ебось  танец  живота  тебе
исполняли? Были у тебя там телки-то?
   Коля молчал. Верка приподнялась, стала пристально смотреть в Колины глаза
и все увидела.
   - Коля! - зашептала она. - Так ты мальчик еще? Маленький мой... Миленький
мой, Коленька... - Она обняла его, прижалась всем телом.
   Коля сжался и закрыл глаза.
   - Миленький мой, маленький мой... - шептала Верка, часто целуя его в щеку
и ухо.
   - Нет! - крикнул вдруг Коля,  вскочил  и  зажег  свет.  Был  он  смешной,
всклокоченный, в майке и черных трусах.
   - Ты чего? - спросила Верка испуганно и обиженно.
   - Я не хочу так... Понимаешь, не хочу - так... - сказал он с  мольбой  во
взгляде.
   Верка села.
   - А как?.. Все так... - Она пожала плечами.
   - Я хочу... чтобы мы... поженились...
   - Поженились? - не поверила своим ушам Верка.
   - Мы поженимся, и тогда у нас будет... это... - продолжал Коля, глядя  не
на Верку, а куда-то вверх. - А потом  от  этого  будут  дети,  и  ты  будешь
растить их. А я вас буду кормить. Я буду ходить  на  работу  и  приходить  с
работы. А вы будете провожать меня и встречать.
   Верка медленно закрыла глаза, но ресницы ее  часто  дрожали,  потому  что
наружу пробивались слезы.
   - А когда они вырастут и у них будут свои  дети,  а  мы  станем  старыми,
старший сын возьмет нас к себе. И от него мы будем ездить ко всем остальным,
и все будут уважать нас...
   - И потом похоронят рядом? - сдавленным чужим голосом спросила Верка.
   - Конечно! - воскликнул Коля. - Ведь мы и на том свете вместе будем.
   - А это видел? - закричала вдруг Верка, вскакивая и показывая  Коле  руку
от локтя. - Меня в ад! Я туда давно записалась!
   Стуча голыми пятками о половицы, она подбежала к кровати,  села,  бросила
ладони   между   широко   расставленными   ногами   и   смотрела   на   Колю
насмешливо-вопрошающе.
   - Аллах милостив, милосерден... - тихо проговорил Коля.
   - Заколебал - Аллах, Аллах! - снова закричала Верка. - Это у вас - Аллах!
А у нас Бог! Христос! И еще там святые всякие! Понял? Абдула...
   Коля улыбнулся и тихо, спокойно заговорил:
   - Аллах - это только имя. Имя Бога... Бог один... А имен у него много...
   - Много... И какое ж - настоящее? - Верка была удивлена.
   - Настоящего имени пока никто не знает...  А  когда  оно  откроется,  Его
позовут,  и  Он  придет...  И  тогда  все  станет  по-другому...   Хорошо...
Правильно... Понимаешь?
   Верка удивленно и растерянно спросила:
   - И... когда это будет?
   - Этого тоже никто не знает... Но это будет! Обязательно будет!
 
   Спустя несколько дней, когда у Ивановых более-менее успокоилось и болячки
на лицах драчунов стали заживать, тетка Соня отправилась в  церковь  к  отцу
Михаилу, заказала молебен и попросила священника прийти в гости.
   Хотя церковь недалеко была, аржановские туда не ходили, почти не  ходили,
очень редко ходили - когда уж совсем припечет.
   На обратном пути тетка Соня присела под ветлу на берегу Бучилы.  Обманула
тетка Соня всех, сказав, что  притворялась  тогда,  когда  сыновья  дрались.
Ударили ее, может, и нечаянно, но сильно, и хотя синяка и вправду  не  было,
болело что-то внутри, тянуло вниз так, что, когда тетка Соня  шла,  хотелось
все время сесть и посидеть.
