ал нужную  ему  пленку:
множество их, размотанных и перекрученных, лежали  всюду  большими  змеиными
клубками.
   Сам Наиль, пьяный, как зюзя, сидел на стуле, играл на гармошке и пел:
 
   Талы, талы, талы бегелеп тора,
   Талы, талы, талы бегелеп тора
   Тагын бер куресе килеп
   Узек эзелеп тора*.
   Владимир Иванович растерянно улыбнулся и крикнул:
   - Наиль!
   Тот перестал играть и петь и внимательно посмотрел  снизу  на  Печенкина,
пока еще его не узнавая.
   - Ты ж не пьешь, Наиль! - улыбаясь, удивленно проговорил Печенкин.
   Наиль, кажется, наконец его узнал, но не  смутился  и  не  испугался,  а,
выпятив грудь, проговорил важно:
   - Кто барин? Татарин барин.
   И вновь заиграл и радостно запел ту же песню,  которую,  видимо,  наконец
вспомнил:
   - Талы, талы, талы бегелеп тора.
   Печенкин обвел проекторскую взглядом и увидел на столике  в  углу  пустую
хрустальную бутылку из-под армянского коньяка. Стрекотал проектор, крутились
бобины, ползла пленка.
   За спиной Владимира Ивановича беззвучно материализовался седой.
   - Ни хрена себе, - сказал он и присвистнул.
   Переступая через клубки пленки,  как  через  сугробы,  Владимир  Иванович
подошел к квадратному окошечку в стене и посмотрел на экран.
   - Теряем людей! Хороших людей теряем!  -  слегка  картавя,  с  горечью  в
голосе проговорил Ленин.
   Печенкин повернул голову и внимательно посмотрел на седого. Тот  смущенно
засмеялся и махнул рукой.
   - А шебутной ваш друг, ой шебутной! Он, когда я его сюда вез, проснулся и
все одно и то же: "Бог сегодня не актуален!  Бог  сегодня  не  актуален!"  Я
говорю: "А кто говорит, что актуален?" - Седой снова засмеялся.
   - А ты чего же, отпустил его, что ли? - спросил  Печенкин,  глядя  не  на
седого, а на играющего и поющего Наиля.
   - Да никуда я его не отпускал! - возмутился седой.  -  Я  его  в  комнате
охраны закрыл - он заснул сразу. Потом иду, мне навстречу Галина Васильевна:
"Где он?" Я говорю: "Там-то и там-то"... - "Мне надо с ним  поговорить,  дай
ключ". Ну, я дал ключ... Она взяла ключ... И все. - Седой развел руками.
   Печенкин улыбнулся, подходя к седому, понимающе кивнул,  положил  ему  на
загривок свою пятерню, припечатался лбом ко лбу и заговорил:
   - Ушел так ушел. Это горе не беда, Нилыч,  это  горе  не  беда.  Рулек  у
"мерса" отломали, вот беда так беда. Третий. Третий, Нилыч, рулек...
   Седой дернулся, пытаясь освободиться, но Печенкин не дал ему это сделать.
   - Да как же, Иваныч, я только проверял, на месте он,  -  зашептал  седой,
пунцовея. - На месте он. Торчит.  Только  сейчас  проверял.  -  Седой  снова
попытался освободиться, отчего его щеки приобрели уже  синюшный  оттенок,  а
глаза болезненно увлажнились. - Не отломали, Иваныч, - прохрипел  он,  теряя
последнюю надежду.
   - Не отломали, значит, отломают, - спокойно и жестко Печенкин подвел итог
беседы и сильно, больно, гулко стукнул своим лбом лоб седого.
   XXVI. Великая тайна семьи Печенкиных
   1
   Они стояли друг против друга, как враг напротив врага, - муж и жена.
