В  голосе
Кангалимм была насмешка.
   - Рехнулась, старая карга?! - заорал Иван по-русски. -  Пусти!  Пусти,  я
тебе сказал! - И коротко и резко Иван двинул колдунью кулаком в лоб.
   Она опрокинулась на спину, кисея распахнулась, и Иван увидел ее лицо. Это
было лицо еще молодой женщины, с очень светлой для  индианки  кожей.  Вместо
глаз у нее были две  страшные  черные  ямки,  будто  кто  выжег  их  горящей
головешкой.
   Нечаянно толкнув ногой раскрытый портсигар и  рассыпав  ленинский  пепел,
Иван кинулся к двери напрямую, через очаг, наступив на угли босой ногой.  Но
остановился у входа и, тряся обожженной ногой, прокричал:
   - Пропади ты пропадом, ведьма!
 
   Кангалимм стояла у разгорающегося очага.
   - Ничего, ты еще позовешь меня,  великий  господин,  -  тихо  и  спокойно
сказала она и пообещала: - И я приду.
 
   Была ночь. Иван сидел в лачужке за грязным столом, пьяно упираясь  потным
лбом в ладонь, пил из глиняной чашки мутный рисовый  самогон.  Вцепившись  в
край стола острыми коготками,  напротив  сидел,  раскрылетившись,  нетопырь.
Перед ним стояла глиняная плошка с молоком. Иван икнул,  тяжело  вздохнул  и
доверительно пожаловался:
   - Тошно мне, ох тошно... Как будто тот бык мне прямо в душу навалил...
   Новик внимательно глянул в маленькие круглые нетопырьи глазки.
   - Ну ты хоть понимаешь, что я говорю? Ты бы знак подал какой! Пискнул  бы
или крыльями махнул - понимаю, мол...
   Нетопырь  безмолвствовал  и  даже  не  шелохнулся,  продолжая   немигающе
смотреть на Ивана.
   Иван вновь громко и протяжно вздохнул:
   - Эх, Владимир Ильич, Владимир Ильич...
   Селение Мульджи, штат Карнатака.
   8 марта 1935 года
   Крокодил был распято подвешен за передние лапы на  специально  для  этого
дела сооруженной  перекладине.  Орудуя  острейшим  самодельным  ножом,  Иван
сноровисто обдирал его, насвистывая жизнерадостно марш из "Аиды".
   - Раджпут-синг! - услышал он за спиной женский голос и обернулся. Пожилая
худая женщина,  сложив  ладони,  приветствовала  его.  Иван  воткнул  нож  в
густо-красное с  желтизной  крокодилье  мясо,  обтер  ладони  о  передник  и
приветствовал женщину ответно.
   На ладонь женщины был намотан конец  веревки,  за  которую  был  привязан
большой серый козел.
   - Купи козла, Раджпут-синг, - попросила женщина, ласково  глядя  Ивану  в
глаза.
   Новик насмешливо посмотрел в зеленые с искрой козлиные глаза и спросил:
   - Зачем он мне?
   - Ты будешь ловить на него  крокодилов,  Раджпут-синг,  -  с  готовностью
ответила женщина.
   - Я ловлю крокодилов на куриц, - объяснил Иван.
   - Я знаю. И хорошо ловишь. Но он такой жирный. Ты будешь ловить  на  него
самых жирных крокодилов.
   - А почему ты его продаешь?
   - Коз у нас забрали по налогам, Раджпут-синг,  и  теперь  он  бодается  и
лезет на всех женщин. Мы не можем работать в огороде.
   Иван улыбнулся:
   - Неужели на всех, Бимала?
   Женщина смущенно улыбнулась, прикрывая ладонью беззубый рот.
   - Даже на меня, старую.  А  ты  мужчина,  Раджпут-синг,  на  тебя  он  не
полезет.
   - Он бодается, я боюсь, - пошутил Иван.
   Женщина была серьезна.
   - Нет, Раджпут-синг, ты смелый мужчина, это все знают.
   - Мне не нужен твой козел, Бимала.
   - Я возьму за него самую маленькую монетку, всего лишь одну ану.
   Ивану, похоже, надоел этот разговор.
   - Я дам тебе целую рупию, Бимала, но  твой  козел  мне  не  нужен.  -  Он
повернулся к крокодилу и продолжил свое дело.
   Когда он встряхнул свежеснятую крокодилью шкуру и повернулся,  то  увидел
привязанного у двери его хижины козла, который  смотрел  на  Ивана  нагло  и
вопросительно.
   Ночью Иван скрытно лежал за кустом и наблюдал  за  привязанным  у  самого
берега козлом. Тот метался на привязи и  орал  так,  что  окрестные  джунгли
испуганно притихли.
   Иван досадливо сплюнул, поднялся и проговорил в сердцах:
   - Если ты так будешь орать, крокодилы вообще уйдут из нашей реки.
 
