нчен. Я больной человек, у меня режим. Сейчас
придет сестра милосердия. Измерение  кровяного  давления,  господа,  требует
уединения и сосредоточенности. Никитич! - крикнул он. - Зови Верочку! А это,
в честь своего дня рождения, я вам дарю, - Шишкин указал на трубку и пенсне.
- Забирайте!
 
   ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ ВОЖДЯ  МИРОВОГО  ПРОЛЕТАРИАТА  ДИВИЗИЯ  КОЛОБКОВА  ОТМЕТИЛА
ВЗЯТИЕМ АГРЫ.
 
   Человек двадцать конников  с  развевающимся  красным  знаменем  выскочили
из-за поворота улицы и, пугая  удивленных  прохожих,  понеслись  к  мавзолею
Тадж-Махал. Но,  глядя  на  него,  красные  конники  перестали  нахлестывать
лошадей, те замедлили бег и остановились. И  знамя  уже  не  развевалось,  а
поникло тряпицей. Колобковцы сползли с лошадей  и,  открыв  рты,  безотрывно
смотрели на белоснежное чудо. А татары и башкиры, которыми как-то  хвастался
Колобков, упали на колени, приникли к земле руками, грудью и лицами.
   - Мама моя... - прошептал Колобков.
 
   ВОИСТИНУ  БЕЗДОННАЯ  ТЕМА  "ЛЕНИН  В  ИНДИИ",  БЕЗ  СОМНЕНИЯ,  БУДЕТ  ЕЩЕ
ДОСКОНАЛЬНО ИССЛЕДОВАНА. МЫ ЖЕ ОГРАНИчИМСЯ ПОКА ЛИШЬ НЕСКОЛЬКИМИ МИМОЛЕТНЫМИ
ЭПИЗОДАМИ ПРЕБЫВАНИЯ ВЛАДИМИРА ИЛЬИчА НА ИНДИЙСКОЙ ЗЕМЛЕ.
 
   По широкой красноземной дороге, по которой шли в обе  стороны  странники,
нищие и паломники,  бежала  пара  хороших  лошадей,  запряженных  в  хорошую
подрессоренную коляску.
   Новик правил лошадьми, курил, посматривал рассеянно по сторонам.  Похоже,
Новику было хорошо. Опустив соломенную шляпу на глаза, сзади дремал Ленин.
   - Иван  Васильевич!  -  подал  он  вдруг  голос,  и  Новик  вздрогнул  от
неожиданности, оглянулся. Ленин смотрел на него весело и дружелюбно.
   - Ну ты совсем отживел, Владимир Ильич, - сказал Иван, улыбаясь. - Верно,
воздух здесь такой, лечебный...
   - Вот и колдунья ваша не понадобилась! -  воскликнул  Ленин  и  заливисто
засмеялся.
   - Не, к Кангалимм мы все равно  заедем...  Это  даже  не  приказ,  Ильич,
это... задание...
   Ленин уселся поудобнее и, вертя головой, стал с  интересом  рассматривать
текущую в разные стороны люд-скую массу.
   - Идут, идут и куда идут, - задумчиво проговорил он и вновь  обратился  к
Новику: - Послушайте, Иван Васильевич, и как вы думаете, если они  узнают...
если им сейчас объявить, что здесь... Ленин... Как вы думаете - что будет?
   Иван задумался, представляя, и, объехав лежащую  посреди  дороги  корову,
ответил:
   - А ничего не будет...  Индия...  Мы  вот  бьемся-бьемся,  а  все  как  в
песок... Ничего не будет!
   Похоже, эта  мысль  поразила  Ленина,  он  замер,  задумавшись,  и  вдруг
улыбнулся, махнул рукой и воскликнул:
   - А ведь это прекрасно!
   После чего вздохнул с облегчением, вытянулся, прикрыл лицо шляпой.
 
