г.
   Брускин был измучен и возбужден. Щеки его горели  лихорадочным  румянцем.
Он был без буденовки, без очков, без штанов,  но  не  терял  надежды.  И  он
выбросил вперед руку и заговорил скороговоркой, как на митинге:
   - "У Гегеля диалектика стоит на голове. Надо ее поставить на ноги,  чтобы
вскрыть под мистической оболочкой рациональное зерно!"*
   - Хга!
   Еще на шаг Брускин приблизил себя к мученической смерти.
   - "Агностик говорит: не знаю, есть ли объективная реальность, отраженная,
отображенная нашими ощущениями, объявляю невозможным знать это"**.
   - Хга!
   Кремнёвые наконечники на копьях  нетерпеливо  подрагивали  у  его  груди.
Румянец мгновенно исчез с растерянного лица Брускина,  и  из  глаз  побежали
слезы. Дикари ждали последнего его слова.
   - Эйнцике либе бобэн, хэлфт мир*, - прошептал он  вдруг  и  улыбнулся,  и
надежда, но иная надежда возникла в его глазах.
   Вождь не давал свою страшную команду, и  Брускин  вдруг  запел  тоненько,
тихо, нежно:
 
   Их дёр молзих ин дэм фрайтих авдернахт.
   Ой вое фар а ширэ дёр татэ миг ди киндер занбэахт!
   Флэг зинген эмирес флэг дёр татэ дих авекзэцин
   цу бомки миг а лэфэлэ!
   Гебн митн фингерл а кнак.
   Флэг ди бобэ миг гойдэрл - шоклн митн кэпэлэ.
   Ой вэй виншмак!**
 
   НЕМАЛО СЛАВНЫХ СТРАНИЦ БЫЛО  ВПИСАНО  НАШИМИ  КАВАЛЕРИСТАМИ  В  СЕКРЕТНУЮ
КНИГУ ВЕЛИКОГО ПОХОДА, НО В РЯДУ ПОБЕД БОЛЬШИХ И МАЛЫХ БИТВА БЛИЗ КУРУКШЕТРА
ВСЕ ЖЕ СТОИТ ОСОБНЯКОМ.
   Штат Раджастхан. Близ Курукшетра.
   1 апреля 1929 года
   Бывшая Иванова дивизия, уменьшившаяся за годы непрерывных боев и  походов
до размеров сотни, томилась в ожидании командирского слова.
   Были сумерки, и Новик то опускал бинокль,  то  вновь  прикладывал  его  к
глазам, не в состоянии определить, кто же находится на другом краю огромного
поля, на котором пять тысяч лет назад сражались между собой боги и люди.
   Дивизия - сотня Новикова - скрывалась в кустарнике, и  противник,  их  не
замечая, двигался неторопливым шагом.
   - Да англичанка это, Иван Васильевич! - подсказывал нетерпеливо ординарец
Государев-внук.
   Новик оскалился в улыбке.
   - Ладно, сперва врежем, потом разберемся.  -  И,  привстав  в  стременах,
повернулся к своим, закричал: - Шашки наголо! Пики к бою! За мной  в  атаку!
Марш-марш!
   И, как всегда,  поскакал  первым,  а  его  дивизия-сотня  рассыпалась  на
просторе лавой.
   Противник их наконец заметил, занервничал, кто-то там,  кажется,  пытался
отступить, кто-то - спешиться и залечь, чтобы встретить огнем. И все-таки те
решили принять бой, тоже рассыпались лавой и понеслись навстречу.
   Иван обернулся к своим и крикнул весело:
   - Руби до седла, остальное само развалится!
   Вечерний густой воздух ответил эхом, и с той стороны донеслось:
   - Руби до седла, остальное само развалится!
   Лавы катились навстречу друг другу - лоб в лоб. Иван выбрал  скачущего  у
противника первым и, направив на  него  коня,  перекинул  трофейную  ханскую
саблю из правой руки в левую.
   Лавы смешались, зазвенела сталь о сталь.  Новик  привстал  в  стремени  и
вдруг услышал испуганное и радостное:
   - Иван!
   И по всей линии боя звон металла стал стихать, а вместо него  послышались
удивленные восклицания:
   - Федька, ты, что ль? Тю!