   День был жаркий, и тетка Соня платок сняла и верхнюю  пуговицу  на  кофте
расстегнула. Хорошо было, и  собралась  она  в  одиночестве  поплакать,  как
увидела, что к Бучиле подъехала машина красная и из нее  выбрался  парень  в
черных очках. Он в Аржановке давно  всех  интересовал,  но  никто  про  него
ничего не знал, и тетка Соня решила понаблюдать и затаилась. Сперва он  снял
очки и положил на капот машины, потом куртку,  потом  расстегнул  рубашку  и
стал расстегивать джинсы.
   Тут тетка Соня смутилась, застегнула пуговицу на кофте, повязала  кое-как
платок и направилась к неизвестному. А он,  как  увидел  тетку  Соню,  надел
сразу очки.
   - А ты чего  ж,  купаться  здесь  собираешься?  -  спросила  тетка  Соня,
остановившись в нескольких метрах.
   - Собираюсь, - кивнул он и усмехнулся.
   - А здесь не купаются. - Тетка Соня  сказала  это  и  для  убедительности
помотала головой: - Не-а.
   - Это почему же?  -  Неизвестный  разговаривал  с  теткой  Соней,  как  с
маленькой или глупенькой, иронично и насмешливо.
   - Нельзя, - ответила она и нахмурилась. Не объяснять  же  было  ему,  что
здесь внизу, под водой, - церковь, дурой ведь посчитает, да, пожалуй, и прав
будет.
   - Здесь столько народу перетонуло, ужас, - нашлась тетка Соня.
   - Здесь? - удивился неизвестный, указывая пальцем на Бучило.
   - А ты не  гляди,  что  оно  маленькое,  у  него,  может,  дна  нет...  -
высказалась тетка Соня неуверенно.
   - Как это - нет? - удивился он и улыбнулся.
   - Нет, - настаивала тетка Соня.
   - Это мы сейчас проверим... - Он снял рубашку и бросил на капот машины.
   - А ты чей же, сынок, будешь? - задала тетка Соня вопрос, ради которого и
подошла сюда.
   - В каком смысле - чей? - спросил он, склонив набок голову.
   Тетка Соня растерялась, ей казалось, что она спросила понятно.
   - Ну, вот, к  примеру,  я  Иванова  Софья  Пантелеймоновна,  я  здесь,  в
Аржановке, родилась, прожила всю жизнь, здесь, значит, и...  -  Она  махнула
рукой и за-смеялась, не выдержав серьезности своего заявления.
   Он еще сильнее склонил голову набок и медленно снял очки. Он понял, с кем
разговаривает, и внимательно рассматривал тетку Соню. Так  внимательно,  что
тетка Соня смутилась.
   - Так чей же ты, сынок? - повторила вопрос она, но очень неуверенно.
   - А я, мать, ничей, - ответил он негромко.
   - Как это - ничей, разве так бывает? - спросила тетка Соня,  а  у  самой,
как она потом рассказывала, мурашки по спине побежали.
   - Бывает, мать, редко, но бывает. - Он сказал это, а потом опустил голову
и тихо попросил: - Ты прости меня, мать...
   Тетка Соня ничего не поняла, а только на шаг отступила.
   - Прости, мать, - повторил он, не поднимая головы.
   Тут тетка Соня решила, что человек этот, неизвестный, маленько не в своем
уме, и еще больше испугалась.
   - Ладно, ладно, - закивала она,  пятясь.  -  Ладно,  сынок,  ладно...  Ты
только не ныряй в Бучило-то... - Она повернулась и заторопилась прочь.
   С минуту он смотрел ей вслед, потом повернулся к воде, скинул  джинсы  и,
оставшись в одних плавках, красиво, ласточкой вошел в воду. Он быстро доплыл
до середины Бучилы, остановился там и, набрав воздуха в легкие, скрылся  под
водой.
   Тетка Соня шла, не оглядываясь, но не выдержала, конечно, и оглянулась на
ходу, а не увидев никого, остановилась и встревоженно вытянула шею.
   Он пробкой выскочил из-под воды, дыша громко и лихорадочно, вновь  набрал
воздуха и нырнул.
