го, сказочного: если король,  помнится,  беспрестанно
восхищался виденным, то молодой Печенкин молчал и смотрел на богатства  отца
холодно и бесстрастно. Впрочем,  Владимира  Ивановича  подобная  реакция  не
обижала, он ее не замечал, сам радуясь, как мальчишка.  И  когда  их  черный
бронированный "мерседес" в сопровождении "субурбана" с  охраной  остановился
на краю придонского аэродрома, он первым выскочил из машины и, как  фокусник
из художественной самодеятельности, громко и весело крикнул:
   - Оп-ля!
   Среди  ржавеющих  "кукурузников"  и  вертолетов  без  лопастей   особенно
выделялся белоснежный красавец "фалькон" -  личный  самолет  Печенкина.  Под
стать самолету был и летчик: в  белой,  очень  элегантной  не  нашей  форме,
белокурый, голубоглазый, здорово смахивающий на аса  германских  "люфтваффе"
времен Второй мировой.
   Владимир Иванович обнял сына за плечо и крепко прижал к себе.
   - Полетим, Илюха! Сядем и полетим! Куда душа попросится... Я  его  неделю
назад буквально купил. Хотел за тобой в  Швейцарию  послать,  но  Москва  не
разрешила. - Необходим  полетный  сертификат  и  предварительно  оформленное
разрешение на полет, - объяснил стоящий рядом  секретарь-референт  Печенкина
по фамилии  Прибыловский,  тридцатилетний,  примерно,  господин  безупречной
внешности и безукоризненных манер. Речь его  была  ясной  и  четкой,  взгляд
твердым.
   Печенкин отмахнулся, помрачнев:
   - Знаю я их сертификат, мироеды московские! Копают все  под  меня!  -  Он
вновь улыбнулся и обратился к сыну: - А летчика я выписал прямо из Германии.
Летчик должен быть немецкий. А знаешь почему? Они детям рулить  не  дают!  -
Печенкин захохотал и хлопнул летчика по  плечу.  -  Ну  что,  Фриц,  полетим
Москву бомбить?
   - Ja, ja, - отвечал, улыбаясь, немец.
   - Я, я, - удовлетворенно повторил Владимир Иванович и задумчиво посмотрел
на сына, который оставался равнодушным и к  этой  восхитительной  и  дорогой
игрушке.
   2
   Последним в деловой  части  программы  насыщенного  дня  был  док  ПСЗ  -
Придонского судостроительного завода, который с недавних пор стали  называть
Печенкинским судостроительным.
   Ветер поднимал волну, полоскал трехцветные флаги,  рвал  и  разносил  над
сотнями скучившихся внизу людей речь Печенкина, лишая ее смысла, но оставляя
то, что в подобной ситуации может быть важнее смысла - интонацию.
   Интонация была торжественной.
   - Я-а-а-я-я!
   - Я-а-а-я-я!
   - Я-а-а-я-я-я-я!
   Илья стоял неподалеку от отца в плотной толпе приглашенных на  специально
для этого мероприятия построенной  деревянной  трибуне.  Была  она  довольно
хлипкой, поскрипывала и даже как будто покачивалась. Никто  этого,  впрочем,
не замечал. Все улыбались, глядя то вниз, то вдаль, и только Илья напряженно
прислушивался к еле заметным колебаниям трибуны. Кажется, он боялся...
   Картинно подержав в руке привязанную  за  горлышко  бутылку  шампанского,
Владимир Иванович отпустил ее, и, описав полукруг, бутылка расплылась пенным
пятном на  борту  новенького  танкера  типа  "река-море".  Танкер  назывался
"Придонский-1". Он медленно сполз в воду, все  закричали  "ура",  а  стоящие
внизу стали подбрасывать в воздух монтажные каски.
   - А теперь нравится?! - закричал Печенкин,  обращаясь  к  сыну,  принимая
испуг в его глазах за восторг.
