- Вы кого-нибудь ждете? - спросил Октав.
     - Да нет, - ответила она несколько смущенно. - Мы сядем  за  стол,  как
только Ашиль вернется.
     Архитектор стал вести беспорядочный образ  жизни,  никогда  вовремя  не
являлся к столу, приходил весь красный, озабоченный, проклиная  дела.  Кроме
того, он каждый вечер под различными предлогами исчезал из дому, ссылаясь на
деловые свидания в кафе или же придумывая какие-то  заседания  в  отдаленных
частях города. В таких случаях Октав составлял компанию Розе,  просиживая  с
ней  до  одиннадцати  часов  вечера.  Он  понимал,  что  муж  пригласил  его
столоваться у них лишь ради того, чтобы он развлекал  его  жену.  Между  тем
Роза кротко жаловалась ему и высказывала свои опасения. Боже мой,  ведь  она
предоставляет Ашилю полную свободу, но она  всегда  так  беспокоится,  когда
после полуночи его еще нет дома!
     - А вы не находите, что у него с некоторых пор какой-то невеселый  вид?
- с оттенком тревоги и нежности в голосе спросила она.
     Нет, Октав этого не заметил.
     Он, пожалуй, только чем-то сильно озабочен.  Видимо,  заказы  в  церкви
святого Роха причиняют ему много хлопот.
     Но Роза отрицательно  покачала  головой  и  больше  не  стала  об  этом
говорить. И тут же проявив внимание к самому Октаву, она с обычной  для  нее
материнской  участливостью  стала  расспрашивать,  как  он  провел  день.  В
продолжение девяти месяцев, что он у них столовался, Роза относилась к  нему
как к члену семьи.
     Наконец появился архитектор.
     - Добрый вечер, кисонька, добрый вечер, душечка! - воскликнул  он,  как
всегда, целуя ее с пылкостью нежного супруга. - Опять какой-то дурак  поймал
меня на улице и продержал целый час.
     Отойдя в сторону, Октав услышал, как муж и жена  вполголоса  обменялись
несколькими фразами.
     - Ну, что, она придет?
     - Да нет, зачем же? Главное, не волнуйся...
     - Ты ведь дал мне слово, что она придет.
     - Ну что ж! Да, она придет... Ты довольна? Я ведь это делаю только ради
тебя...
     Сели за стол. За обедом только и  было  разговора,  что  об  английском
языке, которым Анжель стала заниматься  две  недели  тому  назад.  Кампардон
вдруг ни с того, ни с сего стал  доказывать,  насколько  необходимо  барышне
знать этот язык. Дело в  том,  что  до  Кампардонов  Лиза  служила  у  одной
актрисы, которая раньше жила в Лондоне. И  каждый  раз  за  едой  начиналось
обсуждение,  как  произносить  название  того  или  иного   блюда,   которое
подавалось ею на стол. В этот вечер после долгих и нудных попыток  правильно
произнести слово "rumpsteak" {Ромштекс (англ.).} пришлось  унести  на  кухню
жаркое, которое оказалось жестким, как подошва, потому что  кухарка  Виктуар
забыла своевременно снять его с плиты.
     Уже приступили к десерту, как вдруг раздался звонок, от  которого  г-жа
Кампардон вздрогнула.
     - Это ваша кузина, сударыня, - доложила Лиза, явно обиженная, что ее не
сочли нужным посвятить в семейные дела.
     И действительно, в столовую вошла Гаспарина. У нее был невзрачный  вид,
столь свойственный продавщицам, - исхудалое лицо, простое  черное  шерстяное
платье. Роза, упитанная и  свежая,  в  пышном  шелковом  пеньюаре  кремового
цвета, поднялась ей навстречу; она была так взволнована, что на глазах у нее
блестели слезы.
     - Ах, моя дорогая! - проговорила она. - Как это мило с  твоей  стороны!
Давай забудем все, что было! Не так ли?
     Она обняла ее и два раза крепко поцеловала. Октав из  скромности  хотел
было уйти. Но на него рассердились. Не к чему уходить, ведь он свой человек!
Тогда он с затаенной усмешкой стал наблюдать эту сцену.  Кампардон,  сначала
сильно смущенный, старался не смотреть на обеих женщин,  отдуваясь  и  делая
вид, будто ищет сигару. А Лиза, стуча посудой и переглядываясь с  изумленной
Анжелью, сердито убирала со стола.
     - Это твоя тетя, - сказал наконец архитектор своей дочери. - Мы с мамой
о ней говорили... Поцелуй же ее.
