ьевич?  -  перебил  его  Троцкий.  -  Прекрасно  его  знаю!
Прирожденный воин! Я лично вручал ему почетное революционное оружие.  Что  с
ним?
   - Он от скуки  стал  водку  пить,  драться.  Мы  его  судили  и  чуть  не
приговорили к расстрелу,  а  потом  отложили  рассмотрение  дела  до  победы
мировой революции...
   -  Мировая  революция!  -  Ленин  улыбнулся.  -  Пусть  товарищ   Новиков
приближает ее победу! И передайте ему от меня революционный привет!
 
   ...Сидя в тени растущего на  краю  села  баньяна,  пристроив  на  коленях
дощечку, Шурка с воодушевлением мастерил  из  бумаги  пилотки,  кораблики  и
рыбок. К нему стояла очередь из полуголых, а то  и  совсем  голых  индийских
детей, и, подходя к Шурке и протягивая бумагу, каждый делал заказ.
   - Hat... Fish... Ship...*
   Из стоящей рядом Шуркиной "Спидолы"  звучала  сладкая  индийская  музыка.
Шурка быстро исполнял заказ и весело кричал по-русски:
   - Следующий! Повеселей, товарищи, повеселей!
   Маленький рахитичный пацан протягивал маленький ветхий листок.
   - Шип...
   Муромцев глянул на листок и помотал отрицательно головой.
   - Ноу. Ту литл, а также ту олд, - объяснил он свой отказ.
   Малец неотрывно смотрел огромными печальными глазами. Слезы  были  совсем
близко, Шурка поморщился.
   - Ну давай! Литл шип? - спросил он, улыбнувшись.
   Малец кивнул, и глаза его счастливо  засияли.  Шурка  положил  листок  на
дощечку и вдруг замер. Почти выцветшие от времени, там были  русские  буквы,
русские слова.
   - Что-о-о? - Шурка схватил листок, приблизил его почти вплотную к очкам и
стал дрожащим от волнения голосом читать вслух: -  "Вчера  какой-то  махатма
начал рассказывать историю... История, или сказка, или анекдот заключается в
том, что четыре путешественника открыли неизвестное место, окруженное глухой
высокой стеной. Им очень хотелось видеть, что находится за  ней,  и  поэтому
ценой неимоверных усилий один из них забрался на стену и посмотрел внутрь. И
тут же он издал крик радости и  восторга  и  прыгнул  туда.  Больше  его  не
слышали и не видели.  Дальше  махатма  по-восточному  многословно  живописал
точно такие же действия остальных троих. А вот концовку истории я не  узнал.
Снова поперли англичане, а Новикову пришлось..." Здесь запись обрывалась.
   Шурка поднял на пацана круглые глаза.
   - Вер из ю... Вер а ю... Черт, где ты это взял? - в  нетерпении  закричал
Шурка.
   Малый испуганно вздрогнул, повернулся и побежал к селению. Шурка  вскочил
и кинулся вдогонку. Рядом неслись все остальные. Лаяли собаки, с кудахтаньем
выскакивали из-под ног  куры,  шум  и  суматоха  поднялись  страшные.  Пацан
заскочил в одну из хижин, а навстречу Шурке выскочила крупная,  насупленная,
очень смуглая женщина.
   Шурка стал извиняться и  показывать  ей  листок,  объясняя,  путая  слова
английские  и  русские.  Она  поняла,  и  сведенные   к   переносице   брови
расправились.
   - My big son knows. He is fishing now*, - сказала она.
   Удочка была воткнута в землю. Подросток-индиец лежал на песке и  бесстыже
разглядывал Марианну Вертинскую в декольте на обложке  "Советского  экрана".
Услышав, а потом увидев толпу, он спешно закопал журнал в песок и  поднялся,
готовый дать деру. От толпы отделился  Шурка.  В  одной  руке  его  был  тот
листок, в другой - выключенная "Спидола".
   Шурка подошел и молча протянул листок. Подросток  все  понял,  подумал  и
посмотрел в ответ на "Спидолу"...
 