   Военный оркестр заиграл российский гимн.
   Владимир Иванович послушал немного, вздохнул и озабоченно поделился:
   - Гимн у нас, конечно... Слов нет, да и мелодия не очень...
   Но тут же широко улыбнулся, давая понять, что дело это поправимое, все  в
наших руках, подмигнул и предложил:
   - Ну, а теперь поехали уху хлебать! Царская! С дымком...
   IV. Насыщенный день (продолжение)
   1
   Великолепный белый катер с высокой кормой и горделиво  вздернутым  носом,
на котором было написано "Надежда", разрезал надвое фарватер Дона.  На  носу
стояло счастливое семейство Печенкиных. Владимир Иванович выдвинулся вперед,
смело подставляя грудь  прохладному  напористому  ветру.  Галина  Васильевна
пряталась за спиной мужа, крепко прижимая к себе сына, заботливо обернув его
своей теплой кофтой.
   Печенкин повернул голову, обращаясь к жене:
   - Я тут историю слышал... Не понял только, анекдот это или правда? Мужику
одному врач сказал, что у него гастрит, а тот пришел домой и повесился...
   - Конечно, анекдот. Кто же  вешается  от  гастрита?  -  объяснила  Галина
Васильевна и улыбнулась. - Наш папа, Илюш, как  был  мальчишкой,  так  им  и
остался. Знаешь, что он  подарил  мне  на  двадцатилетие  нашей  супружеской
жизни? Кинотеатр! Причем точно такой же, в каком мы  однажды  познакомились.
Он там сидел, лузгал семечки и сплевывал на пол...
   Печенкин глянул озорно на Илью:
   - А она сделала мне замечание!
   - С этого все началось. - Галина Васильевна крепче прижала к себе сына. -
А теперь, Илюш, каждую ночь после работы  он  смотрит  там  один  и  тот  же
фильм...
   - Ну, допустим, не каждую, - не согласился, защищаясь, Печенкин.
   - Каждую, каждую... - настаивала Галина Васильевна.
   - А если я так отдыхаю! - перешел  в  наступление  Владимир  Иванович.  -
Расслабляюсь! - Он повернулся, сделал в сторону  сына  шутливый  выпад,  как
если бы в его руке был нож, и крикнул: - Если ты обманешь Джагу, ты получишь
это!
   Галина Васильевна отступила на  шаг,  увлекая  за  собой  сына.  Печенкин
захохотал, катер взвыл сиреной, подходя к причалу Тихой заводи, которая тоже
была территорией печенкинского имения. Дом, куда утром приехал  Илья,  стоял
наверху на крутояре и смотрелся издали гораздо лучше, чем вблизи.
   На широком песчаном, переходящем  в  луг  берегу  было  людно.  Посредине
возвышался яркий шатер, рядом стояли покрытые белыми скатертями столы.  Чуть
в отдалении горел костер,  над  костром  висел  большой  закопченный  котел.
Суетились, сновали многочисленные  официанты  в  белых  сорочках  с  черными
бабочками.
   - Уха готова? - Первое, что, ступив на берег, спросил Печенкин  мгновенно
окруживших его людей.
   - Готова, Владимир Иванович, остался дымок! - доложил, улыбаясь, дородный
розовощекий  повар  в  белоснежном  кителе  и   в   таком   же   белоснежном
башнеподобном колпаке.
   Печенкин развел руками и воскликнул:
   - А вот это мое!
   Происходящее напоминало известную картину про Петра I. Окружение с трудом
поспевало за стремительным лидером,  на  каждый  шаг  Печенкина  приходилось
три-четыре  шажка  всех  остальных.  Его  приветствовали  на  бегу,  с   ним
подобострастно шутили  и  обращались  к  нему  с  просьбами,  хотя  Владимир
Иванович никого не слушал.