   - Николай! Чертяка!
   - Дедушка! - это кричал Государев-внук.
   Перед Новиком сидел Колобков и улыбался.
   И Иван плюнул от досады - он уже настроил себя на бой.
   Вокруг огромного костра, на котором зажаривалась целиком  лесная  свинья,
лежали кольцом кавалеристы, гомонили, смеялись. То и дело  хлопал  по  плечу
смущенного внука дед Государев.
   Командиры  лежали  чуть  в  отдалении  и   даже   на   отдыхе   выглядели
озабоченными.
   - Применяем партизанскую тактику... - рассказывал Новик.
   - И мы применяем... - кивнул Колобков.
   - Поэтому у нас теперь не дивизия, не эскадрон, а партизанский отряд.
   - И у нас партизанский...
   Иван взглянул на Колобкова исподлобья и продолжил со значением:
   - У нас... отряд... имени... Афанасия... Никитина...
   - И у нас то же самое! - воскликнул Колобков.
   Новик смотрел на бывшего соратника изучающе-внимательно. Тот улыбнулся:
   - Честное партийное, Иван!
   Иван усмехнулся, мотнул головой, поднял кружку.
   - Раз так - давай выпьем для продолжения разговора.
   Они чокнулись, выпили, поморщились.
   - Оно даже лучше, - подытожил Иван. - Спору будет меньше при объединении.
   - При каком объединении? - осторожно спросил Колобков.
   -  Как  при  каком?  -  удивился  Новик.  -  Неужто  мы   встретились   и
разъедемся?.. У нас вместе, считай, эскадрон будет...
   - А командовать им кто станет? - испытующе глядя, спросил Колобков.
   - Да уж выберем командира... - ушел от ответа Новик.
   - Уж не тебя ли?
   - А хоть бы и меня... - ответил Иван, отвернувшись.
   - Во-он оно что... - протянул Колобок. - Между прочим, когда  я  дивизией
командовал, тебя с эскадрона гнали, как сраного кота!  Ишь  чего  захотел  -
объединяться!
   Иван напрягся, но сумел подавить в себе приступ ярости.
   - Колобок, - заговорил он тихо, -  мне  тут  индусы  жаловались  -  банда
какая-то непонятная появилась в округе, грабит кого ни попадя... Уж не ты ли
это партизанишь?
   Колобков не решался взглянуть в глаза Новика, но все же защитился:
   - А ты небось божьим духом питаешься? Я такой же красный партизан, как  и
ты!
   - Если ты красный партизан, то покажи мне свое красное  знамя!  -  зло  и
требовательно заговорил Новик, поднимаясь, и вместе с ним  стал  подниматься
Колобков. Они вставали, опираясь грудью о грудь.
   Разговоры  стихли,  круг  распался,  колобковцы  стягивались   за   спину
Колобкова, новиковцы подбирались к Ивану.
   - А твое?.. - нашелся Колобков.
   - Я-то покажу, а вот ты сперва покажи...
   - Ну вот и покажи!
   - Так я же первый сказал.
   - Ну раз сказал, вот и покажи! - брал верх Колобков.
   - Колобок... - процедил сквозь зубы Новик. - Если  у  тебя  знамени  нет,
я...
   - Ну покажи, покажи... - словно подначивал Колобков.
   - Козленков! - заорал Новик.
   Вмиг рядом оказался красноармеец, вмиг он скинул гимнастерку. Знамя  было
намотано на его тело, и его размотали, развернули. Это было  знамя  корпуса,
то самое, которое вышивала Наталья.
   Молча и неподвижно смотрели на него красноармейцы.
   - Теперь свое показывай, - тихо попросил Новик.
   Колобков глянул в ответ коротко и воровато, потом отвел глаза. И  тут  же
страшной силы удар Иванова кулака отбросил Колобкова  назад.  Он  полетел  в
костер, обрушив в огонь свинью, вскочил и кинулся к своей лошади.
   - Наших бьют! - крикнул кто-то и бандитски за-свистел.
