ор
уходит и барыня сейчас выйдет.
     - Разве госпожа Кампардон нездорова? - спросил молодой человек.
     - Не то что нездорова, а как всегда... - с некоторой досадой  в  голосе
ответил архитектор.
     - Вот как! А что с ней такое?
     Кампардон снова смутился и уклончиво ответил:
     - Известное дело, женщины... У них всегда что-нибудь не  в  порядке.  У
нее это тянется уже тринадцать лет, со времени  родов...  Впрочем,  выглядит
она превосходно... Вы даже найдете, что она располнела.
     Октав не стал больше расспрашивать. Тут как раз  вошла  Лиза  и  подала
архитектору визитную  карточку,  и  он,  извинившись,  устремился  к  дверям
гостиной, на ходу предложив Октаву побеседовать с его женой, чтобы скоротать
время. В тот миг, когда дверь стремительно открылась  и  столь  же  поспешно
закрылась  за  архитектором,  перед  Октавом  в  белой  с  золотом  гостиной
мелькнуло черное пятно сутаны.
     В это время из прихожей в кабинет вошла г-жа Кампардон. Октав с  трудом
узнал ее. Когда он мальчиком встречал ее в Плассане, в доме  ее  отца,  г-на
Думерга, чиновника путей сообщения, она была щуплым и некрасивым подростком.
Уже двадцатилетней барышней она  скорее  походила  на  малокровную  девочку,
плохо переносящую  переходный  возраст;  а  сейчас  перед  ним  была  хорошо
упитанная, пухленькая женщина, со свежим  и  безмятежным,  как  у  монахини,
лицом, с томным взглядом  и  ямочками  на  щеках;  всем  своим  обликом  она
напоминала охочую до лакомств кошечку. Хотя она и не стала  красивой,  но  к
тридцати годам пышно расцвела и приобрела приятную сочность и сладкий аромат
зрелого осеннего плода.  Октаву  бросилось  в  глаза,  что  на  ней  длинный
шелковый пеньюар цвета резеды и что она передвигается с трудом, раскачиваясь
на ходу. Это придавало ей томный вид.
     - Да вы стали настоящим мужчиной! - весело воскликнула она,  протягивая
ему обе руки. - Ну и выросли же вы со времени нашего  последнего  приезда  в
Плассан!
     И  она  залюбовалась  им,  высоким  красивым   брюнетом   с   тщательно
закрученными усиками и холеной бородкой. Услышав, что  ему  только  двадцать
два года, она воскликнула, что  на  вид  ему  можно  дать  никак  не  меньше
двадцати пяти.  Октав,  которого  переполняло  восторгом  присутствие  любой
женщины, будь то даже  последняя  из  служанок,  заливался  горячим  смехом,
обволакивая г-жу Кампардон нежным, как бархат,  взглядом  своих  темно-карих
глаз.
     - Ну да, - кокетливо рисуясь, повторял он. -  Я  стал  большой,  совсем
большой... А помните, как ваша  двоюродная  сестра  Гаспарина  покупала  мне
шарики?
     Затем он принялся рассказывать г-же Кампардон о ее родителях.  Господин
и госпожа Думерг живут  себе  тихо  и  спокойно  в  том  самом  домике,  где
поселились на старости  лет.  Единственное,  на  что  они  жалуются,  -  это
одиночество. Они до сих пор не  могут  простить  Кампардону  того,  что  он,
приехав по поводу каких-то работ в Плассан, увез с собой  их  милую  дочурку
Розу.  Октав  попытался  снова  перевести  разговор  на   Гаспарину,   желая
удовлетворить свое давнишнее любопытство, которое он, в то время не по летам
развитый  мальчишка,  проявлял  к  этой  непонятной  истории.  Он  припомнил
события: внезапная страсть архитектора к Гаспарине, статной и  красивой,  но
бедной девушке, и неожиданная женитьба его на хилой  Розе,  у  которой  было
тридцать тысяч приданого; бурная сцена  с  истерикой  и  слезами,  ссора  и,
наконец, бегство покинутой девушки в Париж, к родственнице-портнихе. Но г-жа
Кампардон, ничуть не изменившись в лице, сохранившем бледно-розовую окраску,
притворилась непонимающей, и Октаву так и не  удалось  чтолибо  вытянуть  из
нее.
     -  А  ваши  родители,  господин  и  госпожа  Муре?  -  в  свою  очередь
осведомилась она. - Они-то как поживают?
     - Благодарю вас, отлично! Мать моя не расстается со своим  садом.  Если
бы вы попали к нам на улицу Банн, то, пожалуй, не нашли бы никаких перемен.
