этом ни хрена не понимаю! - искренне признался Новик. -  Вот  ты
мне сейчас говорил-говорил, а  я  уже  ничегошеньки  не  помню!  Я,  Григорь
Наумыч, страсть как учиться не любил. Мне  легче  руку  себе  отрубить,  чем
слово какое написать...
   Брускин нахмурился:
   - Это плохо! Учиться надо, Иван Васильевич. Учиться, учиться и учиться...
Вот освободим Индию, и засажу я вас за парту.
   Новик проводил внимательным мужским  взглядом  сидящую  верхом  на  белой
кобыле Наталью.
   - Взять-то мы ее возьмем, да только прежде яйца б не поморозить... А то и
останется тогда - учиться и учиться, - задумчиво проговорил Иван.
   Брускин вновь поморщился и, решив сменить тему, указал на другую вершину.
   - А это...
   Но вдруг Новиков обеими руками выбил комиссара из  седла  и  сам  полетел
следом в девственно белый снег. В следующее  мгновение  кусок  синего  льда,
там, где только что была голова Брускина,  вдруг  взорвался  фейерверком,  и
только потом прозвучал звук выстрела, он рос,  множился,  гуляя  эхом  среди
гор, и красноармейцы стали крутить головами, высматривая - откуда  стреляли,
а главное - в кого.
   Осаженная на всем скаку белая кобыла остановилась рядом,  Наталья  хотела
соскочить, но зацепилась сапогом за стремя и полетела в  снег,  до  кучи,  и
теперь они барахтались в снегу втроем.
   - Живы? Оба живы? - спрашивала Наталья.
   - А что? Что такое? - крутил головой ничего не понявший Брускин.
   - Стреляли в тебя,  Григорь  Наумыч,  -  объяснил,  поднимаясь,  Иван.  -
Аккурат с твоего умного котелка крышку бы и сняли.
   - А как же вы поняли, что в меня? - На  лице  комиссара  совсем  не  было
страха, одно удивление.
   - Выстрел-то я увидел. Во-он там. А что в тебя - почуял, - объяснил  Иван
и пожал плечами.
   - Шесть человек сегодня, - со вздохом сказала Наталья,  помогая  Брускину
подняться.
   -  Ишь  ты,  как  за  комиссаром   ухаживаешь,   -   щурясь   насмешливо,
прокомментировал Иван.
   Наталья хотела что-то ответить, но  замерла.  У  одного  из  кавалеристов
вдруг слетела с головы и полетела  кувырком  буденовка,  плотно  наполненная
чем-то розовым. Сам верховой стал валиться на бок и упал  в  снег  лицом.  И
только потом услышали выстрел.
   - А вот и седьмой, - мрачно сказал Брускин.
   - Ох, поймаю я того стрелка, распанахаю его от темечка до самого копчика,
- играя желваками, пообещал Иван.
 
   Мерцали угли в очаге, устроенном посреди горского домика, в котором спали
на полу вповалку красноармейцы и страшно, будто соревнуясь, храпели.
   Иван не спал. Он прикурил самокрутку и поднес горящую  спичку  к  розовой
палочке у домашнего алтаря. Палочка загорелась и задымила, осветив  местного
бога. Бог был небольшой, медный, голый -  мальчик-подросток  с  монголоидным
типом лица. Иван внимательно смотрел на него.
   Спящий рядом повел носом и открыл глаза.
   - Ну и вонь! Ты чего не спишь, Иван?
   - Храпите, черти, - объяснил Иван, не отводя взгляда от бога.
   - Гляди, барин, - пробурчал красноармеец и перевернулся на другой бок.
   В приоткрывшуюся дверь втиснулся часовой с винтовкой.
   - Новик, ты здесь, что ль? - спросил он громко.
   - Не ори, народ разбудишь, - отозвался Иван.
   - Тебя Лапиньш вызывает, срочно!
   Иван не двигался, продолжая курить, и все смотрел на медную фигурку.
   - Слышь, что ль, срочно!
   - Я ему нужен, вот пусть и подождет...
