у видишь? - крикнула снизу девушка.
   - Как она выглядит?
   - Бабка? Бабка как бабка...
   Илья спрыгнул на асфальт и смущенно посмотрел на девушку.
   - Подсади! - потребовала она и стала забираться туда же. Илья поддерживал
ее сзади, стараясь не смотреть вверх.
   - Ба! - заорала девушка и забарабанила в стекло.  -  Ключ  дай,  ба!  Нас
сегодня раньше отпустили. Да одна я, одна!  Контрольная  завтра,  готовиться
надо срочно!
   Ключи вылетели в форточку и, звякнув, упали на асфальт. Девушка спрыгнула
вниз, подхватила их, подбросила в воздух, поймала и  предложила  деловито  и
задорно:
   - Ну что, айда? Цигель-цигель о-ля-ля!
   4
   Девушка и бабушка жили на втором  этаже  старого  двухэтажного  барачного
типа  дома.  Комната  была  одна,  но  получалось  две,   что   подчеркивала
полустершаяся меловая черта, проведенная по дощатому полу от  середины  окна
до середины входной двери. Левая половина принадлежала бабушке:  там  стояла
высокая железная кровать под атласным покрывалом, комод,  шифоньер,  радиола
на ножках и  швейная  машинка  в  желтом  фанерном  футляре.  На  стене  над
кроватью, в рамках и без висели старые фронтовые фотографии,  вырезанные  из
журналов фотопортреты военачальников, среди которых центральным был  цветной
парадный маршал Жуков, украшенный, как икона, блеклыми цветами из навощенной
бумаги.
   На стороне внучки, прямо напротив Жукова висел глянцевый плакат  Леонардо
ди Каприо, а вокруг - вырезанные из журналов фотографии артистов,  певцов  и
рок-музыкантов.  На  бабушкиной  половине  царило   опрятное,   но   мрачное
спокойствие, на внучкиной было  пестро  и  грязно.  На  разложенной  красной
диван-кровати  валялись  скомканные  одеяло  и  простыня,  были   разбросаны
молодежные журналы, обертки от жевательной резинки,  магнитофон  и  кассеты,
дешевая косметика и пара грязных тарелок.
   - На бабкину половину не заходи, - предупредила девушка, копаясь в  своем
рюкзачке.
   - Почему?
   - Бабка убьет. На...
   Она повернулась, протягивая что-то на ладони. Илья увидел и смутился.
   Девушка хохотнула:
   - Безопасный секс! Пользоваться умеешь или научить? Бери, не бойся!
   Илья смутился еще больше и опустил глаза. Она присела и заглянула  в  них
снизу.
   - Ты чего, мальчик еще? Признавайся! Мальчик?
   Илья мотнул головой, не соглашаясь.
   - У меня была девушка.
   - А как ее звали?
   - Оксана.
   Девушка насмешливо фыркнула.
   - На следующий день она погибла, - проговорил Илья.
   - Это давно было? - спросила девушка шепотом.
   - В прошлом году.
   - Ты ее не можешь забыть?
   - Я никогда ее не забуду.  У  нее  отец  -  безработный  шахтер.  Мама  -
больная. И еще трое маленьких детей. Она их всех кормила...
   - Не собираешься забывать? А зачем же тогда ко мне шел? Зачем обещал, что
трахнешь? Баран дома чай с вареньем пьет, ты не  собираешься  забывать...  А
что я Верке скажу? Я сегодня себе последний срок поставила.  Надо  мной  все
девчонки в классе ржут...
   - Это не главное, это совсем не главное, - попытался успокоить  ее  Илья,
но девушка в ответ швырнула в него презерватив и не попала.
   - Не главное? А что главное? - возмущенно требовала она ответа.
   - У нас не было с ней того, о чем ты говоришь. Мы сидели и разговаривали,
и она рассказывала мне о себе...
