адо
войти  на цыпочках, чтобы не разбудить подруг, осторожно разложить в темноте
кровать,  неслышно  лечь,  а  если  плакать,  то  тоже  неслышно,  чтобы  не
проснулись подруги.
     - Как  вы  думаете?  - допытывалась Тамара. - Правильно я поступила или
нет?
     Она замедлила шаг и вздохнула:
     - Может  быть,  я  была  неправа?  Может быть, я обидела его, не сумела
объяснить? - она задумалась.
     Молчал и я, потому что советовать что-либо в таких делах бесполезно.
     Мы  шли  по  Ленинградскому  проспекту. За этот вечер мы, наверное, раз
десять  прошли  по  нему из конца в конец. Дождь перестал, но холодный ветер
сделался  еще  холоднее и то толкал нас в спину, то задувал в лицо. Проспект
был  почти  безлюден, уже давно схлынула волна, выкатившаяся из кинотеатра с
последнего  сеанса.  Фасад  с  колоннами  погрузился  в  темноту.  Лишь окна
междугородного телефона светились напротив.
     Молчание нарушила Тамара:
     - Неужели  он  не понимает? Я хочу, чтобы у нас с ним было навсегда, на
всю  жизнь.  Конечно,  у него были истории: двадцать восемь лет - возраст. А
за  мной  ни  одной истории нет. Он прямо спросил: "Ты была с кем-нибудь?" -
"Что  ты,  Алик!"  Он  поверил  мне.  И я ему верила. Верила ему больше, чем
себе. А он не понимает... - Она задумалась...
     Потом сказала очень горько:
     - А  вдруг  ему  другая  понравилась?  Я  на танцах видела - танцевал с
другой.
     - А вы?
     - Я тоже с другим танцевала.
     - Вот видите, - сказал я, потому что не мог сказать ничего другого.
     - Я  решила  -  уеду  отсюда  прочь.  Поеду вожатой в лагерь, где мы на
воскреснике   были.   Уже   заявление  подала.  Послезавтра  на  бюро  будут
разбирать.  А  в  субботу  у  нас  вечеринка. Зоя со стройкомбината пельмени
устраивает. Я уже пай внесла. И он внес.
     - Тамара,  вы замечательная девушка. Вы даже не представляете, какая вы
замечательная девушка.
     - Я - несчастная девушка. Вот кто я.
     Что я мог на это ответить?
     - Уже поздно. И холодно, - сказала она.
     Мы  свернули  с  проспекта  и  пошли  в темноте по палаточному городку.
Тамара  уверенно  шла  впереди, я двигался за темным пятном ее кофты. Тамара
остановилась, я едва не наскочил на нее. Мы стояли у засыпушки.
     - Вот я и дома, - сказала Тамара шепотом.
     - Мы еще встретимся, - я пожал в темноте ее руку и пошел меж палаток.


                                   Пожар

     Спустя  неделю,  побывав по служебной надобности на соседней стройке, я
вернулся в город.
     Опять шагаю к засыпушке.
     Иду  по  знакомой  тропинке,  а  представляется  мне,  как тут шествует
Тамара  -  среди  прошлогоднего  мусора,  мимо  куч  железного  лома, старой
рухляди  -  в  светлом  капроновом  платье,  в  туфлях  спешит  она  в  клуб
"Строитель"  на  вечер  "Учись  танцевать красиво"; рано утром, чуть свет, в
узких  облегающих  брюках  индивидуального  пошива, с итальянским платком на
голове,   торопится  на  воскресник  в  лагерь.  Она  идет  среди  мусора  -
влюбленная и гордая, счастливая и беспокойная.
     Я  шел,  глядя  под  ноги,  потому что пробираться по неровностям почвы
"нахаловки"  было не просто даже днем. И вот я подошел к засыпушке. И поднял
голову.
     Засыпушки  не  было.  На  том  месте,  где она стояла, виднелись жалкие
остатки,  черное  пепелище.  Я  стоял,  не  веря глазам своим. Дощатая дверь
прогорела  насквозь, и я легко шагнул сквозь нее в засыпушку. Там было пусто
и  сумрачно. Обои на стенах сгорели, под ними проступали обуглившиеся доски.
