цо его не внушает доверия и сама мысль противна,  что
он может думать о ней. Да, но шип-то не вырван  из  сердца!  Тот,  другой,
идеальный образ, хотя и нет больше нужды искать  благодетеля,  не  стереть
ведь уже из памяти. Знать его она даже по имени не знает, но любить  будет
по гроб жизни, - сгибнет, исчахнет, но не расстанется с мечтой о нем.
   Бедный Шандор...
   Долголетнее здание Терезиных трудов лежало в развалинах.
   И тут, и во храме  настигают  невинное  детское  сердце;  нет,  значит,
спасения нигде.
   С отчаяния и горя решилась Тереза  на  шаг,  на  который  не  могла  ее
вынудить прежде самая крайняя бедность: пошла к Болтаи  и,  рассказав  ему
все,  попросила  охранить,  защитить  девушку,  ибо  женской   опеки   уже
недостаточно.
   Болтаи с радостью предложил  свое  покровительство.  Его  широкое  лицо
ремесленника побагровело от гнева, а мозолистые руки сжались в кулаки.  Он
даже  не  пошел  днем  в  мастерскую,  чтобы  с  кем-нибудь  ненароком  не
побраниться. Распорядился только той же ночью переправить Терезины пожитки
к нему, в одну из пристроек. Сюда пусть-ка попробуют сунуться!
   Шандор узнал обо всем, очень опечалился, но с той поры стал с удвоенной
заботой относиться к Фанни. И она ведь любила без взаимности: он  девушку,
она другого, - оба были несчастливы.
   В семье все знали тайну, хотя избегали говорить о  ней.  Двое  стариков
часто совещались друг с другом, и на семейный совет приглашался  иногда  и
Шандор, которому пришлось в эти дни побывать во многих местах, где  прежде
еще не доводилось.
   Добрые старики  все  старались  разузнать  имя  неизвестного  вельможи.
Зачем? Да чтоб обратно потраченные им  на  Фанни  деньги  отослать.  Такие
долги упаси бог задерживать, их надо срочно отдавать  -  той  же  монетой,
форинт к форинту, крейцер  в  крейцер,  чтоб  не  оговорили:  взято,  мол,
больше, чем ворочено!
   Так-то оно так, но где имя узнать? Фанни сама его не знала, а на улице,
хоть умри, не будет  заимодавца  указывать.  Болтаи  стал  наведываться  в
кофейни, торговые собрания, смотрел там,  слушал,  не  поговаривают  ли  о
девице-горожанке, которая под залог  своей  добродетели  задаток  взяла  у
богатого дворянина. Но ничего такого не говорили. Это,  с  одной  стороны,
успокаивало: никто пока еще не знает, беда, значит, не так велика. Но имя,
имя?
   В конце концов Абеллино сам им помог.
   Шандор каждое воскресенье бывал в церкви, куда ходила  Краммша,  и  там
из-за колонны следил, с кем она будет разговаривать.
   На третье воскресенье заявился туда и Абеллино.
   Добрая женщина  поведала  ему  удивительную  историю:  Фанни  с  теткой
внезапно исчезли ночью, даже не сказавшись куда, - не очень-то  красиво  с
их стороны, но у нее такое подозрение, что переехали они к мастеру Болтаи.
Скрытничает же Тереза, наверно, потому, что в молодости было у нее  что-то
с этим мастером - или же Болтаи  хочет  Фанни  за  своего  приемного  сына
просватать. Она, во всяком случае, дела с ними больше иметь не желает.
   Абеллино  до  крови  закусил  губу.  Что-то,  кажется,  пронюхали   эти
филистеры.
   - А кто по профессии этот Болтаи? - спросил он.
   - Столяр, - был ответ.
   Столяр?.. У Абеллино мигом сложился план действий.
   - Ну, прощайте, мадам.
   Краммша была ему больше не нужна, и он торопливо удалился из храма.
   Шандор за ним. Обнаружил-таки искусителя! Быстрым шагом Абеллино  дошел
до угла. Шандор не отставал.  Там  искуситель  уселся  в  поджидавший  его
экипаж. Шандор вскочил на извозчика и нагнал его у ворот Святого  Михаила.
Здесь важный седок вылез, а карета с  грохотом  въехала  во  двор.  Рослый
привратник в медвежьей дохе стоял у подъезда.
   - Кто этот господин, который вошел сейчас? - спросил у него Шандор.
   - Его высокородие Абеллино Карпати.
   - Благодарю.
   Тут же записал он это имя себе в книжку, хотя в том и не было нужды. На
годы, десятилетия запало оно ему в душу, врезалось глубокими буквами,  как
в древесную кору.