   Над самым большим из домов  повис  в  безветрии  красный  флаг.  Это  был
местный храм. Алтарь здесь был большим и бог, тот самый мальчик из  меди,  -
тоже  большим,  в   человеческий   рост.   Вокруг   него   и   расположились
отцы-командиры.
   -  Що  це  за  чоловики?  -  возмущенно  кричал  Ведмеденко.  -  Хочь  бы
побачити... В мэнэ у эскадрони троих вже повбывало...
   - У артиллеристов шестнадцать человек убили,  -  мрачно  сказал  начштаба
Шведов.
   - Да три пушки вместе с лошадьми в пропасть ухнули, -  прибавил  командир
артполка пучеглазый Михей Зюзин.
   - Мы поставлены в дурацкое положение, когда совершенно  невозможно  вести
агитационную и пропагандистскую работу, - возбужденно зачастил Брускин. - Мы
их ищем, мы оставляем им в каждом селении агитлитературу  и  продукты.  А  в
ответ - стреляют, стреляют, стреляют!
   - А что скажет товарищ Курочкин?  -  спросил  лежащий  на  спине  бледный
Лапиньш.
   Все посмотрели на усатого, в кожаном шлеме, авиатора.
   - Ежели мотор заведется, то взлететь я, конечно, взлечу. -  Курочкин  был
серьезен. - С горочки столкнуть - и аэроплан на крыло встанет.  Увижу  я  их
сверху, могу. Могу и бомбу бросить. Ну а сесть, извините, некуда...
   - Красноармеец Новиков по вашему приказанию явился,  -  доложил  Новиков,
пристально и серьезно глядя в глаза Лапиньша.
   Тот криво, одной половинкой рта, улыбнулся.
   - Скажите, красноармеец Новиков, потему вы смеялись токта, на суте?
   Иван улыбнулся:
   - Смешно стало. Думаю, как это вы меня  расстреляете,  если  мне  до  ста
одного года суждено прожить и своей смертью помереть.
   Все удивленно смотрели на Новика.
   - Это что еще за предрассудки,  Иван  Васильевич?  -  добродушно  спросил
Брускин.
   - А мне баба-повитуха, когда я двенадцатым, по-следним из мамки выскочил,
сразу про то сказала.
   - Вы это помните? - Лапиньш даже приподнял голову.
   - То-то и оно, что помню. Да я сперва  и  сам  не  верил,  а  потом,  как
германцы меня стреляли, да не застрелили, а потом белые -  и  тоже  никак...
Вот мне и смешно стало...
   - Скажите спасипо комиссару, - жестко проговорил Лапиньш.
   Иван кивнул.
   - Вот я и говорю, конфуз бы случился...
   - Новиков! - оборвал его Лапиньш. - Нато взять языка. Токо, кто стреляет.
Возьмете - полутите эскатрон снова. Сможете?
   - Ясное дело, смогу, - уверенно ответил Иван.
   - Перите сепе кого хотите...
   - Да никого мне не надо...
   - Потему?
   Иван улыбнулся лукаво:
   - А я славой не люблю делиться.
   Все, кроме Лапиньша, засмеялись. Останавливая их, Иван сказал деловито:
   - Значит, как этот гад стрельнет, бейте со всех стволов, чтоб шуму больше
было. Только чтоб без артиллерии, понял, Михей?
   Возвращаясь к себе, Иван встретил Наталью. Она шла по натоптанной хрупкой
тропке.
   - Чего, не спится, замком? - весело спросил Иван.
   - Не спится, - отозвалась Наталья.
   - У комиссара рукавички хороши,  уж  не  ты  ль  связала?  -  приближаясь
вплотную, спросил Иван.
   - Я... - тихо и смущенно ответила Наталья.
   - Мне б связала. А то завтра языка пойду брать, отморожу руки и не обнять
тебя потом... - Иван прихватил Наталью за талию и притягивал к себе.
   - Тебе вязала... - прошептала Наталья, не поднимая глаз.
   - А ему отдала?.. Ну и ладно, не нужны они мне, это я так...
   - Ты там поберегись, Иван Васильич...
   - А ты поцелуй, тогда поберегусь, - пообещал Иван,  ища  своим  лицом  ее
лицо, но Наталья вывернулась и побежала к одному из домишек.