Окно  пожелтело  и  треснуло.  Потолок  провалился,  только  черные стропила
торчали  над  головой.  Опрокинутый  "сервант"  с  выеденным  черным  боком,
раскладушка  с  обугленным  матрацем, закопченные книги, кастрюли, обгорелая
туфля,  рукав  от  платья,  спекшийся  кусок мыла - огонь сделал свое черное
дело  по  всем  правилам.  Пахло  гарью. Едкий запах щипал глаза. Я выбрался
наружу  и  зашагал  по  следам  бедствия.  Сгоревшие ботинки из-под коньков,
рваная  сорочка,  черная,  с  запекшимся  ртом  кукла,  разбитая сковорода -
горестная  дорога  привела  меня к соседней засыпушке. Я постучал. Мне долго
не  открывали.  Наконец  дверь  приоткрылась  и показалась Тамара - прямо на
нижнюю  рубашку  накинута  телогрейка.  Она увидела меня и тотчас захлопнула
дверь.
     Я стоял долго. Тамара вышла и почему-то виновато улыбнулась.
     - Все живы?
     - Живы.  Только засыпушки нашей нет. - Она снова улыбнулась виновато, и
только  сейчас  я  понял, почему она так улыбалась: на ней была чужая кофта,
чужая  юбка, на ногах несуразного вида ботинки. - Собрала с бору по сосенке.
Пойдемте. Даже смотреть на это не хочется.
     Пожар   начался   в  три  часа  ночи:  загорелись  провода,  ведущие  к
засыпушке.  Разбудила  девушек маленькая Маринка. "Мама, мама, потуши огонь,
-  кричала  она  и  плакала,  - мне жарко!" Выскочили в чем были. Потом Галя
бросилась  в  огонь и вытащила в охапке весь девичий гардероб: платья, юбки,
кофты.  Завернули  все  это  в  тюфяк,  бросили  на  доски.  Собрался народ,
приехала  пожарная  машина.  Через  полчаса  все  было кончено. Радуясь, что
удалось  спасти  вещи, они подошли к доскам, развернули тюфяк и увидели, что
внутри  тлеет  огонь. Все прогорело насквозь, только то и осталось, что было
надето на девушках.
     Тамара  кончила  рассказ.  Следовало  задавать  вопросы,  но  я  не мог
произнести ни слова. Тамара словно угадала мои мысли.
     - Вы  не  думайте,  - сказала она, - нам помогли. Мы ведь на весь город
прославились.  Все  к  нам  приходили.  Дали  денег  из  кассы взаимопомощи.
Маринку  в  детский сад устроили. А мы послезавтра перебираемся в общежитие:
как  только новый дом сдадут. В лагерь я не поеду. Бюро горкома не утвердило
мое  заявление.  Алик был против. И как раз в тот день, когда был пожар, Зоя
устраивала пельмени.
     - Алик был?
     - Конечно.  Все  было  очень  хорошо.  Мы  с  ним танцевали, говорили о
литературе.  Он  вышел  со  мной.  Нам  было по пути. Он говорит: "Пойдем ко
мне".  Нет,  я  не  пошла к нему. Он проводил меня, а в три часа ночи пожар.
Утром  он узнал, примчался на мотоцикле: "Собирай вещи, поедем ко мне". - "А
у  меня и вещей нет. Одна зубная щетка осталась". - "Тогда бери зубную щетку
и  сама  садись.  Поедем!"  -  "Как же я поеду? Я не могу к тебе поехать". -
"Ну,  говорит,  если  ты так хочешь, хоть завтра пойдем в загс". - "Спасибо,
говорю,  я  не  нуждаюсь в твоих одолжениях". - "Что же ты хочешь?" - "Хочу,
чтобы  все  было  красиво".  Он обиделся и уехал. Засыпушка сгорела и любовь
моя вместе с нею.
     - Я  думаю,  засыпушку  можно починить. Стены-то остались. Только крышу
новую покрыть. И вообще, Тамара, вы должны...
     - Нет,  нет, вы меня не жалейте, - торопливо перебила Тамара. - Меня не
надо  жалеть.  Я все равно счастливая. Счастье ведь не в доме. Ведь у меня в
Ростове  дом  есть,  но  я  не  хочу...  Я  сегодня всю ночь мечтала: получу
комнату  в  общежитии. Будет у меня собственная тумбочка. Набью ее книгами и
стану учиться. Ой! Это он! - Тамара больно вцепилась в мою руку.
     Нас  обогнал  мотоцикл.  Однако  это  был  не  Алик, а другой парень. В
коляске  сидела  девушка. Они мчались по Ленинградскому проспекту, и девушка
в коляске смеялась и махала рукой подругам, стоявшим у кинотеатра.
     Мы медленно шли по Ленинградскому проспекту.



   Анатолий Павлович Злобин
   Завод и город


                     Очерк из цикла "Заметки писателя"


     -----------------------------------------------------------------------
     Злобин А.П. Горячо-холодно: Повести, рассказы, очерки.