   Так, значит, Абеллино Карпати зовут его!..
   Почему это считается, будто обедающие в полдень не умеют ненавидеть?
   Шандор поспешил со своим открытием домой.
   И там целый день все такие колючие были, просто не подходи.
   Следующий день опять был рабочим. Каждый занялся своим делом. Почтенный
мастер наравне с подмастерьями трудился, закатав рукава, но тщетно пытался
заглушить свои мысли; в шуме и скрежете  слышалось  ему  все  то  же  имя.
Прежде никогда не  задумывался  он,  похож  ли  звук  пил  и  рубанков  на
человеческую речь, а сейчас все они кругом твердили:  "Карпати".  Особенно
одна-две ручные пилы, которыми обрезали концы после фанеровки,  совершенно
явственно повторяли при каждом движении: "Карпа-ти,  Кар-па-ти",  так  что
Болтаи прикрикнул в конце концов на своих молодцов:
   - Да что они у вас отвратительно так визжат!
   Подмастерья глянули на него удивленно: чего это он, пила  небось  -  не
скрипка!
   Тереза и Фанни сидели меж тем у  окна  за  рукодельем  и  молчали,  как
повелось у них с некоторых пор.
   Вдруг на улицу въехал роскошный  барский  экипаж  и  остановился  прямо
перед домом.
   Фанни, по девичьему своему обыкновению, выглянула в окошко;  приехавший
вылезал как раз из  кареты.  Содрогнувшись,  девушка  испуганно  отпрянула
назад; лицо ее побелело, взгляд остановился, руки упали на колени.
   Это не ускользнуло от внимания Терезы. "Его увидела! Он здесь!" -  было
первой ее мыслью, заставившей и старуху встрепенуться. Она не  знала  еще,
что сделает, если этот наглец войдет, посмеет  на  глаза  ей  явиться,  но
стыд, ярость, отчаяние волной поднялись в ее душе. Совершенно позабыв, что
в доме мужчина  есть  -  суровый,  не  привыкший  шутить  человек,  Тереза
напряглась вся, словно ей самой предстояло отразить это вторжение.
   Шаги раздавались уже на лестнице, послышался осведомлявшийся  о  чем-то
надменный голос; вот пришелец уже в передней. Неужто и в комнаты войдет?
   Фанни вскочила со стула и в отчаянии прижалась к тетке, спрятав лицо  у
нее в коленях и захлебываясь от слез.
   - Не бойся, не бойся, - пролепетала Тереза, сама вся дрожа. - Я  здесь,
с тобой.
   Но и навстречу гостю распахнулась дверь, из которой вышел  Болтаи.  Его
позвали из мастерской, и в ушах у него  все  еще  звенели  непередаваемые,
дьявольские голоса пил и рубанков: "Карпати, Карпати"...
   - А, добрый день! - снисходительно-доверительным тоном обратился к нему
пожаловавший в дом господин. - Мастер  Болтаи?  О,  вы  мастер  настоящий.
Репутация у вас преотличная. Всюду, всюду ваши изделия  хвалят.  Усердный,
работящий человек. Вот и сейчас - прямо из мастерской, это  мне  нравится,
уважаю граждан, которые трудятся.
   Честный наш Болтаи не был падок на похвалы и перебил без церемоний:
   - С кем имею честь? Что вам угодно?
   - Я Абеллино Карпати, - сказал незнакомец.
   Только благодаря комоду удержался достойный мастер на ногах.
   Этого он, право, не ожидал.
   Высокопоставленный господин не соизволил,  однако,  заметить  выражения
лица ремесленника, полагая, что лица ремесленников вообще ничего не должны
выражать, и продолжал:
   - Я хочу мебельный гарнитур у вас заказать, а сам  пришел  потому,  что
слышал, будто вы замечательные образцы рисуете...
   - Не я, сударь, - мой первый подмастерье, который в Париже жил.
   - Это не важно. Так вот,  я  пришел  выбрать  образец,  -  хочется  мне
что-нибудь такое изящное и вместе простое,  знаете,  в  бюргерском  вкусе.
Скажу почему. Я  на  девице  мещанского  звания  намерен  жениться,  -  не
удивляйтесь, что в законные жены мещанку беру. Есть у меня на то  причины.
Видите ли, я чудак. Люблю необычное, чтобы из ряда  вон.  У  меня  и  отец
чудак был, и все члены семейства чудаки. Я хотел уже однажды жениться - на
дочке самого обыкновенного лавочника, она дивно пела в церковном хоре.
