тот рассказывал им об ужасной ночной сцене,
сожалея, что не решился купить пистолет и был вынужден лишь  отвесить  этому
господину пощечину; правда, этот господин дал ему сдачи,  но  тем  не  менее
получил свое, да еще как! Этакий подлец, - полгода он  насмехался  над  ним,
Огюстом, притворяясь, что всецело на его стороне, и даже - какова  наглость!
- подробно рассказывал мужу о поведении жены  в  те  самые  дни,  когда  она
бегала к нему наверх! Что касается этой твари, раз она укрылась у родителей,
пусть там и остается, он ни за что не возьмет ее обратно к себе!
     - Поверите ли, в прошедшем месяце я дал ей триста франков на ее наряды!
- воскликнул он. - Я был так добр, так снисходителен,  я  мирился  со  всем,
лишь бы сохранить свое здоровье! Но с этим примириться нельзя, нет, нет,  ни
в коем случае!
     Теофиль вообразил себе смертельный исход, и при этой мысли его  пробрал
озноб.
     - Это же глупо, - произнес он сдавленным голосом,  -  дать  продырявить
себя насквозь! Я бы не стал драться.
     Но поймав на себе взгляд Валери, он добавил смущенно:
     - Если бы со мной произошло нечто подобное.
     - Ах, негодная... - вполголоса проговорила молодая женщина. -  Подумать
только, что двое мужчин будут драться из-за нее насмерть! На ее месте  я  бы
навеки потеряла сон!
     Огюст был непоколебим. Он будет драться. И он уже все обдумал. Так  как
он непременно хочет в секунданты Дюверье, он сейчас  же  поднимется  наверх,
все ему расскажет и немедленно пошлет его к Октаву.  Вторым  секундантом  он
выбрал Теофиля, если тот не будет возражать. Теофилю  пришлось  согласиться,
но он почему-то мгновенно почувствовал себя  хуже  и  снова  стал  похож  на
капризного ребенка, который требует, чтобы его пожалели.  Тем  не  менее  он
предложил брату пойти с ним к Дюверье: хоть эти люди и воры, но бывают такие
обстоятельства, когда приходится забывать о многом. Как Теофиль, так  и  его
жена явно мечтали о примирении всей родни; вероятно, они поняли,  по  зрелом
размышлении, что им же будет выгоднее, если они перестанут  дуться  друг  на
друга. В конце концов Валери весьма любезно предложила Огюсту  заменить  ему
кассиршу, пока он не найдет какую-нибудь девушку на эту должность.
     - Только мне еще нужно, - добавила  она,  -  около  двух  часов  свести
Камилла в Тюильри.
     - Ну, пропустишь один разок! - сказал ее муж. - И дождь  идет,  к  тому
же.
     - Нет, нет, ребенок должен дышать свежим воздухом. Придется пойти.
     Наконец братья отправились наверх, к Дюверье. Но Теофиль остановился на
первой же ступеньке; его одолел отчаянный кашель. Он схватился за перила  и,
когда смог заговорить, с трудом пробормотал хриплым голосом:
     - Знаешь, я теперь так счастлив, я ни на миг  не  сомневаюсь  в  ней...
Нет, в этом отношении ее нельзя упрекнуть, она доказала мне свою верность.
     Огюст, не понимая, смотрел на брата: какой же он желтый, а  бородка  на
его дряблых щеках - какая она реденькая, чахлая!  Этот  взгляд  окончательно
рассердил Теофиля, и без того раздраженного смелостью Огюста.
     - Я говорю о моей жене, - продолжал он. - Ах ты, бедняга, мне жаль тебя
от всего сердца! Помнишь, как я глупо вел себя  в  день  твоей  свадьбы?  Но
тебе-то сомневаться не приходится, ты их застал на месте преступления!
     - Вздор! - сказал Огюст, напуская  на  себя  храбрость.  -  Я  ему  еще
переломаю кости! Честное слово, я бы плюнул на все, если б у меня не  болела
голова!
