ые
принесла  его  известность  в  Англии,  Франции,  Германии  и  Америке. Он
оказался  уравновешенным  человеком, чем-то напоминал кота и говорил почти
шепотом.  Не  желаем  ли  мы  осмотреть производство? Он провел нас садом,
который  ничего  не  значил  в  его  глазах,  а  вот мы задержались, чтобы
полюбоваться.  Замшелые  каменные фонарики проглядывали сквозь прозрачные,
как  бумага,  пучки бамбука, а бронзовые аисты делали вид, что насыщаются.
Корявая  сосенка  с  кроной,  подстриженной  до размера настенной тарелки,
распростерла  ветки  над  волшебным  прудом, где кормился толстый, ленивый
карп,  зарывшийся  носом в ил; две ушастые чомги пронзительно закричали на
нас  из-за  огромной  бочки с водой. Стояла такая тишина, что было слышно,
как  падают  в воду лепестки цветов вишни и трутся о камни рыбы. Мы словно
очутились  в  середине  блюдца  с  изображением  ивовых  ветвей  и боялись
пошевелиться, чтобы не разбить его.
   Японцы  - прирожденные будуарные жители. Они собирают камни, обкатанные
водой,  куски  скал  необычной  формы,  гальку с прожилками и украшают ими
жилище.  Переезжая  в  другое  место, они увозят с собой сад - сосну и все
прочее, а новый хозяин волен распорядиться по-своему.
   Дорожка,  мощенная  камнем,  заканчивалась полдюжиной ступенек, которые
привели  нас  в  дом,  где  совершалось  производство.  В  одной из комнат
хранились  порошки эмали, тщательно рассортированные по удивительно чистым
кувшинам,  несколько  "сырых"  медных ваз, приготовленных для обработки, и
ящик,  пёстро  расписанный  бабочками,  - образец для рисунка. В следующей
работали  трое мужчин, пять женщин и двое подростков. Они сидели так тихо,
будто их сморил сон.
   Одно дело читать об изготовлении клуазонне, другое - наблюдать за самим
процессом.  Я  понял,  почему эти  изделия стоят так дорого,  когда увидел
мужчину,  который  отделывал рисунок  (переплетение ветвей  и  бабочек) на
блюде  диаметром каких-то  десять дюймов.  Он  прорабатывал изгибы рисунка
тончайшей серебряной лентой  шириной  не  более  шестнадцатой дюйма  (если
поставить ее  на  ребро),  с  бесконечным терпением вправляя ее в  усики и
зазубрины листьев. Любая неосторожность - и замысловатые непрерывные линии
рисунка  превратятся  в  тысячи  обрывков.   Когда  лента  уложена,  блюдо
разогревают,  чтобы серебро намертво схватилось с  медью,  и тогда рисунок
проступает  рельефными  линиями.   Затем   подходит  очередь   эмали.   Ее
накладывают мальчики в очках. Крохотными стальными палочками они заполняют
ячейки рисунка пастой соответствующего оттенка,  которую брали из  плошек,
стоящих подле. Ошибаться нельзя, особенно когда раскрашивают авантюриновой
эмалью  крапинки  на  крыльях  бабочек,  составляющих в  поперечнике менее
дюйма. Я устал, наблюдая за легкими движениями пальцев и кистей рук.
   Потом  хозяин показал образцы своего мастерства: страшный дракон, пучки
хризантем,  бабочки  -  узоры  такие же изысканные, как разводы на оконном
стекле во время мороза. Все было исполнено безупречной линией.
   -  Это  наши  сюжеты.  В них - источник вдохновения. Подыскивая цвет, я
смотрю на мертвых бабочек, - сказал он.
   Когда  эмаль  нанесена  на  поверхность сосуда или блюда, их подвергают
обжигу.  Эмаль пузырится в серебряных границах, а изделие выходит из печи,
напоминая  изысканную  майолику.  Чтобы  выложить  на  медной  поверхности
рельефный  рисунок,  уходит месяц; еще один необходим для наложения эмали;
но  по-настоящему  кропотливая  работа  - полировка. Мастер принимается за
необработанное изделие, рядом ставит чайные принадлежности, тазик с водой,
кусок  фланели  и два-три блюдца с галькой, специально отобранной в ручье.
Наждачное  колесо  с  трепелом,  корундом или кожей не применяется. Мастер
садится  и  трет.  Он  занимается этим месяц, три, год. Он трет с любовью,
вкладывая душу в кончики пальцев. Понемногу эфлоресценция обожженной эмали
отходит, и он добирается до серебряных нитей - тогда рисунок обнажается во
всем своем блеске.