   Иван сидел на крыльце своей хижины, курил трубку гергери и посматривал на
луну. Козел обгладывал растущий рядом куст.
   - Что-то не летит Владимир Ильич, - встревоженно произнес Иван. -  Третью
ночь уже. Не было еще такого...
   Козел заблеял вдруг басом.
   Иван раздраженно глянул в его сторону, и лицо его осенила догадка. Теперь
он смотрел на козла пристально и удивленно.
   - Так это  ты?  -  прошептал  Иван,  и  ноги  сами  подняли  его.  -  Ну,
здравствуй...
   Селение Мульджи. Штат Карнатака.
   22 июня 1941 года
   Лил и лил дождь, жидкая красная грязь плыла по пустынной сельской  улице.
Иван сидел у открытой двери на чурбачке и читал  старую,  ветхую  на  сгибах
"Хинду пэтриот". Сначала он по слогам перечитывал  слова  на  хинди,  потом,
тараща от усердия глаза и обильно потея, переводил на русский.
   - "Германская авиация бомбила Варшаву  и  другие  польские  города,  и  в
течение одной недели немцы заняли всю территорию этой страны".  Не  мы,  так
германцы ляхов двинули. Поделом им, поделом  шепелявым,  -  прокомментировал
Иван.
   Он выставил наружу ладонь, хлебнул с нее дождевой  воды  и  посмотрел  на
прохаживающегося по лачуге взад-вперед козла.
   - Так это когда было, считай, год назад. А сейчас там чего? Пройдут дожди
- поеду в город, новую газету куплю.
   Козлу это почему-то не понравилось,  он  склонил  голову  и  ткнул  Ивана
рогами в бок.
   - Ну, черт! - заворчал Иван. - Сейчас вот звездану промеж рогов,  так  на
задницу и сядешь! Слухай политинформацию дальше.
   Там же. 3 июля 1941 года
   Последним Иван надел буденовский шлем, отдал козлу честь и улыбнулся:
   - Гожусь еще?.. Без тебя знаю, что гожусь!
   Иван был в полной кавалерийской амуниции, в шинели, в сапогах со шпорами,
с саблей Ахмада Саид-хана на одном боку, с наганом в  кобуре  на  другом,  с
кавалерийским карабином за спиной.
   - А ты без меня не тоскуй. Бимала тебя кормить будет, я ей денег дал.  Ты
только не лезь на  старую,  ладно?  Ну,  не  кручинься,  не  кручинься,  сам
понимаешь - надо.
   Иван потрепал козла по загривку и поморщился:
   - Ох и вонюч ты, Володька...
   Город Вадодар. 3 августа 1941 года
   Иван расплатился  с  рикшей,  вытащил  из  коляски  большой,  перетянутый
ремнями  сверток.  Посреди  глухого  мусульманского  дворика   под   большой
шелковицей играли дети. Увидев чужого, к тому  же  -  сикха,  они  закричали
звонко и побежали в дом. Тотчас на открытую веранду вышел  Колобков,  босой,
бритый наголо, в распахнутом халате. Пристально и безмолвно  он  смотрел  на
Ивана.
 
