ответила,  уронила  на  пол  вилку  и затряслась от
беззвучных рыданий.
     Мама  быстро  поставила  чашку  на  стол  и  всплеснула  руками, звонко
хлопнув в ладоши.
     - Что с тобой, Наташенька?
     - Не  хочу.  -  Наташа  оттолкнула  тарелку  и  зажала рот рукой, чтобы
сдержать рвущийся из груди плач.
     - Я  желаю  наконец  знать  всю  правду,  -  сказала  мама. - Сейчас же
рассказывай, что было в школе.
     - Меня   спрашивали.  -  Наташа  уронила  руки  и  заплакала  громко  и
неудержимо.
     - Я  так  и  знала, - испуганно сказала мама и опустилась на стул. - По
арифметике?
     - Да-а-а. - Наташа плакала изо всех сил.
     - Учебный  год  только начался, а ты уже приносишь домой такие подарки.
И,  как  нарочно,  именно сегодня. Как тебе не стыдно. Ведь ты уже в третьем
классе.
     - Я не нарочно. Она про деление спросила.
     - Разве  деление  разрешается  не  знать,  -  язвительно  сказала мама,
вставая   и  беря  со  стола  чашку.  Наташа  с  мольбой  смотрела  на  маму
широкораскрытыми мокрыми глазами.
     - Пожалуйста,  не  думай,  что  твои  слезы разжалобят меня. Останешься
сегодня без сладкого.
     Наташа  до  этого  совсем не думала о компоте, но сейчас она уже хотела
компот  и  заплакала  еще  громче. Вдруг она увидела, как от калитки с шумом
отъехал  грузовик,  на котором всегда приезжал с работы папа, а сам папа уже
открыл  калитку  и быстрыми легкими шагами шел по желтой пятнистой дорожке к
террасе.
     Наташа  перестала плакать и отвернулась, но папа все равно уже знал обо
всем.
     - Добрый  вечер, Нина, - сказал он, подходя к маме и целуя ее в щеку. -
В честь какого предмета сегодняшний концерт?
     - Арифметика, - ответила мама, целуя папу. - Что нового на работе?
     - Как всегда, строим, строим.
     - Ты звонил Маргеляну? Что он сказал? - спросила мама.
     - Очень  хорошо, - свирепо сказал папа, подошел к Наташе и больно зажал
ее  подбородок  пальцами.  -  На  этот  раз  арифметика.  Учебный год только
начался, и уже пошли концерты. И это называется третий класс.
     - И, как нарочно, именно сегодня, - сказала мама.
     И  папа  и  мама действовали совсем не так, как хотелось Наташе. Вместо
того  чтобы  успокоить,  унять  ее  безутешное горе, они говорили неприятные
насмешливые  слова,  от  которых  делалось  только  тяжелее  и горше. Наташа
сидела  вся  в  слезах  и  лишь  всхлипывала  в  ответ,  когда  папа  и мама
обращались к ней. Она была совсем одинока, а папа и мама не замечали этого.
     - Будем обедать? - спросил папа у мамы.
     - Разве Маргеляны не придут к нам? Обед давно готов...
     - Маргеляна  неожиданно вызвали на совещание к Вязову, - сказал папа. -
Торжественный  прием  откладывается.  Посвятим  сегодняшний  вечер проблемам
воспитания.
     Папа  и  мама  ругали  Наташу,  и  аппетит у них не портился. Они съели
грибной  суп,  картофель  с  мясом,  компот,  и папа попросил еще мяса и еще
компота.  Мама  пошла в дом и вернулась на террасу в старой кофте, накинутой
поверх платья.
     - Уже свежо по вечерам, - сказала мама. - Скоро дожди начнутся...
     - Что  же  ты  молчишь?  -  сказал  папа,  доставая  папиросы. - Как ты
предполагаешь жить в будущем? Опять двойки?
     - Я  не  знаю, - ответила со слезами Наташа: она в самом деле не знала,
что будет с ней в будущем.
     - Уж  не  считаешь  ли  ты, что об этом должны знать мы, - сказал папа,
выпуская вверх, к лампочке, кольца дыма.
     - Кто  же  должен  знать, как не ты, - сказала мама, собирая тарелки на
столе.
     - Я не знаю, не знаю.
     - Не  будь  такой  упрямой, - сказала мама. - Ты же всегда была круглой
отличницей. Как тебе не стыдно. Ты совсем испортилась.
     - Напрасно  ты  вспоминаешь  о  прошлых  заслугах, - сказал папа. - Они
ничего не значат.
     - Я  занимаюсь,  -  сказала  Наташа.  -  И  вчера  я тоже занималась. И
сегодня утром тоже.