   Мне  показали  человека,  который  уже  месяц  полировал небольшую вазу
высотой  в пять дюймов. Ему оставалось трудиться еще два. Когда я достигну
Америки,  он  все  еще будет полировать, и рубиновый дракон, резвящийся на
лазуритовом   поле,   каждая   крохотная  деталь,  каждый  завиток,  любой
участочек, заполненный эмалью, будут становиться все привлекательнее.
   - В  другом месте  можно  купить дешевые клуазонне,  -  сказал улыбаясь
хозяин. - Мы не умеем их делать. Эта ваза будет стоить семьдесят долларов.
   Я  отнесся к  его словам с  уважением,  потому что он сказал "не умеем"
вместо "не делаем". Это говорил художник.
   Последний  визит  мы  нанесли  в  самое  крупное  заведение  Киото, где
мальчики  наносили  золотой узор на поделки из стали, восседая на верандах
камфорного  дерева,  которые  выходили в сад еще более прелестный, чем те,
которые  мы видели до сих пор. Мужчин приучают к мастерству с детства, как
это  заведено  в Индии. Взрослый ремесленник трудился над ужасной историей
двух монахов (в золоте, железе и серебре), которые разбудили дракона дождя
и  спасались  от него бегством по кромке большого щита. Однако самым милым
работником   был  пухлый  мальчуган,  которому,  словно  игрушки,  вручили
десятипенсовый  гвоздь, молоток и плитку металла для того только, чтобы он
мог  впитывать  порами кожи искусство, коим будет жить. Грохоча по железу,
труженик  издавал  радостные  восклицания и цокал языком. В Англии едва ли
найдутся  пятилетние  дети, способные отковать какую-нибудь безделушку, не
размозжив при этом свои крохотные розовые пальчики.
   По  стенам  была  развешена  живопись - настоящий апофеоз искусства. На
картинах  до  мельчайших  подробностей  изображались все стадии гончарного
ремесла  -  от  добывания  глины до последнего обжига. В последнем рисунке
карандаш  словно  изобразил  меру  презрения  автора.  Там  был  нарисован
англичанин,  занятый осмотром изделий в лавке и одновременно обнимавший за
талию  свою  жену. На японцев не производит впечатления ни наша одежда, ни
правильные  черты  наших  лиц.  Потом мы наблюдали за процессом золочения:
крапинка  за  крапинкой  золото переносится на изделие с агатовой палитры,
прилаженной  к большому пальцу художника, видели резьбу по слоновой кости,
что  действует  возбуждающе,  пока  не  убеждаешься  в  том, что резчик не
ошибается никогда.
   - Их  искусство во многом носит чисто механический характер,  -  сказал
профессор, когда мы благополучно добрались до отеля.
   - У  нас  то  же  самое,  особенно в  живописи.  Но  нам  не  дано быть
одухотворенными механизмами, - ответил я. - Представь себе народ, подобный
японцам, торжественно шествующий навстречу конституции. Заметь, только две
нации имеют стоящие конституции -  это англичане и  американцы.  Англичане
артистичны  лишь  кое  в  чем,  когда  идут  по  следам  искусства  других
национальностей  (например,  сицилийские  гобелены,  персидские  седельные
сумы,  котенские ковры), очищая закладные лавки. Некоторые американцы тоже
достаточно артистичны,  когда скупают произведения искусства,  чтобы,  так
сказать,  идти в  ногу со  временем.  Испания артистична,  но временами ее
лихорадит.  Франция тоже,  но каждые двадцать лет ей нужна революция - для
обновления темы.  Россия артистична,  однако время от  времени там убивают
царя;  кроме того,  не  похоже,  чтобы она располагала чем-то напоминающим
правительство.  Германия не артистична, потому что погрязла в религии. Вот
Италия - да, оттого что ей это плохо удавалось. Индия...
   - Когда завершишь оглашение вердикта всему миру,  может быть, уляжешься
наконец спать?
   - Следовательно,  -  продолжал я презрительным тоном, - я придерживаюсь
той  точки  зрения,  что  конституция отвратительна для  людей,  одаренных
незаурядной  натурой.  Первое  требование  артистического  темперамента  -
неуверенность во всем земном. Второе...
   - Сон, - сказал профессор и вышел из комнаты.