   И зазвенели клинки, закружились в поединках кавалеристы.  И  полетела  на
землю голова Государева-внука,  срубленная  Государевым-дедом.  И  падали  с
лошадей колобковцы и, не выдержав, подставили спины, и, преследуя, новиковцы
стреляли им вслед.
   Глава третья
   В ТОЙ, ВТОРОЙ,  БИТВЕ  БЛИЗ  КУРУКШЕТРА,  КОТОРАЯ  В  ОТЛИчИЕ  ОТ  ПЕРВОЙ
ОСТАЛАСЬ ВНЕ ПОЛЯ ЗРЕНИЯ СОВРЕМЕННИКОВ И ПОТОМКОВ, НОВИКОВ  НАГОЛОВУ  РАЗБИЛ
КОЛОБКОВА, НО ГЛАВНЫМ ИТОГОМ ВТОРОЙ БИТВЫ  БЛИЗ  КУРУКШЕТРА  СТАЛО  ТО,  чТО
ПОСЛЕ НЕЕ ПЕРВЫЙ ОСОБЫЙ КАК БОЕВОЕ СОЕДИНЕНИЕ ПЕРЕСТАЛ СУЩЕСТВОВАТЬ.  ПРИДЕТ
ВРЕМЯ,  И  СПЕЦИАЛИСТЫ  ОТВЕТЯТ  НА  ВОПРОС,  КАК  ТРИДЦАТИТЫСЯчНЫЙ,  ХОРОШО
ВООРУЖЕННЫЙ  КОРПУС,  ВЕДОМЫЙ   ВЕЛИКОЙ   ИДЕЕЙ   ОСВОБОЖДЕНИЯ   НАРОДА   ОТ
МНОГОВЕКОВОГО  РАБСТВА,  МОГ  ПРАКТИчЕСКИ  НЕЗАМЕТНО   И   БЕЗ   ПОСЛЕДСТВИЙ
РАССОСАТЬСЯ НА СРАВНИТЕЛЬНО  НЕБОЛЬШОМ  ПРОСТРАНСТВЕ  ПОЛУОСТРОВА  ИНДОСТАН.
ПРИДЕТ ВРЕМЯ... А МЫ ПРОДОЛЖИМ НАШ РАССКАЗ.
   Индия. Город Аллахабад. 6 мая 1931 года
   Аллахабадский базар гудел и шевелился. Медленно  и  бесцельно  брел  Иван
вдоль длинного ряда, где сидели на земле  торговцы  драгоценными  камнями  и
украшениями. Он совсем не был похож на бывшего комэска Ивана  Новикова,  это
был  индиец,  обычный  нищий  индиец,  непонятно,  правда,  к  какой   касте
принадлежащий.
   - А вот золото,  настоящее  русское  золото!  -  прокричал  ему  на  урду
продавец, протягивая большой медный  крест.  Иван  усмехнулся  на  ходу,  не
глянув на продавца, но то, что он услышал за  своей  спиной,  заставило  его
остановиться.
   - Чурка индусская, - сказано было в его адрес на чистом русском языке.
   "Колобок?" - удивленно спросил себя Иван.
 
   Они сидели в теплой пыли рядом с шумным загоном,  где  торговали  овцами,
поэтому приходилось говорить громко, почти кричать.
   - Выпить бы за встречу, - поделился Колобков идеей. - Если у тебя  деньги
есть, так я мигом рисовой водки приволоку!
   Иван махнул рукой, и жест этот означал, что пить ему совсем  не  хочется,
да и денег, кстати, ни шиша.
   - Ты как живешь, расскажи, - заглядывая Колобкову в глаза, спросил Иван.
   - Да начинаю жить, Иван Васильевич, торговлишка вот... Деньжат  подкоплю,
поеду в Вадодару, жену куплю, там жены дешевые.
   Иван смотрел на соратника удивленно и непонимающе.
   Колобков усмехнулся:
   - Да я ж в мусульманы записался, Иван...  Раньше  надо  было,  сейчас  бы
уж...
   - Так ты чего, в Аллаха поверил?
   - Поверил не поверил, а жить надо. В Индии, Иван, без веры не жизнь.  Мои
татары да башкиры давно освоились, так теперь и живут. Одни мы, дураки...
   Иван мотнул головой, но ничего не сказал.