   Галина Васильевна скрестила на  груди  руки,  чуть  откинувшись  назад  и
выставив вперед ногу, -  она  смотрела  на  мужа  иронично,  с  нескрываемым
чувством превосходства, смотрела  сверху  вниз,  хотя,  вообще-то,  Владимир
Иванович был выше ее ростом. Но сейчас он  был  ниже,  меньше  и  на  глазах
уменьшался в размерах. Пружина сжималась, Печенкин  наливался  яростью,  под
самую завязку наливался, теперь у него был выбор:  либо  в  конце  концов  и
очень скоро взорваться и разлететься к черту на тысячу клочков, либо  на  ту
же тысячу клочков разорвать свою  законную  жену.  Явно  он  выбрал  второе.
Галина Васильевна видела и понимала это. Она была готова к такому исходу,  и
готовность быть разорванной на тысячу клочков  собственным  мужем  возвышала
ее, делала значительнее.
   - Ты... отпустила... Юрку? - неожиданно высоко, пискливо спросил Владимир
Иванович.
   - Я его не отпускала, - сразу же ответила Галина Васильевна,  спокойно  и
убедительно.
   - Я повторяю: ты отпустила Юрку? - На этот раз Печенкин не  оплошал,  это
был его всегдашний голос.
   - Я повторяю, я его не отпускала, - ответила Галина Васильевна еще  более
убедительно.
   - Но он бы... сам  бы...  не  ушел,  -  несколько  растерянно  проговорил
Печенкин. - Он же мертвый был!
   - Нет, он быстро ожил, - не согласилась Галина Васильевна.
   - Значит, отпустила?!
   - Я его не отпускала. Я его выгнала, -  опять  же  спокойно  и  с  легкой
улыбкой на устах ответила Галина Васильевна.
   Печенкин не поверил своим ушам. Он отступил на шаг и долгим  внимательным
взглядом посмотрел на жену.
   - Как? - выдавил он наконец.
   - Как? - повторила Галина Васильевна. - Очень просто. Я сказала: "Исчезни
из нашей семьи навсегда". - Она смотрела на мужа просто и открыто.
   - Исчезни из нашей семьи навсегда? - повторил удивленный Печенкин.
   - Исчезни из нашей семьи навсегда, - подтвердила Галина Васильевна.
   Печенкин протянул  напряженные  растопыренные  пальцы  к  шее  жены,  но,
переборов себя, отступил еще на шаг, рывком спрятал за спиной  руки,  сцепил
их и, чтобы успокоить себя, как заключенный  на  прогулке,  стал  ходить  по
кругу, центром которого была Галина Васильевна.
   - Ты понимаешь, Галк, какое дело,  -  глядя  себе  под  ноги,  забормотал
Печенкин на ходу. - Понимаешь, Галк... Ты женщина, но ты должна меня понять.
Есть у мужиков такое понятие - дружба, мужская дружба.  Пусть  это  тебя  не
обижает, но друг для мужчины - дороже  жены,  дороже  всех...  Да  нет,  тут
нельзя сравнивать, друг - это друг! Так вот... У  меня  был  друг.  Желудков
Юрка. Желудь. Он за меня в огонь и в воду, и так же  я  за  него.  Потом  он
пропал. Я остался без друга. А потом он появился. Друг...
   - Не друг он тебе, а недруг,  -  со  вздохом  усталости  оборвала  Галина
Васильевна монолог мужа.
   Печенкин остановился и спросил недоверчиво:
   - Не друг?
   - Недруг.
   - Не друг?
   - Недруг.
   Печенкин засмеялся:
   - А, ты хочешь сказать, что я "новый русский", а он бомж? Ты что, забыла,
в какой мы стране живем? Завтра я, может, буду бомж, а он  "новый  русский".
Разве не так? - И Владимир Иванович вновь заходил по кругу.
   - Не так, - не согласилась Галина Васильевна. - У тебя нет друга, у  тебя
есть сын.
   Тут Печенкин споткнулся, остановился и спросил:
   - Кто?
   - Сын.
   - Какой сын? - Владимиру Ивановичу стало смешно, и он засмеялся.
   - Илюша...
