р, Башелар искал карету. Октав вдруг воскликнул:
     - А ведь господин Жоссеран ждет нас в кафе!
     Остальные совсем позабыли об этом. Жоссеран, очень недовольный,  что  у
него зря пропал вечер, нетерпеливо поджидал их у двери кафе, потому  что  он
никогда не позволял  себе  съесть  что-нибудь  вне  дома.  Наконец  они  все
отправились на улицу Серизе. Им пришлось нанять два  фиакра;  комиссионер  с
кассиром уселись в один, а трое молодых людей в другой.
     Под  скрежет  старой  колымаги,  заглушавший  его  голос,  Гелен   стал
рассказывать о страховом обществе, где он служит. Страховое ли  дело,  биржа
ли - одно и то же тошнотворное занятие,  утверждал  Трюбло.  Затем  разговор
перешел на Дюверье. Ну куда это годится, что такой богач,  советник  Палаты,
позволяет женщинам водить себя за  нос!  Вечно  он  их  выкапывает  в  самых
подозрительных кварталах, за чертой города, куда даже не ходят  омнибусы,  -
дамочек, которые будто бы берут работу на дом, этаких скромниц, изображающих
из  себя  вдов;  сомнительных  содержательниц   бельевых   и   галантерейных
магазинов, не имеющих ни заказчиков, ни покупателей; каких-то расфуфыренных,
боящихся дневного света  девок,  которых  он  подбирает  прямо  с  панели  и
посещает затем раз в неделю с пунктуальностью чиновника, идущего  к  себе  в
контору. Впрочем, Трюбло находил для  него  оправдание:  во-первых,  это  уж
особенность его темперамента, а во-вторых,  не  у  всякого  такая  несносная
жена! Говорят, она  возненавидела  его  с  первой  же  ночи,  на  всю  жизнь
проникнувшись отвращением к красным пятнам на его лице. И потому она  охотно
терпит его любовниц, непривередливость которых избавляет  ее  от  притязаний
мужа. И если порой она и соглашается еще исполнять  отвратительные  для  нее
супружеские обязанности, то делает это  с  покорностью  порядочной  женщины,
честно относящейся к своему долгу.
     - Значит, эта-то хоть порядочная? - с любопытством спросил Октав.
     - О да, милый мой, вполне порядочная!.. У нее масса достоинств:  хороша
собой,    серьезная,    образованная,    воспитанная,    изысканный    вкус,
целомудренна... и невыносима!
     В самом  конце  улицы  Монмартр  скопление  экипажей  задержало  фиакр.
Молодые люди, опустив стекло, услышали яростный рев Башелара, вступившего  в
перебранку с кучерами. Когда фиакр тронулся, Гелен подробно рассказал Октаву
все, что знал про Клариссу. Ее полное имя Кларисса Боке, она  дочь  уличного
лоточника, который в свое время держал магазин детских игрушек, а  теперь  в
сопровождении жены и целой  оравы  грязных  ребятишек  разъезжает  со  своим
товаром по ярмаркам. Дюверье  встретил  Клариссу  в  один  ненастный  зимний
вечер, когда  очередной  любовник  выгнал  ее  на  улицу.  По-видимому,  эта
долговязая чертовка и оказалась тем идеалом женщины, о котором Дюверье давно
мечтал, потому что уже на следующий день он был от нее без  ума  и,  весь  в
слезах, целовал ее  глазки,  одержимый  неизменной  потребностью  взращивать
голубой цветок сентиментальных  романсов  на  грубой  почве  своих  животных
вожделений. Кларисса, чтобы не афишировать их связь, согласилась  поселиться
на улице Серизе, но она вертит им  как  хочет  -  заставила  его  купить  ей
обстановку в двадцать пять тысяч франков и продолжает нещадно  его  обирать,
прокучивая его деньги с артистами монмартрского театра.
     - А мне-то что до этого, раз у нее весело? - сказал  Трюбло.  -  Она-то
хоть по крайней мере не заставляет вас петь и  без  конца  не  барабанит  на
фортепьяно, как его жена!.. Ох, уж  это  фортепьяно!  Видите  ли,  когда  на
человека в его собственном доме нагоняют тоску и  когда  он  имел  несчастье
жениться  на  механическом  фортепьяно,  которое  отпугивает  людей,  то  уж
действительно надо быть дураком, чтобы не устроить себе приятный уголок, где
можно было бы запросто принимать своих друзей...
