оссеран  побледнела.  Она  сразу  поняла,   что   это   Сатюрнен
наваливается плечом на дверь. Ах, несчастный идиот! Ей уже  мерещилось,  что
вот-вот он выскочит к гостям. Если он немедленно не перестанет дубасить,  то
прощай еще одна партия!
     -- Это хлопает кухонная дверь, - с натянутой  улыбкой  сказала  она.  -
Никак не упросить Адель, чтобы она плотно  прикрывала  ее.  Берта,  пойди-ка
посмотри, что там такое?
     Ьерта тоже поняла, в чем дело. Она встала и  вышла  из  гостиной.  Стук
сразу же прекратился, но сама она не возвращалась. Дядюшка Башелар,  который
мешал  слушать  "На  берегах  Уазы",  бесцеремонно  произнося   вслух   свои
замечания, окончательно вывел из себя сестру, крикнув Гелену,  что  ему  это
все надоело и он пойдет выпить стаканчик грога. Оба они отправились  обратно
в столовую, со всего размаху хлопнув за собой дверью.
     - Ах, этот славный Нарсис! Какой он у  нас  чудак!  -  произнесла  г-жа
Жоссеран, усаживаясь между г-жой Жюзер и Валери. - Дела совершенно поглощают
его! Знаете, он в этом году заработал около ста тысяч франков.
     Октав, наконец оставшись один, поспешил подойти к дремавшему на  диване
Трюбло. Чуть поодаль  несколько  мужчин  окружили  старого  доктора  Жюйера,
лечившего всех в квартале. Это был человек посредственных способностей, но в
результате многолетней практики ставший хорошим  врачом.  Он  в  свое  время
принимал роды у этих дам  и  лечил  всех  присутствовавших  здесь  барышень.
Доктор Жюйера считался специалистом по женским болезням, и потому  мужья  по
вечерам искали его общества; отозвав его куда-нибудь в  угол  гостиной,  они
старались получить от него даровой совет.
     В эту минуту Теофиль как раз сообщал ему, что у Валери  накануне  опять
был припадок, который, как обычно, сопровождался приступами  удушья,  и  она
жаловалась, что к горлу у нее подкатывает ком. Да и сам он не бог весть  как
себя чувствует. Но у него совсем другое. И тут он  заговорил  о  себе,  стал
перечислять одну за другой  свои  неудачи:  он  начал  было  изучать  право,
попробовал пойти по заводской части и  заняться  литейным  делом,  служил  в
правлении ломбарда. Одно время даже увлекался фотографией, но немного спустя
решил, что изобрел двигатель,  способный  без  лошадиной  тяги  приводить  в
движение  экипажи,  а  в  настоящее  время,  в  виде  товарищеской   услуги,
занимается распространением пианол: это тоже новое изобретение одного из его
приятелей. Потом он опять стал говорить о  жене:  жизнь  у  них  не  ладится
только по ее вине - она прямо убивает его своей нервозностью.
     - Пропишите ей что-нибудь, доктор! - кашляя и кряхтя, приходя в  ярость
от своего жалкого бессилия, с ненавистью в глазах умолял он, Трюбло  смотрел
на него с нескрываемым презрением. Переглянувшись с  Октавом,  он  беззвучно
рассмеялся. Доктор между тем в уклончивых выражениях успокаивал Теофиля. Да,
да, он непременно подлечит эту милую дамочку! Приступы удушья начались у нее
с   четырнадцатилетнего   возраста,   когда   она   еще   жила   на    улице
Нев-Сент-Огюстен, в лавке своих родителей. Доктор Жюйера лечил ее в ту  пору
от головокружений, после которых у нее  обычно  шла  носом  кровь.  И  когда
Теофиль с горечью стал говорить  о  том,  какая  это  была  кроткая,  нежная
девушка, и какая она теперь стала взбалмошная, и как  она  его  терзает,  по
двадцать раз за день переходя от одного настроения к другому, доктор в ответ
лишь качал головой. Видно, не всем девушкам замужество идет впрок!
     - Черт возьми! - пробормотал Трюбло.  -  Отец  целых  тридцать  лет  до
одурения возился с продажей ниток и иголок, мать вечно с прыщами на лице,  и
вдобавок эта затхлая дыра старого Парижа, - а  еще  хотят,  чтобы  от  таких
родителей рождались здоровые дочери!
     Октав был поражен. Он мало-помалу терял уважение к этому  салону,  куда
вошел с робостью провинциала. В нем опять проснулось любопытство,  когда  он
заметил, что и Кампардон, в свою очередь, тоже  советуется  с  доктором,  но
потихоньку, как солидный человек, который не желает никого посвящать в  свои
семейные неурядицы.