   ...Комиссар Брускин оглянулся. Комкор Лапиньш верхом объезжал выстроенный
в каре корпус. Играл  духовой  оркестр.  А  из  оконца  глинобитного  сарая,
служащего тюрьмой, доносился богатырский храп. Запор на  дощатой  двери  был
закрыт на веточку от хлопкового куста. Часовой отсутствовал.
   Брускин вошел. На низком, заваленном хлопком топчане спал,  разметавшись,
Иван Новиков. На стене были отмечены палочками проведенные в тюрьме дни.
   Брускин кашлянул негромко в кулак.
   Иван спал.
   Брускин кашлянул громче.
   Новиков не реагировал.
   Брускин кашлянул так громко, как только мог, но кашель  вдруг  стал  бить
его всерьез. Когда Григорий Наумович справился с кашлем,  вытер  выступивший
на лбу пот и выбитые слезы, то увидел, что Новиков уже сидит  на  топчане  и
даже скручивает самокрутку.
   - Вернулись? - спросил Иван глухим со сна голосом.
   - Вернулись, - кивнул Брускин.
   И Новиков кивнул.
   - А я слышу - оркестр, значит, думаю, вернулись.
   - Я пришел вам сказать, что вы свободны. Вы свободны, товарищ Новиков!  -
воскликнул Брускин с пафосом, но не удержался от улыбки.
   Новиков закурил, выпустил дым, посмотрел на  свои  отметины  на  стене  и
мотнул головой удивленно.
   - Не ждал я, что так быстро... Значит, уже победила?
   - Кто? - спросил, склонив голову, Брускин.
   - Мировая революция...
   - Пока нет.
   - А как же? - Иван развел руками.
   - Но скоро обязательно победит.
   - А как же "свободен"? - недоумевал Иван.
   - За вас ходатайствовал один человек. - Брускин загадочно улыбнулся.
   Иван в ответ улыбнулся недоверчиво:
   - Разве ж есть такой человек, кого б Лапиньш послушался?
   - Есть.
   - Кто ж такой, не знаю...
   - Владимир... Ильич... Ленин...
   - Не бреши! - Новиков глянул строго.
   Брускин посмотрел искренне и серьезно.
   - Честное большевистское!
   Новиков вскочил, подошел к комиссару почти вплотную и зашептал в лицо:
   - Как он сказал?
   - "Передайте мой революционный привет товарищу Новикову", -  процитировал
Брускин.
   Новиков быстро отошел к оконцу, глубоко затянулся, выпуская дым.
   - Мы идем на Индию! - задохнувшись вдруг от волнения, сообщил Брускин.
   - На Индию так на Индию, хоть к черту на рога, - согласился Иван. -  Куда
товарищ Ленин пошлет, туда и пойду.
   - Ур-ра!! Ур-ра!! Ур-ра!! - разнеслось по  округе.  Корпус  приветствовал
известие о новом походе.
   Новиков выскочил во двор,  расправил  с  хрустом  плечи,  вдохнул  свежий
весенний воздух и сжал зубы и кулаки, не зная, куда  девать  свою  радостную
беспредельную силу.
   Мимо скакала на белой кобыле Наталья.
   - Наталья! - взревел, раздувая ноздри, Новиков.
   Наталья осадила лошадь так, что та встала на  дыбки  и  заржала.  Наталья
улыбнулась во весь рот и звонко прокричала:
   - Эй, условно расстрелянный! На Индию пойдем?!
 
   ...Эра стояла откинувшись, прислонясь спиной к наклоненной пальме.  Шурка
навалился на нее и целовал.
   - Не надо, - просила Эра, громко и прерывисто дыша, и  прижимала  к  себе
Шурку крепче. Глаза ее были закрыты, а Шуркины, наоборот, широко открыты.  В
стеклах его очков  отражался  огонь  костра.  Оттуда  доносилась  дружная  и
озорная песня.
 
   А когда помрешь ты, милый мой дедочек?
   А когда помрешь ты, сизый голубочек?
   Во середу, бабка, во середу, Любка,
   Во середу, ты моя сизая голубка.
 