     - Значит,  ты мало занималась, - сказал папа. - Значит, надо заниматься
больше. Усердней. Для меня вопрос ясен.
     - Им  столько  задают,  - сказала мама. Она уже собрала все тарелки, но
не  уходила и с укором смотрела, как папа курит. - Очень много заданий. Дети
вынуждены просиживать за уроками все свободное время.
     - Напрасно, Нина, ты потакаешь бездельникам.
     - Коленька,  об  этом  даже в газетах писали. Разве ты не читал? - Мама
была удивлена.
     Папа посмотрел на Наташу и строго сказал:
     - Наташа, ты пообедала? Выходи из-за стола.
     - Я пойду погуляю, - сказала Наташа. - Пойду к сливам.
     - Ты никуда не пойдешь сегодня.
     - Тогда я посижу еще за столом. Можно?
     - Наташа, я сказал, выйди из-за стола.
     - Иди к себе, Наташа, - сказала мама. - Иди спать, уже темнеет.
     - Встань  сейчас  же  из-за  стола  и  отправляйся  в  свою  комнату, -
раздельно  повторил  папа.  -  Мы сообщим тебе наше решение. И запомни раз и
навсегда: детям не полагается слушать разговоры старших.
     Наташа  закрыла  лицо руками и выбежала с террасы. Она упала головой на
подушку  и  дала  волю  слезам.  Она была самым одиноким человеком на свете:
сначала  ее  не поняла учительница, потом не поняли папа и мама; ее оставили
без  компота,  не  пустили  гулять.  Никто  не понимает ее - и горькие слезы
неудержимо бежали из глаз.
     Подушка  скоро  стала  совсем  мокрой.  Лежать  на  мокрой подушке было
неудобно  и  сыро, но у Наташи совсем не было сил шевельнуться, и она лежала
и  плакала. Один раз она затаила дыхание - ей показалось, что кто-то подошел
к  двери  и  стоит за ней. Наташа приподняла голову и прислушалась: ей очень
хотелось,  чтобы  мама или папа пришли к ней. Но дверь не открывалась, никто
не входил в комнату.
     - Это  антипедагогично,  -  сказал  папа  на  террасе.  -  При  ребенке
начинать такой разговор.
     - Об этом даже в газетах писали, - сказала мама.
     - Тем  более ребенок не должен знать, - ответил папа. - Как же мы будем
воспитывать  его,  говорить  ему,  что  надо  заниматься,  если газеты пишут
обратное.
     - Взрослые  иногда тоже говорят обратное, - сказала мама, и в голосе ее
послышалась обида.
     - Не понимаю тебя, Нина.
     - Мне  казалось,  что  ты  мог  позвонить  и  предупредить заранее, что
Маргеляны сегодня не придут к нам.
     - Что переменилось бы от этого? - спросил папа.
     - Разумеется, тебе все равно. А я не торчала бы весь день на кухне.
     - Ах,  Нина.  Опять  ты  за  старое.  Тебе  ужасно  не  идет,  когда ты
сердишься. Поговорим лучше о другом.
     Мама  ничего  не  ответила,  на террасе заиграла музыка: наверное, папа
включил  радио. Наташа была совсем одна. Никому не было дела до ее горя. Она
упала на мокрую подушку и снова зарыдала, тяжело и часто всхлипывая.
     Солнце  опустилось  за  домом.  Сад  все  больше  наполнялся  холодными
тенями,  сумерками.  Тени  быстро  густели,  поднимались  вверх над кустами,
вливались  через  раскрытое  окно  в  комнату.  Меж деревьев пробежал ветер,
раскачал  стволы,  затеребил  листья.  Сад  зашумел глухо и настороженно. Но
Наташа уже не слышала этого.
     Наташа  спала.  Лицо  ее  -  обращенная вниз правая щека, губы, ресницы
были  мокрыми  от  слез. Волосы намокли от сырой подушки и прилипли к мокрой
щеке. Она дышала часто, прерывисто, будто продолжала всхлипывать во сне.
     Раскрылась  дверь.  В  полосе  света,  падающей из коридора, показалась
мама.  Она увидела Наташу и всплеснула руками. Потом раздела Наташу, накрыла
ее  одеялом.  Пальцы  ее  попали  на мокрую подушку, и мама быстро отдернула
руку.  Она  покачала  головой,  вышла  из комнаты и принесла другую подушку,
большую и сухую.
     Наташа  не  проснулась,  когда  мама  меняла подушку. Мама снова вышла,
вернулась  скоро  с  чашкой  компота  и  поставила чашку на тумбочку у окна.