   Ага, все та же басня!
   - Я и взял бы ее, - продолжал  словоохотливый  денди  разносившимся  по
всему дому звонким голосом, - да умерла, бедняжка. И я дал тогда  обет  не
жениться, покуда не встречу другую,  столь  же  добродетельную,  столь  же
красивую и которая так же дивно будет петь "Stabat mater".  И  вот  восемь
лет уже скитаюсь по свету и не нахожу. То поет замечательно, но некрасива,
или красива, но безнравственна, или добродетельна, но петь  не  умеет;  не
подходит, одним словом. И вот, сударь, в  этом  городишке  отыскал  я  ту,
которую ищу так давно: девушку красивую, добродетельную и  с  голосом,  на
ней и женюсь; а вы теперь мне присоветуйте, какую мебель в подарок невесте
купить?
   Все это прекрасно было  слышно  в  соседней  комнате.  Тереза  невольно
заслонила собой лежавшую у нее на коленях Фаннину  головку,  точно  боясь,
как бы нелепая басня не отуманила ее, не нашла у нее веры. Ведь что  стоит
молодой девушке голову вскружить; они вон у  цветков  простых  спрашивают:
"Любит - не любит". А уж если в глаза им кто скажет...
   Почтенный Болтаи, оправясь немного от изумления  за  время  этой  речи,
подошел вместо  ответа  к  конторке,  поискал  в  ней  что-то  и  принялся
быстро-быстро строчить.
   "Образцы подыскивает, счет  составляет",  -  думал  Абеллино,  озираясь
между тем и соображая: сколько комнат может быть у филистера и  в  которую
он райскую птичку засадил? И слышала ли она, что он тут нарассказал?
   Мастер управился наконец со своим писаньем и поисками, жестом  подозвал
Карпати и из пачки сотенных отсчитал для него шесть.  К  ним  прибавил  он
четыре форинта мелкой серебряной монетой и тридцать крейцеров медью.
   - Будьте любезны проверить: раз, два, три, четыре, пять, шестьсот и еще
четыре форинта тридцать крейцеров, - сказал он,  пальцем  дотрагиваясь  до
каждой кучки.
   Какого шута лезет еще этот филистер со своими грязными грошами?
   - Правильно? Потрудитесь присесть теперь и подписать эту вот квитанцию.
   И он подал нашему шевалье составленную уже расписку в том,  что  данную
взаймы девице Фанни Майер сумму в шестьсот форинтов с процентами в размере
четырех форинтов  тридцати  крейцеров  нижеподписавшийся  такого-то  числа
сполна получил.
   Абеллино  был  поражен  безмерно.  Как,  тупоумные,   толсторожие   эти
филистеры все его планы  видят  насквозь?..  К  этому  он  совсем  не  был
приготовлен. В таких  случаях  самое  лучшее  -  оскорбленное  достоинство
разыграть.
   И он молча, с барственным пренебрежением  смерил  мебельщика  взглядом,
стеганул в воздухе хлыстом, словно бы в знак того, что не  желает  с  этим
пентюхом разговаривать, повернулся и хотел идти.
   В передней наступила в эту минуту глубокая тишина.  Женщины  в  боковой
комнате с трепетом,  с  сердечным  замиранием  внимали  этому  насыщенному
грозовым душевным электричеством затишью.
   Видя, что денди намерен удалиться, Болтаи еще раз  повторил  глухим  от
подавляемого волнения голосом:
   - Сударь, возьмите деньги, подпишите квитанцию. Иначе пожалеете, уверяю
вас.
   Карпати отвернулся с презрением  и  вышел,  хлопнув  дверью.  Только  в
карете уже подумалось ему: почему не  дал  он  затрещину  этому  грубияну?
Спасибо еще должен сказать за эту его забывчивость.
   Но от ремесленника-то, простого столяра с грубыми ручищами кто  бы  мог
подобного самообладания ожидать? Натура необузданная, сангвиническая  -  и
достойно так, не вспыхнув, не вспылив, дал  почувствовать  свою  неприязнь
растерянному кавалеру!
   Рассказать об этой сцене приятелям Абеллино не решился. Какую версию ни
преподнеси, при любой ремесленник выглядит  победителем,  это  он  слишком
хорошо сознавал.
   Но тем дело еще не кончилось.