     Дернув за ручку звонка, Теофиль подумал  вдруг,  что  они  могут  и  не
застать советника; ведь с того дня, как Дюверье нашел  Клариссу,  он  совсем
уже отбросил всякий стыд и даже не ночевал дома. И в  самом  деле,  Ипполит,
который открыл им дверь, сказал, не отвечая на вопрос о хозяине, что госпожа
Дюверье в гостиной, она там упражняется на фортепьяно. Они вошли. Клотильда,
о самого  утра  затянутая  в  корсет,  сидела  за  инструментом,  ее  пальцы
равномерно и непрерывно пробегали по клавишам вверх и вниз; а  так  как  она
ежедневно отводила два часа  на  гаммы,  чтобы  не  утратить  беглости,  она
старалась давать попутно пищу уму и потому читала сейчас раскрытый перед ней
на пюпитре журнал "Revue des deux Mondes". Однако это  ничуть  не  замедляло
чисто механической работы ее рук.
     - А, это вы! - сказала  Клотильда,  когда  братья  извлекли  ее  из-под
неудержимого потока  звуков,  которые  заливали  ее  и  хлестали  как  град,
отгораживая от всего окружающего.
     Она даже не удивилась, заметив Теофиля. Впрочем,  тот  держался  весьма
чопорно, как человек, явившийся по чужому делу. Огюст уже  заранее  придумал
целую историю. Ему было стыдно посвящать сестру в свои злоключения, и  кроме
того он боялся напугать ее дуэлью. Но он не успел солгать: поглядев на него,
она спокойно спросила:
     - Ну, и что ты теперь намерен делать?
     Огюст вздрогнул и покраснел. Стало быть, все уже знают?
     - Драться, черт возьми! - ответил он смело, тем же тоном,  который  еще
раньше заставил Теофиля прикусить язык.
     - Вот как! - сказала Клотильда, на этот раз крайне удивленная.
     Тем не менее она не стала его осуждать.  Хотя  скандал  от  этого  лишь
разрастется, но честь требует жертв. Клотильда только напомнила  брату,  что
она вначале возражала против его женитьбы.  Ничего  другого  и  нельзя  было
ожидать от девушки, которая, по всей видимости, и понятия не  имела  о  том,
что такое обязанности замужней женщины.
     Огюст спросил сестру, где ее супруг.
     - Он в отъезде, - ответила та без записки.
     Огюст  пришел  в  отчаяние,  он  ничего  не  хотел  предпринимать,   не
посоветовавшись  предварительно  с  Дюверье.  Клотильда  выслушала  его,  но
умолчала о новом адресе, не желая посвящать родню в свои семейные неурядицы.
Наконец она нашла выход, посоветовав Огюсту отправиться на улицу  Энгиен,  к
дядюшке Башелару,  -  может  быть,  там  ему  удастся  получить  необходимые
сведения. И она опять повернулась к фортепьяно.
     - Это Огюст просил меня пойти с ним, - счел нужным заявить молчавший до
сих пор Теофиль. -  Позволь  мне  поцеловать  тебя,  Клотильда...  Нам  всем
одинаково тяжело.
     Сестра подставила ему холодную щеку.
     - Мой бедный мальчик, тяжело только  тому,  кто  сам  доводит  себя  до
этого. Я же прощаю всем... А тебе надо бы позаботиться о себе, по-моему,  ты
простудился.
     Потом она снова подозвала Огюста:
     - Если дело не уладится, сообщи мне. Я буду очень беспокоиться.
     И поток звуков хлынул с прежней силой,  захлестнул  Клотильду,  затопил
ее; а она, посреди этой бури, продолжая механически барабанить гаммы во всех
тональностях, опять углубилась в чтение журнала.