   - Не было?! - обрадовалась девушка. - Тогда чего же  боишься?  Может,  ты
голубой? А, поняла, ты голубой!
   - Я не голубой, просто это не главное... - все пытался объяснить Илья.
   - Я знаю, что главное! - Она вытащила из рюкзачка револьвер и, держа  его
обеими руками, направила в грудь Ильи.
   - Молчать и не двигаться! - приказала она, как в парке.
   Илья улыбнулся:
   - Там нет патронов.
   - Есть! - закричала девушка. - Целых три штуки! Я  сама  покупала  их  на
базаре!
   Илья  протянул  сжатый  кулак  и  разжал  ладонь.  На  ней   лежали   три
револьверных патрона.
   Девушка смотрела растерянно и непонимающе то на Илью, то на патроны в его
руке, то на револьвер в своей.
   - А-а, - догадалась она наконец. - Вытащил... Вытащил, когда я с  Бараном
по мобильному говорила. Ну, ты и гад...
   И, не зная, что еще сказать, девушка швырнула в него револьвер и снова не
попала.
   Илья поднял оружие, спокойно осмотрел, выдавил барабан и стал вставлять в
него патроны.
   - Главное в жизни  -  это  борьба.  Борьба  до  победы,  -  сказал  он  и
улыбнулся. - Я трахну тебя, обязательно трахну, но только  тогда,  когда  мы
победим.
   - Кто - мы? - недоверчиво спросила девушка.
   - Мы.
   - А кого? Кого мы должны победить?
   - Твоя бабушка хочет застрелиться, потому что у нее отняли  смысл  жизни.
Твой  одноклассник  падает  в  голодный  обморок.   Ты   мечтаешь   жить   в
"Макдональдсе". Мы победим тех, кто во всем этом виноват...
   - Я не понимаю, кого? Кого мы должны победить? Например! - нетерпеливо  и
нервно закричала девушка.
   - Например, Печенкина.
   - Печенкина? Я согласна. А как?
   - Я знаю как. Ты слышала о Тристане и Изольде?
   Девушка нахмурила брови, вспоминая.
   - Которые вместе отравились? Кино видела.
   - Нет. Они завязали глаза, разделись донага, легли рядом и лежали так, не
дотрагиваясь друг до друга.
   - А почему - не дотрагиваясь?
   - Чтобы скорее победить.
   Девушка поняла и одобрила.
   - Прикольно. Только я платков не ношу, бабкины можно?
   - Можно.
   Девушка зашла на чужую половину, выдвинула ящик комода и достала из  него
два платка.
   Нагие, с завязанными глазами, они лежали на крашеном дощатом полу  совсем
рядом.
   Как меч Тристана, их разделял взведенный револьвер.
   - Как тебя зовут? - требовательно и строго  спросил  Илья,  и  девушка  с
готовностью ответила:
   - Анджела Дэвис.
   XII. Кому это нужно?
   1
   Прибыловский торопливо вошел в приемную Печенкина, чуть не  столкнулся  с
пожилой уборщицей в синем халате  и  поморщился.  Вид  у  Прибыловского  был
утомленный, взгляд озабоченный. На плече его висела дорожная сумка. Сняв  ее
и бросив на диван, секретарь-референт громко выдохнул и упал рядом.
   Сидящая за своим рабочим столом секретарша Марина - красивая, похожая  на
топ-модель, но  с  человеческими  глазами,  -  никак  не  прореагировала  на
появление Прибыловского, вертя в руках большой конверт.
   Уборщица вытряхивала содержимое соломенной урны в свой бумажный мешок, то
ли ворча при этом, то ли напевая.
   Понаблюдав несколько секунд за конвертом  в  руках  Марины,  Прибыловский
равнодушно поинтересовался:
   - Это, случайно, не мне?
   - А как будет по-швейцарски "здравствуйте"? - спросила Марина,  продолжая
вертеть конверт в руках.
   - У швейцарцев нет своего языка, - устало объяснил Прибыловский.