   Тетка Соня плюнула в сердцах и заторопилась в Аржановку,  не  оглядываясь
больше.
   Неизвестный вынырнул и, отдыхая на спине, медленно  поплыл  к  берегу.  У
берега он вывернул из земли большой белый камень и медленно,  с  напряжением
вновь поплыл на середину озера. Там, сделав несколько  глубоких  вдохов,  он
пошел ко дну с камнем в руках.
   Сначала со дна поднялись пузыри, а потом вынырнул неизвестный.
   - Достал! - закричал он. - Достал! - В победно поднятой  руке  он  держал
ком черной донной грязи.
 
   Батюшка пришел неожиданно, хотя тетка Соня с утра готовилась и ждала его,
то и дело в окно выглядывая, но проглядела.
   Отец Михаил был в рясе, подпоясанной кожаным пояском, в шапочке-скуфейке,
с большим крестом на груди. Глянув на божницу, он перекрестился,  поклонился
и, улыбаясь, поприветствовал всех:
   - Здравствуйте!
   Тетка  Соня  кинулась  к  нему,  поцеловала  руку,  и  он  быстро,  почти
торопливо, благословил ее.
   Коля стоял у окна. Он выглядел растерянным, испуганным даже.
   Улыбаясь, поп шел к нему, протягивая руку:
   - Такое рассказывают про вас, что идти было страшно. Но  увидел  -  и  не
страшно совсем, наоборот...
   Коля быстро вытер ладонь о штаны и пожал протянутую руку.
   - Я им не стала говорить! - объяснила суетящаяся рядом тетка  Соня.  -  А
то, думаю, сбегут еще, испугаются!
   - Кто испугается? - спросил, входя в кухню  и  потирая  ладонь  о  грудь,
улыбающийся Федька. - Здорово, Миш! - Он громко хлопнул ладонью о протянутую
ладонь.
   - Федька! - шлепнула его по затылку тетка Соня. - Какой он тебе Миша!
   - А чо? - довольно улыбался Федька. -  На  одной  парте  сидели?  Сидели!
Списывать давал? Давал! Он, мам, всему классу давал списывать!
   Батюшка смущенно улыбался и часто, коротко кивал:
   - Грешен, грешен...
   Они уселись за накрытый  стол,  который  украшал,  задрав  ноги,  вареный
петух. Предвкушая скорую выпивку, Федька радовался гостю больше всех.
   - А я думаю, чего мать колготится? Петуха  зарубила.  И  все  молчком!  -
делился он радостными мыслями.
   Тетка Соня, словно фокусник в  цирке,  ловко  выхватила  откуда-то  из-за
спины бутылку водки и поставила ее на стол.
   - Во! - Федька обрадованно цапнул ее и взялся открывать.
   - А мне нельзя, - сказал вдруг со вздохом сожаления батюшка.
   - Как? - растерялась тетка Соня. - Я  у  бабок  спрашивала  -  нет  нынче
никакого поста.
   - Нашла у кого спрашивать, - гыгыкнул Федька. - Эти бабки  в  семнадцатом
небось Зимний брали! Да, Миш?
   - А среда сегодня, Софья Пантелеймоновна, - не  слушая  Федьку,  объяснил
батюшка с виноватой улыбкой. - Среда и пятница - дни постные. В  среду  Иуда
предал Христа, в пятницу распяли Спасителя.
   Опустив глаза, тетка Соня  виновато  покачала  головой,  но  одновременно
выхватила у Федьки бутылку, и та бесследно исчезла за ее спиной.
   Глядя на петуха, все ели залитую постным маслом толченую картошку. Федька
погрустнел. Нарушая тягостную тишину, тетка Соня засмеялась вдруг, прикрывая
ладонью рот:
   - Чай вприглядку пила, было... Мать кусочек сахара на блюдечко положит  -
вот такусенький, - а мы глядим на него и пьем... Сладко - куда там!  А  чтоб
петушатина вприглядку... Лучше я его унесу от греха подальше.