     - В воскресенье,  -  рассказывал  Гелен,  -  Кларисса  пригласила  меня
позавтракать с ней вдвоем.  Я  отказался.  После  подобных  завтраков  можно
наделать глупостей. Меня страх взял, как бы она не села мне  на  шею  в  тот
день, когда ее бросит Дюверье. Надо  вам  сказать,  что  она  совершенно  не
выносит его, у нее прямо-таки болезненное отвращение к  нему...  Эта  девка,
черт возьми, тоже не в восторге от красных пятен на его лице! Но она не  так
богата, как жена, чтобы его прогнать... А то  бы  она  охотно  уступила  его
своей горничной, лишь бы избавиться от этой обузы.
     Фиакр остановился. Молодые люди сошли у погруженного в  безмолвие  дома
на улице Серизе. Но им  пришлось  добрых  десять  минут  дожидаться  другого
экипажа, так как дядюшка Башелар, после перепалки на  улице  Монмартр,  увел
своего кучера в кафе, чтобы пропустить с ним по стаканчику грога.
     Подымаясь по лестнице, имевшей чинно-буржуазный вид, Башелар в ответ на
вопрос Жоссерана, что представляет собой подруга Дюверье, коротко ответил:
     - Светская дама, очень милая женщина... Она вас не съест.
     Их впустила  молоденькая,  румяная  горничная.  Кокетливо  и  несколько
развязно посмеиваясь, она сняла с мужчин пальто. Трюбло на миг задержал ее в
углу прихожей, нашептывая ей на ухо какие-то непристойности, от которых  она
прыскала со смеху, как будто ее щекотали.
     Башелар сразу направился в гостиную  и  представил  хозяйке  Жоссерана,
который на миг растерялся, найдя Клариссу просто некрасивой  и  не  понимая,
как мог советник предпочесть своей жене,  одной  из  самых  красивых  женщин
общества, эту худую, чернявую и похожую на мальчишку особу с  взлохмаченной,
словно у пуделя, головой. Впрочем, Кларисса быстро очаровала его. Бойкая  на
язык, как истая  парижанка,  она  обладала  поверхностным  умом  и  забавным
остроумием, приобретенным в общении с мужчинами. Вообще же, если это ей было
нужно, она умела придать себе вид важной дамы.
     - Сударь, весьма польщена... Друзья Альфонса - мои друзья... Вы  теперь
принадлежите к нашему кругу... Будьте как дома...
     Дюверье, которого Башелар заранее предупредил запиской, в свою очередь,
оказал Жоссерану весьма  любезный  прием.  Октава  поразил  его  вид,  -  он
показался ему вдруг помолодевшим. Перед ним был не хмурый, вечно недовольный
человек, который в гостиной на улице Шуазель чувствовал себя чужим.  Красные
пятна у нега на лбу  слегка  побледнели,  косо  посаженные  глаза  светились
детской  радостью.  Тем  временем  Кларисса,   окруженная   толпой   мужчин,
рассказывала, как Дюверье иногда, во время перерыва между двумя заседаниями,
забегает к ней и что у него только и хватает  времени  прикатить  в  фиакре,
обнять ее и сразу же мчаться назад. Тут уж и он сам стал жаловаться, как  он
по горло занят делами: четыре заседания в неделю, с одиннадцати  часов  утра
до пяти часов вечера; одни и те же каверзные, похожие друг  на  друга  дела,
которые приходится распутывать; и все это в конце концов иссушает душу.
     - Право, - со смехом  продолжал  он,  -  неудивительно,  что  временами
ощущаешь потребность скрасить жизнь розами.  После  этого  я  себя  чувствую
как-то бодрее!..
     Однако на нем не было красной ленточки Почетного  легиона,  которую  он
снимал каждый раз, когда шел к любовнице.  Это  был  остаток  щепетильности,
дань, которую он отдавал внешней благопристойности, и  тут  он  упорствовал.
Кларисса молчала, но в  глубине  души  чувствовала  себя  сильно  обиженной.
Октав, который, войдя, по-товарищески пожал руку молодой женщины,  слушал  и
смотрел. Гостиная с ковром в больших красных цветах,  мебелью  и  портьерами
гранатового атласа очень походила на гостиную на улице Шуазель.  И,  как  бы
для полноты сходства, некоторые из друзей советника, которых Октав там видел
на вечере, во время концерта, были и здесь, образуя те же группы.  Но  здесь
курили и разговаривали, не понижая голоса. В этой гостиной, озаренной  ярким
светом  люстр,  царило  неподдельное  веселье.  Двое  мужчин  лежали  рядом,
развалившись поперек широкого дивана, третий, сидя верхом на стуле,  грел  у
камина  спину.  Чувствовалась   приятная   непринужденность,   свобода,   не
переступавшая, однако, границ дозволенного. Кларисса никогда не принимала  у
себя женщин, - опрятности ради, как она выражалась. И когда  ее  завсегдатаи
жаловались на отсутствие в ее гостиной дам, она со смехом возражала:
     - А я? Разве вам меня недостаточно?