   - Не на-адо... - страстно шептала Эра.
   - Хорошо, - охотно согласился Шурка и с усилием высвободился из объятия.
 
   На кого оставишь, милый мой дедочек?
   На кого оставишь, сизый голубочек?
   На деверя, бабка, на деверя, Любка,
   На деверя, ты моя сизая голубка!
 
   - Знаешь, я сейчас смотрю и вижу их, - глядя на костер, сказал Шурка.
   - Кого?
   - Наших. Может быть, они вот так же сидели здесь у костра и пели... Может
быть, даже эту самую песню.
   Эра громко вздохнула, открыла глаза и выпрямилась.  Во  взгляде  ее  была
досада и даже раздражение.
   - У тебя маниакально-депрессивное состояние, ты не находишь?
   Шурка не обиделся, он, кажется, даже не услышал.
   - Понимаешь, Эра, это какое-то недоразумение... Гигантское недоразумение.
Трагическое недоразумение! Это должны знать все, а... не знает никто...
   - Ты все это выдумал, Муромцев, выдумал! - за-кричала Эра.
   - Выдумал?! - с ликованием в голосе спросил Шурка.
   Озорная песня у костра вдруг сбилась и  пропала,  а  вместо  нее  донесся
строгий начальнический голос Ямина. Шурка и Эра прислушались.
 
   Едем мы, друзья!
   В дальние края!
   Станем новоселами
   И ты, и я! -
 
   громко запели у костра новую песню.
   - Выдумал... - прошептал Шурка. - Эрка, скажи, ты умеешь хранить тайны?
   - Конечно, - с готовностью ответила Эра.
   - Дай слово, что не расскажешь никому... Даже под пыткой!
   - Честное комсомольское! - Она смотрела в Шуркины глаза прямо и искренне.
   Шурка вытащил из-под ковбойки завернутую в целлофан тетрадь.
   - Это дневник. Его вел во время похода комиссар Григорий Брускин. - Шурка
осторожно переворачивал ветхие странички. -  Вот!  Они  здесь  были!  Именно
здесь, в Мертвом городе. Видишь? "23 февр. 1922 года. Мертвый город. Сегодня
самый счастливый  день  в  моей  жизни.  Только  не  знаю,  поймет  ли  меня
Новиков"...
   - А кто такой Новиков? - шепотом спросила Эра.
   - Не знаю. Пока не знаю. Но он здесь часто упоминается. И еще -  Наталья.
Мне кажется, он ее любил.
   - Новиков?
   - Брускин. А может, и Новиков... Или вот смотри: "Сталин -  это  Ленин  в
Индии". Что это значит? Я не понимаю! А вот даже рисунок.
   Во всю страницу было нарисовано развевающееся красное знамя.
   - "31 декабря 1924 года. Они нас не замечают. Теперь заметят".
   Эра завороженно переворачивала  страницы  и  остановилась  еще  на  одном
рисунке.
   - А это что?
   - Понятия не имею... - пожал плечами Шурка.
   - А я знаю. Это женщина, - уверенно сказала Эра.
   - Женщина?
   - Да. Голая и к тому же беременная. На девятом месяце, наверняка, видишь,
живот какой большой? Ой, Шурка, как  интересно!  У  меня  мурашки  по  спине
бегут. Давай покажем Олегу Януариевичу!
   Шурка испуганно закрыл тетрадь.
   - Ни в коем случае! Он узнает это вместе со всеми!
   - С кем со всеми?
   - Со всей нашей страной... Со всем народом... Со всем человечеством!
   Песня у костра кончилась.
   - Муромцев! - закричали оттуда.
   - My! Ром! Цев!
   Шурка посмотрел на Эру, взял ее за руку.
   - Слушай, Эрка, ты сможешь спрятать его у себя? Но чтобы никто-никто!
   - Конечно, - ответила Эра...
   Селение Карахтай под Ташкентом.
   21 марта 1920 года
   ...Кавалеристы вольготно  расселись  и  улеглись  на  зеленой  траве  под
цветущими персиковыми  деревьями.  Курили,  болтали,  смеялись,  смотрели  в
голубое небо. Под одним из деревьев  расположилась  Наталья.  Ее  ноги  были
укрыты красным знаменем с названием корпуса. Золотыми нитками она прибавляла
к названию имя Ленина.
   За накрытым кумачом столом  сидел  Брускин.  Рядом  стояли  отец  и  внук
Государевы, похожие друг на друга, благообразные. Дед держал в руках  желтые
пергаментные листы. Брускин улыбнулся ему и кивнул.
   - Се написах свое грешное хожение за три моря, - торжественно и протяжно,
как на церковной службе, стал  читать  дед  Государев.  -  Поидох  от  Спаса
Святаго златоверхаго и се Его милостью,  от  государя  своего,  от  великого
князя Михаила Борисовича Тверьскаго, и  от  владыки  Генадья  Тверьскаго,  и
Бориса Захарьича и поидох вниз Волгою, и  приидох  в  Монастырь  Колязин  ко
святей Троицы живоначальной и к святым мученикам Борису и Глебу; и у игумена
благословив у Макарья и у святых братьи.
   - Чего-то ты буровишь, Тимофеич, вроде по-нашему, а непонятно, -  крикнул
Новиков недовольно.
   - Ты про Индию давай, не в церкви, слава богу, - поддержал  Ивана  комэск
Колобков.
   - Тише, товарищи, сейчас будет перевод, - объяснил Брускин.
   И, заглядывая в лист, волнуясь, стал переводить Государев-внук...
 
