Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
34 -
35 -
36 -
37 -
38 -
39 -
40 -
41 -
42 -
43 -
44 -
45 -
46 -
47 -
цивильный эскорт: по всаднику с обнаженной саблей с каждой
стороны. Им тоже зевать не приходится: чуть чья лошадь вылезет вперед,
хоть на полголовы, конь Мартона тотчас куснет ее, она так и всхрапнет,
вскобенится.
А за ними уже длинной вереницей - наездники-претенденты. Каждый не без
надежды на лице: а вдруг да удастся первым прийти. Кто знает? Вдруг свой
скакун с прошлого лета порезвел. Или у остальных кони похужели.
Замыкают процессию новенькие барские и старые, потемневшие коляски и
повозки. Битком набитые праздничным людом, все в зелени и реющих,
порхающих платках и косынках, мчатся они, вздымая тучи пыли, вслед за
всадниками.
И вот все на лугу, на ристалище. В тот же миг бабахает пушчонка, давая
знать, что и сам патрон, богач-набоб, барин Янчи выехал со двора. Народ
спешит поскорее расположиться по садовым и кладбищенским рвам. Наездники
задорно гарцуют по площадке, горяча коней, звонко щелкая длинными
ременными кнутами, выкрутасы разные выделывая, заключая друг с дружкой
пари - все на вино.
Вскоре клубы пыли над садами возвещают о приближении барина Янчи.
Выставленные на холме ребятишки сбегают вниз с радостным визгом, потому
что сейчас еще раз бабахнет.
Две железные ящерицы с загнанными в дула деревяшками вкопаны там в
землю. Бывалый человек - он еще с французом воевал - на животе подползает
к зверюгам и шестовиной с тлеющим трутом на конце тычет в запалы. Мортирки
оглушительно выплевывают в воздух свои затычки. Разбегается народ, чтобы
на голову кому не упали, потом опять сбегается: посмотреть, что там с ними
сталось.
Едва показались экипажи и покатились по лугу, раздалось неистовое
"виват" (венгерского слова такого тогда еще не знали), сменясь тотчас
раскатами веселого смеха.
Оказывается, барин Янчи какую штуку удумал: вырядил в роскошные,
раззолоченные одежды цыгана Выдру и посадил в парадную карету четверней,
сам же сзади пристроился в неказистой серой тележонке. Простодушные
зрители и давай раззолоченному "виват" кричать, а разглядев, ну хохотать,
разутешив тем доброго барина.
С ним, кроме двух шутов, и гости прибыли, самые любезные его сердцу.
Владетель пяти тысяч хольдов Мишка Хорхи, который из своего Бачского
комитата частенько наведывался "на одно слово тут, по соседству": к
приятелю в Большую Куманию. Заглянул, к примеру, в марте, а к исходу
августа только раскачается и спросит: как, бишь, его зовут, второго
саболчского вице-губернатора. Дома же строгий наказ оставил ни косьбы, ни
жатвы без него не начинать; так урожай весь и останется на корню. Это один
друг-приятель. Другой - Лаци Ченке, известный табунами своими, лучшими на
всем Альфельде. Этот, если не подвезут, завсегда пешком ходит: своих
красавцев жалеет, не хочет запрягать. Третий - Леринц Берки, знаменитый на
всю округу собачник и охотник; врет без запинки, будто под диктовку.
Четвертый - Фрици Калотаи; у того несчастная привычка прикарманивать
походя все, что плохо лежит: трубки, ложки серебряные, часы. Кто не вчера
с ним познакомился, знает уже, где искать пропажу, и без церемоний
обшаривает, ухватив за шиворот, что того нимало не конфузит. И наконец,
Банди Кутьфальви - первый в стране питух и драчун, который за столом
всегда тузит собутыльников; пьет же, как гиппопотам, хотя до бесчувствия
допившимся никто его никогда еще не видел [Лаци, Фрици, Банди -
уменьшительные от Лайош, Фридеш, Эндре (Андраш)].
