льники смотрели  на  учительницу  с  удивлением.  Кажется,
такой они ее еще не видели. И вдруг девочка  с  ангельским  лицом  и  ясными
детскими глазами поднялась и спросила высоким, чистым голоском:
   - Ангелина Георгиевна, вы залетели?
   Геля не поняла сразу смысл вопроса.
   Школьники же поняли.
   - Беременная, беременная, беременная...  -  бормотали  они,  уставясь  на
живот учительницы, и - засмеялись, заржали - открыто и издевательски.
   - Дегенераты! Кретины! Уроды! - истерично за-кричала Геля и  выбежала  из
класса.
   После того случая Геля больше не появлялась в школе,  жила  безвыездно  в
своем Царском селе. Странно, но школьники не особо об этом жалели и почти не
вспоминали свою любимую учительницу.
   XIX. Как Павка попу махры в тесто насыпал
   Явочное место они устроили за городом, в заброшенном  пионерском  лагере,
выходящем на берег Дона. Ветер, не  стихающий  даже  на  закате,  скрипел  и
постукивал ржавым тросом голого, без флага, флагштока.
   Анджела Дэвис лежала на животе на дощатом квадратном возвышении,  болтала
в воздухе ногами и читала "Как закалялась сталь". Она была  в  купальнике  и
делала вид, что загорает.
   Ким вышагивал внизу по периметру квадрата -  то  по  часовой,  то  против
часовой стрелки, бормоча и шлепая себя по голове какой-то брошюрой.
   Илья находился чуть поодаль. Привязав к кусту акации  бечевкой  теннисный
мяч, он ударял по нему рукой и при приближении мяча к лицу уклонялся, как от
удара, то влево, то вправо, стараясь не закрывать при этом глаза и  даже  не
моргать.
   Солнце росло, собираясь на ночлег где-то за Доном. Внезапно в той стороне
гулко ухнул взрыв, Илья вздрогнул от неожиданности и прозевал  мяч,  который
ударил его в лоб.
   - Черт, - досадливо проговорил Илья и услышал смех.
   Смеялся Ким, смотрел на него и смеялся, впрочем, совсем не  зло.  Анджела
Дэвис оторвалась от книги и глядела удивленно из-за плеча.
   - Испугался? - спросил Ким. - Это браконьеры рыбу  глушат.  Я  в  прошлом
году тоже браконьерил. Мамке два года зарплату не платили, все,  что  могли,
продали, одни макароны ели. А сестренка их не ест,  она  же  балериной  быть
мечтает. Ну, я  пошел  браконьерить.  Сами  рыбу  ели  и  продавали  еще.  А
сестренка знаешь как стала танцевать... Рыба полезная!
   - Где взрывчатку брал? - продолжая хмуриться, спросил Илья.
   - Ха, взрывчатку! Да у нас  на  базаре  атомную  бомбу  можно  купить!  -
хвастливо ответил Ким и прибавил уже серьезно: - Только дорого.
   Атомная бомба Илью не интересовала.
   - Ты выучил? - спросил он строго.
   Ким подумал и решительно кивнул.
   - Отвечай, - предложил Илья.
   - Это... - глухо заговорил кореец, раскачиваясь и закрыв глаза. -  Первый
удар: в январе 1944 года...
   - Громче! - раздраженно потребовал Илья.
   - Первый удар. В январе 1944 года под  Ленинградом!  -  отрапортовал  Ким
громко, но продолжил вновь глухо и еле слышно: - Второй удар -  освобождение
правобережной Украины. Третий удар... Это... Ну... Как его... - Ким  замялся
и замолчал.
   - Третий сталинский удар. Апрель-май сорок четвертого года.  Освобождение
Крыма. 4-й Украинский фронт. Генерал армии  Толбухин,  -  отчеканил  Илья  и
взглянул нетерпеливо на Кима. - Четвертый?
   - Четвертый... - понурился соратник.
