и.
     - Жена причесывается, - не зная, что сказать, пробормотал архитектор.
     Октав, не менее смущенный,  чем  они,  поспешно  вышел  из  передней  и
постучался в комнату Розы, куда обычно входил  на  правах  своего  человека.
Положительно, он не может больше столоваться у них теперь, когда  за  каждой
дверью рискуешь наткнуться на эту парочку.
     - Войдите! - послышался за дверью голос Розы. -  Это  вы,  Октав?..  Не
обращайте внимания...
     Она не успела накинуть на себя пеньюар, и ее молочно-белые холеные руки
и плечи были оголены. Она сидела, внимательно разглядывая себя в  зеркале  и
завивая мелкими букольками  свои  белокурые  с  золотистым  отливом  волосы.
Каждый  день  она  часами  с  необычайной  тщательностью  занималась   своим
туалетом. У нее была какая-то страсть подолгу изучать малейшее  пятнышко  на
коже и наряжаться, чтобы затем сразу же  растянуться  на  кушетке,  где  она
возлежала, пышно разодетая и прекрасная, как некий бесполый идол.
     - Вы сегодня вечером опять  хотите  быть  ослепительно  красивой?  -  с
улыбкой спросил Октав.
     - Боже мой!.. Ведь у меня нет других развлечений! -  возразила  она.  -
Это доставляет мне удовольствие!.. Я никогда не занималась  хозяйством.  Тем
более теперь, когда Гаспарина будет жить с нами... Скажите, правда мне  идут
эти локончики? Знаете, когда я нарядно одета и чувствую себя  красивой,  мне
как-то легче.
     Так как они еще не садились за стол, Октаз рассказал ей,  что  ушел  из
"Дамского счастья",  придумав,  что  будто  бы  устроился  на  новое  место,
которого давно добивался. Таким образом был найден предлог, чтобы объявить о
своем решении больше у них не столоваться.  Розу  удивило,  что  он  покинул
службу в предприятии, сулившем ему хорошую будущность. Однако, всецело  уйдя
в созерцание своего отражения в зеркале, она едва слушала его.
     - Посмотрите, пожалуйста, что у меня там за краснота возле уха? Неужели
прыщик?
     И Октав вынужден был посмотреть ее затылок,  который  она  повернула  к
нему с безмятежным спокойствием женщины, огражденной от посягательств  неким
священным заклятием.
     - Пустяки! - сказал он. - Вы, наверно, натерли себе  это  место,  когда
умывались.
     И он помог ей надеть пеньюар, на этот раз - из  голубого  атласа,  весь
расшитый серебром; затем они перешли в столовую.
     За супом сразу же заговорили об уходе Октава из торгового дома Эдуэнов.
Кампардон бурно выражал свое удивление, а на губах  Гаспарины,  как  обычно,
мелькала тонкая усмешка. Кстати, эта парочка держала себя как ни  в  чем  не
бывало. Октав даже был тронут нежной предупредительностью, которую  они  оба
проявляли по отношению к  Розе.  Кампардон  наливал  ей  вина,  а  Гаспарина
накладывала ей на тарелку лучшие куски. Нравится ли ей хлеб, а то ведь можно
сменить  булочника?  Не  подложить  ли  ей  подушечку   под   спину?   Роза,
преисполненная благодарности, умоляла их не беспокоиться так о ней. Она  ела
много и с аппетитом; одетая в шикарный пеньюар, она царственно восседала  за
столом, красуясь своим пышным бюстом полнотелой блондинки между  похудевшим,
затормошенным мужем и сухопарой, чернявой, чахнущей от  страсти  кузиной,  у
которой под темным платьем выступали острые ключицы.
     За десертом Гаспарина как следует  отчитала  Лизу,  которая  не  совсем
вежливо ответила хозяйке, спросившей ее, куда исчез  кусок  сыру.  Горничная
сразу же понизила тон. Гаспарина, по-видимому, уже успела прибрать  к  рукам
все хозяйство и привести  служанок  в  повиновение.  Одного  ее  слова  было
достаточно, чтобы нагнать страх даже на хлопотавшую у своих кастрюль кухарку
Виктуар. Роза в порыве признательности увлажненным  взглядом  посмотрела  на
нее. С тех пор, как Гаспарина поселилась в доме, к Розе стали  относиться  с
уважением. И теперь Роза только и мечтала о том, как бы уговорить Гаспарину,
чтобы и она, как Октав,  ушла  из  магазина  "Дамское  счастье"  и  занялась
воспитанием Анжели.
     - Право, - томно протянула  Роза,  -  и  дома  хватит  дела...  Анжель,
попроси хорошенько кузину, скажи ей, как ты была бы рада...
     Девочка стала упрашивать кузину, а Лиза при  этом  одобрительно  кивала
головой. Но Гаспарина и Кампардон оставались  непреклонны.  Нет,  нет,  надо