   - Бедненькие, как же они без языка, - пожалела швейцарцев Марина.
   Прибыловский снисходительно улыбнулся и повторил вопрос:
   - Так это мне?
   - Вам, - официальным тоном ответила  Марина  и  положила  пакет  на  край
стола.
   Чтобы взять его, секретарю-референту пришлось подняться с низкого  дивана
и сделать два больших шага.
   - Не открывала? - спросил он, то ли шутя, то ли серьезно.
   - Но я хорошо заклеила, - то ли серьезно, то ли шутя ответила Марина.
   Прибыловский вновь упал на диван, разорвал конверт, вытащил  до  половины
свежий журнал "Экспресс", глянул на обложку и сунул его обратно.
   - Привет из Франции? - спросила Марина, записывая что-то.
   - Это я уже в Цюрихе читал, - равнодушно ответил Прибыловский.
   - Владимир Иванович, прибыл Прибыловский, - доложила Марина по внутренней
связи.
   - Пусть заходит, - приказал Печенкин.
   Прибыловский торопливо поднялся.
   - Ты хотя бы предупредила, - упрекнул он, но Марина пропустила упрек мимо
ушей.
   Во взгляде секретаря-референта появилась вдруг растерянность, и  причиной
этой растерянности был тот самый конверт с журналом - ни взять его с  собой,
ни оставить в приемной Прибыловский почему-то не мог.
   Волоча по полу бумажный мешок, уборщица уходила из приемной.
   - Постойте! -  окликнул  ее  Прибыловский,  подбежал  и  бросил  в  мусор
обременительную корреспонденцию.
   В следующее мгновение в глазах секретаря-референта загорелся  тот  ровный
холодноватый свет деловитости  и  исполнительности,  который  горел  всегда,
когда он общался с шефом.
   - Моя фамилия происходит не от глагола "прибыл",  а  от  существительного
"прибыль", - снисходительно и  иронично  напомнил  он  секретарше,  открывая
тяжелую дверь кабинета, на которой  серебряными  шурупами  была  прикреплена
золотая пластина с изысканной гравировкой: ПЕЧЕНКИН
   ВЛАДИМИР ИВАНОВИЧ
   2
   В огромном, обставленном дорогой мебелью, но все же  довольно  безвкусном
кабинете, за  большим  длинным  столом  заседал  Совет  директоров  компании
"Печенкин". Во главе, в глубоком кожаном кресле, сидел Владимир Иванович.
   Члены Совета, числом, примерно, с дюжину, были сплошь мужчины -  крупные,
крепкие, средних лет, в однообразных черных двубортных костюмах,  с  яркими,
но  тоже   однообразными   галстуками   и   с   однообразным   же   деловито
сосредоточенным выражением лиц. Выделялись, пожалуй, двое: первый -  могучий
чеченец - он делал доклад, второй - курносый голубоглазый русак, у  которого
на макушке, среди непослушных пшеничных вихров неожиданно оказалась  кипа  -
еврейский головной убор. Первого звали Лема, фамилия второго была Уралов.
   Чеченец говорил без акцента, но время от времени повторял слова:
   - Насчет хора... Насчет хора... Наследники белогвардейцев в  принципе  не
против, но они не хотят стоять  позади  потомков  казаков.  Казаки  тоже  не
против,  но  хотят  обязательно  стоять  впереди  потомков   белогвардейцев.
Губернатор  не  против  казаков  и  даже  не   против   белогвардейцев,   но
категорически возражает против "Боже, царя храни"... "Боже, царя храни".
   - А его-то кто спрашивает? - усмешливо проговорил Печенкин  и  глянул  на
стоящего за креслом неподвижного Прибыловского.
   Чеченец улыбнулся и объяснил:
   - Я его не спрашивал, он сам позвонил. Вы, говорит, что, за  монархию?  Я
говорю: за конституционную...  Еще  он  предлагает,  чтобы  красноармейцы  в
буденовках выступили.