   Но Коля отломил вдруг петушиную ногу и стал есть.  Тетка  Соня  испуганно
взглянула на попа, а Федька подмигнул батюшке.
   - О-хо-хо, - вздохнула тетка Соня. - Он же, батюшка, у нас... Иной раз  и
не верится... Проснешься, думаешь: правда иль нет? Правда...
   - К Господу дорог много, Софья  Пантелеймоновна,  -  успокаивающе  сказал
батюшка и обратился к Федьке: - А ты  что  ж,  Федор,  в  храм  ни  разу  не
зайдешь?
   - И я говорю - иди! Говорю - в аду гореть будешь, пожалеешь тогда, что не
ходил! - вставила тетка Соня.
   - Ты-то много ходишь, - огрызнулся Федька на мать. - А я  это...  ада  не
боюсь... Я на зоне в чугунолитейном работал и на кислотном, меня этим  делом
не испугаешь.
   - А что для тебя хуже, когда тело болит или когда душа? - продолжал  отец
Михаил.
   - Тело - что... Гвозди глотал... А душа, когда заноет, это у-у-у...
   - Так тело-то твое в земле останется, а душа страдать пойдет... Души  там
страдают, души!
   - Да? - Федька опешил и задумался.
   - Так что приди в храм-то, приди.
   - Да вот еще беда, батюшка. Дерутся они у меня, смертным боем дерутся!  -
В голосе тетки Сони появилась  плачущая  интонация.  -  Может,  ты  им  чего
скажешь, батюшка,  или  сделаешь  чего?  Я  вот  помню,  перед  войной  еще,
маленькая была, а помню, два брата были,  двойняшки:  Колька  один  тоже,  а
другой  Петька.  Кукушкины!  Дрались,  ой,   дрались!   Прямой   дорогой   к
брато-убийству шли. И позвала ихняя мать попа. Ну, батюшку... Тот  стро-огий
был, не в пример тебе, заходит, да с порога ка-ак гаркнет: "На колени!"  Они
так и повалились! Он с божницы икону снимает - Николая Угодника:  "Целуйте!"
Поцеловали. "А теперь целуйтесь!" Поцеловались. Кулаком им погрозил и  ушел.
Веришь, батюшка, после того пальцем не тронули друг дружку.  Пальцем!  Потом
их на войне побило обоих...
   Тетка Соня с надеждой взглянула на попа, перевела взгляд на сыновей.
   Во все время ее рассказа отец Михаил сидел неподвижно,  смотрел  на  свои
смирно сложенные на столе руки. Он вздохнул  и  тихо  заговорил,  будто  сам
удивляясь рассказываемой истории:
   - Жил очень давно, полторы тысячи лет назад, святой, Макарий  Египетский.
В пустыне жил, в пещере. Великой святости был человек. И услышал он во время
молитвы голос: "Макарий! Ты еще не сравнялся в святости с  двумя  женщинами,
которые живут в таком-то городе". Пошел Макарий в  тот  город,  отыскал  тех
жен, стал спрашивать их. А они ему отвечают: "Мы грешны  и  живем  в  суетах
мирских". Но преподобный не переставал вопрошать  их,  говоря:  "Ради  Бога,
откройте мне ваши добрые дела!" Наконец сказали старцу женщины: "Нет  в  нас
добрых дел, одним лишь не  прогневляем  мы  Бога:  с  поступления  нашего  в
супружество за двух братьев вот уже пятнадцать лет мы живем так  мирно,  что
не только не заводили между собой ссоры и вражды, но и одна другой слова еще
неприятного не сказали".
   Батюшка замолк, поднял глаза и, улыбаясь, обвел всех взглядом:
   - Вот как важна Богу мирная и согласная жизнь в семье... -  Он  посмотрел
на часы и поднялся.
   Глянув из-за плеча в окно, где на улице  мать  провожала  попа,  суетливо
семеня рядом и что-то рассказывая, Федька повернулся к  брату  и  с  усилием
изобразил на лице улыбку:
   - Давай мириться.