   - Отдыхаем культурно! Весело, но без мордобоя! - шутил Печенкин под общий
чрезмерный смех и раздевался на  ходу:  шелковый  черный  пиджак,  яркий  от
Версаче галстук, полотняную белую сорочку - все  это  подхватывали  на  лету
случайные люди слева и справа и только большой  пистолет  в  мягкой  кожаной
кобуре мгновенно очутился в нужных руках седого.
   У Печенкина была  крепкая,  в  жесткой  рыжеватой  шерсти  грудь  и  чуть
располневший живот.
   -  Патрик  Лесаж,  Владимир  Иванович,  журнал  "Экс-пресс".  Вы  обещали
интервью. Сегодня последний день, завтра он улетает, -  напоминал,  убеждая,
спешащий рядом Прибыловский.
   Печенкин глянул вбок и вниз и обнаружил  там  ино-странца,  в  джинсах  и
свитере,  мелкого,  с  грязными  волосами,  прыщеватым  лицом  и  нездешними
глазами. Чужак посмотрел  вызывающе  и  требовательно  и  что-то  залопотал.
Владимир Иванович поморщился и обратился к референту:
   - Какая это страна?
   - Франция, - доложил Прибыловский.
   Печенкин усмехнулся:
   - Как говаривал мой друг Желудь,  Франция  -  по-следняя  великая  нация,
которая думает, что она послед-няя великая нация. - Он засмеялся, и все, кто
были вокруг, тоже засмеялись, хотя многие и не расслышали остроту.
   Прибыловский сдержанно улыбался. Француз смотрел снизу нахально и зло.
   - Он мой друг, Владимир Иванович, - сказал Прибыловский.
   Печенкин пожал плечами, сдаваясь.
   - Ну, если друг... Мужская дружба для меня святое. Вообще-то  я  интервью
не даю, зарекся. Переврут все, ходишь потом как оплеванный. Ваши  еще  любят
про уборные писать, уборные у нас грязные... Дались им эти  уборные...  Всем
отказываю! Японцам только не  отказываю.  Эти  так  напишут,  что  никто  не
прочитает. - Владимир Иванович снова засмеялся, и  снова  засмеялись  следом
все вокруг.
   Прибыловский сказал что-то французу по-французски  и  вновь  обратился  к
Печенкину:
   - Господин Лесаж готовит  большую  статью  о  философии  нового  русского
бизнеса, точнее даже, о его идеологии...
   - Идеология? - перебил Печенкин, еще больше оживляясь. - Идеология -  это
не ко мне. Это вон к губернатору. Он на идеологии собаку съел, двадцать  лет
просидел на идеологии.
   Владимир Иванович  говорил,  глядя  на  приближающегося  мокрого  усатого
мужика в красных растянутых плавках, который  прижимал  к  груди,  держа  за
жабры, здоровенного бьющего хвостом сазана.
   - Вернулась рыба в Дон, Иваныч! - сипло кричал на ходу губернатор.  -  На
простой шестиметровый бредень взяли! - Подбежав, он бросил  добычу  к  ногам
Печенкина.
   Владимир Иванович захохотал:
   - Да ты замерз как цуцик, Павел Петрович! Погрейся хоть маленько...
   Губернатор замотал головой:
   - Не, Иваныч, когда рыба идет, я сам не свой! - Он махнул рукой и побежал
к воде, где дожидались его жалкие замерзшие подчиненные с бреднем.
   Следующую остановку Печенкин сделал у костра, рядом с которым выстроились
официанты, и шеф-повар протянул  ему  специально  приготовленный  обугленный
дымящийся  кол,  держа  его  за  обернутый  белоснежной   салфеткой   конец.
Сделавшись вдруг очень серьезным и сосредоточенным, в мгновенно  наступившей
тишине Владимир Иванович  поднял  дымящийся  кол  над  головой  и  медленно,
торжественно и строго перпендикулярно погрузил его в котел с ухой.
   - Вот теперь с дымком! - победно воскликнул он, и все  вокруг  закричали,
причем не только "ура", но и, так как здесь было  довольно  много  молодежи,
новомодное, на американский манер "вау".