     Она устроила Альфонсу благопристойное,  в  сущности  вполне  буржуазное
гнездышко,  ибо,  несмотря   на   все   превратности   своего   собственного
существования, питала страсть ко всему, что люди называют "приличным". Когда
у нее бывали гости, она не допускала, чтобы к ней  обращались  на  "ты".  Но
после того как все расходились и двери  закрывались,  она  не  отказывала  в
благосклонности никому из приятелей Альфонса, не говоря уж об ее собственных
-  бритых  актерах  и  обросших  густыми  бородами  художниках.   Это   была
укоренившаяся привычка, потребность несколько размяться после ухода мужчины,
который платит. Из завсегдатаев ее гостиной только двое ее отвергли - Гелен,
вечно мучимый боязнью последствий, и Трюбло,  искавший  любовных  похождений
совсем в других кругах.
     Молоденькая горничная  с  приветливым  видом  обносила  гостей  пуншем.
Октав, взяв себе стакан, наклонился к уху Трюбло и прошептал:
     - Горничная, пожалуй, лучше хозяйки...
     - Обычное дело, черт возьми! - пожав плечами, убежденно  и  с  оттенком
презрения в голосе произнес Трюбло.
     Кларисса подошла на минуту поболтать с ними. Она прямо  разрывалась  на
части, то и дело перебегала от  одного  гостя  к  другому;  тут  перекинется
словечком, там улыбнется или просто помашет рукой. Каждый гость,  появившись
в гостиной, закуривал сигару,  так  что  комната  скоро  наполнилась  густым
табачным дымом.
     - Ах, эти гадкие мужчины! - кокетливо воскликнула она, приблизившись  к
окну и распахнув его.
     Башелар сразу же подвел к открытому окну Жоссерана  как  бы  для  того,
чтобы тот мог подышать  свежим  воздухом.  А  затем,  при  помощи  искусного
маневра, завлек туда и Дюверье, и, не теряя времени, приступил к делу. Итак,
обе семьи собираются породниться между собой. Он,  Башелар,  весьма  польщен
этим обстоятельством. Затем он спросил, на какой день  назначено  подписание
брачного контракта, и это ему позволило перейти к сути дела.
     - Мы с  Жоссераном  как  раз  собирались  завтра  посетить  вас,  чтобы
окончательно обо  всем  договориться,  потому  что  нам  небезызвестно,  что
господин Огюст ничего не предпринимает без вас... Это, видите ли, по  поводу
выплаты приданого... Но поскольку мы уже здесь...
     Жоссеран, вновь охваченный тревогой, вглядывался  в  простиравшуюся  за
окном темную  улицу  Серизе  с  ее  пустынными  тротуарами  и  безжизненными
фасадами домов. Он сейчас жалел, что явился сюда.  Опять  воспользуются  его
слабохарактерностью, чтобы втянуть его в какую-нибудь  грязную  историю,  от
которой он будет страдать. Возмущение,  поднявшееся  в  нем,  заставило  его
резко прервать своего шурина.
     - Лучше потом... Здесь, по-моему, не место...
     - А, собственно говоря, почему? - очень любезно воскликнул  Дюверье.  -
Нам тут не менее удобно, чем где бы  то  ни  было...  Вы  изволили  сказать,
сударь?
     - Мы даем за Бертой пятьдесят тысяч приданого, - продолжал  дядюшка.  -
Но дело в том, что эти пятьдесят тысяч франков существуют в  виде  страховой
премии, которая должна быть выплачена  нам  по  истечении  двадцати  лет,  -
господин Жоссеран, видите ли, застраховал свою дочь, когда  ей  было  только
четыре года, и сумму эту она получит не раньше, чем через три года.
     - Позвольте! - еще раз испуганно прервал его кассир.
     - Разрешите, я кончу... Господин Дюверье отлично меня понял...  Но  так
как мы не желаем, чтобы молодые супруги три года дожидались  денег,  которые
могут им понадобиться сейчас, мы обязуемся выплачивать приданое частями - по
десять тысяч франков каждые полгода... Что же  касается  нас  самих,  то  мы
согласны вернуть себе эти деньги позднее, кргда выйдет срок страховки.