   Он снял с божницы икону Николая Чудотворца, старую, в железном окладе,  и
громко поцеловал изображение святого.
   - Целуй теперь ты. И будем как те бабушки жить. - Федька протягивал икону
к Колиному лицу, но тот не хотел, не мог  ее  поцеловать.  Федька  наступал.
Глядя испуганно на икону, Коля попятился.
   - Целуй, чего ты?.. Тезка ж твой! Чего боишься? А-а, боишься?  А  ты  все
равно целуй! Ну, целуй же, целуй, морда! - заорал Федька и свободной  правой
рукой, вынеся ее из-за иконы, ударил Колю в лицо.
   Коля опрокинулся на спину, Федька навалился сверху, уселся и стал с силой
натирать Колино лицо железом оклада, размазывая слезы, сопли и кровь.
   Коля лежал, не сопротивляясь, неподвижно и беззвучно.
   Он зашевелился и заскулил жалобно и горько,  только  когда  Федька  ушел,
громыхнув дверью. Убрав с лица иконку, Коля поднялся, всхлипывая,  обтер  ее
на ходу о рубаху на груди, поставил ее на божницу и пошел к двери.
   Всхлипывая и шмыгая носом, он вышел во  двор,  поднял  с  земли  топор  с
неотмытой на лезвии петушиной кровью.
   Федька стоял к нему спиной в уборной, не  закрыв  за  собой  дверь.  Видя
только его затылок, Коля направился к нему.
   - Коль! - окликнул его из-за спины материн встревоженный голос: -  Далеко
ты с топором-то?
   Коля остановился.
   -  Дрова...  колоть...  -  глухо  отозвался  он,  не   оборачиваясь,   и,
размахнувшись что было сил, ухнул топором  по  колоде,  намереваясь,  видно,
расколоть ее с одного раза.
   Лезвие вошло глубоко, но колода колоться не собиралась.
   Коля попытался выдернуть топор, но сил  явно  не  хватало,  и  он  дергал
бессильно, словно прикованный к топору и к колоде. Тетка  Соня  обошла  его,
встала напротив и пристально посмотрела в лицо. Потом подняла глаза к  небу,
перекрестилась и прошептала:
   - Пресвятая Богородица, Приснодева Мария, прости мою душу грешную!
 
   В тот же день Федька уплыл на лодке в Мукомолово пьянствовать, и в тот же
день тетка Соня решила. Решила, вошла вечером в хлев и остановилась в двери,
прислонилась к косяку, глядя, как сноровисто доит  младший  ее  сын  корову,
улыбнулась, подошла, пристроилась рядом на чурбачке, положила голову на  его
плечо. Коля повернулся, посмотрел удивленно и ласково. Тетка Соня улыбнулась
усталыми, любящими глазами. И Коля улыбнулся в ответ, сказал тихо:
   - Дедушка Амриддин говорит: "Рай находится под ногами ваших матерей".
   - Правильно говорит, - согласилась  тетка  Соня.  -  А  мне  отец  Михаил
наказал беречь тебя...
   Коля удивленно покосился на мать.
   - Как, говорю, беречь, батюшка? - продолжала тетка Соня. - Я,  говорю,  и
так глаз ночами не смыкаю, слушаю, не крадется ли к нему Федька с ножиком...
Возьмет и зарежет...
   Коля улыбнулся:
   - Не зарежет.
   - Э-э, сынок, что боится он теперь тебя - это еще хуже. Со страху  скорей
зарежет. "Молись", - батюшка сказал. А больше ничего...
   - Мам, а я сегодня твою прялку  сделал!  -  похвастался  Коля,  чтобы  не
говорить больше о неприятном.