   Члены Совета директоров заулыбались, а Печенкин почему-то нахмурился.
   - А что говорит церковь? - спросил он.
   - Церковь ничего не говорит... Ничего не говорит... Но один  человек  там
сказал: "Кому это нужно?"
   Владимир Иванович громко вздохнул и с хрустом расправил плечи.
   - Кому это нужно... - задумчиво повторил  он,  нерешительно  улыбнулся  и
продолжил - тихо, словно разговаривая сам с собой: - Вчера на  моем  "мерсе"
рулек отломали... Ну, знаете, на носу, кругленький такой, блестящий?
   Члены Совета директоров закивали головами, понимая, о чем идет речь.
   - Отломали рулек... - продолжал Печенкин, жалуясь и печалясь. - Стоим  мы
с Нилычем, смотрим и думаем: "Кому это нужно?" В самом деле,  кому?  Раньше,
помните, если у кого машина была, дворники все друг у друга тырили.  Ну,  не
было их, дефицит был, вот и тырили, а это... Кому это нужно?  Я  никогда  не
поверю, что человек, допустим, купил "мерс", а на рулек этот у него денег не
хватило... Или у кого-то этот  рулек  обломали,  а  он  у  меня...  Ну,  как
дворники...  Не  поверю,   ни   за   что   не   поверю...   Нилыч   говорит:
"Коллекционируют", но как их можно коллекционировать,  если  они  совершенно
одинаковые? Пацаны? Какие еще пацаны? Я говорю: "Нилыч..."
   Печенкин сначала, казалось, шутил, а теперь, казалось, - нет.
   - Ну, не могу я на таком "мерседесе" уже ездить, понимаете,  не  могу!  -
Владимир Иванович даже руками взмахнул от возмущения.
   - Кому это нужно? - пафосно заканчивал он и закончил просто и деловито: -
Сегодня новый "шестисотый" пригнали.
   Судя  по  глазам,  члены  Совета  директоров  одобряли  такой  выход   из
положения.
   - Продолжай, Лема, - приказал Печенкин докладчику, а сам  поднял  голову,
скосил глаза и обратился к Прибыловскому: -  Ну,  рассказывай,  что  ты  там
разведал...
   Прибыловский наклонился и стал шептать в ухо шефа:
   - Все началось в прошлом году. К ним в пансион  тайно,  по  ночам,  стала
приходить  русская  проститутка,  некто  Оксана   Тупицына.   Молодые   люди
пользовались ее секс-услугами.
   - А Илья? - с живым интересом спросил Владимир Иванович.  -  А  то  Галка
волнуется на этот счет.
   Прибыловский смущенно улыбнулся и пожал плечами.
   - Ясно, - кивнул Печенкин. - Продолжай.
   - Кто-то выдал, ее забрали в полицию. За это  Илья  сильно  избил  араба,
сына шейха Маффуди...
   - Молоток Илюха! - горячо одобрил поступок сына отец. - Я  тоже  стукачей
ненавижу.
   - Оказалось, араб не выдавал...
   - Ошибся, бывает, - понимающе кивнул Печенкин.
   - Девушка повесилась в полицейском участке на колготках.
   - Повесилась? Ага, что дальше было?
   - Спустя некоторое время, - продолжил секретарь-референт, -  у  них  была
дискуссия на тему "За что я люблю свою страну?". Илья сказал, что  ненавидит
свою страну.
   - Россию? - удивился Печенкин.
   - Россию. "Как  можно  любить  страну,  возвращение  в  которую  страшнее
смерти", - вот что он сказал.
   Владимир Иванович усмехнулся:
   - А почему они нам тогда об этом не сообщили?
   - Видимо, не хотели выносить сор  из  избы...  -  высказал  предположение
Прибыловский.
   - Знаю я, какой сор... Деньги мои... Что еще?