   Они сидели на полу за низеньким столиком и молча смотрели друг на  друга.
Бесшумно вошла женщина в парандже и поставила на  стол  поднос  с  чайником,
пустыми пиалами и одну пиалу с изюмом и так же бесшумно удалилась.
   - Не женился? - спросил Колобков.
   Иван молча мотнул головой, не желая разговаривать на эту тему.
   - Против Натальи, конечно, они... А у меня теперь две, эта вторая...
   - Петр, - перебил его Иван. - Ты слыхал, что у нас?
   - Слыхал, война... - кивнул Колобков и усмехнулся: - Как услыхал,  так  и
подумал: не утерпит Новик, прискочит.
   Иван с  надеждой  посмотрел  на  Колобкова.  Тот  усмехнулся  еще  раз  и
отвернулся.
   - Пойдем? - тихо спросил Иван.
   - Куда? Зачем?! - возвысил голос Колобков.  -  Добровольно  под  расстрел
идти?
   - А может, на войну спишут, а?
   - Спишут! Я видел, как списывали...
   - Я все рассчитал.  Петь!  Отсюда  до  Бомбея  поездом,  там  на  пароход
кочегарами, а там через Черное море в Крым переправимся, лошадей купим и...
   - Теперь другая война, Иван! - оборвал  Новика  Колобков.  -  Да  и  пока
дойдем, германец уже Москву возьмет, это и дураку ясно.
   - Так тогда мы и пригодимся! - воскликнул  Иван.  -  Погуляем  по  тылам!
Неужто мы колбасникам этим, душам гороховым, на своей земле сопатку кирпичом
не натрем?! - Иван замолк, успокаиваясь, и прибавил тихо, с  надеждой:  -  А
нас за то, может, обратно пустят...
   Колобков молчал, опустив голову.
   - Я ж все-таки со Сталиным выпивал, я б его попросил за всех наших...
   Колобок поднял голову.
   - Ты уже Ленина просил раз подмогу нам прислать!
   - Ты Ленина не трожь, - нахмурившись, предупредил Иван.  -  Чего  ты  про
Ленина знаешь...
   - Знаю... Ты с какого года в партии? - спросил Колобков с напором.
   - С двадцать третьего, а что?
   - А я с восемнадцатого! Поболе твоего знаю! У меня  три  ранения,  четыре
контузии, две почетные грамоты от товарища Троцкого! - орал Колобков.
   - Засунь их себе в задницу! - тоже заорал Новик. Стало вдруг тихо.
   - Ты, Иван, не груби, - тихо попросил Колобков. - Хоть ты и сикх, в своем
дому я тебе грубить не позволю... Сколько я горбил, наживал все это? Шестеро
детишков, две жены, почет кругом, уважение, и теперь все брось?
   - Петр...
   - И не Петр я, а Сулейман.
   - Не поедешь?
   - Нет.
   Иван громко и даже как будто облегченно вздохнул:
   - Ну, на нет и суда нет.
   Он потянулся к своей поклаже, сунул в нее руку, вытащил  бутылку  рисовой
водки и, ничего не говоря, стал деловито выбивать пробку. Колобков поднялся,
вышел и тут же вернулся и поставил на  стол  блюдо  с  холодным,  нарезанным
кусками мясом.
   - Убери, я конину не ем, - Иван наливал водку в свою пиалу.
   - Да это не конина, баранина.
   - Все равно убери. - Иван осторожно подносил ко рту наполненную до  самых
краев пиалу, а Колобок, страдальчески сморщив лоб, наблюдал.
   - Иван! - остановил он Новика.
   - Чего? - осторожно, чтобы не расплескать, спросил Иван.
   - Мне чего же не налил? Или гребуешь с мусульманином?
   - Почему гребую? - Иван не отводил взгляда от  водки.  -  Тебе  Аллах  не
велит.
   - Он вино не велит! Про водку он ни слова! - Колобков быстро налил  себе.
Они молча чокнулись и медленно, с чувством, выпили.
 
