,  оторопели,  испугались  даже,  но
скоро сообразили, что это шутка, музыкальная такая шутка, а местные  деятели
культуры, зная уже, что знаменитый дирижер  любит  подобные  сюрпризы,  даже
стали улыбаться. И  только  когда  Владимир  Иванович  захохотал  -  весело,
свободно и радостно, - все засмеялись.
   Одна Галина Васильевна не принимала участия в общем веселье. Что-то ей во
всем этом не нравилось, что-то ее  тревожило.  Галина  Васильевна  повернула
голову и встретилась взглядом  с  Дашенькой  Канищевой.  Девушка  растерянно
улыбалась. Ильи рядом с ней не было.
   - А где Илюша? - спросила Галина Васильевна.
   - Не знаю, -  жалобно  отозвалась  Дашенька  Канищева,  которая  во  всем
подражала Галине Васильевне, и ей тоже было не смешно.
   А музыканты все поддавали жару! Знаменитый дирижер  высоко  подпрыгнул  и
стал выбивать ногами чечетку, отчего некоторые прямо зашлись в смехе, а иные
дамы даже визжали от восторга.
   Галина Васильевна страдальчески поморщилась, глубоко  вздохнула  и  вдруг
почувствовала какой-то странный, неприятный, невозможный  здесь  запах.  Она
стала принюхиваться и вновь столкнулась взглядом с  Дашенькой  Канищевой.  У
девушки раздувались ноздри.
   - Ты чувствуешь? - обратилась к ней Галина Васильевна.
   - Что-то пригорело? - испуганно спросила Дашенька Канищева.
   Галина Васильевна отвернулась - что могло пригореть в ее гостиной?
   Пахло жареным, определенно пахло жареным, точнее даже не пахло, а воняло,
и не жареным,  а  горелым,  воняло  горелым  мясом.  А  знаменитый  дирижер,
продолжая веселить публику, пошел вприсядку, но смех  однако  стал  стихать,
потому что многие уже, особенно женщины, почуяли этот нехороший запах.
   Знаменитый дирижер остановился, выпрямился и удивленно  замер,  хотя  его
музыканты еще продолжали дудеть и трендеть.  Он  смотрел  вперед,  за  спины
слушателей, туда, где потрескивали поленья в  камине.  На  лице  знаменитого
дирижера выступили вдруг крупные капли пота. Он видел там  что-то  страшное,
настолько страшное, что никто не решался повернуть голову и посмотреть  туда
же. Все смотрели на происходящее у камина, так сказать, отраженно - глядя на
знаменитого дирижера. Казалось, он видит ад. Медленно подняв дрожащей  рукой
дирижерскую палочку и  указывая  туда,  знаменитый  дирижер  вдруг  закричал
высоко, жалобно, из последних сил:
   - Горит! Он горит, товарищи!
   Все разом обернулись.
   Илья стоял у камина и держал руку  над  огнем,  над  самым  его  пылающим
пеклом. Удушающе воняло горелым мясом. Илья упал.
   VII. В мавзолей, в мавзолей!
   1
   На большой двустворчатой белой двери под стеклянной табличкой с  надписью
"Хирург"  был  прикноплен  глянцевый  плакат,  на  котором  голая   сисястая
блондинка недвусмысленно  манила  к  себе,  что  подтверждала  и  отдельная,
типографски исполненная надпись внизу: "Входите!" Никто, однако, не  входил:
Печенкин, Галина Васильевна, Прибыловский, седой - все в накинутых на  плечи
белых медицинских халатах. Равномерно и сильно Владимир Иванович бил кулаком
в  стену,  так  что  дребезжало  оконное  стекло  и  вздрагивала   плакатная
блондинка.  Прибыловский  с  кожаной  папкой  под  мышкой  стоял   рядом   и
внимательно смотрел на шефа. Седой украдкой курил, выпуская  дым  за  плечо.