     М.: Советский писатель, 1988.
     OCR & SpellCheck: Zmiy (zmiy@inbox.ru), 9 августа 2003 года
     -----------------------------------------------------------------------


                                Под сводами

     Голос  у  Лидии  Викторовны по-утреннему бодрый. Не успел я переступить
порог кабинета, как тут же услышал:
     - Программа  у  нас  сегодня  напряженная.  С  утра,  как вы и просили,
Агрегатный  завод.  После  обеда  знакомство  с  городом и встреча с главным
архитектором  Вячеславом Степановичем Ниловым, затем вас примет председатель
горисполкома  Юрий  Иванович  Петрушин, впрочем, последнее еще под вопросом,
потребуется  уточнение  в  ходе  действия.  Но на Агрегатном вас уже ждут на
проходной. Машина у подъезда.
     Лидия   Викторовна   Шилова,   секретарь   городского  комитета  партии
выступает  в  данный  момент в роли гостеприимной хозяйки. Уточняю последние
вопросы, связанные с моими сегодняшними перемещениями по городу и заводу.
     Машина  вкатывается  на  мост.  Впереди  раскрываются  жилые  кварталы,
которых  не  было  в  последний приезд. Так ведь и проспекта, по которому мы
сейчас  едем,  тоже  не  было,  он  проложен  совсем  недавно.  И называется
проспект знаменательно: Набережно-Челнинский, как и сам город.
     Мост  кончился,  справа  и слева тянулись жилые дома. Значит так, я еду
на  Агрегатный  завод.  Но  ведь его тоже не было в прошлый приезд, три года
назад.  Неужто  так  быстро  новый завод построили? Сделали проще: разделили
Автосборочный  завод на две части - вот и получился Агрегатный, на который я
и следовал по утреннему холодку.
     Один  из законов искусства гласит: действительность неизбежно смещается
по мере приближения к ней.
     Подкатываем   к   Агрегатному  заводу,  прямо  под  вывеску.  Однако  в
проходной меня никто не ждет. Первая осечка никогда не бывает последней.
     - Никого  тут  не  было, - отвечает вахтерша, закутанная в традиционную
телогрейку.
     - Что же мне делать? Где можно позвонить?
     - Идите в отдел кадров.
     В  небольшой  комнатке сидят три девушки, старшая из них Галя. Объясняю
ситуацию. Галя разводит руками.
     - А в каком корпусе должен был ждать вас товарищ?
     - Сколько же у вас корпусов?
     - Три. И столько же проходных.
     Действительность  продолжает  смещаться  неукоснительно и бесповоротно.
Машина уже ушла. Меня ждут не там, где я нахожусь в данный момент.
     Выход?  Со  свойственной  ей  кадровой  находчивостью  Галя  предлагает
умопомрачительный  план  спасения.  Я  звоню  в горком к Шиловой, из горкома
звонят  на  завод  и  каким-то  способом  разыскивают того товарища, который
томится  в  какой-то  проходной  в  ожидании  меня,  и уж тот звонит сюда, в
первый административный корпус, где мы сейчас находимся.
     Вы   чувствуете   -   какой   вселенский  пойдет  перезвон?  А  дело-то
архискромное  -  надо  пройти  на  завод в цех карданных валов, где работает
товарищ Мальнев. Но чего не сделаешь во имя субординации.
     - Вы с Мальневым созванивались?
     - Да. Договорились, что встретимся на работе.
     - Он всего-навсего бригадир, не имеет права выписать пропуск.
     Галя  сочувствует  мне,  пытается  помочь,  но  она тоже не имеет права
выписывать пропуск первому встречному.
     - Вот писательский билет...
     - Не имею права.
     - А  эта  книжица?  -  протягиваю  Гале  красное удостоверение ударника
строительства  Камского  автозавода.  И  через полторы минуты в руках у меня
пропуск  на  завод. Мало того, на пропуске указан точный адрес Н.Д.Мальнева,
правда, в виде индексов - 57-М.
     - А там сами увидите, - напутствует Галя.
     Сначала  иду  подземной галереей, соединяющей административный корпус с
цехами. Даже здесь, на глубине, угадывается содрогание тверди.
     Поднимаюсь  наверх, в средоточие неумолчного гула. Передо мной колонна,
убегающая  в  поднебесье.  На  колонне  номер  -  113. Значит, мне налево, в
убывающую сторону.
     До 57-й оси мне шагать больше трехсот метров, есть что вспомнить.