   Болтаи деньги не стал рассовывать обратно по ящикам, а взял и  отнес  в
"Пресбургер  цайгунг"  [Пресбург  -  немецкое  наименование   Пожони],   к
достойному ее редактору, и вышеозначенная газета поместила на другой  день
на своих страницах следующее объявление:
   "Шестьсот четыре форинта и тридцать  крейцеров  поступило  от  местного
жителя, отца семейства, на больницу для лиц мещанского  сословия,  каковой
суммой изволил одарить приемную  дочь  жертвователя  его  благородие  Бела
Карпати, она же почла разумным обратить ее на более угодные богу цели".
   История нашей общественной жизни не запомнит такого афронта.
   Случай  наделал  шума,  ведь  названное  имя  в  свете  прекрасно  было
известно. Кто потешался над странным объявлением, кто ужасался.  Несколько
остроумцев из-за зеленого стола в собрании принялись превозносить Абеллино
за участие к страждущему человечеству; юные титаны ярились и  бесновались,
твердя, что подобных обид  не  прощают.  Абеллино  целый  день  рыскал  по
городу, ища, кого вызвать на дуэль; наконец цветом элегантной молодежи  на
совете у девиц Майер было решено направить вызов самому главе семейства.
   Как? Почтенному Болтаи? Мастеру-мебельщику? Более чем странно.
   А не примет если? Тогда оскорблять его на каждом шагу, пока  из  Пожони
не удерет.
   Но чего же они добьются этим?
   Того, что филистер _струсит_. Раскается, уймется, хвост подожмет. А что
может быть лучше недруга раскаянного, присмиревшего: ведь  он  постарается
искупить содеянное. И  тогда...  тогда  фея,  которую  стерег  побежденный
дракон, станет легкой добычей.
   Сама жизнь давала право на подобные предположенья. Сколько, бывало, раз
не устающий донимать противника задира не только прекращал нападки, стоило
припугнуть  его  хорошенько,  но  даже  в  тишайшего,   нежнейшего   друга
обращался.
   А сомнения в том, приличествует ли  магнату  драться  с  ремесленником,
который может быть, даже не дворянин,  а  если  и  дворянин,  так  всякого
решпекта лишился, взявшись за простую работу,  решив  жить  своим  трудом,
такие сомненья, повторяем, вовсе не  шли  в  расчет.  Известно  ведь,  как
робкие эти филистеры в лице меняются, доведись им на крестный ход  в  день
тела Христова из собственного ружья в воздух  выпалить,  а  уж  вызова  на
дуэль  филистер  и  подавно  не  примет,  -   он   объяснения   предпочтет
представить, то есть извиниться, да спрыснуть мировую. И тут-то  маленькая
наша затворница, как Геба, вином наполнит кубки, а любовью - сердца.
   Естественнейший ход событий в делах такого рода!
   Так что под вечер Абеллино послал к столяру своих секундантов.
   Один был Ливиус, дуэльный авторитет, чье слово - закон в деле чести для
юношей из общества, который с самим Виктором  Гюго,  над  "code  du  duel"
[дуэльный  кодекс  (франц.)]  трудился.  Другой   -   Конрад,   мадьярский
аристократ  гиператлетического  сложения,  к  чьим  услугам  с  неизменным
успехом прибегала поэтому каждая сторона, если опасалась,  что  вызываемый
не удержится в границах  приличий.  Фальстафово  телосложение  дополнялось
импонирующей  физиономией,  а  голос  и  медведя  мог  обратно  в  берлогу
прогнать.
   Вооружись pro superabundanti [сверх всего, для большего веса (лат.)]  и
письменным вызовом, буде филистер  начнет  отпираться  или  скроется  паче
чаянья от них, два достойных рыцаря разыскали жилище мастера и проникли  к
нему в контору.
   Мастера не было дома. Рано утром сел он с Терезой и  Фанни  в  возок  и
уехал - судя по дорожным сборам, надолго.
   В контора сидел в одиночестве Шандор и  набрасывал  образцы  мебели  на
прикрепленном к доске листе бумаги.
   Два джентльмена сказали ему "бонжур", юноша ответил  тем  же  и,  встав
из-за стола, осведомился, чем может служить.
   - Гм-гм, молодой человек! - прогремел Конрад. - Это дом мастера Болтаи?
   - Да, - отвечал Шандор, несколько недоумевая, к чему столь грозный тон.
   Отдуваясь шумно, точно сказочный  дракон,  учуявший  человеческий  дух,
Конрад обвел контору глазами и бросил совсем уж утробным басом:
   - Надо мастера позвать.
   - Его дома нет.
   - А, что я говорил? - буркнул Конрад, кинув взгляд на Ливиуса.
   И, положив один кулак на стол, а  другой  заведя  за  спину,  приблизил
свирепо голову прямо к лицу юноши.
   - Так где же он?!