Глава XVI

    О природе Токайдо и строительстве железных дорог; о том, как некий
путешественник объяснил суть жизни саиба-чурбана, а другой - происхождение
   игры в кости; рассказывает о ребятишках в лохани и человеке в белой
                                 горячке

                               Направляясь в ад, я поговорил с путником на
                               дороге.
                                                         Древняя поговорка

   Вам   известен   анекдот   про   шахтера,   который   раздобыл   где-то
энциклопедический  словарь,  а  возвращая его, заметил, что все рассказы в
книге  в  общем-то  интересные,  но  слишком уж разные. У меня аналогичная
жалоба  на японский ландшафт: двенадцать часов сплошных пейзажей по дороге
поездом  из  Нагой в Иокогаму! Лет семьсот назад некий верховный правитель
выстроил  приморскую  дорогу,  которую  назвал  Токайдо  (может  быть, так
называлась  эта  часть  побережья, что, впрочем, не имеет значения), и она
сохранилась  до  наших  дней.  Когда  там  появился английский инженер, он
старался   придерживаться  великой  магистрали  -  так  возникла  железная
до-рога,  перед  которой  могла бы снять шляпу любая нация. Заключительный
участок  сквозной  линии Киото - Иокогама был открыт за пять дней до того,
как  мы  с  профессором  почтили ее своей неофициальной инспекцией. Многое
предусмотрено  ради  благополучия  японского  пассажира,  и  это  -  сущее
бедствие   для  иностранцев.  Ведь  последние  надеются  найти  в  вагоне,
отдаленно  напоминающем  подвижной  состав  "И.Ай.А."*,  все  удобства той
горохово-зеленой   и   пыльной  линии.  Однако  это  "многое"  великолепно
устраивает  японцев;  они  выскакивают  из  вагонов  чуть  ли не на каждой
станции  pro  re  nata*  и, случается, отстают от поезда. Два дня назад на
этой  линии  умудрились  погубить  высокопоставленного  правительственного
чиновника,  которого  прижало  к  платформе  подножкой  вагона,  и  сейчас
японские газеты много и серьезно пишут о преимуществах уборных. Я далек от
мысли,  чтобы  вмешиваться  в  дела  сей  артистичной  империи, однако для
двенадцатичасового путешествия все же должно быть кое-что предусмотрено.
   В  предгорьях  мы  расстались  с  полями,  где  было тесно от различных
культур,  и  мчались  теперь  берегом  большого озера, которое во всю ширь
отливало   сталью,  за  исключением  тех  мест,  где  по  его  поверхности
рассыпались островки. Затем озеро превратилось в лагуну, и мы пересекли ее
по каменной дамбе. Разгул сосен прекратился. Поникну в головами, у першись
корнями  в  почву, они спускались теперь с покрытых сырой порослью холмов,
чтобы   сразиться   с  песками  Тихого  океана,  буруны  которого,  словно
взрываясь,  обрушивались  на  берег  менее  чем  в четверти мили от дамбы.
Японцы   прекрасно   разбираются  в  лесоводстве.  Они  укрепляют  кольями
блуждающие  пески  (по  сей день таким пескам дозволено поглощать посевы у
нас  в  Хошиарпуре),  останавливают  дюны  особым  плетением  из прутьев и
высаживают  молоденькие  сосны с такой же тщательностью, с какой подгоняют
планки  при  постройке  дома. Обучаются ли их лесоводы в Нанси* или же они
продукт  местного  производства? Закрепление песков кольями и диагональная
посадка деревьев тоже выполнены на французский манер.
   Вскоре  мы миновали этот пустынный, "почти не управляемый" пляж, и миль
пять  поезд мчал словно по пригородам Патны, однако опрятной, похорошевшей
Патны,  обсаженной  плантациями  бамбука. Затем проскочил туннель, а далее
покатил  по  лондонской, брайтонской, южнобережной, словом, какой бы то ни
было железной дороге, которая мечтает нырнуть под пролив. Во всяком случае
путь пролегал по набережной, и волны лизали ее основание. С другой стороны
возвышалась  стена  выемки,  высеченной  в скале. Неоднократно мы нарушали
тишину и покой многочисленных рыбачьих деревушек. Веранды домишек выходили
на  железнодорожное  полотно,  а  сети  сушились  чуть  ли не под колесами
паровоза.  В  этой  части  света железная дорога еще в диковинку, и матери
поднимали на руки детей, чтобы те увидели поезд.