Потом  села  на  стул,  тяжело  опустив голову, и долго сидела без движения.
Лицо у нее было задумчивое и печальное.
     Радио  на  террасе оборвалось, сразу сильней зашумел сад, и стало почти
не  слышно,  как  проносятся машины по шоссе. Впереди машин двигались зыбкие
полосы  света,  они  задевали  край  сада,  прыгали по кустам, по качающимся
деревьям.  Шум машин мешался с гулом ветра, и казалось, что шум рождается от
этого  причудливого  таинственного  света,  стремительно  проносящегося мимо
окон.
     Мама  тяжело  поднялась  и  вышла  из комнаты, осторожно прикрыв дверь.
Папа  что-то  сказал,  но  мама  ничего не ответила. Узкая полоска света под
дверью  Наташи  погасла,  и в доме стало тихо. Только сад шумел по-прежнему,
настороженно  и  глухо, и полосы света, как зарницы, мелькали за окном, там,
где была стройка.
     Наташа  спала  крепко.  Только раз за всю ночь пошевелилась и подложила
ладонь под щеку - словно задумалась во сне.
     Она  проснулась, когда комната была залита светом. Иглистые, сверкающие
лучи  солнца  пробивались  сквозь  листву и падали в комнату, на кровать, на
лицо Наташи. Высокие прямые осины тихо и звонко шумели за окном.
     Наташа  зажмурила глаза и стала тереть их ладонями, но солнце все равно
кололо  глаза.  Тогда  она  вскочила,  распахнула окно, на мгновение увидела
звонкий  сверкающий  сад,  заполненный  золотым светом, и снова зажмурилась.
Закрыв  глаза ладонями, тихо улыбаясь, затаенно слушала, как в саду качаются
гибкие  ветви  берез,  звенят  листья  осины.  Ближние  ветви молодой березы
качались  совсем  близко,  можно было достать их рукой, и Наташа с закрытыми
глазами   узнавала   знакомый  шум  их  движения.  Услышала  вверху  гудение
самолета,  осторожно  раздвинула  пальцы  рук,  открыла глаза и стала искать
самолет.  Высоко  над  шумящей  листвой  нашла его медленно движущуюся среди
деревьев точку и улыбнулась ему.
     Она  попробовала  вдруг  вспомнить что-то нехорошее, что было вчера, но
не  могла  ничего  вспомнить,  и  глаза ее забегали по сторонам. Она увидела
чашку  с  компотом,  одним  дыханием  выпила  компот, но все равно ничего не
вспомнила.
     Наташа  слушала,  как  свежо  и звонко шумит утренний сверкающий сад, и
улыбалась  в  окно  молодым  березкам, высоким осинам, самолету, который все
еще невидимо шумел за листвой. Она была очень счастлива.



   Анатолий Павлович Злобин
   Рассказ на чай



     -----------------------------------------------------------------------
     Злобин А.П. Горячо-холодно: Повести, рассказы, очерки.
     М.: Советский писатель, 1988.
     OCR & SpellCheck: Zmiy (zmiy@inbox.ru), 9 августа 2003 года
     -----------------------------------------------------------------------


     Любил  я речи держать, но теперь в моем состоянии перемена - помалкиваю
в  синтетику,  в  тряпочку  то  есть.  А молчать мне тяжело и нерентабельно.
Тяжело,  ох  как  тяжело,  потому что помню я золотые денечки и громогласные
речи.  А  нерентабельно  по  чисто  персональной  причине:  если  я в данной
ситуации  не  раскроюсь,  не  узнают  наши  счастливые  потомки,  отчего моя
биография   переменилась   и  что  не  всегда  я  существовал  в  теперешнем
состоянии, а вовсе даже наоборот. Поэтому и решаюсь.
     А  чтобы  рассказ лучше следовал, мне на чай полагается сто пятьдесят с
прицепом.  От  селедочки  натуральной  тоже  не  отрекусь: всякая закуска на
пользу  существованию.  При таком наличии я свою автобио раскрою до предела,
ничего за пазухой не утаю.
     Я  человек  коллективный,  из  народной  массы. У меня трудовая книжка,
характеристика   с   плюсом,   почетная  грамота  в  красной  рамке.  Семья,
разумеется:  мать-старушка,  жена,  из  загса  приведенная, потомство в виде
двух  слюнявчиков,  квартира  с  видом на сады и огороды - все как положено.
Проживаем  с женой на общей площади дружно: в разводе не состоял, в судах не
проявлялся. Такая у меня автобио, по всем пунктам на вершину тянет.