Галина Васильевна застыла, сцепив на  груди  руки  и  закусив  нижнюю  губу,
вперившись горестным неподвижным взглядом в пыльное стекло окна.
   - Я за границей больше недели находиться не могу - запить  могу.  Чистота
эта - плюнуть некуда. А тут шесть лет. Шесть лет в чистоте этой,  -  потирая
кулак, поделился Печенкин своими неожиданными размышлениями.
   - Вот я и говорю: шесть лет - это  срок!  -  горячо  поддержал  седой.  -
Истосковался мальчонка вдали от дома.
   - А я  думаю,  он  там  элементарно  перезанимался.  Я  знакомился  с  их
программой - огромные нагрузки, - высказался Прибыловский.
   С этим были согласны и супруги Печенкины, и седой. Они закивали,  готовые
продолжить и развить данную мысль, но Галина Васильевна остановила.
   - Не надо было этот оркестр приглашать,  -  неожиданно  высказалась  она,
продолжая смотреть в окно.
   - При чем тут оркестр? - не понял Владимир Иванович.
   - При том! - нервно воскликнула Галина Васильевна. - При том, что  нельзя
так  над  классикой  измываться!  Взяли  моду  над  классикой  измываться...
Дунаевский, между прочим, наша классика!
   Хирург появился неожиданно - вывернулся из-за  угла  -  в  длинном  сером
халате, в матерчатых бесшумных бахилах, лицом и походкой здорово смахивающий
на уличного хулигана. Все заволновались, задвигались, седой  искал  глазами,
куда бы незаметно бросить  горящую  сигарету.  Поравнявшись  с  ним,  хирург
ловко, не привлекая к этому  внимания,  выхватил  "бычок"  и,  пряча  его  в
кулаке, указал  на  дверь,  на  плакат,  на  надпись  "Входите",  проговорил
укоризненно:
   - Входите, что же вы не входите?
   2
   Он сел за стол, глубоко и  с  удовольствием  затянулся,  выпустил  тонкой
струйкой дым и решительно, строго обратился к Печенкину:
   - Значит,  так...  Комплекты  белья  постельного  -  триста  штук.  Судна
подкладные - пятьдесят штук. Телевизор, желательно цветной,  -  одна  штука.
Памперсы взрослые - сколько сможете...
   Прибыловский торопливо записывал.
   - Завтра будет, - ответил Печенкин.
   - Завтра воскресенье, - напомнил Прибыловский.
   - Завтра будет, - повторил Печенкин.
   - Завтра будет, - повторил Прибыловский.
   Докурив сигарету до фильтра, хирург обжег  пальцы,  поморщился  и,  глядя
рассеянно на свою руку, продолжил:
   - Ну, в общем, это... С рукой  все  в  порядке.  Но  будет  болеть.  Шрам
останется. Можете  потом  сделать  пластику.  Но  это  уже  не  у  нас...  В
Австралии, я слышал, хорошо пластику делают...
   Мужчины   разом   вздохнули,    Галина    Васильевна    всхлипнула,    но
расчувствоваться хирург им не позволил.
   - А что с ним дальше было? - неожиданно спросил он.
   Все смотрели непонимающе.
   - С кем? - спросил Печенкин.
   Хирург пожал плечами.
   - Ну с этим, Муцием Сцеволой...
   Владимир Иванович растерянно улыбнулся:
   - А он дальше не читал... Я остановил...Что там дальше было...
   - А вы в мединституте разве латынь не учили? - поинтересовался седой.
   - Да чего мы там учили... - отмахнулся хирург.
   - Так мы Илью попросим, он переведет, что  там  дальше  было!  -  нашелся
Владимир Иванович.
   - Не надо! - взволнованно остановила его Галина Васильевна.
   - Вот я про то и говорю, что он дальше там делал, чтобы знать заранее,  а
то... - хирург неожиданно замолчал и смущенно поскреб макушку.