     Спустившись вниз, Огюст некоторое время колебался, не зная, идти ли ему
к Башелару. Как сказать старику: "Ваша племянница изменила мне"? Наконец  он
решил добыть у дядюшки адрес Дюверье, не посвящая его в то,  что  произошло;
Все  было  налажено:  Валери  посторожит  магазин,  а  Теофиль  будет  вести
наблюдение за домом, пока не вернется брат. Огюст послал за  фиакром  и  был
уже готов уйти, как вдруг Сатюрнен, который исчез незадолго до того, выбежал
со склада с большим кухонным ножом, размахивая им и крича;
     - Я его зарежу! Я его зарежу!
     Все всполошились. Побледневший Огюст быстро вскочил в фиакр и захлопнул
дверцу.
     - Опять он с ножом! - твердил он. - Постоянно эти ножи! Теофиль,  прошу
тебя, убери его, постарайся, чтобы его уже не было здесь, когда я вернусь...
У меня и без того достаточно неприятностей!
     Рассыльный держал сумасшедшего за плечи. Валери дала кучеру  адрес.  Но
кучер, неимоверно грязный толстяк с красным, как сырое мясо, лицом,  еще  не
протрезвившийся со вчерашнего дня, не  спешил;  он  неторопливо  усаживался,
подбирая вожжи.
     - В один конец, хозяин? - спросил он хриплым голосом.
     - Нет, по часам, и живее. Прибавлю на чай, будете довольны.
     Фиакр тронулся. Это было старое ландо, огромное и засаленное; кузов его
угрожающе болтался на изношенных  рессорах.  Тянувшая  фиакр  большая  белая
кляча плелась шагом, напрягаясь от усилий, мотая  шеей  и  высоко  вскидывая
ноги. Огюст посмотрел на часы - ровно девять. В одиннадцать часов  вопрос  о
дуэли уже  будет,  пожалуй,  разрешен.  Вначале  медленная  езда  раздражала
Огюста, затем его мало-помалу начало клонить ко сну. Он всю ночь  не  смыкал
глаз, да еще эта жалкая колымага нагоняла на него тоску.  Теперь,  когда  он
сидел  один  в  фиакре,   убаюкиваемый   качкой,   оглушенный   дребезжанием
надтреснутых стекол, лихорадочное возбуждение,  заставлявшее  его  бодриться
перед родными,  улеглось.  Какая  ж,  однако,  дурацкая  история!  Его  лицо
посерело, он обхватил руками голову, которая разламывалась от боли.
     На улице Энгиен его ожидала  новая  неприятность.  Во-первых,  у  ворот
комиссионера оказалось такое скопление ломовых телег,  что  Огюста  чуть  не
раздавили; затем он наткнулся в крытом дворе  на  целую  толпу  упаковщиков,
ожесточенно заколачивавших какие-то ящики; ни один из них  не  мог  сказать,
где найти Башелара. Огюсту казалось, что молотки бьют его прямо  по  голове,
но он все же решил дождаться дядюшки. Тогда один из подмастерьев, сжалившись
над его страдальческим видом, шепнул ему на  ухо  адрес:  мадемуазель  Фифи,
улица Сен-Марк, четвертый этаж. Старик Башелар, наверно, там.
     - Как вы сказали? - переспросил задремавший было кучер.
     - Улица Сен-Марк, и прибавьте ходу, если можете. Фиакр снова тронулся в
путь со скоростью похоронной
     процессии. На бульваре  его  задел  омнибус.  Стекла  трещали,  рессоры
жалобно взвизгивали, глубокая тоска все сильнее одолевала облизнутого  мужа,
разыскивающего  себе  секунданта.  Тем  не  менее  они  добрались  до  улицы
Сен-Марк.
     На четвертом этаже дверь отворила толстая седая  старушка.  У  нее  был
необычайно взволнованный вид; когда Огюст спросил г-на Башелара,  она  сразу
же его впустила.