подождать... Никогда не следует действовать очертя голову.
     Вечера в гостиной  теперь  проходили  восхитительно.  Архитектор  после
обеда оставался дома. В этот вечер он как раз собирался развесить в  комнате
Гаспарины гравюры, только что доставленные от мастера, который вставлял их в
рамы: Миньону, воздыхающую о небе {"Миньона, воздыхающая о небе"  -  картина
французского художника-романтика Ари Шеффера (1795-1858).}, вид  Воклюзского
источника {Воклюзский источник находится вблизи от  южнофранцузского  города
Авиньона, в весьма живописной местности. Он был  воспет  итальянским  поэтом
XIV века Петраркой. Хрестоматийная тема для пейзажистов.} и другие. Он,  как
все толстяки, любил повеселиться и сейчас был  в  ударе;  его  рыжая  борода
растрепалась, щеки стали пунцовыми от слишком плотного обеда. Чувствовалось,
что он удовлетворен во всех отношениях. Он позвал с собой кузину,  чтобы  та
ему посветила. Слышно было, как он, взобравшись на стул, вбивает гвозди.
     Октав, оставшись наедине с Розой, опять стал рассказывать о своих делах
и между прочим заявил, что с нового месяца вынужден будет столоваться  не  у
них. Она удивилась, но голова ее была занята другим, и она тотчас заговорила
о своем муже и кузине, прислушиваясь к их смеху.
     - Слышите! Видно, им там весело возиться с этими картинами! Ну  что  ж!
Ашиль теперь сидит дома; вот уже две недели, как он все вечера  проводит  со
мной; никаких кафе, ни совещаний, ни деловых  встреч...  А  помните,  как  я
волновалась, когда он, бывало, поздно ночью возвращался домой?.. Теперь-то я
обрела полное спокойствие. Он по крайней мере возле меня...
     - Ну разумеется, разумеется, - поддакнул ей Октав.
     И она ему стала объяснять, какую экономию дает этот  новый  распорядок.
Хозяйство тоже наладилось, и с утра до ночи в доме слышится смех.
     - Когда я вижу Ашиля довольным, то я и сама довольна...  -  проговорила
она, но, вспомнив о делах молодого человека, продолжала: - Так  вы  в  самом
деле нас покидаете? Оставайтесь с нами,  ведь  теперь  нам  всем  будет  так
хорошо!
     Октав в ответ привел свои  соображения.  Она  сразу  же  поняла  его  и
опустила глаза. В самом деле,  теперь,  когда  в  их  доме  распространилась
атмосфера семейной нежности, молодой человек начинал их стеснять. Она и сама
почувствовала некоторое облегчение оттого, что он  их  покидает,  тем  более
сейчас, когда больше не нужно, чтобы он по вечерам ее развлекал. Однако  ему
пришлось дать слово, что он время от времени будет их навешать.
     - Готово! С  Миньоной,  воздыхающей  о  небе,  покончено!  -  прозвучал
радостный возглас Кампардона. - Постойте, кузина, я помогу вам слезть.
     Слышно было, как он подхватил ее на руки и посадил  куда-то.  Наступила
тишина, потом раздался короткий смех. Но затем архитектор сразу же  вошел  в
гостиную и подставил жене для поцелуя свою разгоряченную щеку.
     - Ну все, душечка! Поцелуй-ка своего медвежонка, он крепко поработал!..
     Гаспарина принесла вышивание и уселась у лампы.  Кампардон  для  забавы
принялся вырезать из найденной где-то золоченой этикетки орденский крест. Он
густо покраснел, когда  Роза  вздумала  булавкой  прикрепить  этот  бумажный
крестик ему на грудь: кто-то обещал ему выхлопотать орден,  но  до  поры  до
времени это держалось в секрете.
     Анжель, сидевшая против Гаспарины, готовила урок закона божьего.  Время
от времени она поднимала голову и смотрела по сторонам  с  загадочным  видом
благовоспитанной девицы, умеющей молчать и  скрывать  свои  мысли.  Это  был
приятный вечер в патриархальном уголке, от которого так и веяло благодушием.
Но в  архитекторе  вдруг  возмутилась  его  нравственная  щепетильность.  Он
заметил, что дочь, прикрывшись учебником священной истории, незаметно читает
оставленную кем-то на столе "Газетт де Франс".
     - Анжель! - строго окликнул он ее. -  Ты  чем  занимаешься?  Я  сегодня
утром зачеркнул красным карандашом эту статью. Ты отлично знаешь,  что  тебе
не разрешается читать зачеркнутое!
     - Папа, я читала то, что написано рядом.
     Однако он все же отнял у нее газету и стал потихоньку жаловаться Октаву
на безнравственность прессы. В этом номере  опять  напечатано  про  какое-то