   Возникла напряженная тишина, и в этот момент за-смеялась  Анджела  Дэвис,
вначале тихо, а потом захохотала. Она даже перевернулась на  спину  и  стала
взбрыкивать ногами - так ей было смешно. Глядя на  девушку,  Ким  прыснул  в
ладонь и виновато покосился на Илью. Тот сначала нахмурился, но не  выдержал
и улыбнулся.
   Анджела Дэвис села, свесив ноги, и объяснила:
   - Смешно... Как Павка попу махры в тесто насыпал...
   Ким хихикнул, а Илья, наоборот, - он, кажется, не верил своим ушам.
   - Как  Павка  попу  махры  в  тесто  насыпал?  Да  это  же...  на  второй
странице... - возмущенно говорил Илья, подходя к  девушке.  -  Ты...  ты  же
говорила - дочитываешь...
   Он выхватил из ее рук красный томик.
   -  Дочитывала!  Я  первую  страницу  дочитывала!  -  высоким  скандальным
голоском возразила Анджела Дэвис и обиженно отвернулась.
   - Че-ерт... Черт бы вас побрал,  -  растерянно  бормотал  Илья,  переводя
взгляд с мулатки на корейца.  -  Ты  не  можешь  выучить  десять  сталинских
ударов... А ты... Ты не можешь  прочитать  "Как  закалялась  сталь".  Да  вы
никогда не станете коммунистами! - за-кричал он.
   Соратники виновато понурились. Илья поднял том  Николая  Островского  над
головой и воскликнул:
   - Это же великая книга, понимаете?!
   Ким сделал вид, что понимает.
   - Не понимаю, - искренне и нахально призналась Анджела Дэвис.  -  Чего  в
ней такого великого?
   - Все! Понимаешь,  все!  -  закричал  Илья.  -  Каждая  страница,  каждая
строчка, каждое слово! Вот ты смеешься: Павка попу махры  в  тесто  насыпал,
да?
   - Да.
   - А в какое тесто?
   Анджела Дэвис пожала плечами.
   - В пасхальное! А ты знаешь, что такое пасхальное тесто?
   Анджела Дэвис не знала. Ким знал.
   - Это на Пасху куличи пекут. Мамка всегда на Пасху куличи печет. И  тесто
делает сладкое такое, - волнуясь, ответил он.
   - А что значит это тесто,  знаете?  -  победно  продолжал  Илья.  -  Тело
Христово - вот что! Бога значит! Павка в Бога махры насыпал! Почему поп  так
и возмущался, почему Павку из школы выгнали... А  теперь  подумайте,  почему
именно с этого начинается "Как закалялась сталь"? Да потому, что коммунист в
первую голову от Бога должен отказаться! Это -  первое.  Это  -  главное.  А
потом уже остальное.
   - Что остальное? - упрямо спросила Анджела Дэвис.
   - Например, любовь. От нее он тоже отказался ради революции! Вспомни Тоню
Туманову... Тьфу, черт, ты ведь дальше не читала! Кстати,  верите  ли  вы  в
Бога?
   Анджела Дэвис хмыкнула, поежилась и, одеваясь, стала рассказывать:
   - Мне бабка один раз сказала: "Если ты в церковь пойдешь, я  тебе  голову
оторву". Я тогда сразу собралась и пошла, а навстречу мне Ирка Мухина. "Куда
идешь?" Я говорю:  "В  церковь".  Она  говорит:  "Не  ходи.  Я  пошла  перед
экзаменами, думала, поможет, а меня поп к себе домой позвал видик смотреть".
Ну, я - поворот на сто восемьдесят градусов...
   - А ты? - обратился Илья к Киму.
   Тот замялся и смущенно признался:
   - Мамка с сестренкой ходят в церковь.
   - А ты? - настаивал Илья.
   - Я что, дурак? - обиделся Ким.