   -  Выпускной  реферат  Ильи  по  экономике  назывался  "Развитие   нового
капитализма в России".
   - Название интересное, - одобрил Печенкин.
   - Эпиграф интересный. "Горе тому, кто без меры обогащает себя  не  своим,
надолго ли?"
   - Это кто сказал?
   - Это из Библии.
   - Там так написано?
   - Не помню. Вообще, Илья серьезно увлекался религией,  ходил  в  церковь,
собирался  принять  католичество.  Но  после   экскурсии   в   Аушвайц   его
богоискательство прекратилось.
   - Аушвайц?
   - Освенцим, - перевел Прибыловский.
   - Ну и что? - не понимал Владимир Иванович. - Освенцим, знаю, ну и что?
   Прибыловский пожал плечами.
   Печенкин помолчал, соображая, но так, похоже, и не сообразил.
   - Еще что?
   -  Еще  о  реферате...   -   продолжил   свой   конфиденциальный   доклад
Прибыловский. - Илья делает там следующий вывод: новые русские  собственники
должны вернуть, как он говорит, награбленное, как он говорит - народу.
   - А если я не захочу? - прямо спросил Печенкин.
   Прибыловский опустил глаза.
   - Тогда народ применит силу. Там так написано.
   Владимир Иванович улыбнулся:
   - А я ему треугольнички рисовал... Лечили от желтухи, оказалось - китаец.
И что он за этот реферат получил?
   - Шесть баллов. Это у них высшая оценка. Дело в  том,  что  преподаватель
экономики Джереми Маркс...
   - Как, говоришь? - перебил секретаря Печенкин.
   - Маркс.
   - Маркс! - громко, во весь голос повторил  Печенкин,  так  что  докладчик
замолчал, и все члены Совета директоров стали внимательно смотреть на шефа.
   Печенкин поднялся с кресла и обратился неведомо к кому:
   - Где-то я слышал уже эту фамилию? А  Энгельса  у  них  нет?  Я,  значит,
большие деньги им платил, а они моего сына учили, как  мне  башку  свернуть?
Маркс...
   - Он уже уволен, - успел вставить Прибыловский.
   - Уволен! Ха! Уволен... Да за  такие  дела  на  него,  гада,  солнцевских
зарядить! Маркс, блин... - И, сунув руки в карманы, Владимир Иванович нервно
заходил по кабинету.
   - Левые идеи вновь  входят  на  Западе  в  моду,  -  попытался  объяснить
Прибыловский.
   - На Западе в моду, а у нас в морду! - закричал Печенкин. - Прямо в морду
они у нас входят!
   И быстро пошел вокруг большого  стола.  Проходя  мимо  Уралова,  Печенкин
остановился, в задумчивости глядя на его кипу, и спросил:
   - Слушай, Уралов, а что это на тебе за тюбетейка?
   Уралов улыбнулся и объяснил:
   - Это не тюбетейка, а кипа! Ко мне  папа  из  Израиля  приехал.  Надел  и
попросил не снимать.
   Печенкин долго смотрел на Уралова, пребывая в каком-то усталом  отупении,
но, сделав над собой усилие, вышел из  этого  состояния,  улыбнулся  и,  уже
садясь в свое кресло, одобрил:
   - Молодец, Уралов! Папу надо слушать.
   Заседание Совета директоров продолжилось.
   XIII. Я научу тебя десяти ударам
   1
   Картина  была  явно  комическая  и  страшноватая:  прохожие  на  тротуаре
останавливались, машины на проезжей части тормозили, Илья шел по центральной
улице Придонска - улице Ленина и с детским упоением на лице ел  мороженое  в
вафельном стаканчике, а в это время его охраняли. Впереди шел рыжий охранник
в темных очках, сзади еще один здоровяк,  за  которым  -  одним  колесом  по
проезжей части,  а  другим  по  тротуару  -  медленно  полз  "субурбан",  за
затемненными стеклами которого мутно светился седой.