   Прибыловский выхватил из  кармана  мобильный  и  стал  набирать  какой-то
номер. Хирург скривился и закончил:
   - А то он это... Он в мавзолей попросился...
   - Кто? - это была Галина Васильевна.
   - Сын ваш.
   - В какой мавзолей? - а это был Владимир Иванович.
   Хирург слабо улыбнулся:
   - Ну в тот, наверно, который в Москве? Другого у нас пока нет...
   - В Кремле, - подсказал седой.
   - Не в  Кремле,  а  рядом  с  Кремлем,  на  Красной  площади,  -  уточнил
Прибыловский.
   - Я и говорю, - важно кивнул седой.
   Печенкин взглянул на Прибыловского:
   - Кто у нас в Кремле?
   - В Кремле у нас Бусыгин, Черевичко, Кац, - доложил секретарь-референт.
   Хирург засмеялся, махнул рукой, удивляясь такой непонятливости. - Да не в
Кремль он попросился, а в мавзолей!
   - Кто у нас в мавзолее? - вновь обратился Печенкин к Прибыловскому.
   - В мавзолее у нас Ленин, - доложил секретарь-референт.
   Владимир Иванович знал, что в мавзолее - Ленин,  но,  судя  по  выражению
лица, все равно ничего не понимал. Он так и сказал:
   - Ничего не понимаю.
   - Что же тут понимать,  Володя!  -  теряя  терпение,  воскликнула  Галина
Васильевна. - Я была в мавзолее, ты был, все были...
   - Я четыре раза был, - сообщил Прибыловский, продолжая набирать  какой-то
номер.
   - А ты вспомни, куда мы первым делом стремились попасть, когда  в  Москву
приезжали? В мавзолей! -  все  пыталась  достучаться  Галина  Васильевна  до
своего обалдевшего мужа. - А что там еще смотреть,  в  этой  Москве?  Только
мавзолей, - успел вставить седой, пока Галина Васильевна переводила дыхание.
   - А куда иностранцев везли? - продолжала она. - В мавзолей! А Илюша -  он
же практически иностранец! В мавзолей, в мавзолей!
   Прибыловский поднял палец, призывая к тишине, и стал громко повторять то,
что ему сообщалось по телефону:
   - "Гай Муций Сцевола - легендарный герой борьбы  римлян  против  этрусков
(конец шестого - начало пятого века до новой эры). Пробравшись в стан врага,
юноша хотел убить этрусского царя Порсену, но попал в плен. Желая  доказать,
что он не боится боли и смерти, Гай Муций сам опустил руку в огонь  и,  пока
рука тлела, не издал ни единого звука". Все. - Прибыловский опустил  руку  и
спрятал мобильный.
   - А про мавзолей ничего? - с надеждой спросил хирург.
   - Все, - повторил Прибыловский.
   - В мавзолей! - сказала Галина Васильевна, глядя на мужа.
   - Я в Москву не поеду, - буркнул, насупившись, Печенкин.
   - Я поеду. - Галина Васильевна была настроена решительно.
   Печенкин взглянул на Прибыловского и приказал:
   - Звони Кацу.
   3
   В Москве, как и в Придонске, было прохладно, ветрено. Седой стоял на углу
мавзолея и с любопытством провинциала глядел по сторонам. Рядом прохаживался
хмурый полковник милиции в расстегнутой шинели и то и  дело  посматривал  на
свои наручные часы. Куранты на Спасской башне напоминали о  себе  боем,  но,
похоже, полковник им не доверял.
   Галина Васильевна стояла на другом углу мавзолея и  неподвижным  взглядом
смотрела в сторону храма Василия Блаженного. Ее глаза, лицо и даже  то,  как
она стояла - выставив вперед ногу и сцепив за спиной руки,  -  все  выражало
чувство исполненного материнского долга.
   На Красной площади было людно и весело. Прямо напротив  мавзолея  потешно
маршировали клоуны. Наряжены и  разрисованы  они  были  забавно:  как  будто
головы и руки были у них внизу, а ноги - вверху. Один как  бы  ногой  бил  в
барабан, а другой приставил мундштук  трубы  как  бы  к  заднице  и  выдувал
односложные грубые звуки.