     Наступило молчание. Жоссеран весь похолодел; у него  судорожно  сжалось
горло, и он вперил взгляд в темный провал улицы Серизе. Советник,  казалось,
с минуту размышлял; возможно, что он смутно догадывался, в чем тут дело.  Но
мысль, что собираются надуть одного из Вабров, которых он в лице своей  жены
глубоко ненавидел, заранее радовала его.
     -  На  мой  взгляд,  это  весьма  благоразумно!  Нам  остается   только
поблагодарить вас!.. Редко когда приданое выплачивается в один прием...
     - Да никогда, сударь! - решительно подхватил Башелар.  -  Это  даже  не
принято.
     И все трое, сговорившись встретиться в  будущий  четверг  у  нотариуса,
пожали друг другу руки. Когда Жоссеран, выйдя  из  ниши,  вновь  появился  в
освещенной гостиной, он был так бледен, что его спросили, не  болен  ли  он.
Ему и в самом деле было не по себе.  Он  откланялся,  не  дождавшись  своего
шурина, который перешел в столовую, где вместо традиционного чая было подано
шампанское.
     Тем временем Гелен, растянувшись у окна на диване, негромко повторял:
     - Ну и каналья же этот дядюшка!
     Уловив только одну-единственную  фразу  насчет  страховки,  он,  злобно
посмеиваясь, объяснял Октаву и Трюбло, как обстоит дело. Берта в свое  время
была застрахована в том самом страховом обществе, где он служит.  Жоссеранам
не  предстоит  получить  там  ни  единого  гроша  -  Вабров  просто-напросто
надувают. И приятели, держась за животы, стали хохотать над этой  остроумной
проделкой.
     - Мне нужно  сто  франков!..  -  с  неподражаемым  комизмом  решительно
произнес Гелен. - Если дядюшка мне их не даст, я его выведу на чистую воду.
     Голоса   звучали    все    громче.    Шампанское    нарушило    внешнюю
благопристойность,  установленную  Клариссой.  В  ее  гостиной  вечера,  как
правило, заканчивались довольно бурно. Подчас  она  и  сама  не  выдерживала
своей роли. Трюбло указал на нее Октаву. Она стояла за дверью,  повиснув  на
шее здоровенного парня грубоватой внешности,  какого-то  каменотеса  с  Юга,
которого его родной город прочил в  скульпторы.  Но  Дюверье  в  эту  минуту
распахнул дверь, и она, быстро разомкнув объятия, представила  ему  молодого
человека - господин Пайан, художник, одаренный  очаровательнейшим  талантом.
Дюверье, выразив свой восторг  по  поводу  знакомства,  обещал  достать  ему
работу.
     - Работу, работу! Да у него  и  тут  найдется  сколько  угодно  работы,
остолоп ты эдакий! - вполголоса произнес Гелен.
     Около двух часов ночи, когда трое молодых людей покинули дом  на  улице
Серизе вместе с дядюшкой Башеларом, тот был  мертвецки  пьян.  Они  были  не
прочь запихнуть его в какой-нибудь фиакр, но уснувший квартал был погружен в
торжественное  безмолвие,  не  нарушаемое  ни  стуком   колес,   ни   шагами
запоздалого прохожего. В небе поднялась сияющая луна и залила тротуар  своим
ярким светом. Молодым людям пришлось взять дядюшку под руки и тащить  его  с
собой. На пустынных улицах голоса звучали как-то особенно гулко.
     - Черт побери, дядюшка, да  держитесь  вы  прямо!  Вы  нам  оттягиваете
руки...
     Дядюшка, захлебываясь от клокотавших у него в горле слез,  окончательно
размяк и стал проповедовать мораль.
     - Ступай прочь, Гелен! - заплетающимся языком  бормотал  он,  -  ступай
прочь!.. Я не желаю, чтобы ты видел своего дядю в таком состоянии... Да, да,
мой мальчик, это неприлично! Ступай прочь!
     И в ответ  на  слова  племянника,  назвавшего  его  старым  плутом,  о"
продолжал:
     - Плут - это пустое слово!.. Надо уметь внушить к себе  почтение...  Я,
например, уважаю женщин... Конечно, порядочных. Но когда  я  вижу,  что  нет
настоящего чувства, -  мне  тошно  становится...  Ступай  прочь,  Гелен!  Ты
заставляешь краснеть своего старого дядю! Мне хватит и твоих приятелей!..
     - Ладно, - заявил Гелен, - тогда извольте мне дать сто франков... Шутки
в сторону!.. Мне нужно уплатить за квартиру, а то меня выкинут на улицу.