   - Значит, в Бога вы не верите, -  подытожил  Илья  и  сделал  неожиданный
вывод: - Это плохо. Было бы лучше, если бы вы верили, а потом... Как Павка -
он сначала закон Божий учил, а потом попу  махры  в  тесто  насыпал  и  стал
коммунистом... Бог...  В  Библии  написано:  "Все  волосы  на  вашей  голове
сочтены". Когда я это прочитал,  я  пошел  и  остригся  наголо!  Он  считает
волосы, ха! А что он там делал, когда людей - миллион за миллионом,  миллион
за миллионом - загоняли в газовые камеры? Волосы  считал?  Чтобы  ими  можно
было набить побольше кожаных подушек? - Илья говорил это, очень волнуясь, он
даже побледнел от волнения. Соратники смотрели на него удивленно  и  немного
испуганно. Илья заметил это и улыбнулся.
   - Наш бог -  Революция.  Она  приходит  наказывать  и  карать.  Когда  мы
победим, своим первым декретом мы запретим это слово.
   - Какое? - не понял Ким.
   - Бог.
   - Тогда его будут писать на заборах, - высказалась Анджела Дэвис.
   Илья весело, заливисто засмеялся:
   - Ура! Его станут писать на заборах! Как  ругательство!  Это  будет  наша
полная победа! Слово из трех букв, а смысл не меняется! Все очень  просто  -
Бога нет! Бога не-ет! - взглядывая на небо, закричал он.
   - Бога нет! - весело поддержала его Анджела Дэвис.
   - Бога нет! - согласился Ким.
   - Бога нет! Бога нет! Бога нет! - орали они, задрав головы и  грозя  небу
кулаками, а Анджела Дэвис пыталась даже залезть по-обезьяньи на флагшток.
   - Бо-га нет!! - скандировали они хором.
   - Нет-нет-нет... - разносилось далеко над бывшим пионерским лагерем и над
рекой,  и  никто  им  не  прекословил,  ничто  не  пыталось   оспорить   это
утверждение.
   Молодых людей это так  развеселило,  что  они  с  трудом  успокоились  и,
успокоившись наконец, уселись, свесив ноги, под флагштоком и стали  смотреть
на солнце. Оно передумало садиться  за  Дон  и  погружалось  прямо  в  реку,
окрашивая воду в красное.
   XX. В Придонске будет бум!
   Отец широко улыбнулся, протянул руку и предложил:
   - Ну, мир, труд, май?..
   Сын помедлил, но протянул в ответ свою ладонь.
   - Давно бы так, -  удовлетворенно  прокомментировала  процесс  примирения
мать.
   Дело происходило в зрительном зале кинотеатра "Октябрь" -  перед  началом
сеанса.  Примирившись,  семейство  Печенкиных  уселось  в  последнем   ряду:
удовлетворенный  Владимир  Иванович  -  посредине,   умиротворенная   Галина
Васильевна - справа, и слева - никак не выражающий своих чувств Илья. Свет в
зале  погас,  за-звучала  индийская  музыка  -  фильм  назывался  "Бродяга".
Печенкин нетерпеливо потер  ладони,  заерзал  в  фанерном  кресле,  завертел
головой.
   - Ты еще не видел? - обратился он к сыну.
   - Я слышал, - ответил Илья мрачновато и, подумав, прибавил: - Раз сто...
   Печенкин поднял указательный палец и проговорил важно и назидательно:
   - Лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать.
   - Иногда наш папа говорит  дельные  вещи,  -  иронично  прокомментировала
Галина Васильевна.
   Сюжет развивался стремительно, Илья, кажется, увлекся. Владимир  Иванович
покосился на него и осторожно и незаметно  опустил  свою  ладонь  на  колено
жены.
   Галина Васильевна терпеливо вздохнула и чуть погодя обратилась к  мужу  с
той замечательной интонацией одновременной мягкости и твердости, с какой, по
мере необходимости, все жены обращаются к своим мужьям, удивительным образом
превращая невозможное в неизбежное:
   - Володя...