возмутительное преступление. Если уж такое издание, как "Газетт  де  Франс",
нельзя допускать в семейный дом, на что же тогда подписываться? И он  поднял
глаза к небу. Как раз в этот момент Лиза доложила в приходе аббата Модюи.
     - Ах да! - воскликнул Октав. - Ведь он просил меня передать, что  будет
у вас.
     Аббат, улыбаясь, вошел  в  гостиную.  Заметив  его  улыбку,  архитектор
спохватился, что забыл снять бумажный орден, и что-то смущенно  пробормотал.
Аббат и был тем лицом, которое хлопотало об ордене для архитектора и чье имя
держалось в секрете.
     - Это все наши дамы... - в замешательстве говорил он.  -  Придет  же  в
голову такое!..
     - Нет, нет, не снимайте, - очень любезно возразил аббат. - Он  как  раз
на месте, и мы скоро заменим его другим, посолиднее.
     Осведомившись у Розы,  как  она  себя  чувствует,  аббат  Модюи  горячо
одобрил решение Гаспарины поселиться у своих  родственников.  Ведь  одинокие
барышни подвергаются в Париже стольким опасностям!  Он  говорил  об  этом  с
умиленным видом доброго пастыря, хотя отлично  знал  всю  правду.  Потом  он
перевел  разговор  на   работы   архитектора,   предложив   ему   внести   в
первоначальный план одно весьма удачное изменение. Казалось, он только затем
и явился, чтобы благословить добрый мир в семье и  своим  приходом  прикрыть
несколько  щекотливую  ситуацию,  способную   вызвать   в   квартале   самые
нежелательные  толки.  Необходимо,  чтобы  архитектор,   которому   поручена
реставрация Голгофы, пользовался уважением порядочных людей.
     С появлением аббата в гостиной Октав счел нужным откланяться. Когда  он
проходил через прихожую, до него  из  неосвещенной  столовой  донесся  голос
Анжель, которая тоже улизнула из гостиной.
     - Она из-за масла кричала на тебя? - спрашивала она Лизу.
     - Ну конечно, - отвечала ей Лиза. - Это же злющая ведьма! Сами  видели,
как она на меня накинулась за столом!.. Но мне хоть бы что! С  такой  дрянью
приходится делать вид, будто слушаешься, а на самом деле плевать  я  на  нее
хотела!..
     Анжель, по-видимому, бросилась Лизе на шею и обняла ее, так  как  голос
ее стал звучать приглушенно:
     - Вот, вот!.. Ну и пусть!.. А на самом деле я люблю только тебя!
     Октав уже было отправился спать, но на лестнице у него вдруг  появилось
желание подышать свежим воздухом, и он спустился вниз. Было не больше десяти
часов вечера, и он решил пройтись до Пале-Рояля. Он чувствовал  себя  теперь
на холостом положении. Никаких женщин, Валери  и  г-жа  Эдуэн  отвергли  его
любовь. Что же  касается  Мари,  единственной  женщины,  сердце  которой  он
покорил, даже не пошевелив для этого  пальцем,  то  он  сам  же  поторопился
вернуть ее Жюлю. Он пытался отнестись к этому легко, но на  самом  деле  ему
было грустно.  Он  с  горечью  вспоминал  свой  головокружительный  успех  в
Марселе,  и  его   нынешние   любовные   неудачи   показались   ему   дурным
предзнаменованием, чем-то угрожающим его благополучию. В душе у  него  царил
холод, когда рядом с ним не было какой-нибудь юбки. Даже госпожа  Кампардон,
и та отпустила его, не уронив ни единой слезинки. За все  это  надо  жестоко
отомстить! Неужели он так и не покорит Париж?
     Едва только он ступил ногой на тротуар, как его окликнул женский голос.
Это была Берта, которая, стоя на пороге магазина  шелковых  изделий,  ждала,
пока мальчик запирал ставни.
     - Это правда, господин Муре, что вы ушли из "Дамского счастья"?
     Его удивило, что новость эта уже успела облететь весь квартал.  Молодая
женщина подозвала своего мужа. Ведь он на следующий день все равно собирался
повидаться с господином Муре, так не лучше  ли  им  переговорить  сейчас?  И
Огюст, как всегда угрюмый, не теряя лишних слов,  тут  же  предложил  Октаву
поступить к нему в магазин. Октав, захваченный врасплох, вспомнив, какое это
мизерное предприятие, уже готов был ответить "нет". Но, увидев  перед  собой
хорошенькое личико Берты,  приветливо  и  многообещающе  улыбавшейся  ему  и
бросившей на него тот лукавый взгляд, который ему удалось уже дважды поймать
- в день своего приезда в Париж  и  в  день  ее  свадьбы,  -  он  решительно
ответил:
     - Хорошо. Я согласен!..

