ого, с чем  согласиться  не  могу.  "Не
клянитесь!" А как же, например, присяга? На ней же вся армия стоит! Или: "Не
судите". Хорошо, я согласен не судить... если расстреливать  всякую  сволочь
без суда и следствия! А многое, конечно, устарело.  Заповедь  номер  три,  к
примеру. Не разводись, если  она  не  прелюбодействовала,  и  не  женись  на
разведенной. Почему? Моя первая, например, не изменяла мне,  но  сукой  была
редкой. Я развелся, женился на разведенной,  живем  хорошо,  двое  детей.  И
первая, главное, хорошо с новым живет! Где же тут логика? Ну,  а  уж  насчет
щеки... Может, в его времена по щекам били, а сейчас, если в  тебя  калибром
7,62 справа влепят, левой стороной уже не повернешься... Я не богохульствую,
я, между прочим, два года назад крестился, я теперь  замполит  крещеный!  Но
чем больше я читал, тем меньше мне хотелось тебя убивать!  Вот  какое  дело!
Значит, что-то есть в этой книжице, есть!  А  главное  -  там  все  про  нас
написано! И все, что с нами  теперь!  Когда  книжники  и  фарисеи  требовали
знамений с неба, а он, ну, Христос, рассказал им про одного мужика,  который
беса из своей души вы-гнал. Выгнать-то  выгнал,  да  только  душа-то  пустая
осталась, ничем хорошим он ее не заполнил. А  тот,  ну,  бес,  пошатался  по
пустыне, с другими такими же встретился и  решил  посмотреть,  как  там  его
хозяин? Смотрит, а жилплощадь свободна! Он - туда. И не один -  всемером!  И
знаешь, что Христос напоследок сказал книжникам? Это я даже  запомнил!  "Так
будет и с этим злым родом!" - Неизвестный помолчал и повторил: - "Так  будет
и с этим злым родом..." Ведь это он про  нас,  про  русских  говорил!  А  ты
знаешь, когда я всех семерых в себе почувствовал? Когда баксы  эти  по  реке
поплыли. Я ведь был там. И штиблеты скинул уже. А  потом  тебя  увидел...  И
понял - нельзя лезть в воду, не полезу! А они как заворочаются в моей  душе!
Аж завыл я, веришь? Вот тогда  ты  себя  и  спас,  гвардии  рядовой  Николай
Иванов.
   Коля поднялся, и неизвестный крепко обнял вдруг его, прижимая к себе, - и
замер так.
   - Значит, по новой все начинать, - продолжил неизвестный, глядя в костер.
- Только теперь тяжелее будет. Ровно в семь раз. А тебе... Тебе  в  сто  раз
тяжелее будет.
   Коля смотрел удивленно, не понимая, о чем говорит неизвестный. Тот  понял
это и усмехнулся:
   - А ты и вправду поверил, что ты теперь Абдалла? Нет, брат, Колька Иванов
ты, наш, почаще в зеркало на себя смотри. И между прочим, ты сначала  крещен
был. А первое слово дороже второго. И никуда тебе не  деться,  все  равно  в
свою веру возвращаться придется! В нашу веру. Не сразу, конечно, не сразу. -
Он помолчал, вздохнул. - Ладно, уезжать мне надо, завтра с утра на работу.
   Неизвестный повернулся, протянул для прощального пожатия руку,  но  вдруг
опустил.
   - Знаешь, что, перекрестись на прощание... - попросил он. - Перекрестись,
и я пойду.
   - Как? - не понял Коля.
   - Ну, как все нормальные люди крестятся. Вот так! - Неизвестный быстро  и
решительно перекрестился.
   - Вы левой рукой, - сказал Коля.
   - А, это... - смутился неизвестный. -  Я  же  от  рождения  левша,  когда
волнуюсь... Вот! - и так же быстро и решительно перекрестился правой. -  Ну?
Я понимаю, трудно, но начинать-то надо!