   Хмельной и деловитый, Иван вошел в низкое  и  душное  здание  вокзала.  У
окошек билетных касс плотно и неразъемно сбилась толпа.  Иван  покрутил  ус,
поправил на боку саблю и решительно двинулся вперед.
   Он пытался втиснуться в толпу с одной стороны, с другой,  с  третьей,  но
сделать это оказалось невозможным.  И  Новик  взъярился  вдруг,  схватил  за
шкирку и выкинул из толпы одного, оторвал другого, свалил под ноги третьего,
но четвертый оказался парнем крепким. К тому же он тоже был сикх.
   - Мне нужно уехать в Бомбей! - закричал Новик и вытащил до половины саблю
из ножен.
   Сикх мгновенно выхватил из-за пояса большой кинжал. Мгновенно  же  вокруг
них образовалось пустое пространство. Иван  понял,  что  переборщил,  бросил
саблю в ножны, повернулся и пошел прочь.
   - Черти нерусские, - пробормотал он в усы, выходя на улицу.
   Иван долго не замечал, как по пятам за ним  идет  полный,  хорошо  одетый
молодой человек и смотрит то на Иванову саблю, то заглядывает через плечо  в
лицо, в самые глаза. Иван  повернулся  и  зло  посмотрел  в  ответ.  Молодой
человек приветствовал его и сказал дрожащим от волнения голосом:
   - У меня дома есть билет до Бомбея.
 
   Иван сидел на краю кресла в  большой  красивой  гостиной  и  с  почтением
разглядывал развешанные  по  стенам  фотографии  знатных  господ  в  дорогих
рамках. Взгляд его задержался на самом большом, центральном  портрете.  Иван
поднялся и подошел ближе. Удивленно и пристально он вглядывался в  полное  и
властное лицо мужчины в халате, чалме-тюрбане, с саблей на боку. Иван  узнал
его. Это был Ахмад Саид-хан, которого он убил почти двадцать лет назад тремя
ударами куттара в живот.
   Иван был так удивлен, что не слышал, как молодой человек подошел сзади, и
сильно  вздрогнул,  когда  тот  тронул  Новика  за  плечо.  Молодой  человек
улыбался, но в глазах его стояли слезы. Коротко и резко двинув внизу  рукой,
он воткнул куттар в живот Ивана. Иван глубоко вздохнул и, задержав  дыхание,
не двигался, улыбаясь и глядя виновато.
   Молодой человек вытащил кинжал. Иван облегченно выдохнул, и  кровь  густо
окрасила его живот и ноги.
   - Я хотел... - сказал Иван по-русски, но молодой человек  воткнул  кинжал
во второй раз. После третьего удара Иван упал.
 
   Молодой человек стоял на коленях перед  портретом  отца  и,  захлебываясь
слезами, обращался к нему:
   - Отец, дело моей жизни исполнилось! Я убил его,  отец,  убил,  посмотри,
вот он лежит у твоих ног!
   Молодой человек  оглянулся,  указывая  пальцами  назад,  и  не  обнаружил
Новика. Кровавая дорожка тянулась к двери. Молодой человек кинулся в дверь и
увидел Ивана. Тот полз на четвереньках к выходу, и черная кровь хлестала  из
его живота, как из дырявого ведра.
 
   Молодой человек толкал перед собой тележку. В ней лежало что-то,  укрытое
циновкой, сквозь которую просачивалась кровь.  Здесь  был  Мертвый  город  -
полуразрушенные пустынные остатки древнего поселения.
   Молодой человек остановился у одной из  невысоких  стен,  вывалил  тяжкую
ношу на землю, а сам стал  собирать  камни,  чтобы  забросать  ими  убитого.
Молодой человек старался  не  смотреть  на  окровавленный  труп,  но  что-то
заставило его сделать это.
   Иван нахально ему подмигивал.
   Молодой человек закричал в истерике, выхватил нож, подскочил и выковырнул
один глаз, потом другой, бросил их в пыль в  разные  стороны,  отсек  уши  и
воткнул нож в шею, чтобы отрезать голову, но вдруг услышал детский  голосок,
чистый и безмятежный. Это была девочка-индианка, тоненькая и очень  смуглая.
Напевая детскую песенку, она не испугалась и даже,  кажется,  не  удивилась.
Глядя на молодого человека доверчиво и спокойно, она попросила:
   - Не убивай его. Он мой муж.
 