     - Ах,  сударь,  вы,  конечно,  из  его  друзей.  Постарайтесь  хоть  вы
успокоить его. Он сейчас очень расстроился,  бедный  господин  Нарсис...  Вы
должны меня знать, он, вероятно, говорил вам обо мне: я мадемуазель Меню.
     Растерянный Огюст очутился  в  небольшой  комнате,  с  окном  во  двор,
опрятной и дышавшей глубоким провинциальным спокойствием. Все в ней говорило
о трудолюбии и  аккуратности;  так  и  чувствовалось,  что  здесь  счастливо
протекает чистая Жизнь скромных людей. За пяльцами, в которых была  натянута
священническая  епитрахиль,  сидела  хорошенькая  светловолосая  девушка   с
наивным лицом; она плакала горькими слезами, а стоявший  около  нее  дядюшка
Башелар, нос которой пламенел, а глаза были налиты кровью, исходил слюной от
злобы и отчаяния. Он был настолько вне себя, что даже  не  удивился  приходу
Огюста и немедленно призвал его в свидетели.
     - Вот вы, к примеру, господин Вабр, - бушевал  старик,  -  вы,  человек
порядочный, что бы вы сделали на моем месте! Приезжаю я сюда утром, немногим
раньше обычного; захватил сахар, оставшийся от моего кофе, и три монетки  по
четыре суя чтобы сделать ей сюрприз; вхожу к ней в комнату - и застаю  ее  в
кровати с этой скотиной Геленом! Ну, скажите по совести, как бы вы отнеслись
к подобной истории?
     Огюст, окончательно растерявшись,  густо  покраснел.  Он  подумал,  что
дядюшка знает о его несчастье и смеется над ним. Но  Башелар  продолжал,  не
дожидаясь ответа:
     - Ах, мадемуазель, вы и не  подозреваете,  что  вы  натворили!  Ведь  я
совсем помолодел, я был так рад, что нашел для вас милый уголок, где я снова
пытался поверить в возможность счастья... Да, вы были ангелом, цветком, ваша
свежесть доставляла мне отраду после всех этих грязных баб... И вы спутались
с такой скотиной, как Гелен.
     Его душило  неподдельное  волнение,  он  говорил  прерывистым  голосом,
исполненным глубокого страдания. Все рушилось, он оплакивал  потерю  идеала,
икая с похмелья.
     - Я не знала, дядюшка, - рыдая еще сильнее при  виде  столь  плачевного
зрелища, лепетала Фифи, - право, я не думала, что это вас так огорчит.
     Она, видимо, искренне недоумевала. У нее был все  тот  же  простодушный
взгляд,  она  сохраняла  аромат  целомудрия,  наивность  маленькой  девочки,
которая еще не знает, в чем различие между мужчиной и женщиной. Да и тетушка
Меню клялась, что Фифи по сути совсем невинна.
     -  Успокойтесь,  господин  Нарсис...  Она  же  любит  вас...  Я  словно
чувствовала, что это вам не понравится, Я сказала ей: "Если господин  Нарсис
узнает, он будет недоволен". Но ведь она еще ребенок, она еще так мало  жила
на свете, верно? Она не соображает, что может доставить удовольствие  и  что
может огорчить... Не надо плакать, ведь ее сердце все равно принадлежит вам.
     Однако ни Фифи, ни дядюшка не слушали  ее,  и  старушка  повернулась  к
Огюсту.  Как  она  обеспокоена  этой  историей  -   из-за   будущего   своей
племянницы... Не так-то легко прилична пристроить молодую девушку! Она  сама
тридцать лет проработала у братьев Мардьен, в  золотошвейной  мастерской  на
улице Сен-Сюльпис, где о ней могут дать  отзыв,  и  ей-то  хорошо  известно,
ценою каких лишений сводит концы с концами парижская работница, если  желает
оставаться порядочной женщиной. Хотя она  по  доброте  душевной  готова  все
отдать и хотя ее родной брат, капитан Меню, расставаясь  с  жизнью,  поручил
Фанни ее заботам, ей никак  не  удалось  бы  прокормить  девочку  на  тысячу
франков пожизненной ренты, благодаря которой она может не  работать  больше.