   - Я не могу, - тихо сказал Коля.
   - Почему?
   - Потому что мне нельзя.
   - Потому что нет Бога, кроме Аллаха, и Мохаммед пророк его?
   - Да.
   Неизвестный катнул по скулам желваки,  стукнул  друг  о  друга  кулаками,
резко сел, думая, с силой потирая лоб.
   - Хорошо! - выкрикнул он. - Оставался бы в таком случае там  -  зачем  ты
сюда приехал?
   - Я не знаю.
   - Хорошо, почему ты сюда приехал?
   - Потому что я слышал голос.
   - Голос? И что он тебе сказал?
   - Он сказал: "Возвращайся в свой дом".
   - Ну! - закричал неизвестный. - И после этого ты...
   - Он сказал мне это на фарси, - тихо объяснил Коля.  -  Я  рассказал  это
дедушке Амриддину, и он стал собирать меня в дорогу.
   Неизвестный засмеялся:
   - Так, может, ты приехал сюда, чтобы народ в веру свою затягивать?
   - Я не знаю, - тихо сказал Коля.
   - А я знаю! - закричал неизвестный. - Знаю, что ты сейчас перекрестишься!
   Коля помотал головой, виновато улыбаясь.
   - Но ты хотя бы просто перекрестись, для меня! Просто, понимаешь?
   Он схватил Колину ладонь, с силой свел пальцы  в  щепоть,  но  тот  вдруг
вырвал руку и оттолкнул его.
   И мгновенно неизвестный выхватил из-под мышки пистолет и навел  в  Колину
грудь.
   - А так? Так - перекрестишься?
   Коля попятился, испуганно глядя на оружие.
   - Теперь я понимаю, что Леха имел в виду, когда предателем  тебя  назвал.
Ты не только Родину, ты веру нашу предал... Коля Иванов, Коля Иванов... Коля
Иванов, родной, я  умоляю  тебя,  я  на  колени  готов  стать,  только...  -
заговорил неизвестный со слезами на глазах,  наступая  и  не  сводя  дула  с
Колиной груди. - Я не хочу убивать тебя, клянусь, но, если ты...
   Коля остановился, и неизвестный остановился.
   - Если ты...
   - Нет...
   Из  ствола  вылетело  пламя,  и  только  потом  громыхнул  выстрел.  Пуля
отбросила Колю к стволу ветлы, и он вцепился в ее корявую кору. Пуля пробила
рубаху и проломила грудную кость, в отверстой груди что-то глубоко  и  редко
вздыхало, успокаиваясь. Ноги отказывались держать его, и он держался руками,
обламывая кору и оседая. Он улыбался, глядя прямо перед собой.  Оставляя  на
дереве широкий кровавый след, Коля опустился на  колени  и  ткнулся  головой
вперед, как делал это в своих мусульманских молитвах, и застыл так, умер.
   - Коля-я! - послышался от деревни голос тетки Сони.
   Неизвестный оглянулся, побежал к реке и на ходу бросил пистолет в воду.
   - Колян! - закричал от деревни Федька.
   Туман был непроглядно густым.
   Неизвестный вбежал в реку, окунул руки, плеснул пригоршню воды в  лицо  и
побежал прочь вдоль  берега.  Но,  споткнувшись  обо  что-то,  упал,  быстро
поднялся и остановился...
   - Ко-оля-я! - звала тетка Соня.
   - Коля-ян! - звал Федька.
   - Колю-юня! - звал крестный.
   - Абдалла! - звала Верка.
   - Абдула! - звали аржановские.
   И никого не было видно в этом тумане.
 
   Обхватив  голову  руками,  сидел  у  погасшего  костра   неизвестный   и,
раскачиваясь из стороны в сторону, то ли выл, то ли стонал.
   Вязнущие в густом тумане голоса, короткое гулкое эхо, вой неизвестного  и
шум близкой реки - все это перемешивалось и  звучало  едино,  словно  первая
молитва Богу, о существовании которого аржановские только теперь и узнали, -
Богу суровому и милосердному.
