х  указанный  проект  Яноша
Карпати,  описать  я  не  в  силах,  тут  куда  более  мощная  фантазия  и
вдохновенное перо потребны. Он все классы  общества  всколыхнул,  пробудив
его  от  вошедшей  уже  в  пословицу  спячки,  заставив  даже  причиненные
последними выборами обиды позабыть, в объятия примирения бросив враждующие
семьи и оттеснив на задний план прочие все, мелкотравчатые  проектики;  да
что там: в соперничество вступив - с гадательным долгое время исходом -  с
предложением основать Академию и пальму первенства ему  отдав  после  того
лишь,  как  основатели  пообещались   и   этому,   второму   по   важности
общественному начинанию впредь содействовать в меру способностей.
   Итак, можно с  полным  правом  ожидать,  что  учредительное  заседание,
имеющее состояться  в  скором  времени  в  Карпатфальве,  будет  одним  из
наиблестящих и увлекательнейших. Заверения об участии в знаменательном сем
событии поступили из самых  дальних  местностей,  и  волнение,  нетерпение
весьма велики. Кто же, какая из гончих, прославленных в  стране,  выиграет
приз - золотой кубок с надписью: "Ратовать в жизни учись, и лавры  венчают
тебя" [строка из стихотворения  Ференца  Кельчеи]  (для  борзой  назидание
весьма подходящее)?  Марци  Яноша  Карпати  или  Зефир  Мишки  Хорхи?  Все
Подбюччье [Бюкк - лесистое нагорье на  северо-востоке  Венгрии]  in  massa
[целиком, поголовно (лат.)] готово спорить, что  обоих  опередит  Ласточка
боршодского вице-губернатора, а Задунайщина почти  без  изъятия  убеждена,
что всех обгонит вывезенная из Беня, натасканная в Кишбере дерская [Дер  -
город в северо-западной Венгрии, комитатский  центр]  Искра;  но  и  те  и
другие  с  трепетом  поминают  одну   эрдейскую   чудо-зверюгу   какого-то
мезешегского компосессора [помещик,  совладелец  имения];  за  нее  ему  в
Венгрии уже двести золотых давали, но хозяин ни  в  какую,  всеми  чертями
собачьими клянется, что к себе в Трансильванию увезет победные лавры.
   В  последние  перед  объявленным  заседанием   недели   стряпчий   едва
справлялся с перепиской. Уже не то что руки, у него и  голова  теперь  вся
перепачкана: на  светлых  волосах,  о  которые  перо  вытирается,  чернила
особенно  заметны;  черен  даже  язык,  которым   пользуется   он   вместо
промокательной бумаги, смело слизывая кляксы.
   Господин Янош получает каждодневно целую  кину  писем  со  всех  концов
страны и сам их прочитывает.
   В одном его поздравляют, в другом заказывают акции, в третьем обещаются
прибыть.  Есть  отправители,  коим   видится   уже   заря   благоденствия,
занимающаяся  над  родиной,  многие  же  собаководству  прочат   блестящее
будущее; иные мудрым советом откликаются на проект статута, иные с  охотой
вызываются принять личное участие в разработке его  параграфов.  Один,  по
его  словам,  до  конца  дней  своих  был  бы  счастлив,   попади   он   в
наблюдательный совет, другой просит известить уважаемых членов, что  лишен
удовольствия  попасть  на  заседание  из-за  подагры,  но  на   состязании
непременно будет представлен своей борзой.
   Письма эти г-н Янош с удовлетворением оставляет лежать на  столе,  даже
конвертов не разрешает выметать из кабинета. Пускай валяются, созерцать их
доставляет ему  всякий  раз  истинное  наслаждение.  Огню  предаются  лишь
послания нескольких дерзких профанов, посмевших написать: подумали бы  вы,
дескать, лучше о яслях да школах для народа; на экономические общества, на
художественные выставки усердие обратили, на урегулирование русла  Тисы  и
Дуная у Железных Ворот, на Академию да на театр национальный и  музей,  на
дороги и ссуды зерновые. Люди,  мыслящие  столь  вульгарно,  и  ответа  не
удостаивались. Слишком г-н Янош проникся величием своей идеи,  чтобы  дать
себя от нее отпугнуть. Жертвовал же он и на все  названные  цели,  которые
граф этот беспокойный и другие удержу не знающие патриоты навязали  своими
диспутами нации. Верно, конечно, что даже половины денег,  отпускаемых  им
ежегодно  на  собак,  хватило  бы  все  эти   предприятия   вызволить   из
затруднений, но из них они и сами как-нибудь выпутаются,  это  тоже  ясней
ясного, а псовая охота жертв  требует:  гончая,  она,  как  сказано,  "non
nascitur, sed fit" [не рождается, но делается (лат.)], - не родится ею,  а
становится благодаря надлежащей выучке.