     Девочка,  смотря,  как  всегда,  исподлобья,   подошла   к   Гаспарине,
встревоженная пронизывающим, как у учительницы, взглядом, которым та окинула
ее, предварительно осведомившись, сколько ей лет и как она учится.
     Когда перешли в гостиную, Анжель отправилась на кухню вслед  за  Лизой,
которая с силой захлопнула дверь и, нисколько не  стесняясь,  что  ее  могут
услышать, выпалила:
     - Ну и пойдет же у нас тут потеха!
     В гостиной Кампардон, все еще возбужденный, стал объяснять, что он  тут
ни при чем.
     - Клянусь, что не мне пришла в голову эта удачная  мысль...  Роза  сама
захотела помириться. Вот уже с неделю, как она все твердит: сходи за  ней...
И в конце концов я привел вас сюда.
     И, как бы чувствуя необходимость в чем-то убедить Октава, он отвел  его
к окну.
     - Что ни говорите, а женщины всегда остаются женщинами... Мне это  было
не по душе, потому что я боюсь скандалов. Ведь всегда они смотрели в  разные
стороны, и никак их было не помирить. Но  все-таки  пришлось  сдаться.  Роза
уверяет, что это будет лучше для нас всех. Что ж, попробуем... Сейчас от них
обеих зависит создать мне какое-то сносное существование.
     Тем  временем  Роза  и  Гаспарина,  усевшись  рядом  на  диване,  стали
вспоминать прошлое - годы, проведенные в Плассане, у отца  Розы,  добрейшего
г-на Думерга. У Розы в ту пору было бледное лицо землистого оттенка,  тонкие
руки и ноги, как у девочек, болезненно переживающих период роста, между  тем
как Гаспарина в пятнадцать лет была вполне сформировавшейся  соблазнительной
женщиной, привлекавшей к себе внимание своими  прекрасными  глазами.  Теперь
каждая из них разглядывала  другую,  не  узнавая  ее:  одна  была  свежая  и
пополневшая вследствие вынужденного  воздержания,  другая  -  вся  высохшая,
измотанная сжигавшими ее страстями. Гаспарине в первую минуту стало  горько,
что у нее такое пожелтевшее лицо и поношенное платье, тогда как рядом с  ней
сидит разодетая в шелка, холеная Роза, чья пухлая шейка утопает в  кружевах.
Но затем, подавив в себе вспышку зависти, Гаспарина стала  вести  себя,  как
подобает бедной родственнице, преклоняющейся перед красотой своей  кузины  и
ее туалетами.
     -  А  как  твое  здоровье?  -  тихо  осведомилась  она.  -  Ашиль   мне
рассказывал... Разве тебе не лучше?
     - Да нет, нет... Ты видишь, я ем, пью, хорошо выгляжу, а  здоровье  мое
все же не восстанавливается, да никогда и  не  восстановится,  -  с  грустью
ответила Роза и заплакала.
     Гаспарина обняла ее и пылко прижала к своей плоской груди, а  Кампардон
бросился к ним и стал их утешать.
     - Стоит ли плакать? - по-матерински  участливо  говорила  Гаспарина.  -
Самое главное, чтобы ты не страдала... Остальное не беда,  раз  ты  окружена
любящими людьми.
     Роза постепенно успокаивалась  и  уже  улыбалась  сквозь  слезы.  Тогда
архитектор  в  порыве  нежности,  обняв  сразу  обеих,  стал  их   целовать,
приговаривая:
     - Да, да, мы будем крепко, крепко тебя любить, бедная ты моя душечка...
Вот увидишь, как все будет хорошо, раз мы теперь все вместе!
     И он добавил, обернувшись к Октаву:
     - Как хотите, мой друг, а самое ценное в жизни - это семья!
     Вечер окончился самым приятным образом. К Кампардону, который обычно по
выходе из-за стола сразу же шел спать, если только не отправлялся  куда-либо
из дому,  вернулась  присущая  художникам  беззаботная  веселость.  Он  стал
вспоминать проказы и вольные песенки, что  когда-то  были  в  ходу  в  Школе
изящных искусств.
     Когда Гаспарина около одиннадцати часов вечера стала собираться  домой,
Роза, несмотря на то, что ей в тот  день  особенно  трудно  было  стоять  на
ногах,  пошла  ее  провожать.  Перегнувшись  через  перила,   она   нарушила
торжественное безмолвие лестницы, крикнув:
     - Приходи почаще!
