она его отталкивает.
Стыдно как!
     Над   Ленинградским   проспектом   спускался  вечер.  Мы  выбрались  из
палаточного  городка  и  шли  по  деревянным  тротуарам мимо широкоэкранного
кинотеатра, мимо междугородного телефона, мимо закрытого кафе.
     Темнело.  Одинокие  фонари качались на столбах. Потянуло свежим ветром.
Принялся  накрапывать  дождик. Иглистые струи обдували лицо, и мне казалось,
будто  я  плыву  в  холодной воде, а далекий голос взывает о помощи; я плыву
изо  всех  сил и не могу помочь, потому что одинокий голос уходит все дальше
и  я  никак  не могу догнать его. Это необъяснимое состояние началось еще на
вечере,  когда  я увидел Тамару, и теперь снова охватило меня, как только мы
вышли на дождь.
     Далекий  голос  донесся  столь  явственно,  что  я обернулся. Никого не
было.  Одинокая  парочка брела в конце проспекта, не разбирая дороги, как мы
с Тамарой. Я повернулся спиной к ветру, закурил.
     - Рассказывайте дальше. Как вы попали в свою засыпушку?
     - Вы  не думайте - у меня собственный дом есть. Настоящий. Пять комнат.
С  верандой.  С  Клавдией Ивановной я неважно жила: она меня нехорошим вещам
учила.  Как-то  вечером  отец  говорит: "Собирайся. Завтра утром полетим". А
куда  -  не  сказал.  Летели  мы  полдня,  на  большом  самолете. Выходим на
бетонную  дорожку, на крыше буквы стоят - Ростов. Отец посадил меня в такси,
повез  в  город.  Остановился у дома с верандой. "Вот теперь наш дом. Будешь
жить  с  бабушкой".  Оказывается,  бабушка  уже  прилетела сюда из Кустаная.
Прожила  я  в Ростове, в том самом доме, шесть лет. Десятилетку окончила. Мы
с бабушкой дружно жили.
     Только глупая я тогда была, ничегошеньки не понимала.
     Приезжает  отец.  С  ним  Клавдия Ивановна и Верочка. Я тогда в девятом
классе  училась,  шестнадцать  лет  мне  исполнилось.  Отец  привез подарки.
Клавдия Ивановна ходит вокруг меня, улыбается. Обхаживает, значит.
     На другое утро отец говорит: "Ну, дети, пошли".
     Как  сейчас  помню - в мае это было. Здесь-то в мае еще снег лежит, а в
Ростове  -  сирень  цветет.  Отец  с  Верочкой впереди идет, я и мачеха - за
ними.  Отец  купил  Верочке  детские  шары,  а  мне  мороженое.  Я иду, сосу
палочку,  а  мачеха  учит  меня  жить: "Ты уже большая, паспорт получила. Ты
красивая  будешь, длинноногая, глаза у тебя большие - тебе жить легко будет.
Только  ты мужчин в узде держи. Они все скоты, им водка нужна да бабы. Ты им
уступай, только не сразу - тогда они на коленях перед тобой будут ползать".
     Я  слушаю  мачеху  и улыбаюсь: мороженое такое вкусное, и сирень вокруг
цветет. Никаких мне умных советов не надо - я сама с усами.
     Подходим  к  дому,  "Нотариальная  контора"  называется.  Зачем, думаю?
Может,  отец  с мачехой записываться будут? Нет, отец меня к окошечку зовет.
Пошушукался  сначала с усатым, а потом меня пальчиком подманивает. Мороженое
уже  кончилось,  мне  еще  хочется.  "Где  твой  паспорт,  доченька?  Покажи
нотариусу".  -  "А ты мне мороженое купишь?" - "Куплю, доченька, подпиши вот
здесь".
     Я  подписала  дарственную  и  стала  хозяйкой  дома.  "Это я для твоего
будущего делаю", - сказал отец. И мороженое купил.
     А  через  год отца посадили в тюрьму за растрату и хищение строительных
материалов.  Мачеха приходит в слезах, спрашивает: "Не выгонишь нас, Томик?"