Вот какая беспардонная компания окружала барина Янчи. Всем им ужасно
хотелось прослыть _самородками_, для чего измышлялись несуразности
неслыханные и невиданные. Вот самые еще невинные из них: хвосты отстричь
по самую репицу у чьих-нибудь лошадей; новехонький экипаж только что не в
щепы изрубить; дом поджечь в самый разгар веселья; в костюме для купанья
средь бела дня, когда всего люднее, по улице пройтись; свининой
правоверного еврея накормить - и тому подобные гениальные выдумки, кои во
время оно почитались куда какими забавными да остроумными.
По прибытии господ смугляне-музыканты трижды грянули туш, после чего
распорядители отмерили дистанцию, поставив у конца ее нашего знакомца
Андраша Варью с красным флагом, а в начале выстроив в порядке жребия всех
наездников, так что зрители благородного звания с полным удобством могли
наблюдать заезды из своих экипажей.
Беговая дорожка была в тысячу шагов.
Барин Янчи уже трость поднял с золотым набалдашником - знак подать
пушкарю: состязания открывались тремя залпами. Но тут из пушты показался
бешено летящий всадник. Щелкая в воздухе кнутом, осадил он перед
заседателями коня и, приподняв шляпу, коротко сообщил: тоже, мол, хочу
счастья попытать, добыть королевский венок.
- Кто я и что я? Не спрашивайте: обскачут - все одно не останусь,
обскачу - все одно не уйду!
Таков был его ответ распорядителям.
Никто не знал удальца. Лет двадцати шести, красивый, черноглазый,
докрасна загорелый, усики лихо подкручены кверху, кудри до плеч и задорная
улыбка на губах. Росту небольшого, но ладный, проворный. Одет
по-простонародному, но до щепетильности чисто: на широкой белой рубахе -
ни пятнышка, и шляпу с длинным пучком ковыля носит с небрежной грацией,
что твой кавалер.
И уж где бы там ни добыл себе конька, животное замечательное:
чистокровный эрдейский скакун, долгогривый и хвост до земли. На месте не
устоит, пританцовывает все, на дыбы подняться норовит.
Приезжему тоже дали жребий тянуть, после чего он смешался с остальными.
Пока у него с заседателями шли переговоры, барские лошадники с
пристрастием разглядывали его коня. До наездника им что за дело, но скакун
их заинтересовал.
Наконец знак подан. При первом залпе лошади забеспокоились, при втором
затихли, навострив уши, - лишь одна-две понеопытней копытами стали рыть
землю. Третий залп прогремел, и все ринулись друг за дружкой.
Пятеро-шестеро сразу же вынеслись вперед, - это самые нетерпеливые, кто
с места пустил шпоры в ход, но потом поотстал; среди них и новоприбывший.
Король, уперев руку в бок и опустив плеть, скакал пока где-то в
середине.
Но шагов через триста он вдруг дал коню шпоры, гикнул, вытянув плеть, и
в три скачка обошел соперников.
Тут враз все загомонили, захлопали кнутами, прильнув к шеям своих
рысаков. Фалды затрепались, покатились сорванные ветром шляпы. На середине
дистанции каждый еще думает первым прийти. Чья-то лошадь упала вместе с
седоком, остальные промчались мимо.
Из экипажей хорошо видно было короля, летевшего с несколькими
всадниками впереди. Длинные цветочные пряди развевались за его головой.
Одного за другим обгонял он, щелкая при этом каждый раз ременным кнутом и
бросая задорно отставшему:
- А ну, поднажми!
На последней четверти пути все уже заметно от него поотстали, кроме
одного: новичка.
Мартон и его примеривается обойти, у Мартоновой лошади мах пошире, да у
того она прытче - как ветер летит. Всего шагов двести еще. Незнакомый
парень с самоуверенной улыбкой оглядывается на соперника. "Держись!" -
подбадривают из экипажей. Его? Или Мартона? Поощрение с равным правом
можно к обоим отнести. Барин Янчи, привстав, наблюдает за увлекательным
состязанием.
- Ну, сейчас обойдет! Э, нет. Пришпорил и тот. Ух, стеганул; как ураган
полетел. Ах, чтоб его, лошадь какая! И сидит как на вей, шельмец. Ну,
Марци [уменьшительное от Мартон], прощайся теперь с троицыной своей
короной! Последние сто шагов... Баста! Больше уж не догнать.
Так и вышло. Неизвестный на целую секунду раньше был у цели и
остановился у флага. Мартон же, подскакав, тотчас выхватил древко из рук
Варью.