 
 
 
   ПОСЛЕДНИЙ КОММУНИСТ
   ПОВЕСТЬ
 
 
   I. Вот мы какие!
   1
   Самолет свалился на голову - беззвучно выпал  из  низких  немых  облаков,
растопырив, как кошка лапы, колеса шасси. Грузно ударившись о мокрый  бетон,
он взревел, жалуясь и страдая,  но  скоро  замолк,  помертвев,  став  просто
железом.
   Незамедлительно к его толстому боку прилепились два трапа, и  по  заднему
стали спускаться немолодые, но стройные, хорошо одетые, с мягким загаром  на
лицах, улыбающиеся господа, которых дожидался внизу  длинный  аэропортовский
автобус; передний трап оставался пустым.  Тому,  кто  должен  был  выйти  из
открытой двери первого салона, предназначался стоящий прямо у трапа  розовый
"роллс-ройс", изящный и церемонный.
   Но почему-то из первого салона никто не выходил...
   За "роллс-ройсом"  стоял  огромный,  черный,  с  тонированными  стеклами,
несколько зловещий "шевроле-субурбан". Рядом  прохаживались  и  недружелюбно
поглядывали  по  сторонам  широкоплечие  парни  со  стрижеными  затылками  и
устрашающе мощными шеями, все в черных двубортных костюмах. Поставив ногу на
подножку "субурбана",  что-то  кричал  в  трубку  мобильного  их  начальник,
пожилой, седой, пунцоволицый. Он кричал  и  от  крика  еще  больше  пунцовел
лицом.
   А из первого салона так никто и не выходил...
   Седой кричал, парни  нервничали,  напряжение  росло.  Только  господа  из
второго салона ничего не чувствовали, а, продолжая  улыбаться,  смотрели  на
пустой трап, на парней, на  "роллс-ройс".  Иностранцы,  они  улыбались  даже
тогда, когда седой вдруг громко и хлестко выматерился...
   И одновременно в темном овальном проеме появился тот, кого все ждали. Это
был мальчик... И это ему предназначался  розовый  "роллс-ройс",  и  это  его
собирались охранять бравые секьюрити, и это к нему бежал  седой  с  огромным
букетом цветов в руках...
   Выходил он как-то странно, боком,  словно  не  желая  этого  делать,  его
буквально выдавливал сзади здоровенный  охранник  с  коротким  ежиком  рыжих
волос, в маленьких черных очках.
   Невысокий, хрупкий, он был  очень  красив,  этот  мальчик,  или,  точнее,
юноша, похожий на мальчика. Его можно было бы даже назвать  смазливым,  если
бы не глаза, не по годам серьезные и усталые. Он был одет в нелепую  красную
курточку с вышитыми золотом на нагрудном кармане тремя горными вершинами,  в
узкие короткие брюки и в большие, похожие на клоунские, ботинки.
   Загадочный юноша задержался на верхней  площадке  трапа,  вдохнул  сырой,
пахнущий жженым керосином воздух,  криво  улыбнулся  и  легко  и  беззвучно,
словно полетел, побежал вниз.
   2
   За открывшимися воротами аэропорта их дожидался гаишный  "форд".  Включив
проблесковые маячки  и  взвыв  сиреной,  он  повел  "роллс-ройс"  за  собой.
"Субурбан" шел последним. Сидящие в нем парни молчали, сжимая в руках черные
автоматические винтовки.
   Седой расположился в "роллс-ройсе" рядом с водителем в  форменном  черном
кителе и такой же  фуражке  с  лакированным  козырьком.  Расстегнув  плащ  и
вытирая носовым платком лицо и шею, седой шутил и сам же смеялся.  Водитель,
однако, оставался невозмутимым, ни на мгновение не отвлекаясь от дороги.