     - Кстати, ведь вы все знаете, - произнес  Октав,  снова  обратившись  к
Трюбло. - Скажите на милость, чем больна госпожа Кампардон? Я заметил, что о
ней всегда говорят с каким-то особым сокрушением.
     - Видите ли, милый мой, - ответил Трюбло,  наклонившись  к  уху  своего
приятеля. - У нее...
     Октав слушал, и лицо его, сначала расплывшееся в улыбку,  вытянулось  и
выразило глубокое изумление.
     - Не может быть! - вырвалось у него.
     Тогда Трюбло поручился своим честным словом. Он знавал еще  одну  даму,
которая страдала тем же.
     - Знаете, после родов иногда бывает... - и он снова стал что-то шептать
Октаву на ухо.
     Октав, убедившись в правдивости его слов, загрустил. А ведь был момент,
когда он строил какие-то  планы,  сочинил  целый  роман,  будто  архитектор,
имеющий связь на стороне, не прочь свести жену  с  ним,  Октавом.  Теперь-то
хоть Октав знал, что она надежно ограждена.
     Октав и Трюбло сидели рядышком, возбужденно вороша интимнейшие  стороны
жизни женщины и даже не обращая внимания на то, что их могут услышать.
     Тем временем г-жа Жюзер делилась с г-жой Жоссеран впечатлением, которое
на нее произвел Октав. Вид у него,  несомненно,  весьма  приличный,  но  она
предпочитает Огюста Вабра. А тот, как всегда невзрачный и,  видимо,  страдая
обычной мигренью, которая разыгрывалась у него по  вечерам,  молча  стоял  в
углу гостиной.
     - Меня просто поражает, моя дорогая, что вы не подумали  о  нем  как  о
подходящем  женихе  для  вашей  дочери!  Это  молодой  человек   с   прочным
положением, осмотрительный, и ему нужна жена. Я знаю, он хочет жениться...
     Г-жа Жоссеран с удивлением слушала ее. Действительно, ей как-то ни разу
не приходил на ум этот торговец новинками. Г-жа Жюзер между тем не отставала
от нее и продолжала приводить новые доводы,  ибо,  несмотря  на  собственные
горести, у нее была какая-то страсть устраивать  счастье  других  женщин,  и
любовные истории всего дома сильно занимали ее. Она уверяла,  что  Опост  не
спускает глаз с Берты. Наконец, сославшись на свой собственный опыт по части
мужчин, г-жа Жюзер заявила, что, по ее мнению, Муре не из  тех,  кого  можно
прибрать к рукам, тогда как этот  добрейший  Вабр  будет  очень  покладистым
мужем и представляет собой весьма выгодную  партию.  Однако,  смерив  Огюста
взглядом, г-жа Жоссеран сразу же решила про себя, что подобный  зять  отнюдь
не украсит ее гостиную.
     - Моя дочь его не выносит, и я не намерена ее неволить, - ответила г-жа
Жоссеран.
     Какая-то высокая сухопарая девица исполнила фантазию из  "Белой  Дамы".
Гелен, оставив  в  столовой  дядюшку  Башелара,  который  там  уснул,  снова
появился в гостиной  со  своей  флейтой  и  стал  подражать  пению  соловья.
Впрочем, никто его не слушал - все наперебой обсуждали неприятность, случив-
шуюся с Боно. Жоссеран был потрясен, отцы  воздевали  руки  к  небу,  матери
задыхались от негодования. Как? Зять Боно оказался клоуном?  Кому  же  после
этого верить?! И родителям, жаждавшим выдать замуж своих дочерей, мерещились
кошмары, в которых действовали почтенные на вид каторжники во  фраках.  Боно
на самом деле был так счастлив, когда ему удалось пристроить свою дочь,  что
даже толком не справился о своем будущем зяте.  А  ведь  сам-то  он  главный
бухгалтер и славился своей дотошной осмотрительностью.
     - Мама, чай подан, - заявила  Берта,  раскрывая  вместе  с  Аделью  обе
половинки двери.
     Когда гости медленно потянулись из гостиной в столовую, она  подошла  к
матери и шепнула:
     - Хватит с меня! Он требует, чтобы я сидела около него  и  рассказывала
ему сказки. Иначе он грозит все разнести...