   Седой смущенно улыбнулся, глянул на полковника и спросил:
   - Цирк?
   - Да тут каждый день цирк, -  ответил  полковник  недовольно  и  еще  раз
посмотрел на свои часы.
   4  За  прозрачным  хрусталем,   подсвеченный   мягким   розовым   светом,
вытянувшись, спал вечным сном Ленин.
   Илья стоял перед ним неподвижно и долго.  В  не-скольких  метрах  за  его
спиной терпеливо дожидались двое: пожилой сухощавый  прапорщик  в  блестящих
хромовых сапогах и большой розовощекий доктор с пышной шевелюрой.
   Глянув на висящую на перевязи забинтованную руку Ильи, прапорщик  спросил
доктора свистящим шепотом:
   - А чего у него с рукой?
   - Бандитская пуля, - пошутил доктор, но прапорщик, кажется, не понял, что
это шутка.
   - А ведь все равно поехал, - прошептал он с уважением.
   - За те деньги, что его мамаша отвалила, мы б  ему  на  дом  привезли,  -
снова пошутил доктор.
   Прапорщик не успел понять, шутка  это  или  нет,  как  вдруг  неожиданно,
отчетливо и громко Илья произнес странное, загадочное слово:
   - Нок!
   Прапорщик  и  доктор  даже  вздрогнули  от  неожиданности   и   удивленно
переглянулись. Илья был по-прежнему неподвижен. Кажется, то слово  вырвалось
у него само по себе, возможно, он его даже не услышал.
   - Что такое "нок"? - спросил шепотом прапорщик.
   Доктор задумался.
   - Национальный олимпийский комитет? - сам расшифровал прапорщик.
   - "НОК-5" - есть такое лекарство, его почечники  пьют,  -  высказал  свою
версию доктор.
   - Он сказал просто "нок", а не "НОК-5", - не согласился прапорщик. -  Нок
- это Национальный олим-пийский комитет...
   Видимо, они расшумелись - Илья вдруг резко обернулся и глянул через плечо
возмущенно и грозно.
   Прапорщик и доктор смутились и даже немного испугались.
   Прапорщик растянул в притворной неумелой улыбке тонкие  бесцветные  губы,
обнажая два ряда мелких, прокуренных до черноты зубов, и подбодрил:
   -  Да  вы  стойте,  стойте.  Тут  у  нас  недавно  делегация  магаданских
комсомольцев была, тоже вот также стояли...
   Но Илья не слышал. Он продолжал смотреть в неподвижное лицо вождя,  и  из
его глаз выкатились две большие прозрачные слезы.
   VIII. У каждого коммуниста должен быть свой сундучок
   1
   - Мама, я коммунист, - решительно объяснил Илья.
   Дело  происходило  на  кухне,  где  Галина  Васильевна  варила  вместе  с
прислугой варенье. Было жарко, шумно, весело, Галина Васильевна, в  нарядном
переднике  с  оборками,  раскраснелась,  к  ее  вспотевшему   лбу   прилипла
кокетливая прядка.
   -  Коммунист?  -  спросила  Галина  Васильевна,  держа  в  руке   длинную
деревянную ложку. - Коммунист и больше ничего? Правда ничего? Посмотри мне в
глаза.
   Илья прямо посмотрел в глаза матери.
   Галина Васильевна улыбнулась:
   - Что же ты сразу не сказал? Мы с отцом что только не передумали. Так вот
почему мавзолей? "И Ленин отвечает. На все вопросы отвечает Ленин"? Да? Я не
ошиблась? Ну что ж, и мы были коммунистами...  И  я,  и  папа...  А  уж  про
дедушку и говорить нечего!
   Она подула на ложечку и дала попробовать варенье сыну.
   - Угу?
   - Угу, - оценил Илья.