   ...Но попридержим немножко борзых.


   Ум и сердце Фанни почти целиком были заняты приготовлениями к празднику
и приему множества гостей.
   Как, и _сердце_?
   Много, очень много народу должно было съехаться, весь  цвет  дворянства
вплоть до мужей самых серьезных и почитаемых; ведь  к  Яношу  Карпати  все
питали известную слабость, ибо, несмотря на выходки свои и чудачества, был
он  очень  восприимчив  ко  всему  хорошему,  и  в  высоких,   благородных
начинаниях на него столь же смело можно было положиться, как и  в  дерзких
проделках и забавах.
   Кроме того, люди в таких случаях тянутся друг за другом. Каждый думает:
много народу будет, женщин красивых, шутников  да  весельчаков,  и  жаждет
поразвлечься.
   Это первое такое торжество, на которое Янош Карпати и дам пригласил. Он
и сам ведь женат теперь.
   Фанни с трепетом гадала, а откликнутся ли на приглашение  знатные  дамы
комитата? Удостоят ли чести принять в свой круг? Эти дочери родов высоких,
беспорочных, которые не просто имя унаследовали от своих матерей,  но  все
добродетели, безупречную репутацию, - захотят ли они признать за ней право
стоять на той ступени, куда ее лишь фортуна вознесла да  вздорная  прихоть
старика? Простят ли ей  сомнительное  происхождение,  постыдную  славу  ее
семейства?
   Мужчины приедут, конечно, - все, кто уважением пользуется, известностью
в стране. Торжества займут несколько дней. В первый - заседание в  длинном
зале; солидная мужская публика усядется внизу, а дамы сбоку,  на  балконе,
оттуда будут умные речи слушать. День  завершит  общее  угощение,  и  она,
хозяйка, будет там, за столом, у всех  на  виду...  Кто-то  выпьет  за  ее
здоровье?
   На другой день - состязания гончих. Дамы,  кавалеры  на  статных  конях
травить будут хитрую плутовку лису. И она  тоже  верхом  поедет...  Кто-то
окажется ее кавалером?
   Вечером самый удачливый всадник, чьи борзые  лучшую  сноровку  покажут,
получит подарок от хозяйки дома: собственноручно  ею  расшитый  золотом  и
жемчугами чепрак... Кто-то выиграет его?
   На третий день празднество закончится пышным балом: что  за  блестящее,
великолепное зрелище! Какой  букет  юных,  прелестных,  пленительных  лиц,
какое обаятельно-невинное веселье!  Каждая  роза  -  на  зеленом  черешке,
каждая застенчиво рдеющая красавица - об руку с бравым  кавалером,  и  они
открыто, безо всякой задней  мысли,  улыбаются  друг  другу...  Кто-то  ей
улыбнется?
   Ныне и впредь и вовеки с ней ставший ее  небесной  звездой  идеал.  Его
видела она пред собой за столом собрания,  вся  обратившись  в  ненасытное
созерцание, но желая одного: чтобы он не заметил. Его  видела  встающим  и
предугаданно чистым, мелодичным голосом произносящим тост за нее и думала:
как прекрасно бы  яду  из  прозвеневшего  бокала  выпить  вместо  вина,  -
опорожнить до дна и умереть, но чтобы он не  узнал  об  этом.  Его  видела
скачущим возле на резвом коне,  с  раскрасневшимся  от  ветра  лицом,  все
быстрей, быстрей, и думала: ах, упасть бы с лошади  и  скончаться  на  его
глазах, но отчего - никогда пусть  не  знает.  Здесь,  и  там,  и  повсюду
виделся он ей; о чем бы ни вспоминала она, куда ни устремляла взгляд, лишь
его безымянный образ  возникал  перед  нею,  сопровождаемый  одной  только
мыслью: вот бы умереть.



18. БЕДНАЯ ЖЕНЩИНА!

   Бедная женщина!
   Бедная г-жа Карпати.
   За мужем получила она состояние больше некуда и громче громкого имя. Но
то и другое скорее на муку, нежели на радость.
   Ведь и для богача солнце не дважды в  день  встает,  и  обладанье  даже
всеми сокровищами мира еще не приносит  внутреннего  довольства,  счастья,
спокойствия душевного, сердечной отрады и самоуважения.