   Молодой человек сидел в  углу,  маленький  и  неприметный.  Из-за  глухой
прозрачной перегородки он не слышал шуток седого, да они его, похоже,  и  не
интересовали. В глазах молодого человека были усталость и безразличие.
   Они не стали въезжать в Москву, но внимательно и молча смотрели  на  нее,
пока  Москва  была  видна:  парни  с  винтовками,   седой,   даже   водитель
"роллс-ройса" коротко глянул назад.
   Москва была огромная, зловещая, живая.
   А молодой человек смежил веки, и Москва его не интересовала.
   На Симферопольском шоссе гаишный "форд" сменила гаишная же "Волга", и они
взяли направление на юг.
   Время от времени молодой человек открывал глаза и равнодушно, бесстрастно
смотрел в окно, за которым появлялись и исчезали в сереющем воздухе  приметы
убогой  российской  жизни:  бесцветные  поселки  с  черным  дымом  из  трубы
котельной, безлюдные, словно вымершие, деревни, бабы, торгующие  по  обочине
чайниками, полотенцами и рыбой.
   В одном месте их маленькая колонна сбавила скорость  почти  до  нуля:  на
дороге горел, чадя, перевернутый автомобиль, сгрудились машины и озабоченные
люди.  Седой  постучал  в  окно  перегородки,  стал  показывать  пальцем  на
происходящее и что-то кричать, радуясь аварии, как ребенок. Молодой  человек
лишь мельком взглянул туда,  а  потом  внимательно  посмотрел  на  седого  и
усмехнулся краешками губ.
   Ведомые меняющимися гаишными автомобилями, они мчались на  юг  всю  ночь.
Печальные среднерусские пейзажи сменились  пустынными  далями.  Седой  спал,
уронив голову на грудь;  молодой  человек,  напротив,  оживился,  пристально
вглядываясь сквозь стекло в плоское безлюдное пространство...
   3
   На рассвете  "роллс-ройс"  и  "субурбан"  въехали  в  распахнутые  ворота
просторного новорусского имения. Напротив огромного и довольно  безвкусного,
с колоннами по фасаду особняка в окружении многочисленной  прислуги  замерли
его хозяева: муж и жена Печенкины - Владимир Иванович и Галина Васильевна.
   Он, большой, сильный, в ярком спортивном костюме, стоял босиком на росной
холодной траве.
   Она была одета элегантно и со вкусом в  костюм  не-определимого  цвета  и
выглядела так, будто сейчас  здесь  не  рассветное  утро,  а  званый  вечер,
светский прием.
   В его глазах были радость и веселье, в  ее  -  грусть  и  даже,  немного,
печаль.
   -  Мама,  -  прошептал  мальчик,  выскочил  из  остановившейся  машины  и
стремительно побежал к женщине. Они обнялись.
   - Мальчик... Илюшенька... Малыш... - шептала Галина Васильевна, и  из  ее
красивых с длинными ресницами глаз выкатились две прозрачные слезы.
   - Ну, что ты, мать, сырость тут развела, - добродушно  пробасил  Владимир
Иванович, взял сына за плечи, притянул к себе и взглянул  в  глаза.  Мальчик
смотрел в ответ прямо и внимательно. И вдруг отец подхватил его  под  мышки,
как малое дитя, подбросил высоко в воздух и закричал:
   - А вот мы какие! Смотрите! Завидуйте! Мы - Печенкины!
   И тряс, тряс мальчика, словно большую тряпичную куклу.
   - Володя! - взволнованно воскликнула Галина Васильевна. - Пусти,  ты  его
покалечишь!
   - Не  покалечу!  -  засмеялся  Владимир  Иванович.  -  Он  сам  еще  меня
покалечит! - Но послушался, поставил сына на землю.
   Взлохмаченный, красный, растрепанный,  молодой  человек  был  растерян  и
удивлен.  А  тем  временем  его  обступила  со  всех  сторон  многочисленная
прислуга; наклонив головы и вытянув шеи, улыбаясь любовно и  подобострастно,
садовники и кухарки,  официанты  и  парикмахеры,  массажисты  и  экстрасенсы
громко, наперебой приветствовали долгожданного молодого хозяина:
   - Здравствуйте, Илья Владимирович!