   - Как-как, говоришь, его зовут? - Печенкин даже приложил  ладонь  к  уху,
чтобы лучше слышать.
   - Его зовут Илья,  Илья  Владимирович  Печенкин,  -  громко  и  отчетливо
произнесла Галина Васильевна и прибавила: - И ты  должен  как  можно  скорей
оформить на него наследство.
   Печенкин понимающе кивнул, и вновь заходил кругами, и вновь забормотал:
   -  По  телевизору  показывали...  Один  наш   мальчонка   во   Франции...
Папку-мамку из карабина  замочил  и  еще  пятерых  родственников...  Круглый
сирота, единственный наследник... Дали два  года,  скоро  выходит...  Деньги
его... Да хоть бы так - ладно... А  этот  же  мои  деньги  в  деньги  партии
обратит... Он же коммунист!
   Галина Васильевна вздохнула:
   - Ну, как ты не понимаешь, Володя, мальчик просто не хочет расставаться с
детством! Вспомни, как ты играл в казаки-разбойники и как не хотел  уходить,
когда мама звала домой? Продлить Илюше детство - это наш родительский долг!
   В ответ на это печенкинский указательный палец  стал  раскачиваться,  как
маятник, перед носом Галины Васильевны, и Владимир Иванович произнес в такт,
раздельно:
   - Я. Ему. Ничего. Не должен.
   - Я прошу... тебя в последний раз, - грустно сказала Галина Васильевна.
   - В последний? - обрадовался Печенкин. - Это хорошо, что в  последний.  А
чегой-то ты заторопилась? А? Мышьяк, может, мне  в  чай  подсыпаешь?  Изжога
что-то меня в последнее время замучила... Сама-то свое наследство оформила?
   И он вдруг ухватил пятерней жену за горло и стал  медленно  сжимать  его.
Галина Васильевна не пыталась вырваться.
   - Извинись, - сдавленно потребовала она.
   Владимир Иванович отдернул руку и потерянно взглянул на жену.
   Галина Васильевна глотнула воздух и сообщила:
   - Я давно все оформила, Володя. Все останется Илюше,  а  тебе  одни  твои
рога.
   - Рога? - переспросил Печенкин, пытаясь понять, что значит это слово.
   - Рога, Володя, рога, - успокаивающе проговорила жена.
   - Какие рога? - все еще не понимал Печенкин.
   - Которые ты благополучно носишь на своей  голове.  -  Галина  Васильевна
сочувственно улыбнулась.
   Печенкин смотрел, как дурак, потом помахал над своей головой ладонью, как
будто отгоняя назойливую муху, и снова стал смотреть, как дурак.
   Галина Васильевна тихо засмеялась,  прикрывая  ладонью  рот,  присела  на
стоящий рядом  стул  и,  подняв  увлажнившиеся  от  смеха  глаза,  принялась
объяснять:
   - Говорят, жена узнает последней... А муж, оказывается, вообще не узнает!
Пока жена ему не  скажет...  Володя,  Володя...  Ты  искал  своего  друга  с
милицией и экстрасенсами, а надо было меня спросить. Ведь вы в тот  день  не
мало выпили, а немало... Ты заснул на диване в комнате, а в  спальне  в  это
время были мы с Юрой... Как сейчас говорят, занимались  любовью...  Он  ведь
любил меня все эти годы, любил, а ты этого  не  замечал.  Между  прочим,  он
оказался хорошим любовником, обычно пьяницы этим качеством не отличаются.  А
когда все наконец кончилось, он очень  испугался  и  спросил:  "Что  же  мне
теперь делать?" И я ему сказала: "Исчезни из нашей семьи".
   Галина Васильевна была так взволнована этим тяжелым воспоминанием, так  в
него погружена, что не заметила, как муж исчез. Впрочем, это  уже  не  имело
значения, она все равно продолжала говорить:
   - Только он не виноват, Володя, я сама затащила его в нашу  постель,  как
мне это было ни противно... Я пожертвовала своей женской честью ради  твоего
будущего и будущего Илюши. Русская женщина жертвенна по  своей  природе,  об
этом столько сказано, столько написано...