     На  слишком  узкой,  застиранной  скатерти  стояло  скудное   угощение,
стоившее хозяевам больших усилий, - торт из  соседней  булочной,  обложенный
пирожками и бутербродами.  Стол  по  обоим  концам  был  украшен  цветами  -
великолепными дорогими розами, искупавшими второсортное  масло  и  черствое,
залежавшееся печенье. Все заахали  от  восторга,  и  кое  у  кого  в  сердце
вспыхнула зависть. Положительно, Жоссераны разоряются,  чтобы  выдать  своих
дочерей замуж. И приглашенные, искоса поглядывая на букеты, без меры глотали
горький чай и необдуманно набрасывались на черствые пирожки  и  недопеченный
торт. Не насытившись обедом, они заботились лишь о том, как бы лечь спать  с
полным желудком. Гостям, которые  отказывались  от  чая,  Адель  подавала  в
стаканах смородинный сироп, который все нашли превосходным.
     Дядюшка Башелар тем временем мирно спал в углу столовой. Его не будили,
из вежливости притворяясь, будто ничего не замечают. Одна дама заговорила  о
том, какое это хлопотливое дело - торговля.  Берта  бегала  взад  и  вперед,
предлагая бутерброды, обнося гостей чаем, спрашивая мужчин, не прибавить  ли
им сахару. Но ей одной  было  не  справиться.  Г-жа  Жоссеран  стала  искать
глазами Ортанс.  Вдруг  она  увидела,  как  та  разговаривает  в  опустевшей
гостиной с каким-то господином, стоявшим спиной к столовой.
     - Наконец-то явился! - со злостью вырвалось у г-жи Жоссеран.
     Кругом  стали  перешептываться.  Это  был  тот  самый  Вердье,  который
пятнадцать лет прожил с какой-то женщиной, а теперь  собирался  жениться  на
Ортанс. История эта была известна всем. Барышни переглядывались между собой,
но, соблюдая приличия, избегали обмениваться замечаниями и  поджимали  губы.
Октав, которому все рассказали,  с  интересом  посмотрел  на  спину  Вердье.
Трюбло знал его любовницу. Это была  славная  женщина,  в  прошлом  довольно
легкого поведения, но со временем остепенившаяся; теперь она, по его словам,
была  порядочней  самых  что  ни  на  есть  порядочнейших  буржуазных   дам,
трогательно ухаживала за своим сожителем, заботилась  о  его  белье.  Трюбло
отзывался о ней с искренней  симпатией.  Пока  гости,  сидевшие  за  столом,
разглядывали  Вердье,  Ортанс  с  суровым  видом  добродетельной  и   хорошо
воспитанной девицы устраивала ему сцену за опоздание.
     - А, смородинный сироп! - воскликнул  Трюбло,  увидав  Адель,  стоявшую
перед ним с подносом в руках.
     Понюхав его, он отказался.  Но  когда  служанка  повернулась,  какая-то
толстая дама нечаянно толкнула ее локтем, и она налетела на Трюбло,  который
сильно ущипнул ее за ляжку. Она улыбнулась и тут  же  опять  предложила  ему
сироп.
     - Спасибо, не надо... потом... - ответил он.
     Вокруг стола сидели дамы, а мужчины закусывали, стоя за их стульями. То
и дело из туго набитых ртов вырывались восклицания,  восторженные  возгласы.
Мужчин приглашали подойти поближе.
     - Ах да, я чуть  не  забыла!  -  вдруг  воскликнула  г-жа  Жоссеран.  -
Господин Муре, вы ведь понимаете толк в искусстве.
     - Внимание! Берегитесь! Сейчас пойдет в ход  акварель!  -  едва  слышно
произнес Трюбло, хорошо изучивший повадки хозяйки.
     Но это было нечто почище акварели. Тут же на столе,  как  бы  случайно,
оказалась фарфоровая чаша.  На  дне  ее  в  новехонькой  оправе  под  бронзу
красовалась "Девушка с разбитым кувшином" {Картина знаменитого  французского
художника Жана Батиста  Греза  (1725-1805).},  написанная  светлыми  тонами,
переходящими  из  нежно-сиреневого  в  небесно-голубой.  Берта   с   улыбкой
выслушивала похвалы.
     -  Мадемуазель  одарена  всеми  талантами,  -   со   свойственной   ему
любезностью произнес  Муре.  -  Какая  тонкость  переходов,  как  точно  все
передано!
     - Что касается рисунка,  то  за  точность  я  ручаюсь!  -  торжествующе
заявила г-жа Жоссеран. - Похоже как две капли воды. Берта рисовала это дома,
с гравюры. В Лувре, знаете ли, видишь столько наготы,  да  и  публика  такая
смешанная...
     При этих словах она понизила голос, давая понять Октаву,  что  будь  ее
дочь даже настоящей художницей, все  равно  она  осталась  бы  чужда  всякой
распущенности.