Вот она и надеялась умереть спокойно, видя,  что  девочка  под  крылышком  у
господина Нарсиса. Но не тут-то было, теперь Фифи рассердила дядюшку, и  все
из-за каких-то глупостей!
     - Вы, может быть, знаете Вильнев, возле Лилля, -  заключила  она.  -  Я
родом оттуда. Это довольно большой город...
     Но Огюст потерял терпение. Он оставил тетушку и повернулся к  Башелару,
чье шумное отчаяние уже начало стихать.
     - Я хотел попросить вас дать мне новый адрес  Дюверье...  Вы,  наверно,
знаете его.
     - Адрес Дюверье, адрес Дюверье... - бормотал дядюшка.  -  Вы  имеете  в
виду адрес Клариссы? Сейчас, погодите.
     Он открыл дверь в комнату Фифи. Изумленный  Огюст  увидел,  как  оттуда
вышел Гелен, - старик запер его там, чтобы дать  ему  время  одеться;  кроме
того, он хотел, чтобы Гелен был тут, когда он станет решать  его  дальнейшую
судьбу. Вид сконфуженного молодого человека, волосы которого все еще были  в
беспорядке, вызвал у дядюшки новый прилив гнева.
     - О-о, негодяй, ты мой племянник, и ты же меня обесчестил! Ты  запятнал
наше имя, ты позоришь мои седины! Нет, ты добром не кончишь, мы  еще  увидим
тебя на скамье подсудимых!
     Гелен слушал, опустив голову, смущенный и злой.
     -  Право,  дядюшка,  -  вполголоса  проговорил  он,  -  вы  уж  слишком
набрасываетесь на меня. Да, да,  умерьте  немного  свой  пыл,  прошу  вас...
Напрасно вы думаете, что меня это так забавляет! Зачем  вы  привели  меня  к
мадемуазель Фифи? Я вас об этом не просил. Вы сами меня сюда  притащили.  Вы
всех сюда таскаете.
     Но Башелар опять расплакался.
     - Ты отнял у меня все, у меня не было ничего, кроме  нее...  Ты  будешь
причиной моей смерти, и я не завещаю тебе ни гроша, слышишь, ни гроша!
     Тут уж Гелена взорвало.
     - Оставьте меня в покое! Я сыт по горло! Что я вам всегда говорил?  Вот
они, вот они, печальные последствия! Сами видите, как мне повезло,  когда  я
единственный раз имел глупость воспользоваться случаем! Черт возьми!  Провел
приятную ночь, а потом - изволь убираться вон! И  рви  на  себе  волосы  всю
жизнь, как болван!
     Фифи утерла слезы. Когда она ничего не  делала,  ей  сразу  становилось
скучно.  Она  взяла  иглу  и  снова  принялась  за   вышивание   епитрахили;
озадаченная яростью мужчин, она время от времени поднимала  на  них  большие
невинные глаза.
     - Я очень спешу, - решился вставить слово Огюст. - Не дадите ли вы  мне
этот адрес - улицу и номер дома, больше ничего.
     -  Ах  да,  адрес,  -  сказал  дядюшка.  -  Сейчас,  погодите.  Чувства
переполняли его, он схватил Гелена за руку.
     - Неблагодарный, ведь я приберегал ее для тебя, честное слово! Я думал:
если он будет благоразумен, я отдам  ему  Фифи...  Но  ты,  свинья,  не  мог
подождать. Пришел и взял ее просто так.
     - Нет, дайте мне уйти, - сказал Гелен, тронутый добротой старика.  -  Я
уже чувствую, что неприятности на этом не кончатся...
     Но Башелар подвел его к девушке.
     - Ну-ка, Фифи, погляди на него, - можешь ты его полюбить? - спросил он.