   Галина Васильевна говорила. Ей было что сказать.
   2
   Ночная  свалка  сизо  дымилась   и   багряно   рдела   изнутри.   Розовый
"роллс-ройс", изящный и церемонный, остановился посреди этого, неприемлемого
для жизни, но, несомненно, обитаемого пространства, остановился в том  самом
месте, где однажды останавливался Илья и  агитировал  с  крыши  "Запорожца".
Печенкин этого не знал, разумеется, это было не больше, чем  совпадение.  Он
выскочил из "роллс-ройса", решительно забрался на капот, а с него  на  крышу
и, озирая все четыре стороны света, потрясая кулачищем, громогласно заорал:
   - Желудь! Выходи! Выходи, сволочь, я тебе морду набью!
   XXVII. Коммунист - человек обреченный
   1
   Как они шли... Красиво, гордо, бесстрашно... Даже толпившиеся у  входа  в
дискотеку  драчливые  рэпперы  в  широких  штанах  расступились,  освобождая
дорогу. Они шли в ногу, плечом к плечу, они молчали,  они  смотрели  вперед.
Это была какая-то новая, неведомая, загадочная сила,  их  даже  не  решались
окликнуть, а только смотрели вслед.
   Глубокой ночью на улице Ленина было людно: сюда подтягивалась выспавшаяся
днем придонская молодежь - потусоваться, потанцевать, побалдеть.
   Пройдя почти всю улицу Ленина, друзья свернули на полутемную и  пустынную
улицу Володарского, с нее вышли на Заводскую, где не было ни души,  и  скоро
оказались на Заводской площади.
   Слева возвышался освещенный прожекторами памятник  Ленину,  справа  робко
светился изнутри хрустальный храм. Здесь случилась маленькая заминка - Ким и
Анджела Дэвис направились было к памятнику, а Илья пошел к часовне.
   - А почему здесь, а не там? - застенчиво поинтересовался Ким.
   - Так надо, - бросил на ходу Илья.
   Оглядев  скептическим  взглядом  часовню  сверху  донизу,  Анджела  Дэвис
спросила:
   - Знаете, как ее в народе прозвали? Рюмка! Печенкин рюмку себе сварганил,
- она засмеялась, и Ким тоже, но Илья заставил их замолчать.
   - Тихо! Вы сюда не смеяться пришли...
   Внутри часовни красиво горели  разноцветные  лампадки,  слабо  высвечивая
темные иконные  лики.  Озабоченно  глядя  на  носки  своих  кроссовок,  Илья
заговорил, глухо и предельно серьезно:
   - Хотел заставить вас  выучить,  но  это  бесполезно...  Поэтому  я  буду
говорить, а вы повторяйте. Параграф первый. Коммунист - человек обреченный.
   - Параграф первый...
   - Вам параграфы называть не нужно. Коммунист - человек обреченный.
   - Коммунист - человек обреченный, -  нестройным  хором  повторили  Ким  и
Анджела Дэвис.
   - У него нет ни своих интересов, ни дел, ни чувств, ни привязанности,  ни
собственности, ни даже имени...
   Анджела Дэвис повторила это с чувством и даже прокомментировала:
   - Я так и знала...
   Илья ее остановил.
   - Все в нем поглощено единственным исключительным интересом, единой целью
- революцией. - Голос Ильи становился громче и значительней.
   - ... Революцией! - громче и значительней повторили соратники.
   - Параграф второй.
   - А сколько всего параграфов? - поинтересовалась Анджела Дэвис.
   - Двадцать шесть.
   Девушка почесала макушку. Ким смущенно засмеялся и обратился к Илье:
   - И ты все двадцать шесть помнишь?
   - Конечно, - невозмутимо ответил Илья. - Повторяйте: "Он в глубине своего
существа..."
   - Он в глубине своего существа...