   Один из ночных привалов устроили на пологом, заросшем кустарником  берегу
Ганга. Солнце опускалось в Ганг, кровавя воду, на золотом с  лазурью  куполе
неба вот-вот должны были проклюнуться звезды.
   Новик сидел на корточках у костра, кашеварил. Ленин вышагивал  неподалеку
взад-вперед, по привычке сунув большие пальцы рук в вырезы жилета,  и  вдруг
остановился. Внимание его привлекли тысячи, да нет, пожалуй, миллионы мелких
серых пичужек, облепивших прибрежный  кустарник.  Оглядываясь  на  ходу,  он
заторопился к Новику.
   - Иван Васильевич, что это за птицы? Мне кажется, я их где-то видел...  -
взволнованно сказал он.
   - Соловьи, - буднично ответил Иван, помешивая в котелке похлебку.
   - Как, - опешил Ленин, - наши соловьи?
   -  Наши,  чьи  же  еще...  Курские...  -  Новик  попробовал  похлебку   и
поморщился.
   - Погодите, но ведь уже весна, почему же они не  летят...  на  родину?  -
Ленин был очень взволнован.
   Новик оторвался от своего занятия,  поднялся,  прогнулся  в  пояснице,  с
хрустом расправил плечи.
   - Да кто ж их знает, - сказал он равнодушно.
   - Но ведь уже  пора...  пора  домой!  -  воскликнул  Владимир  Ильич.  Он
попятился от костра, повернулся и вдруг побежал к Гангу.
   - Ильич... - окликнул Новик удивленно и встревоженно, но Ленин не слышал.
   Он бежал вдоль берега, взмахивая руками, и кричал:
   - Эй! Летите домой! Слышите! Летите на родину. Э-э-й!
   Соловьи испуганно снимались, взмывая вверх, сбивались  в  огромные  стаи,
кружили в сереющем небе, а Ленин все бежал, взмахивая руками, и кричал:
   - Э-эй! Летите домой! Летите, летите, летите домой!
   Город Бенарес (Варанаси). 1 мая 1923 года
   Множество храмов и кумирен стояло на  берегу  Ганга,  спускаясь  к  самой
воде. Несмотря на ранний час - солнце только поднялось над горизонтом,  -  в
воде у берега стояли тысячи пришедших со  всей  Индии  паломников.  Молодые,
старые, красивые, уродливые, здоровые, больные - все совершали  омовение,  и
на лицах всех была благодарность этому утру  и  новой  счастливой  жизни,  в
которой еще предстояло родиться. И среди  них  был  Ленин.  Как  и  все,  он
совершал омовение в одежде, был в брюках,  сорочке  и  жилетке,  оставив  на
берегу пиджак и соломенную шляпу. Точно ребенок, Ленин радостно подпрыгивал,
хлопая ладонями по воде, смеялся и даже повизгивал  от  удовольствия.  Новик
сидел  на  берегу,  курил  и  наблюдал,  щурясь  на  солнце,  за  Ильичом  -
снисходительно и любовно, как мамаша за родным расшалившимся дитем.
   Все было хорошо, одно плохо - не было у Новика третьего глаза в  затылке,
иначе бы он увидел крадущуюся  вдоль  стены  храма  и  не  сводящую  с  него
полубезумного  взгляда,  одетую  почему-то  в   форму   солдата   английской
колониальной армии мисс Фрэнсис Роуз.
   Ленин вышел на берег, отряхнулся, как собачка, и засмеялся, идя к Новику.
Иван встал, протянул полотенце.
   - Словно заново родился! - обрадованно воскликнул Ленин, и в  глазах  его
вдруг мелькнула тревога, потому  что  он  увидел  выбегающую  из-за  угла  с
пистолетом в руке Фрэнсис.
   - Иван Васильевич... - сказал Ленин  удивленно  и  сделал  шаг  вперед  -
навстречу собственной смерти. Грянул выстрел. Новик резко обернулся и  успел
подставить руки, на которые упал вождь. На левой половине груди  Ленина,  на
мокрой от воды сорочке быстро расплывалось алое пятно. Ленин умер мгновенно.
   Фрэнсис в ужасе смотрела на убитого  ею  человека.  Иван  поднял  на  нее
полные растерянности глаза.
   - I meant to кill you!  You!  You!  You,  damned  centaur!*  -  закричала
англичанка.
   И, бросив пистолет, она упала на землю  и  забилась  в  истерике.  К  ним
подходили удивленные и испуганные индийцы.
 
   ТО, чТО НЕ СМОГЛА СДЕЛАТЬ РУССКАЯ РЕВОЛЮЦИОНЕРКА  ФАННИ  КАПЛАН,  СДЕЛАЛА
АНГЛИЙСКАЯ  АРИСТОКРАТКА  ФАННИ  РОУЗ.  СУДЬБА  ЕЕ  СЛОЖИЛАСЬ  В  ДАЛЬНЕЙШЕМ
ПЕчАЛЬНО. СРАЗУ ПОСЛЕ  СВОЕГО  РОКОВОГО  ВЫСТРЕЛА  ОНА  СОШЛА  С  УМА,  БЫЛА
ОТПРАВЛЕНА В МЕТРОПОЛИЮ И ВСКОРЕ УМЕРЛА В ОДНОЙ ИЗ ПСИХИАТРИчЕСКИХ  ЛЕчЕБНИЦ
БЛИЗ ЛОНДОНА.
 