     Г-жа Кампардон, которой, по-видимому, трудно было долго стоять, уселась
на высокий чертежный стул,  вытянув  ноги  и  прикрыв  их  пеньюаром,  а  он
пододвинул низенькую скамеечку и, подняв голову, заговорил с ней с  присущим
ему видом восторженного обожания. Несмотря на то, что он был широк в плечах,
в нем было  много  женственного;  он  отлично  понимал  женщин  и  сразу  же
завладевал их сердцем. Прошло каких-нибудь десять минут, а Октав с Розой уже
болтали как две закадычные подружки.
     - И вот я  ваш  нахлебник!  -  говорил  он,  поглаживая  бородку  своей
красивой рукой  с  аккуратно  отточенными  ногтями.  -  Мы  с  вами  отлично
уживемся, вы увидите!.. Как это мило с  вашей  стороны,  что  вы  не  забыли
мальчишку из Плассана и  по  первой  же  его  просьбе  позаботились  об  его
устройстве...
     - Да нет  же,  -  возражала  Роза.  -  Я  слишком  ленива  и  почти  не
двигаюсь... Это все устроил Ашиль. И затем, мне достаточно  было  узнать  из
письма моей матери о вашем желании столоваться где-нибудь в семье, чтобы  мы
сразу же решили приютить вас у себя. Вы будете себя чувствовать  у  нас  как
дома, да и нам будет веселее...
     Тогда Октав стал рассказывать о своих делах. Получив, наконец, в  угоду
своим родителям диплом бакалавра, он провел  тон  года  в  Марселе  в  одном
торговом предприятии по продаже набивного ситца, вырабатываемого на  фабрике
его хозяина, где-то близ Плассана. У него издавна пристрастие к коммерции, и
главным образом  его  увлекает  торговля  предметами  роскоши,  принятыми  в
дамском  обиходе,  -  занятие,  требующее  умения  соблазнять   и   покорять
подкупающими взглядами и  завлекательными  речами.  С  торжествующим  смехом
Октав поведал, как ему удалось заработать пять тысяч  франков,  без  которых
он, по-еврейски расчетливый, несмотря на свою наружность  милого  ветреника,
никогда не решился бы переехать в Париж.
     - Представьте себе, у  них  был  ситчик  в  стиле  помпадур,  старинный
рисунок, просто прелесть! Никто на него не польстился, и целых два  года  он
так и пролежал у них на складах... И вот, когда я собирался объездить Вар  и
Нижние Альпы, мне пришло в голову закупить всю эту партию на  свой  страх  и
риск  и  там  его  распродать...  Успех,  доложу  я  вам,   был   совершенно
головокружительный! Женщины буквально дрались  за  него,  и  сейчас  в  этих
местах нет ни одной, которая не щеголяла бы в платье из моего ситца... Ну  и
заговаривал же я им зубы! Ради меня они готовы были  на  все,  и  пожелай  я
только, я мог бы добиться от них чего угодно!
     Он заливался смехом, в то время  как  г-жа  Кампардон,  с  загоревшимся
взглядом, разохотившись при мысли об этом  ситчике  в  стиле  помпадур,  все
расспрашивала его: маленькие букетики на кремовом фоне? Она все время искала
себе такую материю на летний пеньюар.
     - Я целых два года провел в разъездах, и с  меня  хватит!  -  продолжал
Октав. -  Да  и  пора  приняться  завоевывать  Париж!..  Я  сразу  же  начну
что-нибудь подыскивать...
     - Как? - вскричала Роза. - Разве Ашиль вам не говорил? Ведь у него  для
вас есть место, и к тому же в двух шагах от дома...
     Октав стал благодарить, выказывая такое изумление, как если бы он попал
в страну чудес, и шутливо спрашивая при этом, не найдет ли он вечером у себя
в комнате, в виде сюрприза, еще  и  невесту  с  двадцатью  тысячами  франков
годового дохода. В это время открылась дверь,  и  в  комнату,  вскрикнув  от
неожиданности,  робко  вошла  девочка   лет   четырнадцати,   некрасивая   и
долговязая, с тусклыми белокурыми волосами.
     - Входи, не бойся, - сказала г-жа Кампардон. - Это господин Октав Муре,
о котором мы говорили с папой.
     - Моя дочь, - обернувшись к Октаву, произнесла она. - Мы не взяли ее  с
собой, когда последний раз ездили в Плассан. Она  была  такая  слабенькая...
Теперь она немного окрепла.