   Печенкин хорошо знал эту  интонацию  и,  нахмурившись,  спешно  остановил
жену:
   - Опять? Я сказал тебе: Нилыча в обиду не дам!
   Фонограмма стерлась, Наиль брал громкостью, и  можно  было  разговаривать
почти в полный голос.
   -  Нилыч...  -  продолжил  Печенкин,  и  в  этот  момент  входная   дверь
приоткрылась и вместе с полосой желтого света  в  темноту  зала  протиснулся
седой.
   - О, Нилыч! - ненатурально обрадовался Печенкин. - Иди к нам!
   Седой  помедлил,  привыкая  к  темноте,  и,  сильно,  чуть  не  в   пояс,
склонившись, направился к Печенкиным.
   - Ты билет купил? - шутливо спросил его Владимир Иванович.
   - У меня сезонка, - в тон ответил седой и сел рядом с Ильей.
   - Здравствуйте, Илья Владимирович, - прошептал  он  громким  шепотом,  но
Илья не ответил.
   - Володя... - вновь заговорила тем же самым тоном Галина Васильевна,  что
было для Печенкина неожиданностью. Он  зыркнул  в  сторону  седого,  ткнулся
взглядом в глаза жены и сообщил очень важное и очень радостное известие:
   - Мизери приезжает!
   - Кто? Что? - не поняла Галина Васильевна.
   - Мизери к нам  в  Придонск  приезжает!  -  повторил  Печенкин  громко  и
отчетливо.
   - Мизери? - задумалась Галина Васильевна.
   - Мизери! - азартно повторил Владимир Иванович. - В Придонске будет  бум!
Где он появляется, там - бум! Или крах... Он, между прочим, Индонезию кинул.
Это все знают, просто никто не говорит.
   - А к нам зачем? - вяло поинтересовалась Галина Васильевна.
   - Зачем-зачем? Уху хлебать! - раздраженно бросил Печенкин.
   - В самом деле? - поверила Галина Васильевна.
   От досады Владимир Иванович хлопнул  одной  ладонью  по  колену  себя,  а
другой, тоже по колену, жену.
   - Джордж Мизери? - удивилась  Галина  Васильевна.  Она,  конечно,  знала,
слышала  об  этом  знаменитом   американском   миллиардере,   финансисте   и
филантропе, но, озабоченная своими планами, вспомнила не сразу.
   - Джордж Мизери? - повторил Печенкин,  передразнивая  жену.  -  Вспомнила
наконец... Ты как мои архаровцы: давай, говорят, в Тихой заводи его  примем,
ухой накормим с дымком... Француза, на хрен, чуть не уморили...
   Галина Васильевна страдальчески поморщилась:
   - Володя, не ругайся...
   - Я не ругаюсь, - продолжал горячиться Печенкин.
   - Где? - неожиданно спросила Галина Васильевна.
   - Что - где? - не понял Владимир Иванович.
   - Где вы его будете принимать?
   - В "Парижских тайнах".
   - Ты его уже открыл?
   Печенкин внимательно посмотрел на жену:
   - Галь, ты чего? Уже год как я его открыл!
   Галина Васильевна виновато улыбнулась:
   - Извини, я спутала с "Арабскими ночами".
   "Парижские тайны" и "Арабские ночи" были лучшими ресторанами Придонска, и
оба они принадлежали, разумеется, Печенкину.
   - Ха! -  засмеялся  Владимир  Иванович.  -  Мизери  я  буду  принимать  в
"Арабских ночах"... Ну, ты, Галь, даешь!
   Галина Васильевна вздохнула и вновь заговорила с той же самой интонацией,
не оставляющей мужу никаких надежд:
   - Володя...
   - Смотри, смотри! - перебил ее Печенкин, указывая пальцем на экран. -  Но
ты не склеишь зеркало чести своей жены, глупец!
   - Но ты не склеишь зеркало  чести  своей  жены,  глупец,  -  повторил  за
Печенкиным индус с экрана.
   Владимир Иванович удовлетворенно засмеялся.