     Образования,  правда,  высокого  не проходил. Мое ученье на героическую
разруху  пришлось.  Отец  как  убыл с эшелоном на запад, так и остался там в
неизвестных  солдатах.  Получили  мы  похоронную  -  что  предпринять?  Мать
сначала  крепилась,  а  потом  вывела  меня  из  пятого  класса,  повезла на
заводскую  территорию.  Так  я  окончательно определился при рабочем классе.
Пять  лет  проработал  в  энском  цехе  по  высшему  разряду,  в  начальство
вырастать  стал,  в  бригадиры  то  есть. В комсомол бумагу подал, ни одного
собрания  не  оставлял  без  внимания.  Возвышался на трибунах. Трибуна меня
всегда  к себе притягивала. Как выйду к графину, рот сам собой раскрывается.
Говорил  как  по  писаному,  но в бумажку, заметь, взоров не бросал: от души
изливался.  В  комитет  меня  за  мои речи произвели. А там дела всяческие в
наличии,  и все больше по морально-бытовой горизонтали. Если кого провернуть
в мясорубке требуется, секретарь сразу ко мне:
     - Выручай, Гена.
     А  чего  просить. Я всегда начеку. Я человек крепкой моральности: жена,
дом,  дети  -  все должно существовать в единственном виде. В рот я тогда не
брал.  Это  я  сейчас  отклонился, но жена занимает в данном вопросе трезвую
позицию.   Иду,   значит,   на   трибуну  громыхать  по  моральному  пункту,
аплодисменты  вкушаю.  На  перевыборах лучшие трудовые голоса собирал, а они
ведь, как из демократии явствует, тайные, задушевные.
     Вот  какая  линия  горизонта раскрывалась перед моей персональностью. И
на  этом  самом  месте  произошел  со  мною поворотный момент. Переводят наш
энский  завод  в  энском  направлении.  Желаешь  -  следуешь  за ним, вторая
реальность  -  расчет. Сел я, склонил над мыслями голову. Мать при почтенном
возрасте.  Жена докладывает, что в скором периоде я отцом семейства повторно
произрасту.   И   взял  я  второй  вариант  -  надо  искать  новое  трудовое
пристанище.
     Живет  в  нашем  дворе  дядя  Гриша, телефонный мастер. Забиваем как-то
вечером козла. Раскрываю ситуацию. Дядя Гриша ус кверху превознес.
     - Отказался,  выходит,  осваивать  энские  просторы.  В  столице  решил
фигурировать?
     - Имею ближнюю перспективу.
     - Правильное  направление.  Налицо  как раз для тебя подходящий проект.
Пока что вакантный.
     - В точку, дядя Гриша.
     Он свой ус превозносит:
     - Так, так. В столице, выходит, пребывать хочешь? С премией?
     Подтверждаю.
     - Я тоже жить хочу. Надеюсь, ты понимаешь, дорогой Гена?
     Я парень прямолинейный:
     - Сколько?
     Дядя Гриша посветил на меня глазом, еще выше ус крутит:
     - Жалко  мне  тебя.  Молодой ты парень, да прямой слишком. В комсомоле,
предчувствую, состоишь?
     - Имеются возражения?
     - Голосую  "за". На здоровье. А вот комсомол, предчувствую, будет иметь
возражение, если магарыч придется демонстрировать.
     Я свою индивидуальность проявляю:
     - Сколько?
     Дядя Гриша усом развлекается:
     - Ты  своей  прямотой  не  зазнавайся.  Я  легкой дороги тоже не искал.
Работа  наша  труднодоступная,  психологическая.  Еще  неизвестно,  какой ты
работник в данной отрасли окажешься?
     - Характеристику от народного контроля предъявить?
     - Учти, я тебя предостерег. А решение сам принимай.
     Пошел  я  в  родной  комитет  прощаться  - так, мол, и так: жена, дети,
сосуды,  пеленки. Ну, что ж, говорят, Геннадий Сизов, следуй, уговаривать не
станем.  И  ушел я - дверь за собой прихлопнул. Если б ведал я в предстоящем
времени, что мне от этого будет...
     Таким  маневром  получил  я  на заводе расчет, характеристику громкую и
принял  трудоустройство  на  телефонной станции, автоматику местную в ремонт
производить.  На  моем секторе никаких чепе, связь со всеми лицами действует
безотлагательно.  Работал  неизменно  с  превышением, снова родные премии ко
мне   возвратились.  Скучновато,  правда,  при  современном  уровне:  кругом
сплошные  автоматы  щелкают, стрелки двигаются в разнообразных направлениях.
Людей  буквально не чувствуется на фоне таких грандиозных достижений. Только
и мыслишь, как бы в курилку сбалансироваться для общения живых личностей.