   Невозможно   "отстать"   от   индийского  ландшафта,  который  способен
монотонно  тянуться  миль  пятьсот.  Здесь  же  утомляла смена полей, гор,
пляжей,  лесов,  бамбуковых рощиц, волнистых вересковых зарослей, покрытых
цветами  азалии, и я стал добиваться общения с человеком, который прожил в
Японии двадцать лет.
   - Да,  что  касается  климата,  Япония  -  превосходная  страна.  Дожди
начинаются в  мае или в  последних числах апреля.  Июнь,  июль и  август -
жаркие  месяцы.  Известны  случаи,  когда  термометр  показывал  ночью  до
восьмидесяти шести градусов по Фаренгейту,  но,  клянусь,  в целом мире не
сыщется  что-либо  совершеннее  погоды  в  сентябре  -  мае.  Если  хотите
поправить здоровье,  можно поехать на горячие источники в горы Хаконе. Это
неподалеку от  Иокогамы.  Существует множество  других  мест,  куда  можно
податься,  но мы, англичане, не жалуемся на здоровье. Конечно, здесь нет и
половины тех развлечений,  которые есть у  вас в  Индии.  Мы  -  крохотная
община  и   проводим  свободное  время  как   умеем:   концерты,   скачки,
любительские спектакли и прочее. У вас этого достаточно, не так ли?
   - О  да,  -  согласился я,  -  мы  отдыхаем сколько нашей душе  угодно,
особенно в  это время года.  Сочувствую вам.  Действительно,  в  небольшой
общине,  вынужденной саму себя развлекать, иногда можно почувствовать себя
усталым и одиноким, чуть ли не скучать. Но вы говорили о...?
   -  Да, жизнь здесь не слишком дорогая, но арендная плата все же высока.
За  сто  долларов в месяц можно снять приличный домик, но можно найти и за
шестьдесят.  Как раз теперь цены на дома в Иокогаме несколько снизились. В
этот день недели и по воскресеньям в Иокогаме проводятся скачки. Вы идете?
Нет?  Надо  бы  вам  посмотреть,  как  развлекаются иностранцы. Впрочем, я
полагаю,  что  в  Индии  вы видите кое-что интереснее? В здешних краях нет
ничего  примечательнее  старины  Фудзи  - Фудзиямы. Посмотрите налево. Ну,
как, нравится?
   Я  обернулся  и увидел Фудзияму, возвышавшуюся над морем полей и лесов,
омывающим  ее  склоны. Высота горы - четырнадцать тысяч футов - не слишком
много,  по  нашим  понятиям.  Все  же одно дело четырнадцать тысяч футов в
окружении  шестнадцатитысячефутовых  пиков,  другое  -  та  же  гора, если
смотреть  на  нее  находясь  на  уровне  моря,  когда  она  возвышается на
сравнительно  плоской  местности. Пытливыми глазами ощупываешь каждую пядь
ровного мертвого кратера и, достигнув вершины, признаешься, что в Гималаях
нет  ничего  подобного.  Ничто  не может сравниться с этим гигантом. Я был
вполне   удовлетворен.   Фудзияма   выглядела   в  точности  такой,  какой
изображается на веерах и лаковых шкатулках. Я не променял бы этого зрелища
даже  за  гребень  Канченджанги*,  сверкающий  в  лучах  утреннего солнца.
Фудзияма   -  краеугольный  камень  Японии.  Когда  удается  понять  одно,
постижимо и другое, и я постарался разузнать кое-что у попутчика.
   -  Да,  японцы  прокладывают  железные  дороги по всему острову. Я хочу
сказать, они самостоятельно учреждают и финансируют компании, заставляя их
приносить  прибыль.  Не могу точно сказать, откуда берутся средства, но во
всяком  случае  это их собственные деньги. Япония ни богата, ни бедна, она
вполне  зажиточна.  Я  сам  купец  и не могу утверждать, что мне нравились
"деловые"  повадки  японцев.  Всегда трудно определить, правду ли бормочет
этот  попрошайка.  Мне подавай китайца. Признайтесь, другие говорили то же
самое? Вы столкнетесь с аналогичным мнением почти во всех открытых портах.
Но  вот  что  хотелось  бы  подчеркнуть: японское правительство достаточно
предприимчиво, насколько этого можно пожелать, и с ним приятно иметь дело.
Когда  Япония  ,  завершит  собственную  реконструкцию,  то  превратится в
компактное  государство,  с  которым  придется считаться. Увидите сами. Мы
приближаемся  к  горам  Хаконе.  Следите  за  линией.  Она  здесь довольно
любопытна.