     То  мне  казалось,  что  я шагаю по пшеничному полю, захватывая ладонью
бархатные  васильки,  то  пробираюсь  среди  ям  и промоин, то карабкаюсь по
бетонным  кубам  и  осклизлым доскам, то плутаю в железном лесу меж колонн и
осей.  Мне  всегда  кто-то  был  нужен  в  этом  железном  лесу,  среди этих
бездонных  дыр  - или прораб Николай Рулевский, или генеральный директор Лев
Васильев,  или комсомольский вожак Ирина Козырева, и я упорно искал их среди
вселенского грохота и нагромождения.
     Но  самое удивительное, пожалуй, заключалось в том, что во всех случаях
это  было  одно  и  то же поле, по которому я и шел сейчас от оси к оси: 87,
85, 83...
     Современной   мерой   цивилизации   и   цивилизованности   стала   мера
индустриальной  мощи того или иного народа, мера технологического и научного
потенциала.   С   этой  целью  и  создается  искусственная  среда  -  и  все
стремительнее   растут  ее  масштабы:  20  гектаров  под  одной  крышей,  30
гектаров, 40 гектаров.
     Искусственная  среда  необходима  для создания второй природы. Вот она,
во  все  стороны  от  меня: выстроились в затылок друг другу станки, камеры,
автоматические   линии,   печи.   Ползут   причудливыми  извивами  рольганги
подвесных  конвейеров  и  транспортеров,  поворачиваются металлические руки,
влачатся под сводами краны - все во имя технологии.
     Я люблю этот неистребимый гул.
     73,  71,  69... Я не робею в этом железном пространстве, но пытаюсь его
осмыслить.   Все   вокруг   выглядит   удивительно   обжитым.  Два  паренька
остановились   у  автомата  с  газированной  водой,  подставляют  под  струю
стаканы.  Девушка  катит  по  проезду  на  велосипеде,  спокойно  и неспешно
нажимая  педали. На сером боку шкафа написано мелом: "Оля+Петя". Вдоль стены
натекла  лужица,  тут  же  просматривается ее источник: прохудившееся колено
свежеокрашенной трубы. Ох уж эти протечки...
     А  как  тут  высоко!  Солнечные лучи, проникающие сквозь своды, как раз
над моей головой, падают на пол далеко в стороне, за станочными линиями.
     57  -  стоп!  Это  моя ось, я пришел. Совершаю поворот на 90 градусов -
шагаю  по  буквам, вдоль алфавита: а, б, в... Буквы аккуратно начертаны чуть
выше  человеческого роста. Они неназойливы, не бросаются в глаза, но если ты
знаешь,  что здесь должен быть знак, то сразу увидишь его. Аннотация простая
и удобная - как на шахматной доске.
     57-М!  Осматриваюсь.  Рядом с колонной стенд. На стенде надпись: "Здесь
работает   бригада   Героя   Социалистического   Труда  Николая  Дмитриевича
Мальнева".
     Адрес, указанный Галей, оказался предельно точным.
     Познакомимся  с  Николаем  Дмитриевичем.  Вот  он  идет по проходу мимо
сварочных  автоматов.  Походка  неторопливая, с некоторой раскачкой. И явная
озабоченность  на  лице.  Николай Дмитриевич подошел ко мне и с ходу обрушил
свои проблемы, словно мы расстались полчаса назад.
     - Опять не дают, - с досадой сказал он.
     - Опять они? - спросил я.
     - А кто же еще? Третий месяц тянется. Волокитчики подлинные.
     - А в горкоме партии вы были?
     - Что  я - сам маленький? Горком по всяким пустякам беспокоить... Сам с
ОТИЗом справлюсь. Особенно теперь, после апрельского Пленума партии.
     ОТИЗ  -  это  отдел  труда  и  зарплаты.  Значит,  проблема  связана  с
организацией работы. Николай Дмитриевич охотно рассказывает:
     - Мы  с  вами  стоим  в  цехе карданных валов. Здесь, куда ни посмотри,
одни  карданные  валы.  Мы их собираем и красим. Пятьсот шестьдесят валов за
смену.  В  нашей  бригаде  недостает  пяти  человек.  По  штату  положено 48
человек.  А  в  наличии имеется сорок три. Но план мы даем за полный состав,
нам  за это начисляют премиальные. Ни разу еще плана не срывали, всегда чуть
впереди.  Но  людей,  я так понимаю, мне не дадут. Тогда мы посоветовались с
ребятами,  и  я  внес  предложение:  сократить  мне штат, а эти пять зарплат
отдать  нам,  и  мы  разделим их на всех работающих. Коль сорок три человека
будут  работать за сорок восемь, то производительность труда у нас вырастет.