     Анжель  спряталась  за   спину   матери   с   угрюмой   застенчивостью,
свойственной девочкам в переходном возрасте. Время от времени  она  украдкой
поглядывала на смеющегося Октава. Почти  сразу  же  в  комнату  снова  вошел
Кампардон. Он был возбужден и не смог  удержаться,  чтобы  не  поделиться  с
женой своей удачей: к нему приходил  аббат  Модюи,  викарий  церкви  святого
Роха,  по  поводу  одного  заказа.  Правда,  пока   речь   идет   только   о
реставрационных работах, но в дальнейшем это может вылиться в  нечто  весьма
существенное. Но тут же, досадуя на самого себя за то, что  сболтнул  лишнее
при Октаве, он, все еще возбужденный, хлопнул в ладоши и произнес:
     - Ладно, хватит об этом... Ну, а теперь что будем делать?
     - Вы же собирались уходить, - ответил Октав. - Я не хочу вам мешать.
     - Ашиль, - тихо проговорила г-жа Кампардон, - как насчет этого места  у
Эдуэнов?
     - Ах да, ведь правда! - воскликнул архитектор. - У меня для вас,  милый
мой, есть место старшего приказчика в магазине новинок. Там кое-кто из  моих
знакомых замолвил за вас словечко. Вас ждут. Время раннее, еще  нет  четырех
часов. Хотите, я вас представлю?
     Октав, который больше всего на свете заботился о безупречном  изяществе
своего костюма, колебался, так как не был уверен, что галстук у него повязан
по всем правилам. Но когда г-жа Кампардон заверила его, что  у  него  вполне
приличный вид, он все же решился пойти.  Роза  томным  движением  подставила
мужу  лоб,  и  тот  с  преувеличенной  нежностью   принялся   ее   целовать,
приговаривая:
     - До свиданья, кисонька, до свиданья, душечка!
     Она проводила мужа и гостя до дверей гостиной, где мужчины  взяли  свои
шляпы, и сказала на прощание:
     - Имейте в виду, мы обедаем в семь часов.
     Анжель с угрюмым видом пошла вслед за взрослыми. Но  ее  как  раз  ждал
учитель музыки, и она тотчас же забарабанила по фортепьяно своими костлявыми
пальцами.
     Музыка  заглушила  голос  Октава,  который,  все   еще   рассыпаясь   в
благодарностях, задержался в прихожей, и преследовала его все время, пока он
спускался вниз. В теплой тишине лестницы верхнему фортепьяно вторили другие,
у г-жи Жюзер, Вабров и Дюверье. И на всех этажах, как бы доносясь  откуда-то
издалека и напоминая хоралы, звучали  различные  мелодии,  проникавшие  сюда
через плотно закрытые двери, которые охраняли чинное спокойствие квартир.
     Выйдя на улицу, Кампардон сразу же повернул за угол и  пошел  по  улице
Нев-Сент-Огюстен. Он шагал молча, с сосредоточенным видом, словно не зная, с
чего начать разговор.
     - Вы помните Гаспарину? - наконец спросил  он.  -  Она  служит  старшей
продавщицей у Эдуэнов. Вы сейчас ее увидите.
     Октав решил, что теперь как  раз  время  удовлетворить  свое  давнишнее
любопытство.
     - Вот как! - проронил он. - Она живет у вас?
     - Да что вы! Что вы! - живо ответил архитектор, словно уязвленный.
     Заметив,  что  Октава  поразила  горячность  его  ответа,  он  в  ясном
замешательстве, но более мягко продолжал:
     - Она и моя жена теперь совсем не видятся друг с  другом.  Знаете,  так
ведь иногда бывает в семьях... Но я как-то ее встретил и, сами понимаете, не
мог отказать ей в помощи... Тем более, что живется ей  не  особенно  сладко,
этой бедной девушке... И только через меня они узнают друг о друге. В  таких
застарелых ссорах время - наилучший целитель.
     Октав собирался напрямик спросить его, как это вышло, что он женился на
Розе. Но архитектор не дал ему начать, заявив:
     - Вот мы и пришли!
     Магазин новинок помещался на самом  углу  улиц  Нев-Сент-Огюстен  и  Ла
Мишодьер.  Главный вход его был обращен к узкому треугольнику площади Гайом.
Два) окна помещения прорезала вывеска, на которой огромными, с  потускневшей
позолотой, литерами  было  начертано:  "Дамское  счастье"  -  Торговый  дом,
основан в 1822 году", а на огромных зеркальных витринах первого этажа  можно
было прочесть выведенные красными буквами имена владельцев: "Делез, Эдуэн  и
Ко".