   - Не на словах только, а на деле...
   - Не на словах только, а на деле...
   - Разорвал всякую связь со всем образованным миром и со  всеми  законами,
приличиями, общественными условностями, нравственностью этого мира.
   - ...нравственностью этого мира.
   - Товарищ Сергей, а что такое нравственность? - спросил Ким, робея.
   Илья усмехнулся:
   - Как сказал Ленин,  нравственность  -  это  то,  что  служит  разрушению
эксплуататорского  общества  и  объ-единению   всех,   созидающих   общество
коммунистов. От себя добавлю - новое общество коммунистов. Понятно?
   Но, кажется, корейцу не очень было понятно.
   - Нравственность - это разрушение. Теперь понятно?
   Ким кивнул.
   Илья на мгновение задумался, восстанавливая в памяти текст клятвы.
   На окраину площади выполз милицейский "уазик" и остановился.
   - ...нравственностью этого мира, - еще  раз  повторил  Илья,  не  отрывая
взгляда от милиции. "Уазик" дернулся и уполз в темноту.
   - Коммунист для него - враг беспощадный, - торопливо заговорил Илья, -  и
если только он продолжает жить в нем, то для того только,  чтоб  верней  его
разрушить.
   - Коммунист для него - враг беспощадный и если только он продолжает  жить
в нем, то для того только, чтоб верней его разрушить, - торопливо  повторили
кореец и мулатка.
   - Все! - неожиданно  оборвал  клятву  Илья  и  глянул  туда,  куда  уехал
милицейский патруль.
   - Ты же говорил, двадцать шесть параграфов, - хитровато щурясь,  напомнил
Ким.
   - Хватит с вас и двух, - недовольно бросил Илья.
   - Хватит и двух, - охотно согласилась  Анджела  Дэвис.  Она  зябла:  было
ветрено и прохладно.
   Илья улыбнулся:
   - С этой минуты вы члены НОК - нового общества коммунистов, поздравляю.
   - А расписываться нигде не надо? - сделавшись  очень  серьезным,  спросил
Ким.
   - Сейчас распишитесь, - успокоил Илья соратников  и  извлек  из  бокового
кармана толовую шашку с крысиным хвостом бикфордова шнура.
   - Ух ты! - удивился Ким. - Где взял?
   - Атомную бомбу предложили, но дорого, - пошутил Илья. В другой его  руке
возникла зажигалка.
   Задорно улыбаясь, Илья поглядывал то на  соратников,  то  на  хрустальный
храм.
   - Ну что, насыпем махры в пасхальное тесто? - весело предложил он.
   И Ким, и Анджела Дэвис сразу поняли, что хочет сделать их вождь, но, судя
по выражению их лиц, не очень в это верили.
   Илья  щелкнул  зажигалкой,  но  ветер  мгновенно  погасил   пламя.   Илья
засмеялся.
   - Но вы же говорили: Бога нет. Вы кричали: Бога нет, да?  -  спросил  он,
продолжая щелкать зажигалкой.
   - Да, нет, - кивнула Анджела Дэвис.
   - Нет, да, - закивал Ким.
   Илья вновь засмеялся:
   - Боитесь? Когда Павка насыпал попу махры, он верил еще, что Бог есть,  и
все равно насыпал. А вы говорите, Бога нет, и боитесь!
   - Что мы, Бога, что ли, боимся? - возмутилась Анджела Дэвис.
   - Нас посадят, - объяснил ситуацию Ким.
   - Не посадят, - успокоил Илья. - А если посадят, это  даже  лучше  -  нам
нужны новые мученики.
   - Да ты знаешь, сколько на эту стекляшку денег потратили?! -  все  больше
заводилась Анджела Дэвис.
   - Сколько? - посмеиваясь, спросил Илья.
   - Сколько-сколько? Много!
   - А знаешь, чьи это деньги? Это деньги твоей бабушки.  Это  деньги  твоей
мамы. Это ваши деньги! Печенкин украл деньги у народа и на эти деньги  решил
прославить себя. Она ваша, и вы можете делать с ней все, что захотите.