   Мы  приближались  к  горам  Хаконе вдоль шотландского форелевого ручья,
бегущего  на фоне ирландского ландшафта, затем ехали девонширской долиной,
какой-то  рекой  в  Индии,  с  полмили  катившей  свои  "бесхозные" воды в
галечных  берегах.  Это  было  лишь  вступлением  к альбому иллюстраций по
геологии:  террасы,  образованные  древними  речными  руслами, последствия
различных  денудаций*  и  полдюжиной  других  "ций".  Я  настолько увлекся
сообщением  ложных  сведений  человеку  из  Иокогамы  (о  высоте  пиков  в
Гималаях),  что  разглядывал  окружающее  не слишком внимательно. В восемь
часов  вечера  мы  оказались  в  Иокогаме  и  поехали в "Гранд-отель", где
опрятные,  элегантно одетые люди, которые в этот час направлялись обедать,
презрительно посмотрели на нас, а джентльмены, с которыми мы познакомились
еще раньше, на пароходе, уткнулись в иллюстрированные журналы, сделав вид,
что  не  замечают  нас.  Мужчина  всего-навсего  человек:  он,  видите ли,
переоделся   к   обеду...  на  него  смотрят  женщины...  и  тут  какие-то
каменщики... и это в Иокогаме.
   На  самом деле "Гранд-отель" - это "полу-Гранд" или "коттедж-Гранд", но
все  же  поезжайте  туда,  если  друзья не посоветуют чего-нибудь лучшего.
Длинная  цепочка  удачи  испортила  меня  даже  для отелей средней руки. В
"Гранде" живут слишком роскошно, но не всегда выдерживают марку: там много
электрических   звонков,  но  практически  некому  отвечать  на  них;  там
отпечатанные   меню,  но  те,  кто  приходят  первыми,  съедают  все,  что
повкуснее,  и  так  далее.  Тем  не  менее  у  "Гранда" немало достоинств,
которыми  не  следует  пренебрегать, и, собственно говоря, это приоткрытая
дверь,  сквозь  которую  можно  ощутить  первый  порыв  ветра  со  склонов
тихоокеанского  побережья  Америки.  По  официальным данным, в порту вдвое
больше англичан, чем американцев. В действительности на улицах не услышишь
иной  речи, кроме французской, немецкой или американской. К сожалению, мой
опыт  в  этом  отношении  ограничен,  однако язык американцев, которых мне
довелось  услышать  до  сих  пор, так же далек от языка английского, как и
патагонский.
   Джентльмен  из  Бостона  проявил  любезность  и  пояснил  кое-что.   Он
настаивал на  том,  что выражение "я  прикидываю",  то есть "я так думаю",
заимствовано у  Шекспира из  "Ричарда III".  Я  уже научился не  спорить с
бостонцем.
   - Допустим,   -   сказал  я,   -  мне  просто  не  приходилось  слышать
американского выражения "я  прикидываю",  но  как  быть с  другими словами
вашего невероятного наречия? Вы хотите сказать, что оно имеет что-то общее
с нашим,  если не считать вспомогательных глаголов, имени нашего создателя
и "черт подери"? Прислушайтесь к разговору за соседним столом.
   -  Они  с  Запада,  -  молвил  в ответ человек из Бостона, словно хотел
сказать:  "Посмотрите  на этого казуара*". - Они с Запада, и, если хотите,
чтобы "западник" сошел с ума, скажите ему прямо, что он совсем не похож на
англичанина.  Они  все  считают  себя англичанами. У них на Западе слишком
чувствительная  кожа.  В  Бостоне иначе. Нам безразлично, что думают о нас
англичане".
   Я  фыркнул,  представив  себе,  как англичане специально присаживаются,
чтобы  поразмышлять  о  бостонцах, в то время как по ту сторону океана тем
совершенно  "безразлично".  Этот  человек  порассказал  многое. Он вырос в
Республике.  Вот  почему  каждый  его  знакомый относился либо к "одной из
первых  семей  Бостона",  либо  к  "доброму племени из Салема, чьи праотцы
прибыли  еще на "Мейфлауере"*". Мне словно читали роман. Подумать только -
объяснять  случайному  встречному  родословную  каждого героя из анекдота!
Интересно,  много  ли  в  Бостоне  подобных  друзей с "семьями из Салема"?
Придется разузнать самому.
   - В Америке нет никакой романтики, одни голые фак