     На другой день Октав, вновь заинтересованный историей  этих  отношений,
принимая в магазине "Дамское счастье"  вместе  с  Гаспариной  партию  белья,
пытался вызвать ее на разговор. Но она сухо отвечала на его  вопросы,  и  он
почувствовал, что она не особенно к нему благоволит, потому что он  оказался
свидетелем  ее  вчерашней  встречи  с  Розой.  Гаспарина  и  вообще-то   его
недолюбливала и, по необходимости сталкиваясь с ним в магазине, проявляла  к
нему какую-то неприязнь. Она давно раскусила игру молодого  человека  вокруг
хозяйки и недобрым взглядом,  с  презрительной  гримаской  на  губах,  порой
выводившей его из терпения, следила за его  настойчивым  ухаживанием.  Когда
руки этой сухопарой чертовки случайно  оказывались  между  Октавом  и  г-жой
Эдуэн, у него возникало отчетливое представление, что его хозяйка никогда не
будет ему принадлежать.
     Тем не менее Октав назначил на это дело полгода сроку. Но не  прошло  и
четырех месяцев, а он уже начинал терять терпение. Каждое утро, вспоминая  о
том, как медленно подвигается его ухаживание за этой  женщиной,  по-прежнему
холодной  и  невозмутимой,  он  задавал  себе  вопрос,  не  следует  ли  ему
попытаться ускорить ход событий. Впрочем, г-жа Эдуэн в последнее время стала
относиться к нему с подлинным уважением, увлеченная его смелыми идеями,  его
мечтой   о   грандиозных,   по-современному   оборудованных    предприятиях,
заваливающих Париж товарами на  миллионные  суммы.  Зачастую,  в  отсутствие
мужа,  вскрывая  по  утрам  вместе  с  Октавом  корреспонденцию,   она   его
задерживала, советовалась с ним, охотно соглашалась с его мнением;  и  таким
образом  между  ними  установилась  некоторая  деловая  близость.  Их   руки
соприкасались, когда они перебирали пачки торговых  счетов;  называя  цифры,
они обжигали  друг  другу  лица  своим  горячим  дыханием;  оба  в  восторге
застывали перед кассой в дни, когда выручка превышала их ожидания.  Он  даже
умышленно злоупотреблял этими минутами, ибо его тактика заключалась  в  том,
чтобы воздействовать на ее коммерческую жилку и  окончательно  покорить  ее,
когда она, взволнованная неожиданно удавшейся  торговой  операцией,  ослабит
свое упорство. Он ломал себе голову, стараясь придумать  какой-нибудь  такой
ошеломительный ход, который бросил бы ее в его объятия. Однако как только он
переставал говорить о  делах,  она  сразу  же  принимала  свой  спокойный  и
властный вид и отдавала ему распоряжения тем же вежливым тоном, что и другим
приказчикам. Эта красивая женщина, всегда появлявшаяся в  плотно  облегающем
ее черном корсаже, с мужским  галстучком  вокруг  точеной,  как  у  античной
статуи,  шеи,   управляла   предприятием   с   неизменно   свойственным   ей
хладнокровием.
     Приблизительно в это время случилось так, что г-н Эдуэн заболел  и  для
лечения отправился на  воды  в  Виши.  Октав  искренне  обрадовался  отъезду
хозяина. Хотя г-жа Эдуэн и была холодна, как мрамор, все же он надеялся, что
соломенное вдовство сделает  ее  более  уступчивой.  Но  он  тщетно  пытался
уловить на ее лице хоть какой-нибудь  признак  любовного  томления.  Никогда
прежде она не проявляла такой кипучей  деятельности,  никогда  мысль  ее  не
работала более четко и взгляд не был яснее, чем теперь. Она  поднималась  на
рассвете и, заложив за ухо перо, принимала товары в подвалах с таким деловым
видом, как если бы сама была приказчиком. Ее можно  было  видеть  повсюду  -
наверху и внизу, в отделе  шелков  и  в  отделе  белья.  Она  следила  и  за
размещением товаров на витрине и за их продажей. Без всякой суетливости  она
расхаживала по магазину среди наваленных тюков, которыми было битком  набито
тесное помещение магазина, и к платью ее не приставало  ни  единой  пылинки.
Встречая ее в каком-нибудь узком проходе между полками с рулонами  шерсти  и
тюками со столовым бельем, Октав проявлял умышленную неловкость, чтобы  хоть
на миг почувствовать ее у своей груди. Но она проходила с таким  озабоченным
видом, что он едва успевал ощутить прикосновение  ее  платья.  В  довершение
всего, его ужасно стесняла Гаспарина, чей суровый взгляд он в  такие  минуты
неизменно встречал устремленным на них обоих.