   А громкое имя?
   Но ведь всякий знает, как оно ей досталось.
   Престарелый вельможа, известный своими чудачествами,  взял  девушку  из
семьи с дурной репутацией, дабы досадить племяннику, который иначе  просто
соблазнил бы ее.
   Старик не то чересчур великодушен, не то немного не в себе. А девушка -
наверняка тщеславна и честолюбива.
   И все подкарауливают ее. Все как на верную свою добычу смотрят.
   Пусть-ка покажется только в обществе, в которое затесалась.
   Дамы заранее  веселились  в  предвкушении  ее  неловкости,  неумелости,
оплошностей, тщеславной самоуверенности, а там и интрижек, даже скандалов.
Кавалеры ждали того же: это,  мол,  легкий  кусок;  молодая,  самолюбивая,
страстная, беспечная и увлекающаяся - ничего нет проще  обольстить,  а  уж
раз оступившись, иного выбора ей не останется,  как  по  рукам  пойти,  на
радость остальным.
   И никого, кому откровенностью можно  ответить  на  откровенность,  кому
довериться, излиться, у кого спросить совета, на кого положиться, - кто бы
заступился, направил, наставил. И меньше всего муж.
   Господин Янош только о ее удобствах заботится  и  думает,  что  в  этом
заключаются все его обязанности.  Накупает,  выписывает  изо  всех  частей
света все, что обычно нравится женщинам  -  от  туалетных  принадлежностей
вплоть до поклонников.
   Да, и поклонников.
   Ибо  с  исчезновением  питейной  братии  из  карпатфальвского  дома,  с
прекращением прежних кутежей повадились туда иные гости,  которых  уже  не
набобовы добрые вина и скверные шутки, забияки  и  молодки  привлекают,  а
красивая женщина, чернимая и боготворимая, которая  возбуждает  нескромные
надежды - по двоякой причине: из-за мужа и собственной своей  сомнительной
славы. Словно бы не так недоступна, как прочие светские дамы.
   Чуть не каждый день наведываются  в  карпатфальвскую  усадьбу  светские
львы, первейшие в округе.
   Юный Ене Дарваи, слывущий  в  общем  мнении  предводителем  комитатских
либералов, потому что у него длинная борода. Есть ли другие основания  так
считать, точно не скажу.
   Красавец Реже Чендеи, ничуть не стыдящийся, что его так  величают.  Для
мужчины честь,  по-моему,  довольно  обидная.  Холеное  лицо,  подвитые  и
припомаженные волосы, тщательно разобранные посередине. С  ним  двух  слов
разумных сказать нельзя.
   Белокурый барон Тивадар Берки, который разыгрывает оригинала: на  стуле
сидит верхом, в монокль щурится на всех, воротничок до  ушей  выпускает  и
сам себя почитает за человека особенного.
   Всюду жалуемый Аладар Чепчи: он неизменно открывает каждый бал в первой
паре и не встречал еще женщины - не припомнит, - которая не влюбилась бы в
него, а мужчины, - который вальс и мазурку лучше танцевал.
   Нескладный верзила граф, который сам признается, что неказистей себя не
видывал человека, но у женщин тем не  менее  якобы  не  имеет  соперников.
Наверно,  потому,  что  ноги  у  него  достаточно  длинные,  чтобы  любого
обскакать.
   Бледный один молодой человек, подозреваемый, будто он пописывает стишки
под псевдонимом (спешим  оправдать  его,  ибо  сомнительно,  умеет  ли  он
вообще-то писать).
   И еще куча  всякого  сброда,  весьма  пригодного,  чтобы  злословить  и
пустословить, приторные любезности и стереотипные  комплименты  отпускать,
вальсировать  да  повесничать,  -  и  других,  которые  предаются  грезам,
тоскуют, вздыхают, томно-романтический вид принимают и так при этом  пьют,
картежничают, к горничным пристают, как не всякий сумеет; и еще, коим  имя
тоже легион, которые совершенно без ума от прекрасной хозяйки, но не могут
ключик подобрать к ее сердцу и  сохнут  в  тщетных  поисках,  как  вяленая
треска. Вот какой цветник красуется в Карпатфальве с тех пор, как набоб на
идеальную женщину сменил деревенских красоток.
   Бедная женщина!