   - Снимаем и охлаждаем! - скомандовала Галина Васильевна прислуге и  вновь
стала смотреть на сына. Глаза ее при  этом  светились  радостным  загадочным
светом.
   - А ты знаешь, что у каждого коммуниста должен быть свой сундучок?
   - Что? - не понял Илья.
   - "У каждого коммуниста должен быть свой сундучок!" - весело  воскликнула
Галина Васильевна. - Так твой дедушка говорил перед самой смертью. Но где же
он должен быть?
   - Кто? - вновь не поняв, спросил Илья несколько даже испуганно.
   - Сундучок! - успокоила Галина Васильевна и за-смеялась.
   2
   Сундучок был дощатый,  с  выпуклой  крышкой  и  железной  кованой  ручкой
наверху, крашенный когда-то красной краской.
   Илья медленно повернул ключ в  замке  и  поднял  крышку.  С  обратной  ее
стороны была приклеена огоньковская репродукция картины Решетникова  "Прибыл
на каникулы" - добрый дедушка и внук-суворовец у наряженной новогодней елки.
Сверху, на ярко-красной шелковой ткани лежала старая, пожелтевшая от времени
открытка, на которой слились в  едином  порыве,  подавшись  куда-то  вперед,
русский, китаец и негр. "Да здравствует коммунизм!" - было написано внизу, а
еще ниже приписано  от  руки  корявым  стариковским  почерком:  "Коммунистам
ХХI-го века". Илья снисходительно улыбнулся. Обратная сторона открытки  была
плотно заполнена ровным бисерным  почерком.  Чернила  выцвели,  но  напрягая
зрение, Илья все же смог прочитать: "Как  можно  жить  вне  партии  в  такой
великий, невиданный период? Пусть поздно,  пусть  после  боев,  но  бои  еще
будут. В чем же радость жизни вне ВКП(б)? Ни семья, ни  любовь  -  ничто  не
дает сознания полноценной жизни. Семья - это несколько человек, любовь - это
один человек, а партия - это 1 600  000.  Жить  для  семьи  -  это  животный
эгоизм, жить только для себя - позор".
   С трудом управляясь  одной  рукой,  Илья  чуть  не  запутался  в  длинном
шелковом  полотнище  советского  флага.  Флаг  был  особенный,  возможно   -
цирковой, с таким скакали раньше по арене джигиты, и он красиво  развевался.
Серп и молот на алом шелке блестели настоящим золотым блеском.
   Под  флагом  стоял  массивный,  тяжеленный  мраморно-чугунный  чернильный
прибор времен хрущевских сов-нархозов, к которому прилагалась янтарная ручка
со стальным пером и четвертинка с высохшими  чернилами,  а  также  крашенная
серебрянкой гипсовая скульптура  сидящего  на  пеньке  Ленина.  Под  Лениным
лежали книги Ленина же, Сталина, брошюры политпросвещения. Последней  книгой
оказалась "Как закалялась сталь"  Николая  Островского  -  красный  томик  в
твердом переплете. Илья внимательно посмотрел  на  него  и  вдруг  прижал  к
губам.
   Еще там был довольно объемистый полотняный, завязанный шнурком  мешок.  С
трудом управляясь  одной  рукой  и  зубами,  Илья  развязал  его  и  на  пол
посыпались сушеные кусочки хлеба. Он поднял один, понюхал, лизнул  даже,  но
есть не решился. От сухарей Илью отвлекла  лежащая  на  самом  дне  жестяная
коробка из-под зубного порошка, в которой что-то  весело  гремело.  Он  стал
открывать ее, прижав к груди, но коробка выскочила, раскрылась в воздухе, из
нее вылетели вставные челюсти и, клацая зубами, упали на пол.  Илья  смотрел
на них испуганно и брезгливо.