   - А чего? - продолжал настаивать на своем Колобков. - Делов-то... Чикнули
там ножиком, жалко, что ль?  Небось  в  гражданскую  с  меня  побольше  мяса
посрезали. Ну что ты головой мотаешь? Давай к нам, Иван, я посодействую...
   - Нет, - Иван покачал головой, улыбаясь. - Я свининки жареной страсть как
люблю пожрать.
   - Свинину нельзя, это верно, - со вздохом согласился Колобков. -  А  чего
тогда делать собираешься?
   Иван внимательно  посмотрел  на  бывшего  сослуживца,  помолчал,  как  бы
размышляя - говорить или не говорить, и признался:
   - Возвращаться.
   - Возвращаться? - Колобков засмеялся. - Это мы пробовали.
   - Когда?! - Иван жадно подался к Колобку.
   - Когда-когда... - Колобков отвернулся и продолжил, глядя  в  сторону:  -
Сразу после того, как мы с тобой под Курукшетром схлестнулись...  Тринадцать
душ  нас  тогда  осталось.  Сели  думать  да  гадать,   как   дальше   жить.
Государев-дед говорит: в Турцию пойду к некрасовцам,  староверы  это  ихние,
как уж они там оказались, не знаю. Ну,  хрен  с  тобой,  иди.  Жорка  Нашев,
болгар, помнишь? С Киселем, дружком  своим,  до  Америки  решил  добираться.
Только я слыхал потом, Кисель Жорку кокнул из-за чего-то еще здесь, в Индии,
а теперь в ашраме, ехом заделался...
   - Ты мне про... - торопил Иван.
   - Ну вот... Десятеро нас, я одиннадцатый, почапали...  Дошли  вдевятером,
двое в дороге окочурились. Ну, дошли. Подошли к  заставе  нашей.  Я  говорю:
давайте одного пошлем, а остальные поглядим,  что  будет.  Они  говорят:  мы
пойдем, а ты смотри, а если  что,  расскажешь  всем  нашим,  что  и  как.  Я
согласился. Залег,  гляжу:  что  будет...  Подходят  наши  к  нашим.  Челнок
говорит: "Из Индии мы, вертаемся". Они хвать их всех и бить... Боем смертным
били всю ночь, а наутро расстреляли, сам видел.
   Иван сидел, не двигаясь, молчал.
   - Нет, Иван, назад нам ходу нет. Верно,  чего-то  такое  мы  знаем,  чего
знать нам не положено. Да  разве  б  мы  стали  болтать,  подписку  все-таки
давали...
   Колобок  хотел  продолжить,  но  осекся,  почувствовав,  а  потом  увидев
неожиданно злой взгляд Новика.
   - Ты чего? - спросил он испуганно.
   - В бинокль глядел али так, с-под руки, когда ребят расстреливали?
   Иван стал медленно и угрожающе подниматься, и Колобков  стал  подниматься
тоже, но явно труся.
   - А я чего, я говорил, давай одного пошлем, а сами поглядим,  а  они  все
поперлись, дураки.
   - Пошлем... - цедил сквозь зубы Иван. - Сам бы пошел, комдив... А то  они
там лежат, а ты здесь ворованной казной торгуешь!
   - Только вдарь, попробуй, - предупредил Колобков, пятясь,  чувствуя,  что
это вот-вот случится. - За меня наши мусульманы  знаешь  что  тебе  сделают?
Секир-башка!
   Но Иван не хотел бить и не стал бить, а просто плюнул сильно и  смачно  в
рожу бывшего комдива Колобкова, повернулся и пошел прочь.
   Бенарес (Варанаси). 16 августа 1933 года
   Ночью в один из больших белых шатров, где спали паломники-сикхи,  прорвав
когтями и непомерно большим, усеянным мелкими зубками ртом  противомоскитную
сетку, влетела большая летучая  мышь-нетопырь.  Сделав  несколько  бесшумных
кругов под куполом шатра, словно выбирая среди лежащих  вповалку  одинаковых
людей в одинаковых белых одеждах - единственного, нетопырь  резко  снизился,
опустился спящему на плечо и принялся его изучать.  Это  был  Новик,  только
узнать его, конечно, было трудно:  длинная  борода,  длинные,  завязанные  в
пучок на макушке волосы, серьга в одном ухе и железный браслет  на  запястье
руки, все, как положено быть у сикха.