   Это восклицание и смех Печенкина остановили не только Галину  Васильевну,
но и седого. Неловко  вывернувшись,  почти  съехав  со  своего  сиденья,  он
обращался к Илье - монотонно и виновато:
   - Раньше, конечно, честности  больше  было.  Партбилет,  как  говориться,
обязывал. Ты не представляешь, как  им  дорожили,  партбилетом...  У  нас  в
управлении у одного собака съела партбилет, так он сперва  собаку,  а  потом
себя... А сейчас... Партбилетов нет и честности нет...
   Тут седому пришлось замолчать, потому что в этот момент Владимир Иванович
высказался насчет зеркала чести своей жены, а индус на экране, как попка, за
ним повторил. Печенкин весело и озорно подмигнул седому, повернулся  к  жене
и, приложив ладони к ее уху, азартно что-то зашептал.
   Седой протяженно вздохнул, покосился на Илью и продолжил свой монолог:
   - Конечно, раньше мы не знали, что такое эти доллары. Я их и  в  руках-то
не держал. Я, конечно, теперь, богаче, чем тогда  был...  Да  что  оно,  это
богатство? Уверенность была зато! Уверенность в завтрашнем дне - это  дороже
всяких денег.
   Илья оторвался от экрана и, впервые взглянув на седого, спросил:
   - А как же понос?
   - Понос - что понос? Таблетки для этого дела есть. - Седой был искренен и
серьезен.
   Печенкин опустил руки и смотрел вопросительно на жену. Галина  Васильевна
тоже смотрела на него вопросительно, она ничего не поняла из  того,  что  он
нашептал ей на ухо.
   - Мизери тоже в "Трех сомах" учился! - уже ни-сколько не заботясь о  том,
слышит Илья или нет, во  весь  голос  повторил  конфиденциальную  информацию
Владимир Иванович. Галина Васильевна смотрела по-прежнему вопросительно - до
нее сегодня плохо доходило.
   Илья, возможно, и не слышал отца, потому что слушал седого. Тот подумал и
привел еще один довод, может быть, последний в пользу прежней жизни.
   - Раньше космонавты были как космонавты.  Гагарин!  Титов!  Терешкова!  А
сейчас... Болтаются там, как эти...
   Следующие несколько минут все четверо молча  смотрели  на  экран,  то  ли
увлекшись фильмом, то ли отдыхая от приватных бесед.
   Галина Васильевна вздохнула в третий раз и сказала с той самой интонацией
то, что хотела, что должна была сказать.
   - Володя, ты должен оформить наследство.
   Стало вдруг тихо, очень тихо, потому что в фильме пропал звук.
   - Звук, сапожники! - крикнул Печенкин зычно и радостно и объяснил жене: -
В этом месте всегда так.
   Звук снова появился.
   - Володя... - вновь начала Галина Васильевна.
   - Я умирать не собираюсь, - бросил в ее сторону Печенкин.
   - Никто не собирается.
   - Никто и не умирает.
   - Все умирают.
   Печенкин молчал. Галина Васильевна терпеливо ждала. Но вместо  ответа  он
вытащил из кармана горсть семечек, стал грызть их  и  сплевывать  шелуху  на
пол.
   - У тебя один сын и больше уже не будет.
   Это был убедительный довод.
   - Москва - третий Рим и четвертому не бывать? - это был достойный  ответ.
Владимир Иванович самодовольно засмеялся.
   - Скажи прямо, сынок, почему ты меня так ненавидишь? - седой  смотрел  на
Илью и ждал ответа.
   - Потому что вы предатель, - ответил Илья.
   - Потише, пожалуйста, товарищи! Кино  мешаете  смотреть,  -  явно  играя,
оборвал их Печенкин и вперился взглядом в экран, не желая ничего другого  ни
видеть, ни слышать, ни знать.