     Впрочем, Октав не терял надежды.  Порой  ему  казалось,  что  цель  уже
близка, и он мысленно готовился к  тому  недалекому  дню,  когда  он  станет
любовником хозяйки. Чтобы легче перетерпеть оставшийся срок, он  не  порывал
связи с Мари. Но хотя Мари, до поры до времени, была  удобной  любовницей  и
ничего ему не стоила, в дальнейшем  она,  со  своей  собачьей  преданностью,
могла, пожалуй,  оказаться  помехой.  И  потому,  пользуясь  ее  ласками  по
вечерам, когда его одолевала скука, он уже начинал, подумывать, как  от  нее
отделаться. Грубый разрыв представлялся ему неосторожным поступком.
     Как-то в праздничное утро, когда он, зайдя к своей соседке, застал ее в
постели, - сам Пишон в это время куда-то ушел по делу, -  у  него  в  голове
мелькнула мысль вернуть ее мужу, толкнуть их друг другу в объятия  настолько
влюбленными, чтобы сам он мог со спокойной душой покинуть ее.  Помимо  всего
прочего это было  бы  доброе  дело:  своей  гуманной  стороной  оно  заранее
избавляло его от всяких угрызений совести.  Однако,  не  желая  лишать  себя
любовницы, он, терпеливо выжидал.
     Октава тревожило и еще одно обстоятельство. Он чувствовал, что близится
момент, когда ему придется  столоваться  в  другом  месте.  Прошло  уже  три
недели, как Гаспарина окончательно водворилась у Кампардонов, с каждым  днем
приобретая там все большую власть. Сначала она приходила только по  вечерам,
потом он стал встречать ее у них  и  за  завтраком.  Несмотря  на  службу  в
магазине, она постепенно стала прибирать к рукам  все  в  доме,  начиная  от
воспитания Анжели и кончая закупкой провизии для хозяйства,
     - Ах, если бы Гаспарина поселилась у нас! - неизменно  повторяла  Роза,
стоило ей только завидеть мужа.
     Но архитектор, всякий раз краснея от  неловкости,  испытывая  тягостное
чувство стыда, восклицал:
     - Нет, нет! Это ни к чему!.. Кроме того, куда ты ее поместишь?
     И он объяснял, что в случае переезда Гаспарины  к  ним  в  дом  ему  бы
пришлось уступить ей кабинет, а его  чертежный  стол  и  картоны  с  планами
перенести в гостиную. Это, разумеется, нисколько  бы  не  стеснило  его.  Он
когда-нибудь и сам решится на эту перестановку. Ведь, по правде говоря,  ему
совершенно не нужна отдельная  гостиная,  да  и  в  кабинете  ему  и  впрямь
становится тесно, потому что его со всех сторон заваливают работой.  Тем  не
менее Гаспарина отлично может оставаться жить у себя. Какая им,  собственно,
необходимость толочься всем вместе?
     - Когда человеку хорошо, то не следует искать лучшего,  -  повторял  он
Октаву.
     Приблизительно в это же время Кампардону понадобилось на несколько дней
съездить в Эвре. Его тревожили некоторые вопросы, связанные с  его  работой.
Он  пошел  навстречу  желанию  епископа  и,  хотя  не  получил   необходимых
ассигнований, решился установить в его новой кухне печи и  провести  паровое
отопление. Но это потребовало таких огромных расходов, что он никак  не  мог
уложиться в смету. К тому же еще церковная кафедра, на  реставрацию  которой
было отпущено три тысячи франков, должна была обойтись  по  меньшей  мере  в
девять тысяч. И он хотел договориться с  архиепископом,  чтобы  предупредить
возможные неприятности.
     Роза ждала возвращения  мужа  не  раньше  воскресенья  вечером.  Но  он
неожиданно нагрянул во время завтрака, вызвав настоящий переполох. Гаспарина
сидела тут же за столом, между Октавом и Анжелью. Все как ни в чем не бывало
оставались на местах, однако в воздухе  чувствовалось  что-то  таинственное.
Лиза, по нетерпеливому знаку своей хозяйки, захлопнула дверь в  гостиную,  а
кузина  запихивала  ногой  под  стул  валявшиеся  на  полу  обрывки  бумаги.
Кампардон выразил желание переодеться, но его стали удерживать.
     - Подождите немного... Раз вы уже успели позавтракать в  Эвре,  выпейте
хоть чашку кофе.
     Тут он обратил внимание, что Роза чем-то смущена, она же, не  выдержав,
бросилась ему на шею.
     - Дружочек, не брани меня... Если бы ты вернулся сегодня вечером, мы бы
успели все привести в порядок...