     - Пожалуй, если вам будет приятно, дядюшка, - ответила та.
     Этот честный ответ окончательно сразил Башелара. Он тер глаза  платком,
сморкался, в горле у него стоял ком. Ну ладно, посмотрим! Он всегда желал ей
только счастья. И тут же он внезапно прогнал Гелена.
     - Убирайся... Я подумаю.
     В это время тетушка Меню опять отвела Огюста в сторону, чтобы  изложить
ему свои взгляды. Мастеровой, наверно, бил бы девочку, не так ли? А чиновник
наплодил бы кучу ребят.  Но  с  господином  Нарсисом  она,  напротив,  может
рассчитывать на приданое, которое  позволит  ей  сделать  приличную  партию.
Слава богу, они обе из слишком хорошей семьи, тетушка никогда  не  допустит,
чтобы племянница дурно вела себя,  переходила  из  рук  в  руки,  от  одного
любовника к другому. Нет, ей нужно, чтобы племянница была солидно устроена.
     Гелен уже собрался уходить, но Башелар снова подозвал его:
     - Поцелуй ее в лоб, я разрешаю.
     И затем сам вытолкал Гелена за дверь. Когда Башелар вернулся в комнату,
он встал перед Огюстом, приложив руку к сердцу.
     - Я не шучу, - заявил он. - Даю вам слово, что я и вправду хотел отдать
ему Фифи, позднее.
     - Так как же  с  адресом?  -  спросил  Огюст,  чье  терпение,  наконец,
иссякло.
     Дядюшка с удивлением посмотрел на него, словно уже ответил ему раньше.
     - А? О чем это вы? Адрес Клариссы? Да я его не знаю.
     Огюста передернуло от возмущения. Все оборачивается против  него,  люди
словно сговорились делать из него посмешище! Башелар, видя, как  расстроился
Огюст, подал ему мысль: этот  адрес  несомненно  известен  Трюбло,  которого
можно найти - надо съездить к  биржевому  маклеру  Демарке,  у  которого  он
служит. И дядюшка, будучи любителем  пошататься  по  улицам,  вызвался  даже
сопровождать своего молодого друга. Огюст согласился.
     - Нате! - сказал дядюшка Фифи,  в  свою  очередь  целуя  ее  в  лоб.  -
Возьмите, вот вам сахар, который остался от моего кофе,  и  три  монетки  по
четыре су для копилки. Будьте паинькой и ждите моих распоряжений.
     Молодая девушка скромно продолжала вышивать, с примерным усердием.  Луч
солнца, скользнувший  с  соседней  крыши,  оживил  комнату,  позолотив  этот
невинный уголок, куда не доносился даже уличный шум. Он пробудил в  Башеларе
все поэтические чувства, на которые тот был способен.
     - Да благословит вас бог, господин  Нарсис,  -  сказала  тетушка  Меню,
провожая его. - Теперь я  успокоилась...  Прислушивайтесь  только  к  голосу
своего сердца, оно вам все подскажет.
     Кучер опять успел уснуть  и  заворчал,  когда  дядюшка  дал  ему  адрес
Демарке, на улице Сен-Лазар. Лошадь, вероятно, тоже  спала,  -  ее  пришлось
долго хлестать кнутом, чтобы она сдвинулась с места. Наконец фиакр с  трудом
покатился.
     - И все-таки мне очень тяжело, - через некоторое время заявил  дядюшка.
- Вы не можете себе представить, как я был потрясен, когда увидел  Гелена  в
одной рубашке... Да; это надо испытать самому...
     Башелар продолжал говорить, без  умолку  расписывая  подробности  и  не
замечая, что Огюсту все больше становится не по себе. Наконец Огюст решился,
чувствуя, что иначе он попадет в  ложное  положение,  и  рассказал  дядюшке,
почему он так спешно разыскивает Дюверье.
     - Берта связалась с этим жалким приказчиком! - воскликнул дя