     При этой неожиданной  просьбе  опьянение  дядюшки  так  усилилось,  что
сопровождавшие его молодые люди  вынуждены  были  прислонить  его  к  ставие
какого-то магазина.
     - А? Что?.. Сто франков?.. Не ройтесь у меня в  карманах,  у  меня  там
одна мелочь... Сто франков?  Чтобы  ты  прокутил  их  в  разных  непотребных
местах! Вот уж нет! Я вовсе не намерен потворствовать твоим порокам! Я  знаю
свой долг. Ведь твоя мать на смертном одре  поручила  тебя  моим  заботам...
Знаешь, если ты будешь шарить по моим карманам, я позову на помощь...
     И он продолжал в том же духе, негодуя на распущенность молодежи и вновь
и вновь проповедуя необходимость добродетели.
     - Да полно вам! - вскричал наконец Гелен. - Я ведь не вы и не занимаюсь
надувательством  порядочных  людей...  Понятно?  Стоит  мне  только  сказать
словечко, вы сразу же выложите сто франков!..
     Но тут дядюшка совершенно оглох.  Он  бессмысленно  мычал  и  буквально
валился с ног. Узенькую улочку, по  которой  они  проходили,  позади  церкви
Сен-Жерве, освещал один только тусклый, как ночник, газовый фонарь;  на  его
матовых  стеклах  выделялся  огромного  размера  номер.  Из  дома  на  улицу
доносился глухой  топот,  и  сквозь  плотные  спущенные  жалюзи  пробивались
тоненькие полоски света.
     - Мне это в конце концов надоело! -  внезапно  заявил  Гелен.  -  Прошу
прощения, дядюшка, я забыл наверху свой зонтик.
     И он  скрылся  в  доме.  Дядюшка  вознегодовал  и  с  отвращением  стал
отплевываться. Он требует, чтобы к  женщинам  относились  хоть  мало-мальски
уважительно. При таких нравах Франции каюк...
     На площади Ратуши Октав и Трюбло нашли, наконец, фиакр и, словно  куль,
запихнули туда дядюшку Башелара.
     - На улицу Энгиен! -  сказали  они  кучеру.  -  Деньги  возьмете  сами!
Обшарьте его карманы!..
     В следующий четверг у нотариуса Ренодена  на  улице  Грамон  состоялось
подписание  брачного  контракта.  Перед  уходом  между  супругами   Жоссеран
разыгралась бурная сцена: отец, чье негодование на  этот  раз  прорвалось  с
особенной силой, возложил на мать ответственность за подлог, к которому  его
принуждали. Они и на этот раз  стали  попрекать  друг  друга  своей  родней.
Откуда, скажите на милость, у него возьмутся  каждые  полгода  десять  тысяч
франков! Это обязательство сводило его с ума. Находившийся  тут  же  дядюшка
Башелар энергично бил себя кулаком в грудь, не скупясь /на обещания;  в  них
снова не было недостатка, с тех пор как ему удалось так устроиться, чтобы не
вынуть ни гроша из своего кармана. Расчувствовавшись, он клялся  никогда  не
допустить, чтобы его любимица Берта оказалась в стесненных  обстоятельствах.
Но приведенный в полное  отчаяние,  отец  лишь  пожимал  плечами,  спрашивая
Башелара: неужели тот действительно считает его дураком?
     Однако у нотариуса, ознакомившись с брачным контрактом, составленным по
указанию  Дюзерье,  Жоссеран  несколько  успокоился.  О  страховке  там   не
упоминалось.  Кроме  того,  первый  взнос,  десять  тысяч  франков,  в  счет
приданого  договорились  внести  через  полгода  после   свадьбы.   Жоссеран
надеялся, что  у  него  хоть  будет  время  оглядеться.  Огюст,  внимательно
следивший за чтением контракта, стал обнаруживать некоторое беспокойство. Он
посмотрел на улыбающуюся Берту, перевел глаза на Дюверье, потом на Жоссерана
и наконец  нерешительно  заговорил  о  страховке,  как  об  известного  рода
гарантии, о которой, по его мнению, целесообразно было бы все же  упомянуть.
Но тут все удивленно развели руками, - а к чему собственно? Дело и без  того
ясно.  Присутствующие  стали  быстро  расписываться  в  брачном   контракте;
нотариус Реноден, приятный молодой человек, молча подавал дамам перо.
     Когда все вышли  из  конторы,  г-жа  Дюверье,  однако,  позволила  себе
высказ