- "Живите. Я сама отсюда уйду".
     Не  стала  я  в  этом нечестном доме жить. Получила аттестат зрелости и
поехала по комсомольской путевке в город Ангарск.
     - Ой!  -  вскрикнула  вдруг  Тамара.  -  Откуда  он взялся? Не смотрите
вперед, не смотрите на этот мотоцикл, умоляю вас.
     Нас  обогнал  мотоцикл  с  коляской.  За рулем сидел тот самый парень с
походкой ковбоя, который дал мне билет на вечер "Учись танцевать красиво".
     - Так это он и есть? - спросил я.
     - Умоляю  вас, ничего не спрашивайте. Ведь он должен быть в Хабаровске.
Значит, он прилетел из Хабаровска? Умоляю вас.
     Мотоцикл  остановился  на  перекрестке.  В свете фонаря было видно, как
парень  обернулся,  будто  бы  раздумывая,  куда ехать. Потом мотоцикл мягко
перевалился  через  обочину  и  встал у небольшого домика - как раз на нашем
пути.
     - В  типографию  поехал, - возбужденно говорила Тамара. - Заклинаю вас.
Когда  будем  проходить,  не  смотрите  на  него. Делайте вид, что ничего не
видите.
     - Так это он?
     - Он.  Он.  Я  вам расскажу. Только не сейчас. - Она больно вцепилась в
мою руку и неестественно громко засмеялась.
     А  мотоцикл  надвигался  на  нас  как  изображение  в  кино. Шаг - и мы
поравнялись с коляской. Еще два шага - и мы уже прошли.
     Вцепившись в меня, Тамара шагала как деревянная.
     И тут он сказал:
     - Здравствуй, Тамара.
     Тамара остановилась и сделала большие глаза:
     - Алик? Разве ты прилетел?
     - Мне  сказали,  что  ты выиграла главный приз, - при этом он посмотрел
на меня.
     - Кто  хочет, тот всегда выигрывает, - сказала Тамара и тоже посмотрела
на  меня.  - Проигрывают лишь те, кто хочет проиграть, - она перевела взгляд
на него.
     - Наверное,  теперь  мы  сможем  организовать  диспут  о том, что такое
счастье?
     - Только  в  том  случае,  если  ты  осмелишься  выступить с трибуны, -
подхватила Тамара.
     Рука  моя  совсем  онемела,  я  ничего  не  понимал  из  того,  что они
говорили,  но  героически  терпел  боль  и  собственное неразумие. Я стоял и
разглядывал  Ленинградский  проспект, будто это было весьма интересно. Краем
глаза  я  видел,  как Алик резко нажал ногой на педаль. Мотоцикл взревел. Он
вскочил  в  седло, круто развернул руль, и мотоцикл стремительно выскочил на
проспект, обдав нас едким чадом бензина.
     Тамара  вдруг  ослабла и, словно в беспамятстве, положила голову на мое
плечо.
     - Тамара, - сказал я.
     - Он мой враг, - заговорила она, задыхаясь.
     - Полно. С врагами так не разговаривают.
     - Я его ненавижу. Как бы я хотела простить его. А я ненавижу.
     - Да что же произошло в конце концов?
     Тамара  не  ответила.  Медленно  и  задумчиво  мы шли по Ленинградскому
проспекту.


                                 Признание
                               (продолжение)

     Город  показался  ей  так  себе.  Странный  какой-то  город. Сначала не
давали  номера  в  гостинице. Потом четыре дня она ходила без работы. Ей уже
надоело  быть безработной - целых четыре дня. Правда, работа была везде, она
выбирала,  что  лучше,  пока  не  выбрала  ММС  -  машиносчетную станцию: ей
начальница  там  понравилась  -  добрая,  отзывчивая.  А  главное - ухажеры.
Странные  какие-то.  С  геологом она познакомилась в буфете, когда пила чай.
Он   напросился   и   вечером  пришел,  притащил  две  бутылки  шампанского.