   Мороженое  почти  растаяло,  подтекало  снизу,  и  Илья  с  удовольствием
слизывал выступающие белые капли. Наконец, он закончил, вытер губы и  ладони
носовым платком и посмотрел по сторонам, размышляя,  куда  дальше  направить
свои стопы. Но в этот момент из "субурбана" выскочил седой, семеня, подбежал
к Илье и спросил - официально и язвительно:
   - Ну что, нагулялись, Илья Владимирович? Домой? До мамочки?
   Илья  перевел  свой  внимательный,   озабоченный   взгляд   на   главного
телохранителя и, склонив голову набок, задал неожиданный вопрос:
   - А какую мы дадим вам кличку?
   - Какую кличку? - раздраженно отмахнулся седой. - Садитесь в машину.
   - Вы забыли, что я вас завербовал? - с улыбкой напомнил Илья.
   - Ты меня не вербовал, - огрызнулся седой.
   - Стоит только моей маме узнать, что вы меня потеряли...
   - Кроме мамы есть еще и папа, - перебил его седой и приказал: - В машину,
Иваныч до трех отпустил.
   - "Седой"! Как вам?
   - Садись в машину! - требовал седой.
   - А пароль?
   - Сам не сядешь - посадим!
   - Есть такой пароль, что если я его назову, то вы меня сразу отпустите, -
неожиданно высказался Илья.
   - Нет такого пароля. Садись в машину!
   - Есть. Спорим на мороженое! - Илья явно издевался.
   - В машину! - прорычал седой и уже взял Илью за  локоть,  чтобы  потащить
его к "субурбану", как молодой человек проговорил вдруг громко, отчетливо:
   - Ангелина Георгиевна Всеславинская.
   Седой отпустил руку и замер.
   Илья посмотрел на него насмешливо и сожалеюще.
   - Нет, не буду я вас вербовать. Лучше, пожалуй, уволю.
   Седой не услышал, повернулся и затрусил к  машине.  Охранники  замерли  в
нерешительности. Илья расправил плечи и спокойно, не торопясь, направился  к
"зебре" перехода. Седой смотрел сквозь стекло в его спину и кричал в  трубку
телефона:
   - Иваныч, он откуда-то знает про Гелю. Все знает: имя, фамилию, отчество.
   Печенкин долго молчал.
   - Он уходит, Иваныч! - напомнил седой.
   Владимир Иванович нервно хохотнул:
   - Знаешь поговорку: жена узнаёт последней...
   - Так она последняя и осталась! Что делать, Иваныч? Он уходит!
   - Черт с ним, пусть уходит, - поставил точку Печенкин.
   2
   Бодро, весело  вышагивал  Илья  по  привокзальному  рыночку,  не  обращая
внимания на возмущенные крики баб, подхватил на  ходу  из  отверстого  мешка
жменю семечек и, лузгая их,  остановился  у  прилавка,  за  которым  одиноко
пребывал  продавец  корейской  моркови.  Полноватый,  с  глазами  щелочками,
похоже, очень смешливый юноша-продавец  не  стоял  на  месте,  а  все  время
двигался: руки, ноги, туловище, голова, и  с  губ  при  этом  слетали  звуки
яростных каратистских возгласов.
   - Бум! Джи! Кия!
   Они смотрели друг на друга так, будто были знакомы сто лет, потом сто лет
не виделись и вот теперь снова встретились.
   - Ты Ким, - сказал Илья.
   Кореец сдвинул у переносицы брови и проговорил несогласно и гордо:
   - Я - Брюс!
   - Нет, ты Ким! - настаивал Илья.
   - Нет, я Брюс! Бум! Джи!
   - Ну, какой же ты Брюс, ты Ким! - Илья  добродушно  улыбался,  но  кореец
увидел в этом насмешку. Он выскочил из-за прилавка,  встал  в  боевую  позу,
однако Илья поднял вверх руку, показ