   ...Была ночь. Шурка и подросток-индиец быстро шли вдоль берега к  скалам.
В  руке  подростка  была  Шуркина  "Спидола"  и  гремела  на  всю  громкость
американским рок-н-роллом. Шурка светил себе  под  ноги  фонариком-"жучком".
Индиец выключил приемник и повернулся.
   - Не had a dog. Black dog*, - сообщил он важно. Шурка кивнул.
 
   ..."И есть тут Индийская страна, и люди все  нагие:  голова  не  покрыта,
груди голы, волосы в одну косу  плетены.  Все  ходят  брюхаты,  детей  родят
каждый год, и детей у них много. Мужи и жены  все  нагие  и  все  черные.  В
Индийской земле гости останавливаются на подворьях, и кушанья для них  варят
государыни и спят с гостями..." - Государев-внук замолк вдруг  и  покраснел,
как маков цвет. Слушающим же, наоборот, понравилось,  зашумели  кавалеристы,
загоготали, хлопая друг друга по плечам. Новиков крутил усы и посматривал на
Наталью. Она же продолжала вышивать, делая вид, что ничегошеньки не  слышит.
Брускин кинул на нее смущенный взгляд и нахмурился.
   - Тише, товарищи! - потребовал он строго. - Не забывайте, что  писал  это
человек темный, отсталый,  несознательный!  И  когда  писал  -  пятьсот  лет
назад!..
 
   ...Подросток-индиец остановился у небольшого отверстия в скале  и  указал
на него пальцем.
   - Неrе**.
   - Хи ливд хиа?*** - спросил Шурка недоверчиво.
   - Yes****.
   Шурка двинулся к отверстию, но индиец преградил путь.
   - Watch, - напомнил он.
   - Ах да, извини, сорри. Плиз... - смутился Шурка, торопливо снял с руки и
отдал свои часы.
   ...Кавалеристы слушали в молчании, некоторые даже - открыв рот.
   - "Есть в том Аянде птица гукук, летает  ночью  и  кричит  "кук-кук",  на
которую хоромину она сядет, то тот человек - умрет; а кто захочет ее  убить,
тогда у нее изо рта огонь выйдет. Обезьяны живут в лесу, и есть у них  князь
обезьянский, ходит со своей ратью. И если их кто тронет, тогда они  жалуются
князю своему, и они, напав на город, дворы разрушают и людей побивают".
   - Это что ж, мы с обезьянами там воевать будем? - удивленно и  растерянно
высказался один из слушателей.
   - Не с обезьянами, а с англичанами, голова два уха, - поправил другой.
 