   Иван удовлетворенно смотрел ей вслед.
   - Эх, Наталья, нам бы только до теплых земель  добраться.  А  то,  боюсь,
простужу тебя на снегу... - сказал он негромко и очень серьезно.
   Иван дышал часто и сипло, как привязанный к телеге старый цыганский пес в
конце долгого перехода, и был мокрым, как  церковная  мышь,  выбравшаяся  на
край купели, в которую свалилась по неосторожности. Он сделал еще  три  шага
вверх и ткнулся обессиленно лицом в снег...
   ...Внизу, в ущелье, вытянулась медленная колонна. Иван лежал за камнем  и
разглядывал своих в бинокль. Ехали верхом рядом Брускин и Наталья. Он что-то
говорил ей быстро, рассказывал,  а  она  рассеянно  слушала  и  посматривала
вверх, на горы. Иван вздохнул.
   Выстрел прозвучал, как всегда, неожиданно. Новик завертел головой  и  все
же успел увидеть легкий дымок, поднимающийся из-за камня слева и ниже.
   - Что, забыли, черти! - процедил Иван сквозь зубы, и тут же  снизу  стали
часто бить винтовки, и чуть позже зататакали и  пулеметы.  Новик  улыбнулся,
подоткнул полы шинели под ремень и, придерживая шашку, побежал туда - вниз и
влево.
   В свисте летящих над  головой  пуль  Иван  вдруг  услышал  знакомый  звук
ввинчивающегося в воздух снаряда, упал на камни и прикрыл голову руками.
   Снаряд разорвался выше, Ивана присыпало  каменной  крошкой,  а  когда  он
приподнял голову, какой-то припоздалый камешек больно тюкнул его в макушку.
   - Михей, гад, убью! - в бешенстве пообещал Иван.
   Когда стрельба прекратилась, Иван приложил к глазам бинокль и скоро нашел
того, кого искал. Он был совсем близко. Стрелок засыпал  из  рожка  порох  в
длинный ствол старого кремниевого ружья и опустил  в  него  большую  круглую
пулю.
   ...Он уже выделил кого-то внизу, но сделать выстрел не  успел.  Что  было
сил Иван перетянул его нагайкой вдоль спины и выкрикнул зло и торжествующе:
   - А-а, суч-чонок!
   От неожиданности и резкой боли стрелок прогнулся и перевернулся на живот.
Это был мальчик со смуглой кожей и монголоидными чертами лица.
   - Хай ме бхарата пули!*  -  крикнул  он  неожиданно  властно  для  своего
положения.
   - Хай ме бхарата пули! - снова торжественно выпалил таинственный стрелок.
   Комэск Ведмеденко почесал свой могучий загривок и заговорил задумчиво:
   - Що це таке - хай, то я разумею... Пули, воны пули и е... А що це таке -
мебхарата?
   - Значит, думаешь, Микола, хлопчик не  хохол?  -  спросил  его  усмешливо
комэск Колобков.
   Ведмеденко еще раз пристально и изучающе посмотрел  в  монголоидное  лицо
незнакомца и, махнув рукой, подытожил:
   - Та ни!..
   Командиры захохотали. Не смеялись лишь Лапиньш и Новиков. Иван смотрел на
пацана внимательно и удивленно.
   - А между прочим, товарищ Ведмеденко не так уж и не  прав,  -  заговорил,
вставая и протирая очки, Брускин. - Все  языки  мира  делятся  на  группы  и
подгруппы. Так вот, я специально подсчитывал, в нашем  корпусе  присутствуют
представители всех групп и почти всех подгрупп. Этим мы, кстати, опровергаем
извест-ный библейский миф о неудачном строительстве Вавилонской башни...
   - Претложения, товарищ Прускин, - прервал его Лапиньш.
   - Предложение мое простое,  Казис  Янович.  Собрать  всех  представителей
языковых групп и подгрупп, и пусть они послушают этого туземца. Что касается
меня, то, хотя я совсем не знаю идиш, могу со всей ответственностью заявить,
что его язык не принадлежит ни к семитской группе языков, ни к германской. А
что можете сказать вы, Казис Янович, как носитель латышского языка?