   - С приездом, Илья Владимирович!
   - Устали небось с дороги, Илья Владимирович!
   - В гостях хорошо, а дома лучше!
   - Илья Владимирович...
   Юноша  вертел  головой,  улыбался,  кивал,  вежливо  отвечая  на   каждое
приветствие, но его растерянные глаза искали  при  этом  лазейку  в  плотном
кольце обступивших его людей. Что-то взорвалось, гулко хлопнуло  в  утреннем
сыром воздухе, и мальчик вдруг так испугался, что даже подпрыгнул на  месте.
Отец захохотал, тыча в него пальцем, окружающие тоже  засмеялись,  и  только
мать,  которая  сама  испуганно  вздрогнула,  прижала  ребенка  к  себе.  Он
улыбался, как улыбаются дети, когда вот-вот заплачут.
   Тем временем все вокруг закричали "ура",  и  громче  всех  кричал  хозяин
дома. Взрыв, который так напугал мальчика,  был  первым  залпом  фейерверка,
специально устроенного в честь его  приезда.  Вылетая  из  травы,  хвостатые
ракеты стремительно взмывали в белое небо и с резким треском разлетались там
огненными брызгами. Фейерверк увлек всех, кроме мальчика.  Он  нахмурился  и
громко и сердито произнес вдруг короткое непонятное слово:
   - Нок!
   Никто не услышал, даже обнимавшая его мать, она тоже смотрела на небо  и,
как все, была увлечена фейерверком.
   Молодого человека звали Илья, Илья Владимирович Печенкин. Он вернулся  на
родину  после  шести  безвыездных  лет  жизни  в  Швейцарии,  где  учился  в
элитнейшем колледже "Труа сомэ", что в переводе означает "Три вершины".
   II. Любил под кровать прятаться
   Сославшись на дорожную усталость, Илья сразу лег спать,  родители  же  не
ложились. Они сидели в полутемной спальне,  с  трудом  помещаясь  вдвоем  на
узком низком диванчике, и с умилением и гордостью смотрели  на  спящее  свое
чадо. Видимо от избытка чувств отец положил вдруг ладонь на колено матери  и
стал медленно поднимать юбку, но Галина Васильевна решительно остановила это
неуместное и несвоевременное действие,  крепко  ухватив  мужа  за  запястье.
Впрочем, она нисколько  не  обиделась,  а  даже  прижалась  к  его  сильному
жилистому плечу.
   - Он такой остроумный, - зашептала Галина Васильевна. - Я спросила:  "Что
ты любишь больше всего?" Знаешь, что он ответил? "Ленина и пепси-колу..."  -
Она улыбалась и смотрела на мужа, ожидая его реакции.
   - Новое поколение... - прокомментировал Печенкин и пожал плечами.
   Как  большинство  мужчин,  Печенкин  не   умел   разговаривать   шепотом,
получалось громче, чем если бы он говорил в полный голос. Галина  Васильевна
сделала круглые глаза, Владимир Иванович виновато втянул голову в плечи.
   - Я только одного боюсь, - взволнованно зашептала мать. -  Он  совсем  не
говорит о девушках.
   - Ну и что? - удивился Печенкин. - Какие его годы? Я только  после  армии
гулять начал.
   - Тогда было другое время. А сейчас... Ты помнишь, что мы видели с  тобой
в Сан-Франциско? Этот ужасный парад...
   Владимир Иванович  повернулся  к  жене,  посмотрел  на  нее  и  с  трудом
сдержался, чтобы не рассмеяться.
   - Да ты чего, Галь? Мой сын...? Печенкин?
   Галина Васильевна  смущенно  улыбнулась  и  зашептала:  -  Нет,  все-таки
хорошо, что мы живем в Придон-ске и до нас эта зараза еще не дошла...