   ...Согнувшись, Шурка стоял посреди  небольшой  пещеры.  Напряженно  гудел
"жучок" в его руке. У стены был устроен топчан из  камней  и  кучи  высохших
водорослей. Столом и стулом обитателю пещеры служили плоские камни. У другой
стены был выложен из камней очаг - над ним в скале сквозило  отверстие.  Над
топчаном углем были отмечены палочками прожитые здесь дни.  Шурка  опустился
на колени, стал шарить рукой по полу, но ничего не находил. Тогда он подполз
к очагу, запустил ладонь в кучу пепла и обнаружил в нем  маленький  бумажный
комок.  Шурка  осторожно  развернул  его.  Это  была  вырезанная  из  газеты
фотография Мавзолея Ленина. Но вместо имени вождя кто-то  накарябал  на  нем
карандашом - "ШИШКИН".
 
   - "...И в  том  Джумере  хан  взял  у  меня  жеребца.  Узнав,  что  я  не
мусульманин, а русский, он сказал: "И жеребца отдам, и тысячу  золотых  дам,
только прими веру нашу Мухаммедову,  если  не  примешь  нашей  магометанской
веры, то и жеребца возьму, и тысячу золотых с твоей головы возьму". И учинил
мне  срок  4  дня,  в  пост  Богородицы  на  Спасов  день.  И  Господь   Бог
смилостивился на свой честной праздник, не оставил своей  милости  от  меня,
грешного, и не повелел мне  погибнуть  в  Джумере  с  нечестивыми.  В  канун
Спасова дня приехал хорасанец Ходжа Мухаммед,  и  я  бил  ему  челом,  чтобы
попросил обо мне. И он ездил к хану в город и упросил его, чтобы меня в веру
не обращали; он и жеребца моего у него взял. Таково Господне чудо на  Спасов
день. Вот, братья русские христиане, тот оставь свою веру на Руси и  призвав
Мухаммедову, иди в индостанскую землю"*.
   Слушатели молчали.
   - Ничего! - спокойно прореагировал на это ком-эск Колобков. -  У  меня  в
эскадроне татар да башкир чуть не половина. Ежели чего - в обиду  не  дадут.
Правду говорю, Мустафа?
   Засмеялись, загоготали кавалеристы...
 
   ...- "Шиш-кин", - прочитал Шурка по слогам и вдруг услышал голос Эры:
   - Шура, ты здесь?
   - Здесь! - обрадованно откликнулся Шурка. - Как ты меня нашла? - Он вылез
на четвереньках из пещеры. - Представляешь, Эрка, что я тут откопал... -  Он
выпрямился и запнулся.
   Рядом с улыбающейся Эрой стоял улыбающийся Ямин. А чуть поодаль, слева  и
справа, стояли два крепких, похожих друг на друга молодых человека в  черных
костюмах и белых сорочках с узкими черными галстуками. Эти не улыбались.
   - Познакомьтесь, Шура, наши товарищи из посольства,  -  ласковым  голосом
представил их Ямин. - А что вы там нашли, Шура?
   Шурка все понял. Он  торопливо  сунул  найденный  листок  в  рот  и  стал
часто-часто его жевать. Молодые люди кинулись к нему с двух сторон, но Шурка
успел сделать судорожно-глотательное движение и победно улыбнулся...
 
   ...Брускин стоял на табурете и  говорил  яростно  и  страстно.  Никто  из
бойцов уже  не  сидел  и  не  лежал,  все  стояли,  внимая  своему  любимому
комиссару.
   -  Индия  -  такая  же  бедная  страна,  как  Россия,  только  в   России
поработители были свои, а там, кроме своих, еще и  чужие  -  англичане.  Сто
тысяч  англичан  держат  в  рабстве  триста  миллионов  индусов.  Мы  должны
освободить их из этого рабства!
   - Освободим!
   - Разобьем англичанку!
   - Даешь Индию! - снедаемые счастливым нетерпением, кричали бойцы  Первого
особого революционного кавалерийского корпуса имени Ленина.
 