   3
   На маленьком работающем и ночью  привокзальном  базарчике  стояла  сонная
тишина, когда вдруг, ослепив торговцев светом фар,  подъехал  и  остановился
вблизи черный "мерседес".  За  "мерседесом"  встал  и  "субурбан".  Владимир
Иванович выскочил первым, за  ним,  опаздывая,  охрана.  Базарчик  мгновенно
проснулся, оживился, обрадовался.
   - Печенкин...
   - Печенкин!
   - Печенкин! - шептали и восклицали слева и справа нервно,  восторженно  и
приветливо. Ему предлагали купить пиво и водку  -  "Не  пью  -  зашился",  -
шутливо отвечал Владимир Иванович; сигареты - "Не курю - завязал";  воблу  -
"Соленое врачи не  велят",  -  и  на  каждую  такую  шутку  ночные  торговцы
отзывались радостным смехом.
   Стремительно  и  целеустремленно  Печенкин  двигался  к  двум   торгующим
семечками бабам. Одна была старая, другая молодая, обе большие - в ватниках,
толстых платках и мужицких кирзовых сапогах. Они смотрели на приближающегося
Печенкина и улыбались: старая - радостно  и  открыто,  не  стесняясь  своего
щербатого рта, молодая - смущенно, кося в сторону глазами.
   - Чегой-то я тебя  здесь  не  видал,  -  весело  и  дружелюбно  обратился
Печенкин к молодой и, ухватив из ее большого дерматинового  мешка  несколько
семечек, стал пробовать их на вкус. - А Егоровна где?
   - Померла, - ответила молодая и махнула рукой для убедительности.
   - Жалко, - сказал Печенкин, пробуя семечки из стоящего рядом точно такого
же мешка старой торговки.
   - Это невестка ее, она теперь заместо Егоровны, -  объяснила  старая,  не
закрывая рта, наблюдая за реакцией дорогого покупателя.
   - А-а,  -  понимающе  протянул  Печенкин  и,  глядя  озорно  на  молодую,
поинтересовался: - Муж-то пьет?
   Та бросила в ответ прямой и укоризненный взгляд.
   - Пьет, а как же! - и снова скосила глаза в сторону.
   Владимир Иванович брал по нескольку семечек то из мешка  молодой,  то  из
мешка  старой,  но  никак  не  мог  определить,  чьи   лучше.   Сомнение   и
озабоченность были в глазах Печенкина,  но  при  этом  он  еще  и  продолжал
разговор.
   - А ты скажи ему... скажи... Как его звать?
   - Витька! - молодая во второй раз махнула для убедительности рукой.
   - Ну вот... скажи ему: "Вить, не пей, пожалуйста..." А тебя как звать?  -
Печенкин брал семечку двумя пальцами, раскусывал, сплевывал шелуху себе  под
ноги и мелко-мелко жевал, прислушиваясь к вкусовым ощущениям.
   Молодая вспыхнула и назвалась:
   - Лиза!
   - Ну вот, Лиз, скажи ему: "Вить, не пей, пожалуйста, а?" Он и бросит...
   - Бросит, - устало усмехнулась молодая.
   - Бросит! Я тебе говорю - бросит! -  заглядывая  ей  в  глаза,  убеждающе
заговорил Печенкин. - Я, например, тоже пил... А мне моя  сказала:  "Володь,
не пей, а?" Ну я и бросил.
   Молодая колебалась, не зная верить или нет.
   - Да он шутит! - выкрикнула старая. - Он всегда тут  у  нас  шутит!  -  И
засмеялась, широко разевая рот: - А-ха-ха-ха!
   Печенкин усмехнулся, мотнул головой, отказываясь  спорить  и,  так  и  не
определив, чьи семечки лучше, оттопырил карман пиджака и скомандовал:
   - Ладно, сыпьте по стаканчику!
   4
   Илья ходил взад-вперед по своей комнате, прижимая к груди  больную  руку,
и, кривясь от боли, повторял вслух как заклинание:
   - Как можно жить вне партии в такой  великий,  невиданный  период?  Пусть
по