     Заметив, что Октав воспринял это весьма равнодушно, она  почувствовала,
что  чаша,  видимо,  не  подействовала,  и  с  беспокойством  стала  к  нему
приглядываться. Тем временем Валери и г-жа Жюзер,  допивавшие  по  четвертой
чашке чаю, вскрикивая от восторга, любовались рисунком.
     - Вы опять на нее смотрите! - обратился Трюбло  к  Октаву,  убедившись,
что глаза того снова устремлены на Валери.
     - Ну да, - слегка смутившись, ответил Октав. - Как странно, сейчас  она
просто хорошенькая... Сразу чувствуется  пылкая  женщина...  Скажите,  стоит
рискнуть?
     Трюбло надул щеки.
     -  Вот  насчет  пылкости  никогда  нельзя  сказать   заранее.   У   вас
оригинальный вкус. Во всяком случае лучше, чем жениться на этой девчонке.
     - На какой девчонке? - забывшись, воскликнул Октав. - Вы на самом  деле
вообразили, что я позволю себя окрутить?.. Да ни за что на свете!  У  нас  в
Марселе, милый мой, не очень-то женятся!
     В эту минуту к ним подошла г-жа Жоссеран. Слова Октава  поразили  ее  в
самое сердце. Еще одна бесполезная попытка! Еще один даром потерянный вечер!
Удар был так жесток, что она в бессилии оперлась на стул, с отчаянием  глядя
на опустошенный стол, где валялся только подгоревший ломтик торта.  Она  уже
потеряла счет своим неудачам, но эта неудача -  торжественно  поклялась  она
самой себе - будет последней, и отныне она больше не станет  кормить  людей,
которые приходят к ней с единственной целью наесться до  отвала.  И,  вконец
расстроенная,  доведенная  до  отчаяния,  она  обводила  взглядом  столовую,
отыскивая, в чьи бы объятия толкнуть свою дочь, как  вдруг  увидела  Огюста,
который, за весь вечер не притронувшись к угощению, с покорным видом стоял у
стены.
     В это время Берта с чашкой чая в руке, улыбаясь, направлялась к Октаву.
Повинуясь наставлениям матери, она продолжала вести на  него  атаку.  Но  та
внезапно схватила ее за руку и шепотом назвала несчастной дурой.
     - Предложи эту чашку чая господину Вабру, который уже целый  час  ждет,
чтобы его угостили, - в полный голос произнесла она с  самой  очаровательной
улыбкой.
     Потом, бросив на дочь все тот же взгляд военачальника  на  поле  битвы,
она снова шепнула ей на ухо:
     - Будь с ним любезна, а то я тебе покажу!
     Берта, лишь на миг растерявшись, сразу же поняла в чем дело.  Намерения
ее мамаши нередко менялись по три раза в течение одного вечера.  И  Берта  с
улыбкой, предназначенной было для Октава, передала  чашку  чая  Огюсту.  Она
была с ним любезна, говорила о лионских шелках и выказала  себя  приветливой
особой, которая была бы вполне на месте  за  кассой  магазина.  Руки  Огюста
слегка дрожали. Он весь раскраснелся, так как в этот вечер у  него  особенно
сильно разыгралась мигрень.
     Некоторые из приглашенных после чая из вежливости вернулись ненадолго в
гостиную. Угощение было съедено, стали расходиться по домам. Когда хватились
Вердье, оказалось, что тот уже ушел. Вконец раздосадованным барышням удалось
лишь мельком увидеть его спину. Кампардон, не дожидаясь Октава, вышел вместе
с доктором и, задержав его на площадке лестницы, спросил - неужели на  самом
деле нет никакой надежды? Во время чая  одна  из  ламп  потухла,  и  от  нее
распространился неприятный запах масла, а другая начала коптить  и  освещала
гостиную таким зловещим светом, что Вабры - и те стали собираться,  несмотря
на горячие упрашивания г-жи Жоссеран.  Октав,  опередив  их  в  прихожей,  с
удивлением заметил, что Трюбло, на его глазах взяв шляпу, вдруг  как  сквозь
землю провалился. Свернуть он мог только в коридор, ведущий на кухню.
     - Где же он все-таки? Вероятно, вышел на черную лестницу, - пробормотал
Октав, но не стал особенно раздумывать над этим. Рядом с ним стояла Валери -
она искала свою шелковую косынку. Оба брата, Огюст  и  Теофиль,  как  бы  не
замечая ее, стали спускаться по лестнице. Отыскав косынку,  молодой  человек
передал ее Валери с тем восхищенным видом, с каким он обслуживал хорошеньких
покупательниц в магазине "Дамское счастье".  Она  пристально  посмотрела  на
него, и когда он встретился с ней взглядом, ему показалось, что в ее  глазах
вспыхнул огонь.