   Она выкопала в земле ямку, приподняв  намотанный  вокруг  узеньких  бедер
шелк, помочилась в нее и стала месить руками жидкую красную землю, как месят
хозяйки тесто, продолжая напевать.
   Подобрав с земли Ивановы уши, она стала  пристраивать  их  к  голове,  но
перепутала и смущенно  засмеялась.  Исправив  ошибку,  она  прикрепила  уши,
приклеив их липкой грязью на свое  место.  Откинувшись  назад,  полюбовалась
своей работой, подобрала один  лежащий  рядом  Иванов  глаз  и  встревоженно
посмотрела по сторонам в поисках  другого.  Сумерки  опускались  на  Мертвый
город...
   Камбейский залив. 1961 год
   По голубым счастливым водам Камбейского залива летела лодка  под  большим
треугольным парусом.
   На носу лодки сидел неподвижно и смотрел вперед большой  черный  пес.  На
корме стоял на одном колене старый, худой, высушенный солнцем и  просоленный
морем индиец. Из одежды на нем была лишь набедренная повязка да еще повязка,
сделанная из полоски змеиной кожи, прикрывающая пустую левую глазницу,  если
можно, конечно, назвать это одеждой. Рядом с  лодкой,  привязанная  шелковым
шнурком за хвост, плыла рыба-прилипала.
   Оглянувшись назад, индиец увидел поднявшуюся к  поверхности  воды,  чтобы
глотнуть воздуха, морскую черепаху и, торопливо разворачивая  лодку,  ругнул
себя по-русски:
   - Падла кривая!
   Почуяв опасность, черепаха пошла вглубь, но рыба-охотница заметила  ее  и
метнулась следом - Иван еле успевал стравливать шнурок в воду.  Единственный
глаз его возбужденно горел.
   - Марш-марш, Аида, марш-марш! -  отдавал  он  рыбе  старую  кавалерийскую
команду.
   Пес повернул голову и смотрел вопросительно. Иван  ждал.  Шнурок  наконец
натянулся в его руке.
   - Живем, Ильич! - крикнул он  собаке  и  стал  плавно  вытягивать  добычу
наверх.
   Когда черепаха лениво  шевелила  плавниками  у  борта  лодки,  Иван  тихо
опустился в воду, чтобы ее  не  спугнуть,  осторожно  отлепил  прилипалу  от
панциря и, держась одной рукой за  борт,  перебросил  добычу  в  лодку.  Пес
скакал вокруг черепахи и возбужденно лаял.
 
   Иван сидел за столом, с  жадностью  ел  из  большой  миски  рис,  обильно
политый  соусом  карри,  и  слушал  заодно  радионовости  на  хинди,   слабо
доносившиеся из  старого  детекторного  приемника.  Шестеро  разновозрастных
ребятишек устроили на земляном полу шумную  возню.  Дом  внутри  был  мал  и
скромен, но чист и уютен.
   Иван вдруг замер с полным  ртом,  вытянул  шею,  оттопырил  ладонью  ухо,
вслушиваясь. Из динамика доносилась русская речь.
   -  Наша  совместная  археологическая  экспедиция  Академии  наук  СССР  и
Московского государственного университета прибыла в дружественную  Индию  по
просьбе индийского правительства...
   В этом месте дети зашумели, так  что  не  стало  слышно  голоса  членкора
Ямина, и Иван грохнул кулаком по  столу.  Наступила  мгновенная  тишина.  Но
русской речи уже не было, шел перевод на хинди.
   Дверь  дома  открылась,   и   на   пороге   возникла   худая,   маленькая
женщина-индианка с ведром в руке. Встревоженно она смотрела на мужа.
 