     - Здесь не гонятся  за  новомодным  шиком,  но  зато  это  уважаемая  и
солидная  фирма,  -  торопливо  объяснял  Кампардон.  -  Эдуэн,  в   прошлом
приказчик, женат на дочери старшего  из  Делезов,  умершего  два  года  тому
назад. Магазином теперь управляют молодые супруги, так как дядя  их,  старик
Делез, и другой компаньон, по-моему,  совсем  отошли  от  дел...  Сейчас  вы
увидите госпожу Эдуэн. О, это женщина с головой! Что ж, войдем...
     Сам Эдуэн как раз был в отъезде. Он находился в Лилле, куда поехал  для
закупки полотна. Их приняла г-жа Эдуэн. Она стояла, заложив за ухо  перо,  и
отдавала  распоряжения  двум  подручным,  раскладывавшим  по  полкам   штуки
материй. Правильные черты ее  лица,  гладко  зачесанные  на  пробор  волосы,
черное платье, на котором резко  выделялся  отложной  воротничок  и  мужской
галстучек, произвели сильное впечатление на Октана:  г-жа  Эдуэн  показалась
ему такой статной и такой необычайно красивой женщиной, настолько серьезной,
несмотря на свою приветливую улыбку, что молодой человек, по  натуре  отнюдь
не  робкого  десятка,  что-то  застенчиво  промямлил.  Все  было  улажено  в
несколько минут.
     - Ну, а теперь,  -  сказала  она,  не  меняя  своего  ровного  тона,  с
привычной любезностью женщины, имеющей опыт в обращении  с  покупателями,  -
если вы свободны, то ознакомьтесь с магазином.
     И подозвав одного из приказчиков, она велела ему  сопровождать  Октава.
Затем,  вежливо  ответив  Кампардону,  что  Гаспарина  ушла  по  делам,  она
повернулась к  нему  спиной  и  принялась  за  прерванное  занятие,  отдавая
короткие приказания.
     - Не сюда,  Александр...  Кладите  шелковые  материи  наверх.  Обратите
внимание, это уже другая марка.
     Кампардон, нерешительно  потоптавшись  на  месте,  сказал  Октаву,  что
зайдет за ним перед самым обедом.
     Октав тут же стал знакомиться с магазином и целых два  часа  осматривал
его. Он нашел, что помещение недостаточно просторно, что в  нем  не  хватает
света, что оно чересчур  загромождено  товарами,  которые,  не  помещаясь  в
подвалах,  грудами  были  навалены  по  углам,   так   что   между   тюками,
возвышавшимися чуть ли  не  до  самого  потолка,  оставались  лишь  узенькие
проходы. Он несколько раз сталкивался с г-жой Эдуэн, которая  с  озабоченным
видом проскальзывала через самые тесные закоулки, ни разу  не  задев  ничего
даже  краем  платья.   Казалось,   она   была   душой   этого   предприятия,
поддерживающей в нем порядок и деловой ритм: персонал,  словно  по  команде,
повиновался малейшему движению ее белых рук. Октава даже слегка обидело, что
она ни разу больше не взглянула на него.
     Приблизительно без четверти семь, когда он последний  раз  поднялся  из
подвального помещения, ему  сказали,  что  Кампардон  ждет  его  наверху,  у
мадемуазель  Гаспарины,  где  помещалось  бельевое  отделение,  которым  она
ведала. Поднявшись по винтовой лестнице,  молодой  человек  остановился  как
вкопанный за пирамидой,  симметрично  сложенных  штук  коленкора:  он  вдруг
услышал, что Кампардон разговаривает с Гаспариной на "ты".
     - Клянусь тебе, что нет! - вскричал тот,  совсем  забывшись  и  повысив
голос.
     Наступила пауза.
     - Как она поживает? - послышался голос Гаспарины.
     - Да чего спрашивать! Все одно и то же...  То  хуже,  то  лучше...  Она
теперь  сама  чувствует,  что  с  этим  покончено...  Ей   никогда   уж   не
выздороветь...
     - Бедняжка ты мой! - полным сочувствия тоном произнесла Гаспарина!
     - Это тебя надо жалеть... Но раз тебе удалось устроиться  по-другому...
Передай ей, как меня огорчает, что она всегда больна.
     Кампардон, не дав ей договорить, схватил  ее  за  плечи  и  стал  жадно
целовать прямо в губы, словно распаленный жарой, стоявшей  в  этом  нагретом
газом помещении, низкий потолок которого еще больше увеличивал  духоту.  Она
вернула ему поцелуй, прошептав:
     - Если сможешь, то  завтра  в  шесть  часов...  Я  буду  ждать  тебя  в
постели... Постучи три раза.