     - Вы очень любезны, сударь, - просто сказала она.
     Г-жа Жюзер,  уходившая  последней,  проводила  их  обоих  сдержанной  и
покровительственной улыбкой. Когда Октав,  разгоряченный,  поднялся  в  свою
холодную комнату, он с минуту рассматривал себя в  зеркале.  Была  не  была!
Надо рискнуть!
     Тем временем г-жа Жоссеран, словно несомая ураганом, металась,  стиснув
зубы,  по  своей  опустевшей  квартире.  Она  с  треском  захлопнула  крышку
фортепьяно и погасила последнюю лампу. Затем,  перейдя  в  столовую,  она  с
таким остервенением стала дуть на свечи, что задрожали все подвески  люстры.
При виде разоренного стола и груды беспорядочно наставленных грязных тарелок
и чашек она пришла в еще большее  бешенство  и  стала  кружить  по  комнате,
бросая грозные взгляды на свою дочь Ортанс, которая спокойно сидела,  доедая
подгорелый кусок торта.
     - Ты опять не в духе, мама? - спросила она. - Значит,  и  на  этот  раз
ничего не вышло? А я так очень довольна... Он уже покупает ей сорочки, чтобы
она скорее убралась.
     Мать пожала плечами.
     - По-твоему, это пустяки? Ну что  ж!  Занимайся  своими  делами,  а  со
своими я как-нибудь управлюсь сама. Ну и торт! Пожалуй, хуже не сыщешь... Уж
наши гости действительно непривередливы, если могут есть подобную гадость...
     Жоссеран, которого званые вечера лишали последних сил, отдыхал, сидя на
стуле, и с тревогой ждал новой стычки  с  женой.  Из  боязни,  как  бы  она,
яростно кружась по столовой, не налетела на  него,  он  поспешил  подойти  к
сидевшим за столом против Ортанс Башелару и  Гелену.  Дядюшка,  проснувшись,
вдруг заметил на  столе  бутылку  рома  и  стал  к  ней  прикладываться,  не
переставая сокрушаться о двадцати франках, которые у него выманили.
     - Дело не в деньгах, - твердил он племяннику, - а в самой манере...  Ты
знаешь, каков я с женщинами... Я готов отдать им последнюю  рубашку,  но  не
терплю, когда у меня выпрашивают... Стоит им только начать клянчить,  как  я
становлюсь сам не свой, и они не получают от меня ни гроша.
     Почувствовав, что сестра собирается напомнить ему про его обещание,  он
продолжал:
     - Замолчи, Элеонора! Я сам знаю, что должен сделать для  девочки!..  Но
понимаешь, когда женщина у меня выпрашивает, это свыше моих сил.  Я  никогда
не мог ужиться с такими  попрошайками.  Ведь  правда,  Гелен?..  Впрочем,  и
уважения-то никакого мне от вас нет. Леон, тот  даже  не  соизволил  явиться
поздравить меня с днем именин.
     Г-жа Жоссеран, крепко сжав кулаки, снова принялась шагать по  столовой.
Дядюшка был прав. Да, уж этот Леон тоже всегда обещает и, как другие,  вечно
оставляет ее с носом... Хорош, нечего сказать,  -  не  пожертвует  ни  одним
вечером, чтобы помочь  выдать  сестру  замуж!  Вдруг  ей  в  глаза  бросился
завалившийся за вазу крошечный пирожок, и  она  поспешно  припрятала  его  в
ящик. В это время Берта, ходившая выпускать на свободу запертого  в  комнате
Сатюрнена, вместе с ним вошла в столовую. Она всячески  его  успокаивала,  а
тот, весь дрожа, словно собака, которую долго держали взаперти,  свирепым  и
подозрительным взглядом шарил по всем углам.
     - Ну и дурак же он! - говорила Берта.  -  Вообразил,  что  меня  выдали
замуж, и ищет моего мужа! Ищи себе на здоровье, мой бедный Сатюрнен...  Ведь
я ж тебе сказала, что опять не вышло. Ты ведь знаешь,  что  всегда  оно  так
кончается!
     Тут г-жа Жоссеран по-настоящему вспылила.
     - Ну так вот, клянусь, что теперь-то оно выйдет, хотя бы для этого  мне
пришлось собственными руками привязать его за ногу! Наконец-то нашелся один,
который расплатится за всех остальных! Да, да, мой милый  супруг!  Нечего  с
таким дурацким видом пялить на меня глаза! Свадьба состоится  и  без