   Дети спали. Иван лежал на спине с открытыми глазами.
   Жена пристроилась у него на плече.
   - Я хочу поехать в Мертвый город, - сказал он как о решенном,  но  ожидая
ее реакции. Она молчала.
   - Ты меня слышишь? - спросил он.
   - Мертвый город - плохое место. Там живут айсуры.
   - Зато, говорят, там в заливе много черепах. Нам что, не нужны деньги?
   Жена молчала.
   - А заодно поищу там мой второй глаз! - громко и угрожающе добавил Иван.
   Она посмотрела на него виновато и погладила по щеке.
   - Тише, детей разбудишь.
   Мертвый город. 23 октября 1961 года
   Пятясь задом, Иван вытащил лодку на берег,  с  трудом  вывалил  на  песок
черепаху и, переводя дух и  держась  за  поясницу,  посмотрел  по  сторонам.
Вдалеке шли по берегу двое белых мужчин и о чем-то спорили,  а  может,  даже
ссорились, но голосов их слышно не было.
   Один вытащил из кармана что-то и показал второму, а  тот  вдруг  выхватил
показанное и, размахнувшись, швырнул далеко в воду. Иван  проводил  взглядом
блеснувший в вечернем солнце предмет и, когда тот исчез  в  воде,  вздохнул,
напрягся, ухватил черепаху за плавники и поволок ее, лежащую на  панцире,  к
скалам. Рядом скакал, пытаясь помогать, пес.
 
   От большого с высокими языками пламени и  весело  разлетающимися  искрами
костра, вокруг которого плотно, плечом  к  плечу,  сидели  люди,  доносилась
песня. Похоже, Ивану она  нравилась.  Вытянув  располосованную  шрамом  шею,
выставив  одно  ухо,  оттопыренное  больше,  чем  другое,  боясь  пропустить
что-либо и не зная ни единого слова, он пытался подпевать.
   Пели девушки голосами высокими и чистыми.
   - Не слышны в саду даже шорохи...
   - Хи, - успевал подпеть Иван  и  тут  же  напрягался,  боясь  опоздать  к
следующей фразе.
   - Все здесь замерло до утра.
   - Ра...
   - Если б знали вы...
   - Ливы...
   - Как мне дороги...
   - Роги...
   - Подмосковные вечера.
   - Вечера...
   К костру подошел какой-то человек, что-то  сказал,  и  песня  оборвалась.
Иван нахмурился.
   - "Подмосковные вечера", - прошептал он, чтобы запомнить.
   - Му-ром-цев! - закричали у костра хором.
   Прямо на  Ивана  шел  Шурка  Муромцев,  белобрысый,  в  очках,  клетчатой
ковбойке и брюках "техасах". Он так был занят своими мыслями, что ничего  не
слышал и ничего не видел. Чуть не наступив на ногу Ивана, Шурка  не  заметил
его.
   - My! Ром! Цев!
   - Господи, как вы мне надоели, - проворчал Шурка и скрылся в темноте.
   Иван поднялся, растерянно поглядел  ему  вслед,  но  был  вновь  вынужден
спрятаться за невысокой каменной кладкой,  потому  что  прямо  на  него  шла
девушка, светловолосая, в светлом платье.
   - Шурка! Ну что за шутки? Не прячься, бессовестный! Олег Януариевич очень
сердится, - укоряюще говорила она, неминуемо приближаясь к Ивану. Она  могла
наступить на Ивана и страшно  испугаться,  поэтому  он  торопливо  поднялся,
хотел что-то сказать, но, забыв вдруг русские слова, ткнул  себя  пальцем  в
костлявую грудь и помотал отрицательно  головой,  а  потом  показал  пальцем
туда,  куда  ушел  Шурка,  и  утвердительно  кивнул.  Потом   он   попытался
улыбнуться,  а  вот  этого,  вероятно,  нельзя  было  делать.  Онемевшая   и
окаменевшая Эра вдруг обхватила голову руками и завизжала так, что у  кос