   Лапиньш посмотрел на туземца.
   - Кад таве вялняс гребту*, - сказал он и отвернулся.
   Длинной вереницей стоял кавалерийский интернационал: чех, венгр, эстонец,
карел, финн, молдованин, киргиз, казах, удмурт, грузин, лезгин и, как  стали
говорить позже, многие-многие другие.
   Они поочередно подходили к юному стрелку, слушали одну и ту  же  фразу  и
мотали отрицательно головой.
   Китаец Сунь слушать не стал, а,  глядя  в  упор,  стал  задавать  вопросы
по-китайски, но вдруг стрелок резко ударил его ладонью по щеке.
   И Сунь вдруг закрыл ладонями лицо и заплакал.
   Презрительно глянув на него, стрелок отвернулся.
   Вновь собрались отцы-командиры.
   - Если опираться на  платформу  революционного  процесса,  то  мы  должны
помиловать его и взять  с  собой,  -  говорил  Брускин.  -  С  точки  зрения
ортодоксаль-ного  христианства,  к  примеру,  дохристианские  язычники  были
безгрешны, так как они не могли еще  знать  истинной,  по  мнению  христиан,
веры. Может быть, он стрелял в нас не как в красных, а как в белых?
   - А як же стяг? - развел руками Ведмеденко. - Чи вин нэ  бачив,  що  стяг
чорвоний?
   Новиков сосредоточенно молчал и все переводил взгляд  с  лица  пацана  на
лицо медного бога. Они были похожи, как две капли воды. И пропорции тела,  и
осанка, и медный бубенчик на шее.
   - Взять его с собой мы не можем, - задумчиво заговорил Шведов.  -  Братки
его в первом же бою уконтропупят. Если сегодня ночью не придушат.
   - Хай ме бхарата пули, - встревоженно напомнил о себе подросток.
   - Вот тебе и пули, - вздохнул Шведов. - Дитя ведь еще...  Может,  оставим
его здесь завтра, а сами дальше пойдем?
   - Он упил тватцать тевять  наших  поевых  товарищей,  вы  запыли  это?  -
спросил свистящим шепотом Лапиньш.
   Все опустили глаза.
   И вдруг глухо и тяжело ухнуло что-то в глубине  гор,  будто  шевельнулось
там их огромное сердце.
   Ночью Иван нашел в одном из домов спящего комиссара и с силой потряс  его
за плечо.
   - Что? - спросонок крутил головой Брускин.
   - Слушай, Григорь Наумыч! - зашептал  Новик.  -  Места  себе  не  нахожу,
крутит все в груди у меня. Нельзя того пацана казнить!
   Брускин потер лицо ладонью.
   - Почему?
   - Почему - не знаю, а что нельзя - знаю точно!
   - Казнить... нельзя... помиловать... - задумчиво проговорил комиссар.
   - Тебе не казалось, Григорь Наумыч, что ты его  где-то  уже  видел?  -  с
горящими глазами шептал Иван.
   - Да, казалось, но я подумал, что это обычное дежа-вю. А что, вам тоже?
   - Знаешь, где ты его видел? Вот он!  -  Иван  торопливо  зажег  спичку  и
поднес ее к лицу медного бога.
   - Да, пожалуй, похож, - согласился Брускин.
   - Да не похож, а он сам и есть! Я  уж  все  гляделки  проглядел!  Он  бог
ихний! Понимаешь, какое дело? Я как думаю... Он всех своих прогнал,  спрятал
выше ли, ниже ли, хрен их знает, а сам решил нас покарать за то,  что  мы  в
его владения без спросу зашли, понимаешь?
   - Версия вполне убедительная. Горные народы  часто  выбирают  себе  живых
богов. Тот же тибетский далай-лама... Но разве это что-нибудь меняет?
   Новиков растерялся.
   - Да как же... Бог как-никак!
   Брускин покачал головой.
   - Какая у вас все-таки  каша  в  голове,  Иван  Васильевич!  В  борьбе  с
религией наши враги - не верующие, а боги, тем более, если они - живые.
   На рассвете перед выходом состоялась казнь.  Петлю  приладили  на  брусе,
торчащем из стены храма рядом с небольшим медным колоколом.