- Не думай, что победил! - торжествующе крикнул он незнакомцу. - Закон
такой: кто первый знамя схватил, тот и король, а оно вот, у меня!
- Да? - сказал парень с легким сердцем. - А я и не знал. Ну, ничего,
умнее буду во втором заезде.
- Как бы не так, - возразил Мартон. - Уж не вообразил ли ты, что я тебя
опять вперед пущу? Как же, дожидайся! И так-то лошадь только мою
благодари: рубахи твоей надутой испугалась да шарахнулась, а то сидеть бы
тебе без обедни. Ну, пошел, попробуем по второму разу, посмотрим, чья
возьмет.
Тем временем и отставшие подъехали, и всем Мартон на сто ладов
объяснил, почему чужак его опередил. Напоследок вышло даже, что и не
опередил: разве вот на столечко.
Незнакомец предоставил им толковать что угодно, а сам легким, беспечным
шагом пошел себе обратно к исходной линии.
Это спокойствие, эта великодушная уступчивость, так отличавшаяся от
напористой самоуверенности Мартона, окончательно расположили к нему
зрителей, и в чистой публике принялись с живостью заключать пари,
предлагая десять против одного, что незнакомец победит во всех заездах.
Мортиры снова зарядили, наездники выстроились опять и после третьего
залпа рванулись вперед. Теперь уже двое, оба героя дня, с самого начала
отделились от гущи всадников и к середине заезда на локоть уже опередили
ближайших преследователей. Ноздря в ноздрю мчались они к флагу.
Но ни один не мог никак обойти другого. Шагов лишь за пятьдесят до цели
незнакомец щелкнул вдруг резко кнутом, и испуганный конь его в три
яростных прыжка опередил Мартонова на целую голову. Это расстояние так до
самого конца и сохранилось между ними, хотя король уже и рукояткой плети
наколачивал взмыленного коня.
Незнакомец первым доскакал до флага и на сей раз так крепко ухватился
за древко, что самого почтенного Андраша Варью стащил с лошади.
Вне себя, Мартон плетью стеганул по отнятому у него трофею, выдрав из
алой его ткани целый лоскут. Тщетная злость! Заседатели подошли, стащили
венок с головы дрожащего от ярости короля и возложили на победителя.
- Не нужно мне шляпы! - хрипло огрызнулся побежденный, которому
предложили обычный его головной убор. - Все равно отыграю венок!
- Отдых им дать! - послышалось из экипажей.
- На что нам отдых, - возразил Мартон строптиво, - ни я, ни конь не
устали, хоть дух вон, а побежим; верно, Раро?
Конь, точно догадываясь, о чем разговор, выгнул шею, копытом роя землю.
Судьи повели наездников назад на линию.
Многие, видя, что с этими двумя не сравняться, выехали из рядов и
присоединились к зрителям, так что на поле осталось едва шестеро.
Тем занимательней обещал быть заезд: меньше всадников - и внимание
сосредоточенней.
Еще загодя новый претендент слез с лошади, срезал у кладбищенского рва
гибкий ивовый прут и, ободрав с него листья, а кнут повесив на шею, опять
вскочил в седло.
До сих пор он ни разу еще не ударил коня.
И теперь, заслышав свист лозы, благородное животное так и вскинулось,
ожесточенно грызя удила, подымаясь на дыбы, вертясь и переступая на месте
задними ногами. Стали уже за седока опасаться: не потому, что конь его
сбросит, о том и речи быть не могло, а что опоздает. Второй уже выстрел,
остальные и поводья опустили, изготовились, а его лошадь все порывается на
дыбы, роет копытами землю.
Но чуть грохнул третий, незнакомец с размаху хлестнул ее вдруг прутом и
бросил удила.
Вихрем сорвался с места обожженный лозою конь, понесся дико,
неудержимо. Только обезумелая от страха лошадь мчится так, унося
беспомощного седока. Никто не мог не то что ее настигнуть, даже
приблизиться, сам Мартон уже к середине поотстал на много локтей. Зрители
замерли, дивясь то ли дерзости всадника, то ли бешеному бегу его коня. И
вдруг длинная цветочная гирлянда на всем скаку распустилась и свалилась
наземь с головы удальца. Подковы вослед летящих вмиг ее растоптали.