     Крайне озадаченный, но уже начиная понимать, в чем дело, Октав кашлянул
и вышел из-за своего укрытия. Но тут его поразила новая неожиданность: перед
ним предстала  худая,  высохшая,  костлявая  женщина  с  выступающей  вперед
челюстью и жесткими волосами. От прежней Гаспарины остались только  большие,
прекрасные глаза, выделявшиеся  на  ее  принявшем  землистый  оттенок  лице.
Суровым выражением лица и упрямой складкой чувственных губ она вызвала в нем
не меньшее смущение, чем безмятежная блондинка Роза, очаровавшая  его  своим
запоздалым расцветом.
     Гаспарина обошлась с Октавом вежливо, но не  проявила,  однако,  особой
радости при встрече. Она заговорила с ним о Плассане, вспомнила прожитые там
годы. Когда он вместе с Кампардоном выходил от  нее,  она  подала  им  обоим
руку.
     Внизу г-жа Эдуэн просто сказала Октаву:
     - Итак, до завтра, сударь...
     Очутившись внизу, Октав, которого оглушил стук  экипажей  и  совершенно
затолкали прохожие,  не  смог  удержаться  от  замечания,  что  его  будущая
хозяйка, г-жа Эдуэн, хотя и очень хороша собой, но дама не  из  приветливых.
Переливающиеся огнями, разукрашенные  витрины  заново  отделанных  магазинов
отбрасывали на темную и грязную мостовую квадраты яркого света, в  то  время
как старые лавчонки с их погруженными во тьму окнами зияли в  фасадах  домов
черными впадинами, в глубине которых мигали, словно далекие тусклые  звезды,
коптящие керосиновые лампы.
     Проходя  по  улице  Нев-Сент-Огюстен,  почти  у  самой  улицы  Шуазель,
архитектор, поравнявшись с одной из этих лавчонок, отвесил поклон. На пороге
ее стояла стройная и изящная молодая женщина в шелковой мантилье,  удерживая
за руку трехлетнего мальчугана, чтобы он не попал  под  колеса  фиакра.  Она
разговаривала с  какой-то  простоволосой  старухой,  по-видимому  владелицей
лавки, к которой обращалась  на  "ты".  Женщину  скрывала  темнота  дверного
проема, и в неверном, колеблющемся свете окрестных газовых фонарей Октав  не
смог как следует  разглядеть  ее  лицо.  Ему  показалось  все  же,  что  она
хорошенькая, хотя он уловил лишь взгляд ее жгучих  глаз  когда  они  на  миг
задержались на нем, сверкнув, как два пылающих факела. За ее спиной  уходила
вглубь сырая, похожая на погреб  лавчонка,  откуда  доносился  еле  уловимый
запах селитры.
     -  Это  госпожа  Валери,  жена  Теофиля  Вабра,  младшего  сына  нашего
домовладельца... Помните, я вам говорил, что они живут во  втором  этаже,  -
продолжал Кампардон, когда они  отошли  на  несколько  шагов.  -  Прелестная
женщина!.. Она родилась здесь, в этой лавке, где торгуют прикладом.  Кстати,
в нашем квартале это одно из самых бойких предприятий. Ее родители,  старики
Луэты, до сих пор ведут дело, просто чтобы чем-нибудь заняться, от  скуки...
Они нажили здесь немалый денежки, смею вас уверить!
     Октав, однако, не признавал  такой  торговли,  которая  велась  в  этих
темных клетушках старого Парижа, где одна штука какой-нибудь материи в  свое
время заменяла вывеску. Ни за что на свете не согласился бы проводить  жизнь
в таком погребе. Здесь ведь недолго нажить какие угодно болезни!
     Беседуя таким образом, они поднялись по лестнице.  Их  ждали  к  обеду.
Г-жа Кампардон успела  переодеться.  Она  вышла  в  сером  шелковом  платье,
кокетливо причесанная; вся ее наружность свидетельствовала о  том,  что  она
тщательно следит за своей особой. Кампардон с нежностью влюбленного! супруга
поцеловал ее в шейку:
     - Добрый вечер, кисонька, добрый вечер, душечка...
     Все направились в столовую. Обед прошел очень приятно.  Г-жа  Кампардон
заговорила сначала о Делезах и Эдуэнах, весьма уважаемой в  квартале  семье.
Все, кто к ней принадлежит, - люди известные...  Один  из  кузенов  содержит
писчебумажный  магазин,  дядя  торгует  зонтиками  в  пассаже   Шуазель,   а
племянники и племянницы тоже пристроены в разные места, тут неподалеку.
     Затем беседа перешла на другое. За