   Видно, снился Ивану плохой сон: лицо его было  покрыто  крупными  каплями
пота, рот приоткрылся, и мелко-мелко дрожал подбородок. На шее часто  билась
вздувшаяся сонная артерия.
   Нетопырь зевнул, широко открыв  рот  с  отвратительно-розовой  пастью,  и
принялся щипать зубками артерию.
   Иван начал чувствовать боль, но никак не мог проснуться. Он мотал, как  в
бреду, головой, однако вампир спешно продолжал свою работу.
   Наконец Иван резко  открыл  глаза.  Нетопырь  замер  и,  склонив  голову,
смотрел в глаза Ивана своими черными бусинками любопытно и  как  будто  даже
приветливо. От ужаса зрачок Ивана расширился так, что вся радужная  оболочка
глаза стала черной, и он заорал - как не орал ни  разу  в  жизни.  Паломники
мгновенно проснулись, закричали, вскакивая со своих мест и хватаясь за сабли
и кинжалы.
   По шее Ивана текла струйка крови.
   Высоко посвистывая, нетопырь пометался под куполом шатра и вылетел  в  то
же отверстие, в которое влетел.
 
   Очередь паломников в Золотой храм кончалась там, где  самого  храма,  его
золотых куполов еще не было видно.
   Глаза паломников были нервно устремлены вперед, к своему богу. Было очень
много больных: прокаженных, слепых, безумцев.  Один  из  них  шел  сразу  за
Иваном, что-то вопил беспрерывно в самое ухо и  цапал  грязной  изъязвленной
рукой за плечо.
   Хотя Иван внешне и не отличался от других паломников, внутренне, судя  по
лицу и глазам, он не переживал ни малейшего религиозного чувства, но отбывал
тяжкую и неизбежную повинность.
   Когда  терпение  кончилось,  Иван  обернулся,  сделав  зверское  лицо,  и
пообещал безумцу на незнакомом для того языке:
   - Щас дам по кумполу, морда!
   Безумства безумца прекратились и возобновились только  у  входа  во  двор
храма, но вопли были на несколько тонов ниже, а дотрагиваться  до  Ивана  он
вообще больше не решался.
   Во дворе толпа накапливалась так, что не вздохнешь. Под палящим  прямо  в
темя солнцем можно было потерять сознание, но упасть было нельзя.
   Храм впускал паломников неохотно, они вдавливались по одному в его  узкие
ворота.
   Иван на мгновение ослеп от темноты и остановился,  но  поток  чужой  веры
повлек его в известном ей, этой вере, направлении.  По  углам  полутемных  и
душных комнат, в которые вливались и  выливались  под  напором  человеческие
тела, стояли фигуры Шивы, и,  обращаясь  к  ним,  паломники  молились,  иные
шепотом, иные криком кричали.
   Иван уже не сопротивлялся и не пытался что-либо понять. Его вдруг вынесло
на солнечную  веранду,  и  он  вновь  на  мгновение  ослеп.  Посреди  сплошь
усыпанной цветами веранды стояли на возвышении три лоснящихся,  откормленных
белых быка, а с ними трое лоснящихся, в белых  шелковых  одеждах  брахманов.
Все падали перед  быками  ниц,  целовали  их  позлащенные  копыта,  и  Ивану
пришлось сделать то  же  самое.  Неожиданно  один  из  быков  начал  обильно
испражняться, и с криками радости паломники стали  ловить  на  лету  бычачье
дерьмо и в восторге вымазывать им свои руки, головы и  лицо.  Иван  дернулся
назад, выпрямляясь, но тут же кто-то навалился сверху и  со  стуком  опустил
его на колени...
   Дальше  пришлось  идти  на  коленях,  потом   ползти   на   четвереньках,
приближаясь к священному алтарю. Он скрывался за  занавесями,  подсвеченными
множеством ритуальных светильников. Занавеси колыхались,  и  алтарь  казался
таинственным и зловещим. Подползая к  нему,  каждый  заглядывал  внутрь,  и,
когда дошла очередь Ивана, он сделал то же самое. Посреди алтаря стоял Шива.