   Торжественная часть на этом, однако, не закончилась. Печенкин  подошел  к
микрофону и, подозвав взглядом стоящих неподалеку жену и сына, заговорил:
   - Когда шесть  лет  назад  мы  с  моей  женой  отправили  нашего  сына  в
Швейцарию, в знаменитый колледж "Три сома"...
   - "Труа сомэ", - с улыбкой на устах поправила мужа Галина Васильевна,  но
он весело и смущенно отмахнулся.
   - Это я никогда не запомню... "Три сома"!
   Вокруг засмеялись, глядя то на мужа, то на жену.
   - Ну вот, сбила! - укорил Печенкин Галину Васильевну, вспоминая, о чем же
он говорил. - Да! И я сказал ему: "Ты вернешься, когда  выучишь  латынь!  Ты
будешь единственным человеком в Придонске, кто знает латынь". Это не  блажь,
это, если угодно, принцип. Я позвонил ему туда и спросил:  "Латынь  выучил?"
Он сказал: "Да". Я сказал: "Возвращайся". Меня сейчас не интересует, что  он
знает три языка, экономику,  право  и  все  такое  прочее,  меня  интересует
латынь!
   Владимир Иванович замолчал и  улыбнулся.  Все  были  явно  заинтригованы,
кроме, быть может, Ильи. Тот стоял спокойный и бесстрастный, как будто не  о
нем шла речь.
   - Сейчас мы проведем экзамен! - выкрикнул вдруг Печенкин. - Проверим, как
он ее там выучил...
   Мгновенно возникший рядом Прибыловский протянул старинный кожаный фолиант
с блеклым золотым тиснением.
   - Я эту книжечку специально  для  сегодняшнего  дня  на  аукционе  Сотбис
купил, - объяснил Печенкин. - За сколько, не скажу, все равно  не  поверите.
Это Плиний Младший. Жил в первом веке  новой  эры,  писал  исключительно  на
латыни, тогда, между прочим, все на  латыни  писали.  И  вот...  Я  открываю
страницу... Любую... Наугад... И  строчку...  тоже  любую...  Ну-ка,  сынок,
читай! Вот от сих и до сих!
   Печенкин куражился, но,  кажется,  происходило  это  уже  не  из  желания
повеселить публику, а от волнения за сына.
   Илья взял фолиант и,  всматриваясь  в  выцветший  старинный  шрифт,  стал
читать,  негромко,  глухо,  монотонно.  Ветер  стих,  и  непонятная  тревога
посетила вдруг  Тихую  заводь,  легкое  волнение  коснулось  душ,  слушающих
мертвый, таинственный, опасный  язык...  Эхом  разносились  над  придонскими
далями непостижимые слова:
   - ...Timere potes... potes... potes
   .....sed omnes timent... timent... timent
   .....dolores mortis... mortis... mortis...
   - А теперь переводи! - выкрикнул Печенкин, обрывая сына на полуслове.
   Илья послушно кивнул и стал переводить, запинаясь,  коротко  задумываясь,
тихо и глухо:
   - "Я не боюсь тебя, лукавый царь Порсена! - воскликнул Муций Сцевола.
   - Меня ты можешь не бояться, но все боятся смерти. А пуще боятся смертных
мук! - сказал Порсена и захохотал.
   - Я смерти не боюсь! - с этими словами  отважный  юноша  опустил  руку  в
пылающий очаг.
   - Ну что ж, посмотрим, - воскликнул царь, но первым закричал от страха. И
ужаса".
   Илья замолчал и поднял на отца глаза.