   - "По закону революционного времени  за  контрреволюционную  деятельность
гражданин  Хайме  Бхарата  Пули  приговаривается  к  смертной  казни   через
повешение. Приговор осуществить немедленно", - громко  прочитал  по  бумажке
комиссар артполка.
   - Хай ме бхарата пули! - звонко крикнул мальчик, глядя в небо.
   Командир  артполка  Михей  Зюзин  ловко  и  привычно  выбил  из-под   ног
приговоренного пустой снарядный ящик.
   Бог дрыгнул ногами, пытаясь ухватиться руками  за  веревку  над  головой,
сильно качнулся, ударился лбом о колокол и тут же послушно  опустил  руки  и
испустил дух.
   Глухой медный звон заметался по ущелью и, успокаиваясь, стал  подниматься
к небу.
   Москва. Кремль. 13 июня 1920 года
   Ленин сидел в глубоком кожаном, в белом полотняном чехле, кресле и что-то
быстро и увлеченно писал, пристроив на колене блокнот. Ему не мешал  стрекот
телеграфного аппарата, стоящего рядом на столе. Выползающую  из  него  ленту
принимал телеграфист - атлетически  сложенный  красноармеец  в  гимнастерке,
галифе и ботинках с обмотками - и громко вслух читал:
   - "Лондон. Как передает агентство Рейтер из Индии..."
   Ленин тут же оторвался от работы, поднял голову, внимательно  вслушиваясь
в каждое слово.
   - "В Индийских Гималаях произошло самое сильное  за  последние  пятьдесят
лет  землетрясение.  По  подсчетам  английских  специалистов,  это   ужасное
стихийное бедствие унесло не менее ста тысяч человеческих жизней".
   С  громким  шлепком  упал  вдруг  на  пол  блокнот  и  покатилась  ручка.
Телеграфист оторвал взгляд от ленты. Ленин лежал в кресле неподвижно,  глаза
его были за-крыты.
   - Владимир Ильич, - негромко позвал его телеграфист.
   Ленин никак не прореагировал.
   - Надежда Константиновна! - закричал телеграфист.
 
   ВОПРЕКИ УТВЕРЖДЕНИЯМ  ВчЕРАШНИХ  И  СЕГОДНЯШНИХ  ИСТОРИКОВ,  ПЕРВЫЙ  УДАР
СЛУчИЛСЯ С ЛЕНИНЫМ НЕ В ДВАДЦАТЬ ВТОРАМ, А РАНЬШЕ - В ДВАДЦАТОМ ГОДУ.
 
   Вечером, когда вошли в очередное безмолвное и  безлюдное  селение  и  уже
начали спешиваться, Иван поднял голову и  посмотрел  на  вершину  Нандадеви.
Всегда четко вычерченная на  фоне  оранжевого  вечернего  неба,  сейчас  она
казалась  смазанной.  Иван  зажмурил  глаза,  открыл  и  вновь  взглянул  на
Нандадеви. Она вибрировала.
   И тут же разом заржали лошади, выбегая  из  дворов,  понеслись  по  улице
овцы, куры и собаки.
   Земля вдруг застонала глухо и качнулась так, что Иван с трудом  удержался
в седле, даже выпустил поводья. И лошадь сама понесла его туда, куда  бежала
и летела со страшным шумом местная живность.
   Ничего не понимая, красноармейцы откровенно запаниковали.  Особенно  худо
было тем, кто уже спешился, потому что лошади ускакали без них.
   Иван успел увидеть Наталью. Ничего не понимая, она испуганно  взирала  на
обезумевших от страха мужчин.
   Раздирая лошадиный рот загубником, Иван остановился,  подхватил  Наталью,
бросил ее, как вор, поперек лошадиной спины и отпустил поводья.
   С гор скатывалась лавина снега и камней,  плоские  домики  селения  вдруг
закачались и стали разваливаться.
   Люди кричали громко и страшно, и гудела, раскалываясь, земля, являя  свою
бездонную преисподнюю.