   XXI. В гробу я видел вашего Сталина
   Придонская городская свалка, одна из самых больших на  юге  России,  была
свалкой известной, ее даже в программе "Время" показывали. Мутным сумеречным
утром прибыл туда Илья со своей  командой.  Недовольно  урча,  грязно-желтая
мыльница  "Запорожца"  первой  модели  ползла  по   бугристому,   шершавому,
дымящемуся пространству. За рулем сидел Ким. Он купил "Запорожец" на  базаре
за сто долларов, которые дал ему для этого Илья.
   Илья сидел рядом и, щурясь, внимательно  озирал  жутковатые  окрестности.
Анджела Дэвис устроилась  сзади,  держа  между  коленей  ненавистное  полное
корей-ской моркови ведро.
   - Здесь, -  скомандовал  Илья,  будто  всю  жизнь  ездил  по  свалкам  на
"Запорожцах" первой модели и выбирал места для остановок.
   Ким резко  нажал  на  тормоз,  Анджела  Дэвис  ткнулась  вперед,  еле-еле
удержала ведро и в сердцах матюкнулась.
   - Не ругайся, - потребовал Илья, оставаясь спокойным, выбрался из  машины
и расправил плечи - серьезный, значительный, даже немного важный.
   - Агитировать надо молодых и нищих,  -  поучал  он  товарищей,  вышагивая
вокруг машины и щурясь то ли от дыма, то ли для зоркости взгляда. -  Старики
скоро умрут, у нас нет  времени  с  ними  возиться.  А  богатых  не  надо  и
агитировать, их можно купить или испугать. Все богатые - жадные и трусливые,
и, чем богаче, тем жадней и трусливей.  Они  боятся  обеднеть,  как  старики
боятся смерти. Панически! Дети не боятся смерти. Бедные не боятся  обеднеть.
Они будут с нами в новом обществе коммунистов.
   Проговорив  это,  Илья  вскочил  сначала  на  капот,  а  потом  на  крышу
"Запорожца". Ким зажмурился, но протестовать не  смел.  Автомобильная  жесть
гнулась и погромыхивала. Анджела Дэвис стояла рядом с Кимом  и  с  интересом
смотрела на своего вождя. Илья  подался  вперед,  выбросил  вверх  сжатую  в
кулаке руку и закричал во все горло:
   - Да здравствует коммунизм!!!
   Кореец и мулатка поежились и переглянулись.
   Не обращая на них внимания, Илья продолжил агитацию свалки:
   - Да здравствует марксизм-ленинизм, вечно  живое  учение  трудящихся!  Да
здравствует товарищ Ленин - вождь всех обездоленных!
   От смущения Ким втянул голову в плечи, и щелочки  глаз  сделались  такими
узкими, что сквозь них вряд ли уже что было видно. У  Анджелы  Дэвис  глаза,
наоборот,  расширились  и  рот  приоткрылся.  Она  глянула  на  корейца   и,
подпрыгнув, закричала:
   - Да здравствует товарищ Ким Ир Сен!
   - Это я? - удивленно спросил Ким.
   - Ты, а кто же! - весело отозвалась она.
   - Да здравствует Анджела Дэвис! - ответно закричал Ким.
   Илья глянул сверху недовольно, но продолжил свою агитацию:
   - Да здравствует революционная солидарность!  Да  здравствует  отец  всех
народов товарищ Сталин!
   И вдруг все трое услышали за своей спиной хриплый ворчливый голос:
   - В гробу я видел вашего Сталина!
   Агитаторы вздрогнули и, мгновенно  замолкнув,  оглянулись.  В  нескольких
шагах от них стояло непотребного вида человекообразное  существо  с  опухшей
побитой мордой и маленькими наглыми глазками.
   Илья сделал над собой усилие и приветливо улыбнулся.
   - В гробу я видел вашего Сталина, - упрямо повторил незнакомец.
   Глядя на него оторопело, агитаторы не заметили, как оказались в окружении
таких же дурно пахнущих людей, которые своим густым  запахом  забивали  даже
общий  аромат