   Илья зашевелился, поворачиваясь  лицом  к  стене,  и  родители  замолкли,
вглядываясь и вслушиваясь.
   Сын спал, как спят малые дети, придавив щекой сложенные ладони, но дышал,
как взрослый, ровно и глубоко.
   Родители переглянулись.
   - А я его спрашиваю: "Ты выучил?.." -  начал  рассказывать  Печенкин,  но
жена перебила:
   - Что выучил?
   - Латынь... Латынь выучил?
   -  Выучил,  все  выучил,  -  успокоила  мужа  Галина  Васильевна.  -  Два
стихотворения в день...
   - Что два стихотворения в день? - не понял он.
   - Когда Илюша был маленький, я заставляла его выучивать два стихотворения
в день. Помнишь? Одно утром, другое вечером. Еще  при  поступлении  в  "Труа
сомэ" они мне сказали: "У вашего мальчика феноменальная память". Знаешь, что
я им ответила?
   Печенкин остановил на жене вопрошающий взгляд.
   Галина Васильевна улыбнулась, глянула гордо и победно и повторила то, что
сказала шесть лет назад, с удовольствием процитировав себя:
   - "Я знаю".
   Печенкин кивнул. Возникла пауза. Ребенок дышал ровно и глубоко.
   - А помнишь, как он взял моду нас пугать? - зашептала Галина  Васильевна,
предлагая вспоминать еще. - Годика четыре ему было... Идешь, а он из-за угла
"гав!". Я так пугалась. Помнишь?
   Владимир Иванович напряг память и честно признался:
   - Чего-то забыл...
   - Ну вот, - расстроилась Галина Васильевна. - Ты же его и отучил. Сам  на
него из-за угла гавкнул. А он так испугался! Реву было...  Зато  больше  уже
никогда не пугал. Помнишь?
   - Кажется, помню, - смущенно соврал Печенкин. - Я зато помню,  как  я  за
ремень взялся: он мою электробритву раскурочил, я за ремень, а его нету! Как
сквозь землю провалился... Ищу-ищу. Нету! А  он,  оказывается,  под  кровать
спрятался, засранец! Любил под кровать прятаться... Вот засранец...
   Галина Васильевна поморщилась и попросила:
   - Володя!
   Печенкин мотнул головой,  улыбаясь,  -  еще  раз  переживая  то  забавное
происшествие, и взглянул на часы.
   -  Все,  пора  вставать,  -  решительно  проговорил  он.  -  День   очень
насыщенный. - Подумал и повторил свою мысль: - Насыщенный день.
   Галина Васильевна взяла ладонь мужа в свои ладони.
   - Ну еще  минуточку,  Володя!  Вспомни,  что  значила  в  детстве  лишняя
минуточка сна...
   Владимир Иванович подумал,  вздохнул,  видимо  вспомнив,  что  значила  в
детстве лишняя минуточка сна, и кивнул, соглашаясь.
   И  они  продолжали  сидеть  на  неудобном  низком  диванчике,  прямые   и
счастливые, наблюдая лишнюю минуточку сна своего единственного дитяти.
   Наверное, Владимир Иванович и Галина Васильевна очень удивились бы,  если
бы узнали вдруг, что сын их вовсе и не спит... Илья не спал. Глаза его  были
открыты. Что-то он там думал...
   III. Насыщенный день
   1
   День, как и обещал Владимир Иванович,  оказался  насыщенным  и  напоминал
сказочное путешествие Кота в сапогах и короля,  с  той  лишь  разницей,  что
Печенкину не приходилось обманывать сына, это были и  впрямь  его  владения:
фермы,  гигантский  элеватор,  три  завода,  две  фабрики,  четыре  банка  и
центральный офис  компании  "Печенкин",  расположенный  в  самом  высоком  в
Придонске здании - двадцатиэтажном небоскребе.  Но  было  еще  одно  отличие
этого путешествия от то