   Щелкала и щелкала зажигалка,  пламя  вспыхивало  и  гасло,  вспыхивало  и
гасло.
   - А я не хочу! - крикнула Анджела Дэвис. - Пусть стоит!
   - А Ленин? - насмешливо крикнул Илья.
   - И Ленин пусть стоит!
   Ким кивнул, соглашаясь с девушкой.  Илья  улыбнулся.  Он  знал,  что  это
услышит. Перестав щелкать зажигалкой, он заговорил тихо, спокойно:
   - Вы еще не понимаете, что им двоим здесь не устоять.  Если  они  сегодня
построили здесь эту часовню, завтра захотят снести памятник. Бога  нет.  Его
никто никогда не видел. А Ленин есть. Я видел Ленина.
   Илья сердито и нетерпеливо глянул по сторонам, щелкнул зажигалкой, и  тут
словно чудо случилось - ветер совершенно стих, пламя даже не  колебалось,  и
Илья поднес к нему конец бикфордова шнура. Он громко зашипел и заискрился.
   Анджела Дэвис пронзительно завизжала, не сводя  глаз  с  бегущего  белого
огня.
   - Бегите! - закричал  Илья,  швырнул  взрывчатку  за  решетку  ворот,  на
кафель, под образа и побежал прочь.
   - Мама, - прошептала Анджела Дэвис и рванула в другую сторону.
   Ким растерянно посмотрел на шашку, подергал решетку ворот и тоже побежал.
   Как они  бежали!  Долго  и  стремительно,  на  одном  дыхании.  Усталость
наступила вдруг, ударила под дых, свалила. Падая, Анджела Дэвис  привалилась
к  какому-то  забору,  сползла  на  землю  и  несколько  секунд  не  дышала,
вслушиваясь в ночную тишину. Взрыва не было.
   Анджела Дэвис всхлипнула и задышала - часто и громко, часто  и  громко...
Но и оглушенная собственным дыханием, она услышала,  что  рядом,  по  другую
сторону забора, кто-то тоже задышал - часто и громко... Он то  ли  заразился
ее  дыханием,  то  ли  дразнился...  Анджела  Дэвис  зажала  ладонью  рот  и
прислушалась. За забором было тихо. Тогда она  стала  медленно  подниматься,
чтобы заглянуть туда, и обнаружила вдруг вырастающую напротив  удивленную  и
испуганную физиономию Кима.
   Дыхание прорвалось одновременно, и,  глядя  друг  на  дружку,  они  разом
задышали - часто и громко, часто и громко, и все чаще и  громче...  Странно,
но это было почти то самое любовное дыхание...
   2
   Уже рассветало, уже солнце поднялось над  Доном,  а  они  все  танцевали,
превратив  в  танцевальную,  площадку  для  подъема  флага.   Свой   старый,
обклеенный  вырезанными  из  журнала  фигурками  Брюса  Ли  магнитофон   Ким
прикрутил проволокой к флагштоку. Пел  Джо  Дассен.  Юноша  и  девушка  были
напряжены и держались на приличном друг от друга расстоянии.  Анджела  Дэвис
без умолку говорила:
   - А у меня бабка замуж собралась. С Коромысловым ихним. Захожу в комнату,
а они стоят, обнимаются...  Я  ей  говорю  потом:  "Ба,  я  вам  на  свадьбу
презерватив подарю". А она палкой меня по башке! Шишара - во!
   Девушка наклонила свою курчавую голову и замерла в ожидании. И Ким  вдруг
прикоснулся к ее голове губами.
   Анджела Дэвис подняла удивленные глаза.
   - Хочешь, я скажу тебе, что такое десятый сталинский  удар?  -  предложил
Ким.
   - Хочу, - торопливо кивнула Анджела Дэвис.
   - Это... в октябре 1944 года - удары войск и Северного флота н