Рассказывал  смешные  истории,  пел песни про геологов, тоже смешные. Тамара
страшно  хохотала,  а  он вдруг подошел и повалил ее на кровать. Тамара даже
не  поняла  сначала,  что  он  хочет,  а  когда  поняла,  закатила ему такую
оплеуху, что он выскочил в коридор и больше не показывался.
     На  другой  вечер  пришел  лысый, тоже в буфете познакомились. Вежливый
такой,   обходительный:  "Разрешите  налить  вам  рюмочку.  Разрешите  ручку
поцеловать.  Ах,  какая  замечательная  ручка".  Тамара  смеется: ей никогда
ручек  не  целовали.  Смотрит,  а  он  уже к локотку подбирается: "Ах, какая
чудесная  рученька.  Какое  вкусное  плечико.  Разрешите,  я  поцелую  такое
вкусное  плечико?"  Тамара  ему вежливо так ответила: "Вкусное, да не ваше".
Он извинялся, извинялся, наконец ушел.
     Не  ухажеры,  а  круглые  идиоты,  честное  слово. Трудно жить девушке,
когда  она  одна  и ей двадцать лет и у нее к тому же есть отдельная комната
за рубль в сутки.
     Тамара  совсем  решила - уеду из этого города, если здесь такие идиоты.
Но  тут  история  получилась  -  с  ума  сойти.  Только этого ей не хватало.
Влюбилась,  да  еще  где  -  на  комсомольском собрании. Ну, положим, еще не
совсем  влюбилась,  а  так - чуть-чуть. До любви до настоящей, как в книгах,
еще плыть и плыть. Еще бури будут и штормы - закачаешься.
     Но  она  сразу  поняла - это "он", так, кажется, в романах их называют.
"Он" - это он. И точка!
     Они  уже  назаседались  всласть, когда она вошла в зал и села. Духотища
дикая  -  их хлебом не корми, только дай позаседать. Недаром в газетах пишут
о формализме в комсомольской работе.
     Но  в  этот момент она глянула на трибуну, и ей сразу стало холодно. Он
стоял за трибуной высокий, пронзительный такой. И говорил без бумажки.
     - Кто выступает? - спросила она у соседки.
     - Не  мешай  слушать.  Алик  это.  Разве не видишь? - и отодвинулась от
Тамары. Видно, сама в него по уши влюблена.
     Все  девчонки  ему  хлопали,  будто  он  тенор  знаменитый. Тамара тоже
хлопала.  Мог  бы еще поговорить - что ему стоит? Но он кончил и сел за стол
президиума. А она с него глаз не сводила.
     Потом  стояла в проходе с двумя подружками. Они смотрели, как президиум
расходится,  и  хихикали.  Эти  две девчонки были ей почти незнакомы, но она
все  равно  подошла  к  ним  на  проходе  и задержала - она уже засекла, что
другого  выхода  из  зала  нет  и  он обязательно пройдет мимо них. Он шел в
окружении  парней  и  девчат  - все ближе, ближе, а она так громко смеялась,
что  на  нее оборачивались. Он уже совсем близко. Она еще громче заливается.
Потом вдруг отскочила к креслам:
     - Ах, простите. Проходите, пожалуйста. Мы весь проход загородили.
     Он  прошел,  окатил ее холодной волной. Поднял глаза и посмотрел на нее
выразительно. У нее мурашки по спине забегали.
     А она:
     - Ой, Катя, ты меня уморила, - а на него ноль внимания.
     Он прошел - и обернулся. Походочка у него - закачаешься.
     После  собрания  она  пошла  на телеграф и отстукала девушкам в Ангарск
телеграмму - город замечательный, прилетайте скорее.
     Бела  и  Мариночка  поселились  с  ней  в  одной  комнате. Лысый с ходу
переключился  на  Белу,  помог  ей  устроиться  машинисткой в институт. Бела
одна,  ей  трудно.  Муж погиб в шахте во время обвала - работать надо и дочь
воспитывать.  Учиться  она  уже  не  пойдет,  а  ведь такая способная, стихи
пишет.
     Бела каждый день пристает к ней:
     - Пойдем на учет станем. Неудобно тянуть.