   Иван сидел на берегу Ганга и, обхватив голову руками, пьяно  раскачивался
из стороны в сторону. Брахманы в белых  одеждах  суетились  вокруг  большого
погребального костра.
   Проходившая мимо группа англичан-туристов остановилась,  заинтересованная
происходящим.
   - Это кто-то очень знатный, возможно даже махатма, -  стал  объяснять  им
толстяк англичанин в пробковом шлеме. - Посмотрите, одно сандаловое  дерево.
А запах? Его поливают очень дорогими благовониями.
   - А это кто? - спросила длинная дама с "лейкой" на плоской  груди,  глядя
на Новика.
   Толстяк пожал плечами.
   - Думаю, что ученик.
   Иван не слышал, а  все  так  же  сжимал  бедную  свою  головушку  руками,
зажмурив до боли в мозгу глаза, раскачивался из стороны в  сторону  и  мычал
нутром.
   Брахман что-то сказал, поднял факел, и погребальный костер ярко вспыхнул.
Англичане испуганно отпрянули. Защелкали фотоаппараты.
   - О-ох, и на кого ты-ы на-ас поки-ину-у-л! - завыл Новик горько-горько.
   - Это песня радости, - стал объяснять англичанин. - Он радуется тому, что
душа его учителя поднимается к небу для последующего перевоплощения.
   Ленин лежал наверху, прикрытый слоем сандаловых дров, и идущий снизу  жар
начал корежить его и поднимать.
   - Идемте, господа, это уже не так интересно, -  заторопил  толстяк  своих
спутников, и те послушно пошли за ним.
   Но худая англичанка остановилась и повернулась, решив  сделать  последний
снимок. Огонь и жар сжали сухожилия рук и ног, Ленин вдруг сел и погрозил  в
объектив кулаком.
   ИТАК, ТЕПЕРЬ МЫ ЗНАЕМ ТОчНУЮ ДАТУ СМЕРТИ ВОЖДЯ. 1 МАЯ 1923 ГОДА. А МОЖЕТ,
И ХОРОШО, чТО МЫ НЕ ЗНАЛИ ЕЕ РАНЬШЕ! ВЕДЬ ТОГДА КАЖДЫЙ ПЕРВОМАЙ НАМ ПРИШЛОСЬ
БЫ ПРИСПУСКАТЬ ФЛАГИ И  ПРАЗДНИчНЫЕ  ДЕМОНСТРАЦИИ  УКРАШАТЬ  НЕ  КУМАчОМ,  А
ТРАУРНЫМ КРЕПОМ.
   Горки. 24 января 1924 года
   Ночью, когда Шишкин спал, в ленинскую комнату бесшумно  вошли  двое.  Они
подошли к кровати, выхватили из-под головы спящего подушку и,  прижав  ее  к
лицу, навалились сверху. Шишкин кричал и бился, но глухо  и  недолго.  Когда
все было кончено, один из неизвестных убрал подушку, посмотрел в мирное лицо
Шишкина и пообещал с сильным кавказским акцентом:
   - Будет тебе мавзолей.
 
   ТЕПЕРЬ, КОГДА МЫ ЗНАЕМ  ВСЕ,  РАЗГОВОРЫ  О  ТОМ,  УБИРАТЬ  ЛИ  ЛЕНИНА  ИЗ
МАВЗОЛЕЯ И УБИРАТЬ ЛИ САМ МАВЗОЛЕЙ, СТАНОВЯТСЯ ЛИШНИМИ И ДАЖЕ СМЕШНЫМИ. ПРАХ
ЛЕНИНА ДАВНО РАСТВОРИЛСЯ В ВОДАХ ГАНГА. ЧТО ЖЕ КАСАЕТСЯ ШИШКИНА, чЕЛОВЕКА  В
ВЫСШЕЙ СТЕПЕНИ ЖАЛКОГО И НИКчЕМНОГО, ТО, НАМ КАЖЕТСЯ, ЕГО НАДО ОСТАВИТЬ ТАМ,
ГДЕ ОН ЛЕЖИТ. ОСТАВИТЬ КАК ПАРАДОКС ИСТОРИИ, И  МАВЗОЛЕЙ,  КОНЕчНО,  СЛЕДУЕТ
ОСТАВИТЬ, КАК ПАМЯТНИК чУЖИМ чЕЛОВЕчЕСКИМ СЛАБОСТЯМ  И  НАШЕМУ  ВЕЛИКОДУШИЮ.
НО, РАЗУМЕЕТСЯ, ФАМИЛИЮ НА ФРОНТОНЕ ПРИДЕТСЯ СМЕНИТЬ: "ШИШКИН".
 