X

     Служба у  Вабров  сблизила  Октава  с  семьей  Дюверье.  Г-жа  Дюверье,
возвращаясь домой, часто  заходила  в  магазин  своего  брата  и  на  минуту
задерживалась там, чтобы перекинуться словечком с Бертой. Увидев первый  раз
Октава за прилавком, она слегка пожурила  его,  напомнив  про  его  обещание
как-нибудь зайти к ней и под фортепьяно испробовать свой голос.
     Клотильда как раз собиралась в одну из первых суббот  наступающей  зимы
повторить "Освящение кинжалов", для полного звучания хора пригласив еще двух
теноров.
     - Если у вас есть желание, - как-то сказала Берта Октаву, - то вы после
обеда можете подняться к моей золовке. Она вас ждет.
     До сих пор Берта держала себя по отношению к Октаву просто как вежливая
хозяйка.
     - А я как раз сегодня вечером собирался привести в порядок полки.
     - Не беспокойтесь, и без  вас  есть  кому  этим  заняться.  Вы  сегодня
свободны.
     Когда Октав около девяти часов вечера поднялся наверх, г-жа Дюверье уже
ждала его в своей огромной белой с золотом гостиной. Все было готово  к  его
приходу - крышка фортепьяно откинута,  свечи  зажжены.  Лампа,  стоявшая  на
маленьком столике возле фортепьяно, слабо освещала комнату, половина которой
оставалась в тени.
     Застав молодую  женщину  одну,  Октав  счел  нужным  осведомиться,  как
поживает господин Дюверье. Она ответила, что муж чувствует себя превосходно,
но на службе ему поручили, составить  доклад  по  одному  весьма  серьезному
делу, и он отправился собирать нужный материал.
     - Вы, наверно, слыхали про дело о  доме  на  улице  Прованс?  -  просто
спросила она.
     - А, значит ваш муж ведет это дело! - воскликнул Октав.
     Речь шла о крупном, взбудоражившем весь Париж скандале, - был обнаружен
тайный притон, где  весьма  высокопоставленные  лица  занимались  растлением
четырнадцатилетних девочек.
     - Вы себе не представляете, какая масса хлопот у мужа в  связи  с  этой
историей! Вот уже две недели, как у него нет ни одного свободного вечера.
     Октав взглянул на г-жу Дюверье. Он знал от Трюбло, что в этот же  самый
день ее муж был  приглашен  Башеларом  к  обеду,  после  которого  они  всей
компанией должны были отправиться к Клариссе.  Лицо  г-жи  Дюверье,  однако,
сохраняло  непроницаемое  выражение.  Она  всегда  говорила  о  своем   муже
серьезно, с величественным видом безупречно порядочной  женщины,  придумывая
какие-то  несусветные  истории,  которыми  пыталась  объяснить,  почему  его
никогда нельзя застать дома.
     - Еще бы! Ведь на нем лежит такая ответственность за человеческие души!
- пробормотал Октав, смущенный ясным взглядом Клотильды.
     Сейчас, увидев ее одну в пустой  квартире,  он  нашел,  что  она  очень
красива. Рыжие волосы придавали некоторую бледность ее продолговатому  лицу,
упрямое выражение которого говорило, что эта женщина всецело поглощена своим
суровым долгом. На ней было серое шелковое платье, грудь и  стан  были  туго
затянуты в корсет, обращение с собеседником отличалось холодной вежливостью.
Казалось, она защищена тройной броней.
     - Ну что, сударь?.. Не приступить ли нам? - продолжала она. -  Надеюсь,
вы простите  мою  назойливость...  Не  стесняйтесь,  пойте  полным  голосом,
господина Дюверье нет дома... Вы, наверно, слышали,  как  он  хвастает,  что
совершенно не выносит музыки?
     В ее голосе было столько презрения, когда она  произносила  эту  фразу,
что Октав позволил себе усмехнуться. Впрочем, это была  единственная  жалоба
на мужа, которая у нее прорывалась при посторонних, и то лишь  тогда,  когда
он уж очень изводил  ее  своими  насмешками  над  ее  любовью  к  музыке.  А
вообще-то у нее хватало силы воли, чтобы  скрывать  ненависть  и  физическое
отвращение, которое она к нему испытывала.
     - Как можно не любить музыку? - с восторженным  видом  повторял  Октав,
желая сказать ей что-нибудь приятное.
     Она села за рояль. На нотном  пюпитре  был  раскрыт  сборник  старинных
мелодий. Она выбрала отрывки  из  "Земиры  и  Азора"  Гретри.  Заметив,  что
молодой человек с грехом пополам разбирает ноты, она сначала  заставила  его
петь вполголоса. Затем она сыграла вступление, и он начал:

                           "Сладкое томленье
                           Охватывает нас..."

     - Превосходно! -  радостно  воскликнула  она.  -  У  вас  тенор,  самый
настоящий тенор! Продолжайте, сударь!..
     Октав, сильно польщенный, закончил куплет:

                           "И я дрожу в смятенье
                           Еще сильнее вас..."

     Клотильда так и сияла. Вот уже целых три года, как она никак  не  может
найти тенора! В качестве примера она привела Трюбло, рассказав, какая  ее  с
ним постигла неудача. Любопытное явление, причины которого интересно было бы
установить: среди молодых людей из общества  наблюдается  полное  отсутствие
теноров; по-видимому, все дело в курении.
     - А теперь внимание!.. - продолжала она. - Здесь надо вложить  побольше
экспрессии... Начинайте смело!..
     На бесстрастном лице г-жи Дюверье появилось мечтательное  выражение,  и
исполненные неги глаза ее остановились на  нем.  Думая,  что  ею  овладевает
страстное чувство, он и сам оживился, и она показалась  ему  очаровательной.
Из соседних комнат не доносилось ни малейшего звука; неясный сумрак огромной
гостиной, казалось, навевал на них сладостную истому;  нагнувшись  к  ней  и
грудью касаясь ее волос, чтобы лучше видеть ноты,  он  с  трепетным  вздохом
пропел последнюю строфу:

                           "И я дрожу в смятенье
                           Еще сильнее вас!"

     Но как только отзвучала музыкальная фраза,  с  лица  Клотильды,  словно
маска, исчезло страстное выражение, - вновь обнаружилась ее  холодность.  Не
желая повторения того, что с  ним  произошло  у  г-жи  Эдуэн,  он  испуганно
подался назад.
     - У вас отлично пойдет!..  -  произнесла  она.  -  Только  более  резко
подчеркивайте ритм... Вот так!
     И она раз двадцать повторила одну и ту же музыкальную фразу:

                           "И я дрожу в смятенье
                           Еще сильнее вас!" -

     отчеканивая каждую ноту с суровой  интонацией  безупречно  нравственной
особы, у которой страсть к музыке никак не затрагивает чувств и  сводится  к
одной лишь технике. Голос ее звучал все громче и  громче,  наполняя  комнату
резкими выкриками. Вдруг г-жа Дюверье и Октав услышали,  как  за  их  спиной
кто-то очень громко позвал:
     - Сударыня! Сударыня!
     Г-жа Дюверье вздрогнула от неожиданности, узнав голос  своей  горничной
Клеманс.
     - А? Что такое?
     - Сударыня, ваш отец упал лицом на свои  бумаги  и  не  шевелится.  Нам
просто страшно...
     Тут Клотильда, еще  не  поняв  хорошенько,  что  произошло,  в  большом
изумлении поднялась от фортепьяно и пошла вслед за Клеманс.
     Октав не решился пойти за ней и, переминаясь с ноги на ногу,  продолжал
стоять  посреди  гостиной.  Однако  после  нескольких  минут   колебаний   и
неловкости, услышав поспешные  шаги  и  встревоженные  голоса,  он  набрался
смелости и, миновав какую-то неосвещенную комнату, вошел в  спальню  старика
Вабра. Сюда уже успела сбе