     - Еще  успеем...  -  отвечала  Тамара.  Она  узнала,  что Алик улетел в
командировку  на  рудник,  и  тянула  с этим делом. Ей все было известно, 28
лет,   холост,  учится  в  Москве  заочно  в  университете,  сразу  на  двух
факультетах: философии и журналистики...
     Тамара  работала  на  машиносчетной станции, и ее место за перфоратором
было  как  раз  у  окна.  И вдруг она видит в окно: он на своем мотоцикле по
улице катит.
     Она к Белке звонить.
     - В  обеденный  перерыв  на  учет  становиться  пойдем. А то затянули -
неудобно.
     - Я в обед к Маринке побегу. Пойдем после работы.
     Еле  досидела.  Как  звонок,  сразу  вскочила  и  бежать.  За ней Верка
увязалась, операторша, губы и ресницы крашеные, а ноги как спички.
     - Мне  в  горком  непременно  надо.  Подожди,  -  а  сама заладила, как
сорока: - Алик, Алик.
     Если уж влюбилась, хоть веди себя прилично.
     В  горкоме  Тамара  зашагала прямо к кабинету Алика, чтобы Верка вперед
не забежала: у нее ведь губы крашеные и ресницы.
     Бела сзади кричит:
     - Тамара, нам сюда, в сектор учета. К Люсе.
     - А она здесь.
     Люся  и впрямь сидела у Алика, чуяло сердце. Еще две девчонки и парень.
Опять  с  девчонками  заседает.  На  это  он мастер - с девчонками заседать.
Подожди, ты у меня позаседаешь с девчонками, всех разгоню.
     - Здравствуйте,  -  сказала она с порога, ни на кого особенно не глядя.
- Люся, мы к тебе на учет вставать.
     Люся встала:
     - Алик, я пойду.
     - Иди.
     Тамара на него даже не поглядела, честное слово. И дверь захлопнула.
     Пошли  в Люсин сектор, Тамара села заполнять карточку, а у самой сердце
стучит - спасенья нет. Люся ее спрашивает, а она ничего не слышит.
     И  тут входит он. Ворвался с таким видом в кабинет, будто самый большой
начальник на свете.
     - Люся,  где  дело  Кривошеева?  - это значит - он каким-то Кривошеевым
интересуется.
     У Люси даже глаза на лоб полезли:
     - Какого Кривошеева?
     - Кривошеее. С автобазы. Я тебе вчера дело передавал.
     - Ты мне ничего не передавал.
     Он  молчит,  а  сам косяки бросает в Тамарину сторону. Она, разумеется,
ничего этого не видит, в карточку уставилась.
     - Ах, да, оно же у меня в столе лежит, - хлопнул себя по лбу и ушел.
     Тамара  карточку  закончила,  к  автобиографии  приступила.  Пишет, а у
самой пальцы дрожат.
     Тут он опять входит:
     - Люся, можно тебя на минуту? Ах, у тебя новенькие на учет встают?
     Он только сейчас ее заметил - вот нахал!
     А он:
     - Девушки, закончите тут, зайдите ко мне. Разговор есть.
     - Обязательно зайдем, - говорит Бела. - У нас тоже разговор есть.
     Тамара ни слова.
     Они  быстро  закруглились  и пошли к нему в кабинет. Он сидит, бумагами
обложился. С ним Верка крашеная и еще какая-то.
     - Знакомьтесь,  -  говорит и сам протягивает руку. - Алик Виноградов. -
А Беле по-деловому: - Виноградов.
     - Тамара  Дорошенко,  -  говорит  Тамара. Рука у него твердая, сухая. И
ласковая.
     - Мы уже знакомы, - говорит Верка с крашеной губой.
     - Как вам город нравится? - это он так спрашивает.
     - Город  хороший,  -  отвечает  она. - Просто замечательный. Только вот
комсомольской работы не видно.
     - Об  этом  я  и  хотел  поговорить. Надо оживить. Давайте какой-нибудь
диспут  проведем.  Ну  хотя бы на тему "Что такое счастье?", - а сам смотрит
на  Тамару:  я-то,  мол,  знаю, что это такое. - Так вот, девушки прошу вас.