   - Не изволил мне докладываться, - ответил Шандор,  у  которого  достало
хладнокровия даже тут выражения выбирать.
   -  Ну  ладно,  -  проворчал  Конрад,  извлекая  запечатанный  пакет  из
внутреннего кармана. - Как звать вас, молодой человек?
   Недоумевая, с возрастающим раздраженьем Шандор смотрел на него  во  все
глаза.
   - Ну, ну, не пугайтесь, не  собираюсь  вас  обижать,  -  снисходительно
сказал Конрад. - Имя же есть какое-то у вас?
   - Да. Шандор Барна.
   Конрад записал и торжественно поднял пакет за уголок.
   -  Так  слушайте  же,  любезный  господин  Барна...  (слово  "господин"
произнес он с некоторым ударением, точно давая понять молодцу, какую честь
ему оказывают). Это мастеру вашему письмо.
   - Смело можете через  меня  передать.  Все  могущие  возникнуть  в  его
отсутствии дела господин Болтаи мне доверил улаживать.
   - Так, значит, берите пакет... - загремел  Конрад  и  прибавил  бы  еще
много разных импозантностей, не сбей  его  с  толку  явная  неделикатность
Шандора, который сам вскрыл адресованное хозяину письмо и отошел к  окошку
прочитать.
   - Что вы делаете? - вскричали оба секунданта разом.
   - Мне поручено господином Болтаи прочитывать все поступающие на его имя
письма, оплачивать все требования и обязательства.
   - Но это не того рода требование, как вы  думаете!  Это  дело  частное,
личное, до вас не касающееся.
   Шандор пробежал тем временем послание и сделал шаг к секундантам.
   - Я к вашим услугам, господа.
   - Что?.. Что вы этим хотите сказать?
   -  Удовлетворять   все   предъявляемые   требования   господин   Болтаи
уполномочил меня.
   - Ну и что же?
   - Значит, - разглаживая развернутое письмо, сказал Шандор, - я  и  этот
счет готов оплатить в любом месте и в любое время.
   Конрад глянул на Ливиуса.
   - Парень шутит, кажется.
   - Нет, господа, не шучу, со вчерашнего  дня  я  -  компаньон  господина
Болтаи, и какие бы претензии к нашей фирме ни предъявлялись, мы, он или я,
обязаны платить по ним в интересах взаимного кредита.
   Конрад не знал уже, что и думать: то ли неграмотен совсем, то ли спятил
молодец.
   - Да вы прочли, что в этом письме? - набросился он на него.
   - Да. Это вызов на дуэль.
   - Ну и с какой же стати хотите вы принять  вызов,  направляемый  совсем
другому лицу?
   - Потому что это мой компаньон, мой приемный  отец,  который  сейчас  в
отсутствии, и любой успех или неудача, крах или  скандал  -  все  касается
меня точно так же, как его самого. Будь он здесь,  сам  бы  и  отвечал  за
себя, но он уехал, а у меня есть причины не открывать, куда  и  насколько.
Так что господам ничего не остается, кроме как взять  вызов  обратно  либо
получить удовлетворение от меня.
   Конрад отозвал  Ливиуса  в  сторону:  спросить,  допускается  ли  такое
кодексом  чести.  Ливиус  припомнил  подобные  случаи,  но  только   между
дворянами.
   -  Послушайте-ка,  Шандор  Барна,  -  сказал  Конрад,  -  то,  что   вы
предлагаете, только среди дворян принято.
   - Но ведь не я, сударь, вызываю, вызываете вы.
   На это возразить было нечего.
   Конрад скрестил ручищи на широкой своей груди и  подступил  к  молодому
человеку.
   - Драться умеете?
   - Я под Ватерлоо был и орден получил.
   Конрад покачал головой.
   - Да он белены объелся!
   Но Шандор был совершенно спокоен.
   - Так вы в самом деле драться  хотите  вместо  вашего  мастера?  Что-то
фанфароните вы очень, сумасбродный вы забияка. Подумайте хорошенько. Дуэль
- это вам не война. Там издали стреляют и можно от нули уклониться, наземь
лечь, да и впереди еще шеренги две-три и с тыла ничто не угрожает.  А  тут
лицом к лицу надо встать, пистолет напротив пистолета, грудь  незащищенная
в вершке от острия шпаги и никого уж на помощь не позовешь,  нет,  целиком
себе предоставлен!.. А, что?
   Шандор не удержался от улыбки.
   - Что ж такого, мне это безразлично, господа; умею я и с  пистолетом  и
со шпагой обращаться - даже луковицей, коли придется, и той не промажу.
   - Diable!