     Но  тут  жена моя недовольство напоказ выставляет. Вообще-то она у меня
во  всем  солидарная  с моей персональной и общественной линией жизни, а тут
на нее буквально беспокойство нагрянуло.
     - В чем конкретная причина? - проявляю интерес.
     - Шел  бы  ты,  Геночка,  на  завод.  Мужчина непременно при коллективе
состоять должен. Без коллектива мужское начало не действует.
     - Станция  -  не  коллектив?  Мои  лучшие  друзья  автоматы, мои верные
ученики - приборы. И стрелки опять же вращаются.
     - Ох,  предчувствует  мое  сердце,  Гена,  поникнешь ты без коллектива.
Дядя  Гриша к хорошему тебя не приобщит. Он уже маме намекал, что скоро тебя
участковым мастером произведут - магарыч стряпайте...
     - Подобные  предчувствия  меня отвлекают, а мне безгонорарную заметку в
стенгазету "Красный автомат" поручено сочинить.
     Перестала  она меня отвлекать, не приводит больше доводов, но по глазам
читаю  -  я ей своего не доказал. Эх, скоро обнаружил я ее глубокий взгляд в
действии.
     Проследовало,  как  пишется,  некоторое  число  времени.  Зовет  меня в
кабинет  наш  автоматный  начальник  и  сообщает,  что ввиду личных трудовых
успехов  с  завтрашнего числа переключаюсь я на самостоятельную деятельность
и  принимаю  на  свои  плечи  всю  материальную ответственность за вверенный
участок. Материальную - повторяет. Чтобы я досконально понял.
     Ладно.  Утром завтрашнего числа перебросил я трудовую сумку через плечо
и  отправился  со  станции  в мой новый производственный маршрут. У подъезда
дядя Гриша стоит, усами развлекается.
     - Поздравляю с самостоятельным начинанием.
     - Спасибо, дядя Гриша. Вы в каком направлении действуете?
     - Ох,  парень, молодой ты, а такую работу труднодоступную получил. Рано
зазнаешься.
     - Вам налево? Мне в правое направление.
     - Замри, Гена. Ты парень прямолинейный, да я не кривее тебя.
     - Был прямолинейный, стал мастер релейный...
     - Чего  зубы выказываешь? Я тебе предупреждение ставлю. На первых шагах
тебе  трудно  будет  с  непривычки  - предсказываю данную ситуацию. Но ты не
омрачайся  -  терпи  в материю. А когда трудности невмоготу станут, прибывай
ко мне. Я тебя приму и утешу.
     - Мне  омрачаться  некогда. Нас с пеленок к трудностям приобщали. Такое
наше государство. Мы преодолеваем данное состояние.
     - Ох, парень. Еще прибудешь ты ко мне, сизый голубь - вороное крыло.
     - Вам  налево? У меня правое направление. Магарыч предстоит в середине.
Справки по телефону ноль девять.
     И разошлись.
     На  улице дождик проявляется. По этому поводу я в сапогах, в венгерском
плаще  "Дружба"  за тридцать пять целковых. На боку сумка казенная трудовая.
Направляюсь   бульваром.   Деревья   склонились,  листья  упавшие  к  мокрым
скамейкам  прилипли  -  все  имеет  печальный  вид  осени.  Я  же  со  своей
наличностью двигаюсь, посвистываю - новый путь существования прокладываю.
     Кратковременно  я  посвистел.  Закругляюсь  во  двор, шествую на второй
этаж.  Квартира  номер  семь.  Дверь  в приоткрытом состоянии. У стены стоит
фифа  мазливая,  дублирует  себя  в  зеркало и губы штукатурит. Здравствуйте
вам,  пришел  аппарат  устанавливать  согласно назначению. Она указала место
действия  и  возвышается  около, наблюдение ведет, как бы я в трудовую сумку
чего  не  спрятал  из ее персонального имущества. Ладно, я претерпеваю, дядю
Гришу в памяти воспроизвожу.
     - Аппарат в действии. Распишитесь в соответственном месте.
     Она к телефону. Диск крутит:
     - Верочка  -  ты?  Представь  себе, я говорю из своего аппарата. Только
что привели в действие, я даже номера не изучила.
     Я вежливо так вливаюсь в ее монолог:
     - Распишитесь в трудовом документе, гражданочка.
     Она  что-то  прозвучала  в  трубку и рисует закорючку. И вдруг сует мне
бумажку  мятую.  Гляжу  - подала она мне три рубля в новом выпуске. У меня в
артериях кровь закипела:
     - Прошу  принять обратно. Противо