   Как бы хотелось ей спасение, защиту найти от гнетущего этого,  тоску  и
скуку наводящего, раздражающего окружения! Но где же, у  кого?  Ни  единой
души, которая понимала бы ее. Г-н Янош полагает,  будто  супруга  премного
должна быть ему обязана за то, что  он  до  отчаяния  замучивает  ее  этим
веселым обществом.
   Какие глупцы, ничтожества, пошляки, остолопы  в  сравнении  с  идеалом,
который сотворило ее сердце!
   Какие все пустые, тщеславные и никчемные себялюбцы  рядом  с  тем,  чей
образ хранится в святилище ее души!
   Почему хоть женщины возле  нет,  доброй  подруги,  которой  можно  душу
приоткрыть, где, никем не чаемый, тот образ таится?
   До торжественного учреждения общества уже немного оставалось.
   На  предстоящее   увеселение   Карпати   кучу   народу   назвал   и   с
главноуправляющим послал жене длинный список  приглашенных  просмотреть  и
внести, ежели кого позабыл из угодных ей.
   Особое это внимание уже показывает всю предупредительность, с какой  он
к ней относился.
   Почтенный управитель понес список, стучась по очереди в каждую дверь  и
ни одной не открывая, прежде чем не прокричат: "Войдите!" Увидев  госпожу,
он почтительно замер на пороге, думая в замешательстве: вот бы  из  дверей
да прямо до дивана дотянуться с бумагой этой проклятущей.
   Фанни особенно привязалась к старику. Бывают люди, которых таким  лицом
наградит природа, что вся их честная, прямая душа на нем отобразится, и  с
первого взгляда  чувствуешь  к  ним  доверие.  Не  дожидаясь,  пока  Варга
подойдет,  Фанни  сама  встала,  взяла  его   за   руку   и,   преодолевая
сопротивление, подтащила  старика,  который  все  пытался  поклониться,  к
креслу, куда и усадила, а чтобы не вскочил, с детской лаской обняла обеими
руками, что добряка повергло уже  в  полнейшее  смущение.  Разумеется,  он
тотчас встал, едва Фанни его отпустила.
   - Сидите же, милый _дядюшка_ Варга, а то встану и я.
   - Вот уж никак не достоин, - пробормотал управитель, опускаясь  обратно
в кресло  с  такой  осторожностью,  точно  перед  ним  извиняясь,  и  весь
подавшись вперед, дабы не чересчур обременить.
   - Так с чем вы ко мне пожаловали, дорогой  дядюшка  Варга?  -  спросила
Фанни с улыбкой. - А ни с чем, еще лучше: просто на вас погляжу. Я  всегда
ведь так рада вас видеть, так рада.
   Управитель промямлил, что не знает, дескать,  чем  обязан  чести  столь
исключительной, поспешив передать список и поручение барина, чтобы с тем и
ретироваться.
   Но Фанни, приметив, предупредила его намерение.
   - Останьтесь, прошу вас, мне надо вас кое о чем порасспросить.
   Это было равносильно приказанию. Пришлось старику  опять  присесть.  Ни
перед каким допросом барским он так неуверенно себя не чувствовал. Что это
вздумалось ее превосходительству? Дорого бы он  дал,  лишь  бы  не  сидеть
сейчас на этом месте.
   Фанни взяла список и  стала  читать.  Сердце  у  нее  сжалось.  Сколько
неведомых имен, о которых ей известно только, что все это персоны знатные,
важные, лица высокопоставленные, дамы  светски  безупречные.  И  ни  одной
знакомой среди них; не угадаешь, от кого зла, от кого добра ожидать. Муж и
здесь не обошелся без причуд:  решил,  что  обычный  ритуал  представлений
слишком долог, и всех разом  пригласил  на  эти  торжества,  с  кем  желал
поддерживать знакомство, - заодно, мол, представлю жену. Он-то уверен, что
женщина, которая с таким самообладанием, таким  великолепным  достоинством
держалась перед всем _модным светом_ на вечере у Кечкереи,  и  тут  займет
место, подобающее ее красоте и душевному величию. Ах, но положение-то иное
совсем. Там она твердо знала: ее окружают недруги, и знала,  что  посрамит
их; не было никого, перед кем ей почему-нибудь глаза приходилось опускать.
Здесь же, в обществе этих строгих, гордых своей добродетелью и  положением
дам, она уже не сама будет роль себе выбирать. Смело, уверенно держаться -
пренебрежением своим смутят, заискивающе - высмеют. В добродетельность  ее
они не верят, за красоту осудят и, как бы сладко  ни  пели,  в  любезности
будут облекать лишь язвительные намеки и умысел оскорбительный.  Горе  ей,
коли не поймет, и горе, если  поймет  да  скрыть  не  сумеет.  Горе,  если
смолчит, и горе, ежели ответит... Бедная женщина!