   СЕГОДНЯ, КОГДА МИСТИКА ПОДМЕНЯЕТ СОБОЙ НЕ ТОЛЬКО НАУКУ, НО И ЭЛЕМЕНТАРНЫЙ
ЗДРАВЫЙ  СМЫСЛ,  НАВЕРНЯКА  НАЙДУТСЯ  ТЕ,  КТО  ПОПЫТАЕТСЯ   СВЯЗАТЬ   ЖИЗНЬ
ГИМАЛАЙСКОГО БОГА  С  ПОСЛЕДОВАВШИМ  ЗАТЕМ  СТИХИЙНЫМ  БЕДСТВИЕМ.  МЫ  ИМЕЕМ
МНОЖЕСТВО ДОВОДОВ, НЕ ОСТАВЛЯЮЩИХ КАМНЯ НА КАМНЕ ОТ ПОДОБНЫХ  УМОНАСТРОЕНИЙ,
НО ПРИБЕГНЕМ ЛИШЬ К ОДНОМУ ИЗ НИХ. ГИМАЛАЙСКОЕ ЗЕМЛЕТРЯСЕНИЕ 1920 ГОДА  БЫЛО
ОТГОЛОСКОМ ЗНАМЕНИТОГО, ГОРАЗДО БОЛЕЕ СТРАШНОГО  АНДСКОГО  ЗЕМЛЕТРЯСЕНИЯ.  А
ВЕДЬ В АНДАХ В ТО ВРЕМЯ НЕ БЫЛО НИ ОДНОГО КРАСНОАРМЕЙЦА.
   Южное предгорье Гималаев. 4 августа 1920 года
   Здесь было хорошо и  понятно:  высокое  густое  разнотравье,  кустарники,
перелески, отдельно стоящие разлапистые  сосны.  Страшные  Гималаи  остались
позади, и только белеющая вершина Нандадеви напоминала...
   Небольшими табунками паслись стреноженные лошади.  Табунками  отдыхали  и
красноармейцы. Сидели, лежали, курили, смеялись, разговаривали.
   Посреди одного из таких табунков стоял  комиссар  Брускин.  Красноармейцы
весело, как дети, смеялись чему-то, только что рассказанному комиссаром,  он
же снисходительно смотрел на них и улыбался.
   - Товарищ  комиссар,  а  расскажите,  как  товарищ  Ленин  с  едеалистами
сражался! - предложил, улыбаясь, большеротый  и  белобрысый  парень,  видно,
охочий до подобных рассказов.
   Брускин не заставил себя уговаривать.
   - Как вы знаете, товарищи, основной  вопрос  философии  -  это  вопрос  о
первичности. Идеалисты говорят, что первично сознание. Мы же,  материалисты,
утверждаем, что первична материя. Идеалисты говорят: то, что я  вижу,  то  и
существует. Допустим, я сижу за столом. Я его, этот стол, вижу, он  есть.  А
если я, идеалист, закрыл глаза, то для меня его уже нет.
   - Как это?
   - А вот так!
   - Дураки они, что ли?
   - Не дураки, а упрямые.
   - Сломать бы им упрямку-то... - заспорили между собой красноармейцы.
   - А товарищ Ленин им тогда  и  говорит,  -  продолжал  Брускин.  -  А  вы
закройте глаза да резко вниз наклонитесь! Тогда  и  узнаете,  что  первично:
материя или сознание!
   Красноармейцы взорвались смехом.
   - От, черти, знай наших!
   - Сопатки-то небось порасквасили?!
   - А то!
   - Ай да Владимир Ильич!
   Все хохотали, но  комиссар  Брускин  уже  не  улыбался.  Он  встревоженно
наблюдал, как к сидящей одиноко в отдалении Наталье подходил Новик...
   Иван неслышно подошел сзади  плавной  танцующей  походкой  кота.  Наталья
обрывала с ромашки один за другим лепестки.
   - Гадаешь? - спросил Иван низким грудным голосом.
   Наталья вздрогнула и отбросила цветок в сторону.
   - На кого гадаешь-то? - Иван присел рядом.
   - Да уж не на тебя, - гордо ответила Наталья.
   - А мне это как-то все равно...
   - Ну вот и ладно...
   Иван понял, что заехал совсем не туда, куда  хотелось,  и  решил  сменить
тему. Б