   Круглое лицо мальчика-индийца с глазами, полными страха и решимости  этот
страх преодолеть, было обращено к красной круглой луне.
   Во всем Мертвом городе, кроме них двоих, никого сейчас не  было.  Мальчик
достал из-за пазухи  что-то  завернутое  в  тряпку,  развернул,  и  страх  и
решимость в его взгляде сменились ненавистью. Это был эфес Новиковой  шашки,
сломанной в поединке с князем Ахмад Саид-ханом, отцом этого мальчика.  Орден
Красного Знамени кроваво расплывался в неверном лунном свете.
   Мальчик бросил эфес в яму, зажег воткнутую в землю  благовонную  палочку,
встал на колени, сложил ладони у подбородка и заговорил высоким  и  дрожащим
дет-ским голоском:
   - О, айсуры!* Приведите сюда того, кто убил моего отца! Я отрежу ему уши!
Я выколю ему глаза! Я отрублю ему голову! Я вырву его сердце!
   Глава вторая
   Коромандельский берег. Точная дата не установлена
   Спустя несколько месяцев после смерти Владимира Ильича Иван нашел наших.
   Красноармейский лагерь - палатки и шалаши - расположился частью прямо  на
берегу Бенгальского залива, частью в джунглях.
   Лошадь шла шагом. Иван смотрел по  сторонам  удивленно  и  радостно,  как
бывает,  когда  возвращаешься  к  родным  после  долгой  отлучки.  Ивана  не
узнавали, но и он пока не мог никого узнать. На песчаном пляже красноармейцы
играли в какую-то странную игру, пиная ногами резиновый шар и бегая  за  ним
кучей.
   - Овсай! - кричал один непонятное слово.
   - А я говорю - корнер! - возражал другой еще более непонятно.
   Иван привязал лошадь к пальме и направился  к  большой  штабной  палатке.
Мимо шел красноармеец в буденовке, но босой, и вместо  галифе  на  нем  была
длинная голубая шелковая юбка. Оттопырив мизинец, красноармеец кушал  банан,
покачивая при ходьбе бедрами. Иван узнал его и окликнул:
   - Фомин!
   Тот тоже узнал комдива.
   - Чего, Иван Васильевич? - удивленно спросил он.
   - Ты чего это вырядился?
   - Обносились, Иван Васильевич,  надо  же  в  чем-то  ходить,  -  обиженно
ответил Фомин и пошел, вихляя задницей, дальше.
   Иван озадаченно смотрел ему вслед, решительно ничего не понимая. И  вдруг
кто-то чуть не сбил его с ног. Это был Брускин.
   - Григорь Наумыч! -  обрадованно  воскликнул  Новик  и  развел  руки  для
крепкого мужского объятия.
   - Добрый день, товарищ Новиков, - поприветствовал его Брускин так,  будто
они вчера расстались. Руки у Ивана опустились.
   - Постойте, постойте, Иван Васильевич, - Брускин наморщил лоб, вспоминая.
- Ведь вы из Москвы?
   - А откуда же? - обиженно и зло ответил Иван.
   - Простите. Я тут совсем закрутился. - Брускин обнял Новика. - Ну как там
бабушка?!
   - Бабушка?.. Да ничего бабушка... - Обида все еще не оставляла Ивана.
   Глаза у Брускина загорелись.
   - Фрукты кушала?
   - Еще как. Аж за ушами трещало.
   - Ну какая она, расскажите! - спрашивал по-дет-ски нетерпеливо комиссар.
   - Да бабуля как  бабуля,  крупная  такая,  веселая,  все  сидит,  семечки
лузгает...
   Глаза Брускина стали гаснуть. Новик заметил это и  стал  чесать  затылок,
размышляя.
   - Это, может быть, соседка, тетя Дуся? - с надеждой спросил Брускин.
   - Ну да, соседка! - обрадовался подсказке Иван.  -  А  твоя...  худенькая
такая, седенькая... -  Глянул  повнимательней  на  Брускина  и  прибавил:  -
Носатенькая...
   Брускин счастливо улыбнулся:
   - Да, я вылитый бабушка, это все говорили.
   Новик облегченно вздохнул и спросил, глядя на комиссара с сомнением:
   - Григорий Наумович, вы тут что, бетеля обожрались?!
   - Да нет, скорее климат... и вообще... как-то все не так... и не туда,  -
ответил Брускин, сам не зная ответа. - Идемте скорей! Товарищ Шведов  совсем
запутался.
 