Сам он не заметил падения венка, пока до цели не доскакал, где изо всех
сил пришлось одергивать, ссаживать одичалого коня. Цели-то достиг, но
венец свой потерял.
- Какой же он король без короны? - раздались голоса. - Сам виноват,
нельзя было терять!
Но кто же тогда все-таки король? Венка уже никто не поминал, он
валялся, втоптанный в пыль.
- Несправедливо это! - кричали одни, тогда как другие предлагали новый
заезд.
- Я на все готов! - объявил неизвестный.
- Ты, братец, постой, - глухо, охрипнувшим от сдерживаемой ярости
годовом сказал Мартон, - вот мы решим сейчас, кто уж точно малый не
промах. В поле ты меня обскакал, что ж: лошадь у тебя лучше, признаю: это
и дурак сумеет, был бы конь хороший. Но давай поглядим теперь, каков ты,
когда себя надо показать. Видишь, сколько народу тут, а всего угощения -
два бычка, этого мало. Идем, третьего добудем, коли ты такой удалец.
Далеко не надо ходить: вот тут в камышах отбившийся от стада бык сидит.
Две недели всю округу разоряет: людей убивает, стада разгоняет, копны
раскидывает, телеги опрокидывает по дорогам, рабочих всех с поля посогнал:
сколько есть их в городе, пастухов, батраков, не могли его изловить. Пошли
вдвоем на него: кто сюда пригонит, тот и король.
- Идет! - воскликнул не долго думая соперник и ударил с ним по рукам.
Слышавшие этот уговор поспешили отойти подальше: вот чумовые! В
праздничную толпу бешеного быка пригнать!
- Не пугайтесь! - сказал Мартон. - Или мы его сюда смирненьким, как
барашек, приведем, или уж сами там останемся.
Быстрей лугового пожара разнеслась весть о дерзком пари. Кто
побоязливей, за ров, за канаву отошли, побойчее - скок в седло и за
смельчаками: своими глазами увидеть исход поединка. Господа тоже велели
все коней подать; даже барин Янчи поехал вслед на телеге своей. И от
бешеного быка, что ли, почтения к своей особе ждал?
Едва в получасе езды от города начинается бескрайняя топь, которая
тянется на юг до самого Пюшпекладаня, а вверх - до Надудвара. В ней не
только что быку - и гиппопотаму раздолье.
С одной стороны простираются там тучные нивы, с другой полоса
темно-зеленой осоки указывает, докуда доходит вода. Всего лишь узкой гатью
отделяются луга и пастбища от болота.
У пастухов, пасущих рассеянные по ним стада, нетрудно было разузнать, в
каком сейчас месте бык.
Как раз в ивняке залег: сами видели, как он вломился туда и хрипел,
ревел там всю ночь, только с наступлением дня угомонился.
Но прежде не мешает узнать, какого нрава это животное - отбившийся бык.
Когда в стадо попадет - или подрастет в нем - второй бык, зимой они
вдвоем еще уживаются. Столкнутся разве что лбами и кружат так, грозно
ворча, не желая уступать друг другу; но стоит пастуху швырнуть в них
палкой, тотчас разбегутся. Зато весной, едва начнет все распускаться и
пряные цветы поприбавят смелости всем травоядным, разожгут кровь, тут и
пойдут вскидывать рога, реветь, еще издали завидя друг друга; тут уж
только поглядывай, чтобы не сошлись. А чуть задремлют пастухи в жаркий
летний денек под своими шубами, уже и сшиблись вожаки-соперники, вступили
в решающий поединок, который кончается обыкновенно гибелью или бегством
одного. И коли уж схватились, никакими силами не разнять рассвирепевших
животных; ничего не видя, не чувствуя, заняты они лишь одним: сломить
противника. Иной раз часами длится бой где-нибудь на вытоптанной лужайке,
которую взроют всю, будто вспашут. И который из них начнет в конце концов
поддаваться, почует, что слабее, тот кинется вдруг со страшным ревом
прочь, помчится остервенело в пушту и с налитыми кровью глазами, с мордой
в кровавой пене бродит там по лугам, по посевам, то и дело возвращаясь к
месту своего посрамленья. Но к стаду больше не подходит, и горе всякой
живой твари, которая ему попадается на глаза: едва завидев, бросается он
по пятам; как-то несколько дней просидел на дереве успевший туда
вскарабкаться путник, пока случившиеся вблизи табунщики не отогнали упрямо
караулившего внизу зверя. А недавно и на солнокский [Солнок - город близ
Будапешта] поезд кинулся один такой разъяренный бык, - пошел, пригнув
голову, прямо на локомотив, который сшиб его и задавил насмерть.