     И она, вся дрожа, открыла дверь и повела его  в  гостиную,  а  потом  в
кабинет. Место чертежного стола, перенесенного на середину соседней комнаты,
занимала кровать красного дерева, только утром  доставленная  из  мебельного
магазина. Но в  комнате  еще  царил  полный  беспорядок.  Чертежные  картоны
валялись среди платьев Гаспарины. Богоматерь с пылающим  сердцем  стояла  на
полу у стены, прижатая новым умывальным тазом.
     - Мы хотели  сделать  тебе  сюрприз,  -  прошептала  расстроенная  г-жа
Кампардон, уткнувшись лицом в мужнину жилетку.
     Кампардон, сильно взволнованный, осматривался кругом и молчал, не  смея
встретиться глазами с Октавом. Гаспарина прервала молчание, сказав сухо:
     - Это вам неприятно, кузен?.. Мне  покоя  не  давала  Роза...  Если  вы
находите, что я здесь лишняя, то я могу переехать обратно к себе...
     - Да что вы, кузина! - наконец воскликнул архитектор. - Все, что бы  ни
сделала Роза, всегда хорошо!
     При  этих  словах  Роза,  припав  к  его  груди,  разразилась  громкими
рыданиями.
     -  Ну  полно,  душечка!  Не  глупо  ли  плакать...  Наоборот,  я  очень
доволен... Ты хотела, чтобы твоя кузина была возле  тебя,  ну  и  пусть  она
будет возле тебя! Ну, не плачь же! Дай-ка я тебя поцелую крепко-крепко, ведь
я тебя так люблю.
     И он стал осыпать ее нежными поцелуями.
     Роза,  всегда  готовая  всплакнуть  из-за  любого  пустяка  и  тут   же
улыбнуться сквозь слезы, сразу успокоилась. Она, в свою очередь,  поцеловала
мужа в бороду и тихонько прошептала:
     - Ты был с ней так нелюбезен... Поцелуй же ее.
     Кампардон поцеловал Гаспарину. Позвали Анжель, которая, разинув рот,  с
наивным изумлением смотрела на происходящее.  Ей  тоже  пришлось  поцеловать
Гаспарину. Октав отошел в сторону, находя, что в этом доме стали уж чересчур
нежничать друг с другом. Он не без удивления отметил, с  каким  уважением  и
любезной предупредительностью стала относиться к Гаспарине Лиза. Хитрая  она
бестия, эта потаскуха с ввалившимися глазами!
     Архитектор снял пиджак и, словно развеселившийся школьник,  насвистывая
и напевая, все время до обеда наводил  порядок  в  комнате  кузины.  Та  ему
помогала, вместе с ним передвигала мебель, раскладывала  белье,  расправляла
платья. А Роза, сидя в кресле из боязни утомиться, давала  им  советы,  куда
поставить туалетный столик, а  куда  кровать,  чтобы  всем  было  как  можно
удобнее.
     Тут Октав понял, что мешает их родственным излияниям. Почувствовав себя
лишним в этой столь тесно спаянной семье, он предупредил Розу,  что  сегодня
не придет обедать. Да и вообще, решил он про себя, с завтрашнего дня он  под
каким-нибудь благовидным предлогом поблагодарит госпожу Кампардон  за  милое
гостеприимство и откажется столоваться у них.
     Около пяти часов пополудни, когда Октав с сожалением  подумал,  что  не
знает, где найти Трюбло, ему пришло в голову напроситься на обед к  Пишонам,
чтобы не проводить вечер в одиночестве. Однако, зайдя к ним, он  натолкнулся
на весьма неприятную семейную  сцену.  Он  застал  там  супругов  Вийом.  Их
буквально трясло от негодования.
     - Это подлость, сударь! - кричала мать. Она  стояла,  вытянув  руку  по
направлению к зятю, который ни жив ни мертв сидел перед ней на стуле. - Ведь
вы дали мне честное слово!
     - А ты, - говорил отец, грозно наступая на дрожавшую всем телом дочь  и
заставляя ее пятиться к буфету, - еще вздумала его защищать. Да  ты  и  сама
хороша! Вы что, намерены умереть с голоду?
     Г-жа Вийом, надев шляпку и шаль, торжественным тоном заявила:
     - Прощайте!.. По крайней мере  мы  хоть  своим  присутствием  не  будем
покрывать ваше безобразное поведение! Раз вы  ни  чуточки  не  считаетесь  с
нашими желаниями, то нам здесь и делать нечего. Прощайте!
     И когда зять, по зав