   В большой командирской палатке стоял индийский трофейный столик с гнутыми
ножками, а на столике стоял или сидел Шведов. Понять  это  было  невозможно,
как невозможно было понять - где начинаются и  где  кончаются  руки  и  ноги
начштаба. Шведов действительно запутался и  молча  и  страдальчески  смотрел
перед собой.
   - Это еха*, - озабоченно объяснил  Брускин.  -  У  нас  ею  многие  стали
увлекаться...
   - А зачем ты-то, Артем? - спросил Новик, закуривая.
   - Курить хотел бросить, - объяснил Шведов.
   - Сейчас я тебя распутаю, - пообещал Иван и с силой потянул руку Шведова.
   - О-ой, Иван, не надо! - заорал начштаба. - Лучше дай затянуться.
   Новик сунул Шведову в рот цигарку, и тот с наслаждением запыхал.
   - А где Наталья? - спросил Новик.
   - Загорает Таличка, - ответил Брускин деловито и нежно.
   - Чего? - тихо спросил Новик.
   - Принимает солнечные ванны, - объяснил комиссар. -  Да!  Вы  ведь  не  в
курсе. Мы с ней теперь муж и жена!
   Иван молчал, не двигался, каменел лицом,  наливался  изнутри  неудержимой
яростью, не к кому-то конкретно, а вообще.
   - Не горячись, Иван, - попросил запутавшийся Шведов  и  сплюнул  потухшую
цигарку.
   Но Новик взревел, выхватил из ножен саблю и стал крушить все  вокруг.  Он
исполосовал палаточную ткань в лапшу и  вышел  наружу.  Вслед  ему  смотрели
испуганный Брускин и распутавшийся Шведов.
 
   Иван ломился сам не зная куда сквозь густой кустарник, рубил его налево и
направо, но вдруг остановился и прислушался. Наталья пела:
 
   Мы красные кавалеристы, и про нас
   Былинники речистые ведут рассказ...
 
   На песке у самой воды  стояла  Наталья,  бесстыже  голая,  как  маленькая
девочка, для которой стыда еще нет. Уперев  руки  в  бока  и  прогнувшись  в
спине, она подставила вечернему растущему солнцу свой беременный  живот.  Он
был чудовищно огромен, определенно больше солнца, а сверху  еще  лежали  две
большущие ее груди, чего у солнца вообще не было. Иван потрясенно смотрел на
эту новую красоту Натальи и долго не мог отвести взгляда. Но все  же  сделал
усилие, отвернулся и прокричал срывающимся голосом:
   - Наталья! Это я, Иван! Прикройся!
   - Иванушка! - закричала Наталья и побежала навстречу, раскрыв объятия,  и
Иван зажмурился, чтобы не ослепнуть и не умереть от счастья.
 