   Глазами пробегает Фанни длинный ряд имен до самого конца.
   Можно, конечно, заранее предположить, что среди дам много  и  не  злых,
доброжелательных, великодушных, которые приняли бы ее, как родная мать (не
та, Майерша, а  идеальная,  рисуемая  воображением);  много  женщин  юных,
приятных, с отзывчивым  сердцем,  которых  полюбила  бы  она,  как  сестер
(опять-таки не своих, настоящих).
   Но как узнать их, как сблизиться, завоевать симпатию и  доверие?  А  ну
как начнешь изливаться, а тебя на смех подымут? Понадеешься, что  к  груди
прижмут, а встретишь взгляд холодный и недоумевающий.
   Вновь и вновь перечитывала она список, в самом  звучании  имен  пытаясь
людей, их характер угадать, потом, вздохнув,  отложила  его  в  сторону  и
обратила на управляющего просительный взор.
   - Милый дядюшка Варга, простите, ежели просьбой вас обременю.
   - Пожалуйста, приказывайте, -  спешит  ответить  почтенный  управитель;
покорный, мол, ваш слуга.
   - Но просьба большая-пребольшая.
   Управитель заверяет, что на все готов, хоть в окошко сейчас выпрыгнуть,
если такова воля ее превосходительства.
   - Вопрос вам хочу задать, на который жду ответа очень откровенного.
   Достойный Варга заранее на все согласен.
   - Но только совсем-совсем  откровенны  будьте  со  мной,  примите  этот
вопрос, будто вы отец  мне  и  вот  совет  даете  родной  дочери,  которая
вступает в свет.
   Так прочувствованно было это сказано, так  проникновенно,  что  честный
Варга не устоял, клетчатый бумажный  платок  вытянул  из  кармана  и  отер
глаза.
   Фанни ближе подвинула стул и развернула длинный список перед стариком.
   - Взгляните, друг дорогой, - с неизъяснимым  очарованием  сказала  она,
кладя ему на плечо прелестную округлую руку,  -  все  это  имена,  мне  не
знакомые, ни одного человека не  знаю.  Кого  мне  тут  опасаться  и  кого
держаться? С кем дружить, а кому сердца не открывать?  Конечно,  об  очень
трудном одолжении прошу; но вы всех ведь знаете и лучше всех  можете  меня
понять!..
   Почтенного Варгу кашель одолел, который он с  трудом  сдерживал.  Опять
явился из кармана пестрый бумажный  платок,  -  лоб  отереть,  покрывшийся
испариной.
   - Как вы изволили сказать? - переспросил он голосом  сдавленным,  точно
обутым в сапоги, не менее тесные, чем у него на ногах.
   - Я хочу, чтобы вы просмотрели внесенные сюда имена и не в службу, а  в
дружбу сказали откровенно, прямо, что вы думаете об этих людях? Какие они,
по-вашему, и что о них говорят?  С  кем  стоило  бы  сойтись,  а  от  кого
подальше держаться, по вашему мнению?
   Добряк Варга никогда еще в такой переплет не попадал.
   Потребуй от него г-жа Карпати  на  дуэль  вызвать  пятерых-шестерых  из
этого списка, или пешком всех их  обойти  с  каким-либо  поручением,  или,
наконец, в кратчайший  срок  полную,  исчерпывающую  генеалогию  составить
каждого в отдельности, и то это сущим  пустяком  было  бы  в  сравнении  с
просимым.
   Он,  почтительнейший,  обходительнейший  слуга,  кто  столь   безмерное
уважение ко всем вышестоящим питает, кто несчастнейшим из  смертных  почел
бы себя, случись ему в разговоре помянуть кого-нибудь без обычных титулов,
то  есть  венгерских  господ  -  без  прибавления:  "сиятельный"  и   "его
высокородие", а эрдейских - без: "высокородный" и  "его  сиятельство",  он
теперь должен критике их подвергать, суд вершить настоящий над  множеством
вельмож, которые  уже  и  тем  великую  честь  оказывают  ему,  ничтожному
человеку, что вообще позволяют по именам себя называть!
   В полнейшем отчаянии  почтенный  Варга  полировал  штанами  сиденье,  а
пестрым носовым платком - блестящий свой лоб. Вот привязался этот  кашель,
а  в  душе  сильнейшее  желание  подымалось,  переставая   даже   казаться