Подумайте  и  приходите  завтра  с  предложениями. Обсудим вместе, как лучше
провернуть это мероприятие.
     Тамара в штыки:
     - Надо не мероприятие проводить, а для души.
     - Не придирайся. Я так сказал, - он ее уже на "ты" назвал.
     - Хорошо. Мы подумаем.
     Тамара  всю  ночь  не  спала, думала: что такое счастье? В чем оно? Для
кого?  С кем? Ничего не смогла придумать. На работу пошла злая. Теперь он на
нее смотреть не захочет, раз она такая дура.
     Перед концом работы звонит Бела:
     - Жду тебя у горкома.
     - У меня голова что-то болит.
     - Не  валяй  дурака. Мы же договорились, - поет Белка в телефон, - а он
симпатичный...
     Тамара  бегом  в  горком.  Бела  уже  там.  Еще  человек  пять сидят по
стенкам. Алик ей ручкой помахал, говорит:
     - Все в сборе. Какие будут предложения?
     Тощая  девица  в  очках  из проектного института начала тянуть резину -
как  лучше  диспут  провести,  как  выступления  заранее подготовить. Морока
страшная. Алик все это слушает, кивает.
     Тамара не выдержала, что он кивает, вскочила:
     - Ничего у нас так не выйдет.
     - Что не выйдет? - и смотрит на нее.
     - Не будут искренне отвечать на такой вопрос: в чем же счастье?
     - Как так не будут? - А сам смотрит, словно впервые ее увидел.
     Тамара чувствует, что ее несет и она уже не может остановиться.
     - Хорошо. Тогда ты скажи: в чем твое счастье? Можешь сказать?
     - Могу.
     - Ну говори. Жду.
     Он брови нахмурил, говорит:
     - Сначала  я  думал, что счастье в общественной работе. Чтобы для людей
работать,  для  молодежи. Ну вот, сейчас я работаю, а счастья особого нет, -
и виновато так улыбнулся, чтобы она его пожалела, значит.
     - Ты сможешь так с трибуны сказать? Перед всем коллективом?
     Он даже покраснел:
     - Пожалуй, нет.
     - Вот  видишь.  И другие так. Будут говорить по бумажке. Читать заранее
приготовленные ответы.
     - Что же делать?
     - Тамара правильно говорит! - это Бела закричала, подруга верная.
     Девица институтская губы поджала:
     - Критиковать легко. Вы можете предложить что-нибудь конкретнее?
     - Надо,  чтобы всем было весело. И от души. Вот мы в Ангарске проводили
вечер "Учись танцевать красиво". Конкурс на лучший танец. Веселая лотерея.
     Алик загорелся:
     - Ты можешь показать, как надо танцевать красиво?
     - Я  пять  современных  танцев  знаю,  -  и  скромненько  так  кофточку
теребит. - И два старинных.
     - Тогда  по рукам. Раз ты предложила, бюро назначает тебя ответственной
за  этот вечер. Послезавтра представишь план мероприятий. Голосую. Кто "за"?
Значит,  решено единогласно. Приходи завтра в обед. Поедем деньги на лотерею
собирать.
     Они   пришли   домой,   а  их  из  гостиницы  выселяют.  Тамара  совсем
замоталась,  пока  засыпушку  покупала,  пока  вещи  переносили,  пока  обои
наклеили. Алик звонит ей на работу.
     - Почему  вчера  не  пришла?  Или  комсомольское  поручение для тебя не
закон?
     - Ой,  Алик,  прости  меня.  Хочешь,  сейчас  прибегу?  У нас тут такая
история...
     Он разрешил:
     - Ладно. Приходи. Только поскорее.
     У  нее  аж  дух  захватило,  когда  он  рванул  с  места  и  понесся по
Ленинградскому   проспекту,  потом,  вспугивая  кур,  по  Базарной  площади.
Проехали мимо проектного института - прямо за город.
     - Вон  проектный!  -  крикнула  она,  но он даже не