На   апрельском   Пленуме   как  раз  об  этом  говорилось  -  эффективность
производства.
     - Что же отвечает ОТИЗ? Небось, ссылаются на штатное расписание.
     - Тянут  -  и  все  тут!  ОТИЗ  цеха послал в ОТИЗ завода, оттуда можно
загнать  бумаги в генеральную дирекцию, глядишь, до министерства дойдет. Мне
отвечают   коротко   и  ясно:  вопрос  рассматривается.  Они  понимают,  что
предложение  прогрессивное,  в духе времени, но потянуть можно. Но я вам так
скажу:  они  считают,  но  по-своему.  Они  же  не все считают. Пять человек
высвобождается.  Это не только пять зарплат. Значит, для них не надо строить
квартиры,  создавать  обслугу.  Вот  какая  получается  выгода - пять раз по
пять.  И  это  только  по  одной  нашей бригаде. Разве в других бригадах нет
таких же возможностей?
     Николай Дмитриевич огляделся вокруг и заключил строго:
     - Я их пробью.
     Уверен,  так и будет. Решения апрельского Пленума ЦК помогут Мальцеву в
этом.
     И  не только Мальцеву. В эти весенние дни, находясь на КамАЗе, я видел,
как  заинтересованно  и  остро  воспринимали  люди  решения  Пленума, читали
свежие  газеты,  делали  выписки,  обменивались  мнениями. В тот день, когда
пришли  свежие  газеты,  я  пришел  в городской Совет и застал там одного из
руководителей. Он был радостно возбужден.
     - Я  вопрос  сегодня решил, - сказал он мне. - Полгода не могли решить,
а с утра взяли и решили.
     Тут  раздался  телефонный  звонок.  Звонили  откуда-то сверху, то ли из
области,  то  ли  из  Москвы.  Это был сердитый окрик: на каком основании вы
решили этот вопрос? И мой собеседник ответил предельно четко:
     - На  основании  решений  апрельского  Пленума. Вот, - говорит, - я вам
сейчас  зачитаю.  Надо, цитирую, "добиться того, чтобы каждый на своем месте
работал добросовестно и с полной отдачей", кавычки закрыть.
     Телефонный оппонент на том конце провода молча положил трубку.
     Наверное,  с  этого  и  начинается  претворение принятых решений. Затем
последуют конкретные дела и результаты.
     Николай  Дмитриевич  ведет  меня  по участку, где работает бригада. Два
цилиндра  и  головка  вилки  насаживаются  в определенной последовательности
друг  на  друга - получается карданный вал. Сам он энергии не производит, но
исправно передает ее от двигателя к ведущим осям.
     А  ведь это очень важно - быть приводным ремнем, передающим энергию для
производства  окончательного  результата, в данном случае реализующим себя в
поступательном  движении.  Таким  образом,  карданный  вал  может обернуться
художественным   символом,   чтобы   попутно   послужить   и   отечественной
публицистике, которая является приводным ремнем идеологии.
     - Части  вала  соединены,  теперь  их  надо сварить, - поясняет Николай
Мальнев,  подводя меня к сварочному автомату с отечественной маркой ВНИИЭСО,
специальная разработка по заказу КамАЗа.
     Сварочный  автомат  работал  красиво.  Заготовка  вставлялась в зажимы,
сверху  возникали  два  электрода,  автоматически опускался защитный экран -
внутри   вспыхивали  голубые  всполохи,  метаясь  в  узких  щелях  по  краям
агрегата.
     Пламя  гасло,  поднимался  экран.  Карданный  вал дымился двумя свежими
швами, опоясывающими металл.
     - Я тоже на таком же автомате работаю, - сказал Николай Дмитриевич.
     Вот  когда  до  меня  дошло:  автомат-то  действует, да при нем человек
состоит.  Я  по  привычке  написал:  "заготовка вставлялась в зажимы", можно
подумать,  будто  она  сама  перелетала с комплектовочного стола в сварочный
автомат.  Отнюдь.  Сония Андрашидовна Нуртдинова принимала заготовку на руки
и  закрепляла  ее  в зажимах. После сварки снимала заготовку и переносила ее
обратно  на  стол.  Работала  Сония  Андрашидовна  в  брезентовых руковицах:
перенести, установить, снять, перенести, установить, снять...
     - Вообще-то  здесь  нужен  робот,  -  продолжал  Мальнев,  заметив  мой
неодобрительный  взгляд.  -  Мы  производили  аттестацию  рабочих мест, дали
заявку.
     - И тогда робот высвободит человека? - спросил я.
     - Не совсем. За роботом тоже н