В дыму удушающе-благовонных курений, в колеблющемся пламени светильников  он
казался живым, и на мгновение Иван увидел того, кого родила Наталья...
   Когда толпа вынесла Ивана на свет и отпустила, он вздохнул наконец полной
грудью, поднял лицо к небу и грохнулся плашмя на  спину  в  глубокий  черный
обморок. Никого вокруг это не удивило. Двое паломников взяли его за  ноги  и
оттащили под навес, где лежали еще несколько таких же бедолаг.
   Вечером, сидя в роще под деревом, Иван курил, скрывая  огонек  в  кулаке.
Был он совсем невесел и, похоже, не знал, что  делать  и  как  жить  дальше.
Высокий и короткий писк вверху заставил его поднять голову.  Нетопырь  будто
радовался, что нашел Ивана, и, то взлетая высоко вверх, то падая  и  задевая
перепончатым крылом голову, пел свою песню радости - словно водил  ножом  по
тарелке.
   У Ивана даже не было сил отмахнуться. Он только поднял  глаза  и  спросил
устало и обреченно:
   - Ну что тебе от меня надо?
 
   Их разделял очаг, только  теперь  пламени  не  было,  и  затухающие  угли
мерцали в сумерках пещерного храма. Кангалимм сидела  на  своем  месте.  Она
была в той же одежде, с черной кисеей на лице, с венком лотосов  на  голове.
Иван стоял напротив.
   - У тебя есть с собой какая-нибудь вещь, оставшаяся от того  человека?  -
спросила колдунья.
   Иван помедлил и, обойдя  вокруг  очага,  вытащил  из  кармана  портсигар,
присел, осторожно раскрыл его и протянул.
   - Это он сам...
   Кангалимм приняла его, приблизила к лицу, нюхая пепел.
   - Он что, так много курил? - удивленно спросила она.
   - Нет, там раньше был мой табак, - торопливо объяснил Иван.
   - Ты хорошо выучил наш язык, великий господин,  -  похвалила  колдунья  и
вновь стала нюхать.
   Иван напряженно всматривался, пытаясь разглядеть что-либо за  кисеей,  но
это не получалось.
   Колдунья взяла щепотку пепла, бросила его в очаг и положила портсигар  на
пол.
   - Не бойся того, кто прилетает  к  тебе  каждую  ночь.  Это  и  есть  тот
человек. Его дух воплотился в маленького летающего дракона.
   - Ле-нин? - потрясенно прошептал Иван.
   - Я не знаю его имени. Но это был великий человек. Он пришел в мир, чтобы
изменить его, но мир не принял его.
   - Ленин... - шепотом повторил Иван.
   - Дух великого человека сам выбрал тебя, - продолжала вещать колдунья.  -
И ты должен оберегать его.
   - А... а потом, что будет потом? - растерянно спросил Иван.
   - Потом его дух вселится в козла, потом в собаку, потом в слона, потом  в
черепаху, - спокойно и убежденно проговорила старуха и замолкла.
   - А потом? - спросил Иван встревоженно.
   - Потом он снова придет в мир, чтобы его переделать.
   - А когда, когда это будет?! - закричал Иван в нетерпении.
   - Считай сам, великий господин. Маленький летающий дракон живет пять лет.
Козел живет десять лет. Собака живет пятнадцать лет.  Слон  живет  сто  лет.
Черепаха живет триста лет. Считай сам.
   - Не доживу, - прошептал Иван.
   Вытащив золотой, царской чеканки рубль, он вложил его  в  длинную  ладонь
старухи, но монета упала, звякнув, на каменный пол и покатилась.
   - В той жизни, когда ты любил меня, ты был щедрее, - сказала Кангалимм.
   - Но у меня больше нет, клянусь, Кангалимм! - искренне воскликнул Иван.
   И вдруг мгновенно и  мертво  колдунья  ухватила  его  костяной  рукой  за
причинное мужское место. От боли и ужаса у Новика полезли на лоб глаза.
   - Ты любил меня в той жизни, полюби в этой, великий господин! -