   - Руки у тебя золотые, сынок, - похвалила его  тетка  Соня.  -  И  голова
светлая. И здоровьем Бог не обидел. В  нашу  породу  ты,  в  коровинскую.  А
Федька - в отца, кровь дурная.  А  ведь  все  равно  сын  он  мне!  Пропащий
человек, никудышный, а мне его от этого еще жальче! А пьянка эта  проклятая,
она ведь болезнь - так? По радио давеча тоже говорили  -  болезнь!  -  Тетка
Соня вздохнула. Потом набралась духа и сказала: -  Знаешь,  сынок,  ты  меня
прости, но уезжать тебе отсюда надо...
   Она хотя и решила, что скажет это, но не верила, что сможет, но смогла  и
сама удивилась, что смогла.
   Коля перестал доить, руки его опустились.
   - Ясное дело, сынок, мне с тобой и лучше, и легче, а  с  Федькой  -  горе
одно. Да только ты без меня проживешь, а он - пропадет.
   - Куда, мам, уезжать? - тихо спросил Коля.
   - К дяде твоему, к отцову брату. Помнишь дядю Юру? Хоть пятнадцать лет не
разговариваем, приревновал твой отец его ко мне, так я сама  поеду,  упрошу.
Он мастером на комбайновом. И на работу устроит, и квартира у  них  большая.
Или в общежитии поселишься. В большом городе и с верой твоей легче  будет  -
затеряешься...
   - Не хочу, мам, в город, - проговорил Коля еле слышно и прибавил шепотом:
- Мне тут... хорошо...
   - А мне-то как хорошо, сынок! - говорила тетка Соня, не замечая  ползущих
по щекам слез. - Только я же не о себе. А о тебе, сынок, да о Федьке,  черте
этом, сердце болит. Не жить вам вдвоем тут, вот беда какая... А  может...  -
Тетка Соня даже зажмурилась, чтобы сказать это: - Может быть, ты  к  дедушке
Амриддину своему вернешься? А я гостинцев ему соберу. И передашь ему от меня
низкий поклон и материнскую благодарность...
   По Колиным щекам покатились слезы,  точь-в-точь  как  по  материнским,  и
точно так же он не замечал их...
   IV
   Смеркалось. На темнеющем небе проявилась большая круглая луна.
   Неизвестный остановил машину, выключил двигатель, прислушался.
   Из-за густой сосновой посадки доносился Колин голос - арабский речитатив.
   Неизвестный усмехнулся, вышел из машины, тихо прикрыв  за  собой  дверцу.
Глянув по сторонам, он побежал к посадке,  пригибаясь,  а  добежав  до  нее,
остановился, вытащил из бокового кармана пистолет, взвел курок, выпрямился и
пошел, шагая широко, готовый сделать наконец то, что задумал. Он уже видел в
просвете меж деревьев сгибающуюся  в  поклонах  Колину  спину,  когда  вдруг
услышал гул мотора и свист вертолетных винтов.
   Зеленый армейский вертолет летел низко над рекой, и летел прямо сюда,  на
него, точнее - на Колю. Долетев до края крутояра, вертолет завис в воздухе и
стал снижаться.
   - Черт! - удивился неизвестный, спустил курок, сунул пистолет в карман и,
пригибаясь, побежал к машине.
 
   Коврик под коленями трепыхался, силясь улететь и унести с собой Колю.  Он
сжался, зажал ладонями уши и смотрел на страшную машину, ничего не  понимая.
Колеса коснулись земли, открылась дверца, и изнутри вывалился  металлический
трап. Неловко, задом, по нему стал спускаться мужчина в черном костюме.  Для
верности он держался за трап обеими руками, и так как третьей руки у него не
было, он сжимал в зубах ручку большого черного "дипломата".
   Когда он твердо стал на ноги, в темноте  люка  появилась  чья-то  рука  и
прощально помахала. В ответ человек тоже стал махать, радостно, с  чувством,
двумя руками, забыв, видимо, что в зубах у него "дипломат". Трап  спрятался,
дверца закрылась, и, прибавив шума и ветра, вертолет резко пошел вверх.
   А человек все продолжал прощально махать.
   Коля поднялся и сделал к человеку два шага. Тот повернулся. Это был Павел
Петрович. Он взял "дипломат