   Судя по  этому  взгляду,  он  был  готов  к  любому,  самому  немыслимому
экзамену.  Печенкин  смотрел  на  сына  с  благодарным   восторгом.   Галина
Васильевна прикладывала к уголкам глаз сложенный мышкой платочек. Гости были
готовы аплодировать, громко, от души, но, глядя на застывшего,  похожего  на
статую,  Печенкина,  не  решались  пока.  Владимир   Иванович   пошевелился,
расправил плечи, посмотрел на стоящих вокруг людей.  Благодарный  восторг  в
его глазах сменился победным бешенством.
   Резко наклонившись, он вырвал из земли здоровенный булыжник,  поднял  его
над головой и закричал так, что на шее вздулись  синие,  в  палец  толщиной,
жилы:
   - Это камень! Он мертвый,  но  я  возьму  этот  камень  и  положу  его  в
фундамент, а на этом фундаменте построю дом! Самый прекрасный  дом!  Сегодня
мертвое рождает живое!!
   Печенкин бросил камень к ногам, и вот тут все, наконец, зааплодировали...
   2
   Мать и сын Печенкины не участвовали в  общем  празднике  поедания  ухи  с
дымком, а удалились ото всех на дощатый настил купальни под свисающие  ветви
ив. Галина Васильевна стояла на  самом  краю  у  воды,  Илья  за  ее  спиной
полуприсел на деревянное перильце.
   - Это мое заветное место, - говорила Галина Васильевна,  глядя  вдаль.  -
Сюда я прихожу в минуты радости и печали. Душа моя  здесь  отдыхает.  -  Она
распахнула вдруг руки и заговорила  громко  и  возвышенно,  как  актриса  на
сцене: - Отчего люди не летают! Я говорю: отчего люди  не  летают  так,  как
птицы? Когда стоишь на горе, так тебя  и  тянет.  Вот  так  бы  разбежалась,
подняла руки и полетела!
   Галина Васильевна засмеялась вдруг, повернула  голову  и,  ласково  глядя
через плечо на сына, объяснила:
   - В юности я мечтала  стать  актрисой,  учила  классические  монологи,  и
некоторые так и остались в памяти...
   Кажется, Илье  это  было  не  очень  интересно,  он  сделал  нетерпеливое
движение, чтобы что-то сказать, но перильце вдруг треснуло,  ломаясь,  и  он
чуть не упал в воду.
   - Ах! - воскликнула Галина Васильевна,  подскочила  к  своему  ребенку  и
прижала его к себе.
   - Русская работа, - негромко проговорил Илья, выбираясь  из  материнского
объятия.
   - Боже, как я испугалась... - прошептала Галина Васильевна.
   - Русь-ская рапота, - повторил Илья громко, презрительно  и  почему-то  с
сильным эстонским акцентом.
   - Боже, как я испугалась! - воскликнула мать, успокоившись, и, взяв  сына
за плечи,  направила  его  к  берегу.  -  Пойдем  отсюда,  Илюшенька.  Здесь
прохладно, ты можешь простудиться.
   Мать и сын шли вдоль берега, когда к их ногам подкатился  мяч.  Несколько
молодых людей играли неподалеку в  волейбол.  Отделившись  от  компании,  за
мячом бежала красивая юная девушка в купальнике, с длинными, почти до пояса,
распущенными волосами.  Илья  поднял  мяч  и  бросил  ей,  девушка  поймала,
улыбнулась и сделала книксен.
   -  Здравствуйте,  Галина  Васильевна!  -   широко,   белозубо   улыбаясь,
поприветствовала она маму Ильи.
   - Здравствуй, Дашенька, - тепло отозвалась Галина  Васильевна.  -  Ты  не
простудишься? Ветер холодный.
   - Что вы, Галина Васильевна, тепло! - не согласилась девушка и,  коротко,
робко посмотрев на Илью, побежала.
   - Тепло, - грустно улыбнувшись, повторила Галина Васильевна, глядя  вслед
убегающей девушке, и обратилась к сыну:  -  Это  Дашенька  Канищева.  Правда
хорошенькая?  Очень  порядочная  девушка.   Ее   папа   владеет   городскими
прачечными, химчистками и банями. Как остроумно выразился наш  папа:  "Самый
чистый бизнес". Правда, смешно?