Логово быка по объяснениям пастухов найти было просто: через камыши
вели туда две тропки, проложенные им самим. Этими тропами, разделясь, и
пустились Мартон с соперником на розыски зверя. Конные же зрители въехали
на высокую гать, откуда открывался весь ивняк.
Едва Мартон шагов сто проехал по камышу, как услыхал глухое ворчанье. С
минуту он колебался, не кликнуть ли того, с другой тропы; но тщеславие
перевесило: побеждать, так одному. И, размотав свой проплетенный на конце
проволокой кнут, а свернутый аркан повесив на плечо, смело тронулся он
прямо в сторону доносившегося до него глухого бормотанья.
Огромный зверь, подогнув колена, лежал в грязной жиже посреди камыша, в
припадке ярости или из предосторожности вытоптанного далеко вокруг.
При звуке чавкающих копыт бык поднял голову. Один рог, покривленный в
драках, торчал у него вперед, другой - отвесно вверх. Лоб, черный как
смоль, весь был в болотных репейках и колючках, на носу зиял свежий, не
заживший еще шрам.
Увидев близящегося всадника, он мгновенно вскочил на ноги, испустив
протяжный прерывистый рев.
Мартон, желая из незнакомого болота выманить быка на простор, где легче
с ним справиться, громко, словно вызов бросая, хлопнул своим бичом.
Раздраженный бык рванулся в ярости ко всаднику.
Тот быстро оборотил коня и выбрался из топи, увлекая за собой
взбешенное животное.
Но на луговине, при виде толпы на гати, бык, точно угадав, чего от него
хотят, внезапно повернул и с негодующим ворчаньем улегся на краю болота.
Тогда Мартон вернулся и снова щелкнул кнутом.
Бык заворчал, но не сдвинулся с места; наоборот, даже отвернулся, сунув
морду в осоку, и больше, сколько ни хлопал бич, не Отзывался, только
взмахивал хвостом.
Разозленный таким упрямством, Мартон подъехал поближе и вытянул его
хорошенько бичом. Перевитый колючей стальной проволокой кончик глубокую
борозду прорезал на боку свирепого животного, но оно не шевельнулось.
Новый удар ободрал загривок; бык опять не встал, замычал только жалобно и
глубже засунул голову в осоку, - даже аркана не накинешь.
Теперь уж охотник стал в ярость приходить и бил да бил, стегал
заартачившееся животное, не в силах, однако, его поднять. Несколько
всадников, раздосадованные трусостью быка, тоже подъехали, пытаясь криком
вспугнуть его.
Тут кнут угодил ему прямо в глаз. С молниеносной быстротой бык вскочил,
тряся головой, в бешенстве ринулся на всадника и, прежде чем тот успел
уклониться, страшным ударом в бок свалил его вместе с лошадью, перемахнув
даже через нее с разбега. Остальные в ужасе рассыпались по лугу.
Поверженная лошадь, извиваясь всем туловищем, силилась приподняться, но
напрасно! Рог озверелого чудовища пропорол ей пах. Не бегать уж больше
наперегонки благородному животному! Обливаясь кровью, опять и опять
валилось оно наземь, придавливая седока, чья нога застряла в стремени.
Взбеленившийся бык с бешеным ревом ждал на лугу, расставив ноги. Кровь
из выбитого глаза стекала ему на черный подгрудок. Пустившихся наутек он
не преследовал, но, обернувшись и увидев бьющуюся лошадь с седоком,
козлиным скоком устремился обратно, время от времени рогами взрывая землю
по пути.
Мартону удалось кое-как выкарабкаться из-под лошади. Завидев врага
своего на ногах, бык в дикой злобе поскакал прямо на него. Общий вопль
ужаса огласил луг, многие отвернулись, чтоб не видеть неминуемого ко