   ...- Наш самолет "Ил-18" совершает рейс по  маршруту  Дели  -  Москва,  -
хрипло объявила невидимая стюардесса и перешла на плохой английский.
   Шурка не  слышал.  Он  изменился,  осунулся,  даже  постарел.  Печальными
страдающими глазами он смотрел не моргая перед собой. Рядом с ним сидел один
из тех товарищей из посольства. Он дремал, а может, делал вид,  что  дремал.
Его левая рука  и  правая  рука  Шурки  лежали  на  подлокотнике  рядом.  Их
соединяла  тускло  поблескивающая  цепочка  наручника.  Сзади  сидел  второй
товарищ из посольства и читал "Правду".
   Шурка не слышал стюардессу, потому что  слушал  другое  -  внимательно  и
напряженно.  Сквозь  натужное  волнообразное  гудение   самолетных   моторов
пробивалась песня - кавалерийский походный  марш,  исполняемый  одновременно
тысячами луженых глоток, песня простая, счастливая и понятная, как правда:
 
   Мы красные кавалеристы, и про нас
   Былинники речистые ведут рассказ...
   Шурка осторожно приподнялся и, стоя  на  полусогнутых,  посмотрел  сквозь
стекло иллюминатора вниз. Там лежали белые Гималаи. А  в  распадке  тянулись
черной вереницей люди. Они шли в сторону, обратную той,  куда  сейчас  летел
Шурка, они шли на юг, они шли - в Индию...
   Глава вторая
   ОНИ ШЛИ БЫСТРО, ОГИБАЯ НАСЕЛЕННЫЕ  ПУНКТЫ  И  НЕ  ВСТУПАЯ  В  КОНТАКТЫ  С
МЕСТНЫМ НАСЕЛЕНИЕМ. О ТОМ, чТО ДВЕНАДЦАТЬ ТЫСЯч ДВЕСТИ ПЯТЬДЕСЯТ САБЕЛЬ,  НЕ
СчИТАЯ ДРУГОЙ, СОПУТСТВУЮЩЕЙ КАВАЛЕРИИ ЖИВОЙ  СИЛЫ,  УЖЕ  ПЕРЕСЕКЛИ  ГРАНИЦУ
ИНДИИ И УПОРНО ДВИЖУТСЯ НА ЮГ, ЕЩЕ НЕ ЗНАЛИ ДАЖЕ В КРЕМЛЕ.
 
   Густое синее небо,  голубой  снег,  зеленый  рифленый  лед.  Среди  гряды
покрытых вечным снегом  вершин  выделялась  одна  -  ее  пик  растворялся  в
невидимой вышине на фоне маленького, но ослепляюще белого солнца.  Одетые  в
шинели, в буденовках с застегнутыми клапанами  сидели  на  укрытых  попонами
лошадях изрядно замерзшие, красноносые  комиссар  Брускин  и  бывший  комэск
Новиков. Рукой в вязаной шерстяной  варежке  комиссар  указывал  на  горы  и
увлеченно рассказывал:
   - Эта группа гор называется Кадринатх-Бадринатх. Там  берет  свое  начало
великий Ганг. А это знаменитая гора Нандадеви...
   - Манда девы? - удивился Новиков, дуя на свои голые,  красные,  как  лапы
гуся, ладони.
   - Нандадеви, - поморщился Брускин. - Ее  вершина  видна  из  любой  точки
Индии. Между  прочим,  существуют  легенды,  что  в  ее  пещерах  скрывается
людоедское племя хетти, живущее еще в  каменном  веке.  Разумеется,  это  не
более чем миф.
   Новик смотрел на комиссара с бесконечным уважением.
   - Гляжу я на тебя, Григорий Наумович, и диву даюсь! Вроде голова не такая
большая... И как это в ней все помещается!
   Брускин смущенно усмехнулся:
   - В гимназии моим любимым предметом была география. Думаю, если бы  я  не
стал революционером, то наверняка был бы географом, путешественником. В этих
профессиях много общего. И те и другие  -  первопроходцы!  Вы  не  находите,
товарищ Новиков?
   - Да я в