   - Мама, я хочу в город, - неожиданно громко и требовательно заявил  Илья,
сказав, похоже, то, что помешало ему сказать сломавшееся перильце купальни.
   - В город? - удивилась Галина Васильевна. - В какой город?
   - В наш Придонск.
   Склонив голову набок, Галина Васильевна улыбнулась:
   - Как это хорошо, что ты назвал Придонск нашим... Меня просто выводит  из
себя, когда я слышу "эта страна", "этот народ...". Это наша страна! Это  наш
народ!
   3
   Француз сидел  по-турецки.  Безупречный  Прибылов-ский  -  на  корточках.
Печенкин по-разински полулежал  на  большом  узорчатом  ковре  и  деревянной
ложкой хлебал из глубокой глиняной миски уху. За его спиной неподвижно стоял
официант с перекинутой через согнутую в локте руку салфеткой.
   - Идеология у меня одна. Работать! Пахать!  Вкалывать!  Вот  и  все...  -
Печенкин замолчал и задумчиво улыбнулся. - Но вот  что  интересно...  Раньше
думалось: будут людям хорошо платить - будут хорошо работать. Ни фига!  Тот,
кто за копейки раньше вкалывал, тот и за большие деньги сегодня точно так же
вкалывает. Ему в принципе все  равно.  А  кто  был  лентяй,  тот  лентяем  и
останется, хоть сколько ему ни плати. Так вот: любит  человек  работать,  он
для меня существует. Не любит, я его в упор не вижу! А  все  остальное,  как
говорится,  от  лукавого.  Национальность,  вероисповедание  и   все   такое
прочее... У меня в совете директоров чеченец и два еврея...
   - Три, - неожиданно уточнил Прибыловский.
   - А кто третий? - обратился к нему Печенкин.
   - Уралов. У него объявился отец. Живет в Израиле.
   - Уралов еврей? - на мгновение удивился Печенкин, но тут же согласился: -
Ну, еврей так еврей. - И глянув через плечо на официанта, попросил:  -  Будь
другом, налей еще. И сомятинки побольше положи.
   4
   Грустно и нежно смотрела Галина  Васильевна  издали  на  своего  супруга.
Размахивая деревянной ложкой, Печенкин философствовал  там  перед  внимающим
французом. Прибыловский с трудом  успевал  переводить.  Одновременно  Галина
Васильевна разговаривала с сыном.
   - Русские женщины, Илюша, лучшие в мире. Об этом столько сказано, столько
написано. У всех великих людей были  русские  жены.  Сальвадор  Дали,  Пабло
Пикассо... Этот список можно продолжать бесконечно...
   - Мама! - невежливо, даже грубо остановил ее Илья.
   - Что? - удивилась Галина Васильевна.
   - Я хочу в Придонск.
   - А, - улыбнулась мать, вспомнив о просьбе сына. -  Мы  обязательно  туда
съездим, и ты не узнаешь свой родной город.  Все  это  сделал  наш  папа.  И
возьмем в эту поездку Дашеньку Канищеву. - Она на мгновение задумалась. -  А
знаешь, почему во всем мире так ценят русскую женщину?  Потому  что  русская
женщина жертвенна по своей природе. Она может пожертвовать всем  ради  того,
кого она любит.
   Галина Васильевна вновь посмотрела на мужа, потому что  до  нее  долетело
громко сказанное им слово "жизнь".
   5
   - Но жизнь есть  жизнь,  одной  работой  жив  не  будешь!  -  все  больше
вдохновляясь, определял философию своей деятельности Владимир Иванович. -  Я
вот, например, уху люблю похлебать с дымком. Раньше  выпивал,  но  уже  семь
лет, как не пью, работать это дело мешает... Когда меня  спрашивают,  в  чем
секрет успеха моей компании, я отвечаю: "За нас всем богам молятс