   В платье, сшитом из трех или четырех старых гимнастерок, Наталья сидела у
воды, сцепив руки и положив их на колени. Иван лежал рядом на  боку,  курил,
смотрел на нее, новую, чистую, какую-то просветленно-красивую.
   - Кого ждешь-то? - спросил он, стараясь быть спокойным.
   - А кто родится. Мальчик - мальчик. Девочка - девочка. А  лучше  двое,  -
просто и радостно ответила Наталья.
   - Да там небось трое сидят, - высказался Новик.
   Наталья залилась звонким смехом и уткнулась лицом в ладони.
   - Что же ты не дождалась меня, Наталья? - с укоризной  в  голосе  спросил
Новик.
   - Обидел ты меня, Ваня, - тихо, покойно заговорила Наталья. - Я без  тебя
руки на себя накладывала, а потом... - Наталья  молчала,  подбирая  слова  и
покраснев вдруг от смущения.
   - Блядовала... - подсказал Иван.
   - Почему блядовала, - не согласилась  Наталья.  -  Любила.  Всех  любила,
чтобы тебя одного забыть. А Гриша пожалел  меня,  и  я  ему  по  гроб  жизни
благодарная и никогда ему не изменю...
   Иван опустил голову и вдруг вскинулся:
   - Погоди, Наталья, по сроку он ведь может и мой быть!
   - Может, и твой, - согласилась Наталья. - Мне все равно чей. Я вот только
родить одна боюсь. Нету больше женщин в корпусе. Кого убило, кто от болезней
помер, а остальные к ханам в гаремы пошли.
   Похоже, мысль о том, что это может быть  его  ребенок,  очень  обрадовала
Ивана и успокоила.
   - Не боись, Наталья! - заговорил он с воодушевлением. - Приходилось мне и
этим заниматься, не боись, родим! Мой... Как пить дать - мой!
   - Таличка... - донесся до них жалобный голос Брускина.
   Наталья оглянулась. Вдалеке стоял Брускин и смотрел на  них,  не  решаясь
подходить. Наталья махнула рукой и ласково крикнула:
   - Иди сюда, Гришуля!
 
   Сидели отцы-командиры, пригорюнясь, в кое-как зашитой палатке Шведова.
   - Что ж, никакой помощи нам теперь не ждать? - мрачно спросил Колобков.
   Иван помотал опущенной головой.
   - Значит, надо назад идти, к  своим  пробиваться!  -  горячо  подал  идею
Шведов.
   Иван поднял на него глаза.
   - Нельзя. Приказ был - держаться.
   - Чей приказ? - спросили сразу несколько голосов.
   - Ленина. Мировая революция через Европу пойдет, потом на Америку,  а  уж
потом к нам. До тех пор держаться должны.
   Стало тихо. Долго молчали.
   - Но неужели они ничего, ничего нам не прислали? - с отчаянием  в  голосе
спросил Брускин.
   - Прислали... да я не довез, - глядя в землю, глухо ответил Иван.
 
   - Началось, Иван  Васильевич,  началось!  -  испуганно,  почти  истерично
кричал Брускин и тряс Ивана.
   Новик открыл глаза  и  зажмурился  от  неожиданно  яркого  медно-красного
лунного света. Луна была большая, как медный таз.
   - Я проснулся, ее нет рядом, выскочил, слышу, кричит - там, на берегу!
   - Черт, где нитка-то у меня... - Иван натянул  галифе  и  гимнастерку,  а
обуваться уже не стал.
   Они побежали к берегу и остановились, прислушиваясь. Вдруг  стало  темно,
совсем темно - невидимая черная туча закрыла луну.
   Впереди закричала Наталья - утробно, протяжно, страшно.
   Они пошли на крик, спотыкаясь в темноте, почти на ощупь.
   - Фонарь надо было приготовить, что же ты, Григорь  Наумыч?  -  проворчал
Иван.
   - Так горючки же давно нет, Иван Васильевич, - оправдывался комиссар. - Я
Ленина по ночам со светлячком читаю. На палочку прилеплю их и  читаю.  А  вы
говорите - фонарь...
   Луна частично очистилась, и ночь стала мутно-желтой.
   Они сразу увидели ее, лежащую у воды с раскоряченными ногами.
   Наталья закричала так, что Брускин остановился, попятился.
   - Я не могу, - прошептал он, обернулся и зажал уши ладонями.
   Иван встал перед Натальей на колени, заглянул ей в глаза. Она увидела его
и отвернулась.
   - Стыдно, Иванушка, стыд-но-о-о мне-е-е,  о-о-о-ой!  -  Слова  перешли  в
крик.
   Огромный голый Натальин живот ходил изнутри ходуном,  словно  кто  плясал
там вприсядку и подпрыгивал, уперев в бока острые локти.
   Иван обнял его,  прижался  щекой,  успокаивая  и  одновременно  сдавливая
ладонями с боков, уговаривая Наталью ласково:
   - Тужься, Натальюшка, тужься...
   Наталья закричала так, как кричат единственный раз в жизни.  Это  был  не
крик, а скорее взрыв. И тут же стало тихо. Даже океан затих.
   И вновь стало темно, совсем темно.
   - Наталья! - позвал Иван, но она не отзывалась.  Иван  пощупал